Заложник

      Возвращаться в Юньшэн Ванцзи не то чтобы не хочется… Скорее, ему хочется еще немного побыть одновременно наедине с Вэй Ином и дать ему возможность покрутиться среди простых людей, среди тех, кто его не знает вовсе и потому непредвзят. Но к часу Барана, когда солнце на зимнем небосводе начинает стремительно катиться к горным вершинам, окаймляющим озеро Билин на западе, Вэй Ин расплачивается с хозяином гостиницы и решительно тянет Ванцзи на улицу.       — Дабо будет волноваться, Лань Чжань.       — Мн, — Ванцзи качает головой: сюнчжан прислал бы вестника, если бы волновался.       Но Вэй Ин, конечно же, оказывается прав: вестник — ярко-голубая бабочка, странно выглядящая на фоне заснеженного леса, — появляется перед ним уже во время полета в Юньшэн. Ванцзи ловит ее в ладонь и слушает обеспокоенный голос: «Ванцзи, все в порядке? Мы с дядей будем ждать вас на обед в ханьши».       Имеет ли смысл слать ответного вестника? Он прибудет не намного раньше, чем они лично доберутся до Юньшэна…. Но Ванцзи всё же шлёт: «Будем через сяоши».       В этот раз они не спешат, и укрытая тонким белым покрывалом земля проплывает внизу почти лениво, лишь изредка бросаясь в глаза тушево-черными с такой высоты проплешинами деревень и росчерками дорог. Ванцзи позволяет себе любоваться прямой спиной лениво кружащего рядом Вэй Ина, его умиротворённым лицом, обрамлённым прядями, вытрепавшимися из причёски из-за ветра. Его улыбкой — Вэй Ин на каждом круге оборачивается к Ванцзи, словно поверяя — он здесь, никуда не делся? Это теперь у них взаимно: Ванцзи тоже следит взглядом за возлюбленным, не то чтобы опасаясь выпустить его из виду, но и это тоже. Просто — это потребность видеть Вэй Ина, это как дышать — не зависит от сознательных усилий Ванцзи.       Лестницу они минуют на мечах, подниматься сейчас пешком совсем не хочется, да и срок, установленный Ванцзи, перевалил за половину, а нужно бы вернуться в цзинши, переодеться в чистое и не такое мятое, успеть убрать друг другу волосы в приличествующие прически и дойти до ханьши. Так что спешиваются они уже у самых ворот, возвращают мечи в ножны.       — О! Лань Чжань, напомни мне, пожалуйста, чтобы я кое-что показал тебе, после обеда, — постукивает пальцем по кончику носа Вэй Ин. — Это важно.       — Хорошо, я напомню, — Ванцзи делает в памяти заметку.       Последние два кэ они тратят как раз на приведение себя в порядок и путь к павильону, где живет Сичэнь. И подходят туда одновременно с дядей, раскланиваясь с ним перед крыльцом. Дядя окидывает их обоих строгим взглядом, но, кажется, не находит, к чему придраться. Ванцзи вспоминает, как старательно Вэй Ин сводил с его шеи один яркий след, слишком высоко оставленный, чтобы было возможно скрыть его воротом одежды, закусывает щеку, надеясь, что уши у него алеют не так сильно, как это ощущается.       За обедом молчат. Вэй Ин вяло ковыряется в тарелке — после целого дня в городе пища клана и Ванцзи кажется особенно безвкусной, — но всё же ест. Наконец, когда с тарелок подобрана последняя рисинка, брат предлагает дяде и Вэй Ину перейти в сянши, поскольку дядя намерен начать рассказывать о его матери. Вэй Ин сжимает в кулаке одежду на груди, несколько фэнь старательно и медленно дышит, его никто не торопит.       — Лань-лаоши, — наконец, говорит он, — этот Вэй хотел бы разделить крупицы памяти о своей матушке с Лань Чжанем. Этот Вэй… не может полагаться на свою память, и хотел бы, чтобы о ней помнил и его будущий супруг.       Дядя кивает — Ванцзи различает в этом кивке одобрение — и идёт вперёд. Вэй Ин спешит следом, и на его лице сменяют друг друга тревога, нетерпение и что-то ещё, хрупкое и недоверчивое, словно он никак не может поверить, что его просьбу и вправду выполнят… Ванцзи улучает момент и перехватывает руку возлюбленного, нервно комкающую рукав, переплетает их пальцы. Вэй Ин мимолётно улыбается ему и, кажется, немного успокаивается. До самого сянши они идут рука об руку, и только на пороге Вэй Ин явно нехотя пытается высвободить ладонь… Ванцзи не пускает. Очевидно, Вэй Ин пытается в благодарность за то, что дядя согласен рассказать ему о матери, сделать приятное в ответ и соблюсти приличия… Но Ванцзи уверен — сейчас дядя поймёт.       Дядя искоса смотрит на них, на их сплетенные пальцы, но на его лице не отражается ничего, словно он просто констатирует факт: они вместе, да. Жестом он приглашает их войти и на правах хозяина разжигает жаровню под чайничком, готовит чабань и чайный прибор на троих, бережно пересыпает листья травяного сбора в чахэ, давая им подышать и распространить приятный сухой аромат. Гунфу Ча в исполнении дяди — это всегда искусство и высшая церемонность, но сейчас его движения исполнены спокойствия и дарят Ванцзи ощущение уюта. Он уже очень давно не испытывал подобного, и это… хорошо. Приятно. Ванцзи успокаивается сам, и его настрой передается по связи душ Вэй Ину, тот начинает дышать спокойнее и ровнее, садится чуть свободнее, вернее, его осанка перестает напоминать перетянутую струну и обретает естественность.       В тишине, разбавляемой лишь легчайшими звуками передвигающихся по чабани и столу предметов, проходит время до того, как чайничек начинает пыхтеть и булькать. Дядя снимает его с жаровни и отставляет на стол. И наконец начинает говорить:       — В тот год Лань Гуа лишь четыре года как получил свое имя-в-быту и еще не удостоился того, чтобы его стали звать им постоянно. Лань Гуа не стоило забывать, что его первое имя значило «порыв», а больше уделить внимание тому, чтобы соответствовать новому имени. Увы, Лань Гуа не может похвастать тем, что соответствует ему, до сих пор.       — Дядя?.. — Ванцзи удивленно распахивает глаза: дядя чрезвычайно откровенен. До боли.       — Этот Лань Гуа все еще не открыт доброте, зато ошибочно считает себя добродетельным. И все еще худо понимает значения слов и судит по первому впечатлению. Когда он услышал имя некой девы, что называла себя ученицей Баошань-саньжэнь, он был несправедлив в своих суждениях. Первое впечатление стало шорами на глазах этого юноши. Цансэ… Сяо Цансэ была чрезвычайно яркой, Вэй Усянь. Словно спустившееся с небес солнце, она ослепляла, как шквальный ветер, оглушала тех, кто привык к тишине и покою обители Юньшэн Бучжичу. Свой свет, тепло и внимание она поровну раздаривала всем тем, кого с присущей ей щедростью немедленно записывала в друзья. И совсем не замечала того, что кому-то хотелось обладать большим. Ванцзи скажет тебе, что членам старшей семьи Лань присуще чувство собственничества.       Ванцзи в смущении склоняет голову: он уже говорил Вэй Ину. Они не раз обсуждали это; особенно горячими споры сделались после того, как Ванцзи узнал — и пересказал Вэй Ину — историю собственных родителей.       Вэй Ин, явно чувствуя его смущение, крепче сжимает руку:       — Я уже заметил. Значит, этот юноша из Лань, о котором уважаемый учитель рассказывает, испытал по отношению к моей матери это чувство?       Ванцзи не знает, чем потрясён больше — тем, что Вэй Ин вообще задаёт этот вопрос, или тем, что он задаёт его так прямо — хотя и даёт дяде сохранить лицо, не спрашивая, был ли он влюблён в Цансе-саньжэнь, слишком прямо. Но дядя, кажется, решил быть настолько прямым, насколько это вообще возможно. Он поднимается из-за стола, идет к полкам и достает легко узнаваемый по простой голубой обложке сборник правил. Возвращается, садится и открывает книгу там, где меж страниц что-то заложено.       — Взгляни на это, Вэй Усянь. И скажи, мог ли Лань Гуа этого не испытать.       Лист, вложенный меж страниц, слегка пожелтел и обтрепался на уголках, но тушь все еще ярка — лучшая тушь для рисования, такой пользуется сюнчжан. Сердце Ванцзи делает кроличий кульбит в груди: в цзинши хранится точно такой же сборник правил, и в нем — портрет. Сборник дяди, судя по… кхм… тому, что сложно назвать «каллиграфией», написан явно не его рукой. Но портрет — портрет прекрасной юной девы, сияющей широкой улыбкой, обладающей весьма узнаваемой красотой — немного диковатой, яркой, — написан им. Все, кроме цветка орхидеи в волосах девы — его явно пририсовала иная рука — шаловливая и насмешливая. И ей же принадлежат строки в углу:       «В холодных камнях орхидея растет —       Сдержан и скромен цветок.       Однажды рука милой девы сорвет,       Украсит волос завиток».       Стихи… хороши. И бесстыдны. Ванцзи отводит от строк глаза, стараясь не думать о «сорванных цветах» и собственно процессе их срывания. Не вспоминать поддразнивания Вэй Ина и то, как из-за них ярился и не находил себе места сам Ванцзи, уже не получается, а ведь он тогда думал, что Вэй Ин его именно что задирает, о иных чувствах Ванцзи и мысли тогда не допускал! У дяди же не было шансов против девы, что заигрывала столь откровенно… Даже если дева не считала это заигрываниями.       На лице Вэй Ина написано потрясение, он бурно краснеет и закрывает глаза ладонями.       — Пресветлая Гуаньинь! Неужели матушка…       — Вы с ней так похожи. Однако юный глупец, не умея выразить свои чувства, сделал все, чтобы оттолкнуть ту, что хотел бы видеть как можно ближе. И оттого этот учитель сейчас… рад… Да, рад, — с нажимом говорит дядя, словно убеждая самого себя, — что вам с Ванцзи удалось преодолеть этот порог и не только объясниться, но и стать... ближе. Это все еще не значит, что этот учитель одобряет… кхм… чрезмерную близость или распущенное поведение. Но… я постараюсь… Кхм. Вэй Усянь!       — Здесь, учитель! — Вэй Ин вздрагивает и выпрямляется, словно ученик, застигнутый за баловством на уроке.       — Поклянись мне немедленно, что не последуешь примеру ни одного из участников истории, что я расскажу далее, — дядя выглядит почти сердитым, и движения рук, разливающих второй настой в чахай, несколько резки. Вэй Ин пару мяо молчит и смотрит на дядю с некоторым подозрением — он явно не желает клясться, не зная сути того, что ему предстоит пообещать… После расслабляется и даже пожимает плечами:       — Этот Вэй Усянь клянётся, что не станет следовать дурному примеру в том деле, о котором собирается рассказать учитель Лань.       Дядин кивок всё ещё несколько резок. Он отставляет пиалу, из которой так и не выпил, и привычным, хотя в этот раз и несколько нервным жестом оглаживает бороду. Словно спохватывается — и почти отдергивает руку, складывая ладони на коленях.       — Прежде всего, должен признать, что юный Лань Гуа был виновен в равной степени. Самоуверенность никого не доводила до добра, запомните это оба! — дядя строго смотрит в глаза сперва Вэй Ину, потом и Ванцзи. — Бравада недопустима на Ночной Охоте! Также следует верно оценивать свои силы и возможности. И, если это не выходит за рамки допустимого, использовать любые доступные возможности. Итак, группа учеников отправилась на Ночную охоту близ границ с Ланьлином. Высокомерие некоторых учеников не позволило им прислушаться к словам более опытной в ремесле заклинателя саньжэнь и сперва опросить местных жителей. Так что разведка проведена не была. И ученики столкнулись с гораздо более опасным яо, нежели это казалось по донесениям и просьбам крестьян. Скорее всего, демонический тигр, придя на запах крови и зла, убил слабейшего яо как раз накануне прибытия заклинателей, и о том, что им предстоит столкнуться с более высокоуровневым существом, мы не знали.       Ванцзи отмечает невольный переход дяди на гораздо менее формальный стиль повествования, но ничем не показывает этого, как и Вэй Ин, который стискивает его пальцы, но не двигается.       — Цансэ указала нам на следы, но я... Лань Гуа почему-то решил, что это следы обычного зверя. Цансэ утверждала, что чует грязную инь-ци, и этот идиот Лань Гуа высмеял ее и ее талисманы, казавшиеся ему просто беспорядочными закорючками… О, ее каллиграфия! Кхм… В общем, лишь чудо и своевременное прибытие старших, призванных сигнальным огнем, спасло жизнь твоему отцу, Вэй Усянь, и его шиди, Цзян Фэнмяню. Они оба были ранены. В отместку за глупость и высокомерие твоя мать… кхм… — дядина рука снова взлетает к бородке и усилием воли ложится обратно. — Она меня обрила! Пробралась ночью в сянши, обездвижила «бесполезным» талисманом и обрила! И наложила какое-то заклятье, что не позволяло мне отращивать бороду еще девять лет… — голос его ломается неожиданно для всех. — «Пока я жива, самоуверенный засранец, ни одна волосинка у тебя на подбородке не прорастет!» — хрипло цитирует дядя. Качает головой, прикрывает глаза и некоторое время молчит. Когда он снова начинает говорить, то возвращается к сдержанному формальному тону: — В то время, когда борода вновь начала расти, самосовершенствование оставалось последней отрадой Лань Гуа, которого тогда уже все называли взрослым именем, но который ещё вовсе не был почтенным наставником. Дела ордена и семьи занимали всё время, которое он раньше тратил на ночные охоты, каллиграфию и живопись, и лишь в главном для заклинателя — совершенствовании — он себе не отказывал. И своими успехами в совершенствовании Лань Гуа был очень горд! Увы, но от излишней самоуверенности потеря бороды его так и не отучила. И когда его подбородок покрылся первой за девять лет щетиной, он лишь порадовался, что стал сильнее знаменитой Цансэ-саньжэнь, даже посмел вообразить, как начнет вновь поучать её при встрече…       Пальцы Вэй Ина сжимаются крепче. Ванцзи осторожно поглаживает его запястье своими, но ему тоже горько осознавать, что все могло бы повернуться иначе, если бы дядя… Если бы не его самоуверенность и гордыня. Если бы он встревожился и начал искать деву-саньжэнь, чтобы хотя бы убедиться, что с ней все в порядке, что он в самом деле лишь стал сильнее и переборол чужое заклятье, а не исполнилось условие его снятия… Не было бы пяти лет в илинских подворотнях. Не было бы, возможно, больного сердца у его возлюбленного Вэй Ина. И — может быть, только может быть! — дядя привел бы однажды в Облачные Глубины мальчика с солнечной улыбкой и лохматым хвостиком на макушке…       Не случилось.       — Этот Вэй Усянь, — тихо и хрипло говорит Вэй Ин, — возложит рассказ учителя Лань еще одним камешком в ту тяжелую гору собственных доводов против высокомерия и самоуверенности, что уже давит на его печень. Учитель может быть уверен в этом.       — Хорошо. — Голос дяди тих и печален.       Они молчат, и каждого гложат собственные сожаления… Вэй Ин приходит в себя первым, упрямо встряхивает головой, словно сбрасывая с себя уныние:       — Ну что же, этот Вэй понял, отчего уважаемый наставник Лань невзлюбил его с первого взгляда. — Слегка насмешливо улыбается. — Признаться, этот понимает, почему матушка выбрала жертвой своего гнева именно бороду уважаемого наставника, который очень предусмотрительно стребовал с этого Вэй клятву не следовать примеру ни одного участника истории. — Дядя возмущённо вскидывается, тоже сбрасывая с себя печаль, но сказать ничего не успевает — Вэй Ин задаёт ещё вопрос: — Но что же мой отец?       — О.       Дядя берет себя в руки и разливает чай по пиалам, сосредоточенно хмурясь — это видно Ванцзи, может быть, и Вэй Ину тоже, судя по заинтересованному взгляду, не отрывающемуся от лица дяди.       — Твой отец… Хм. Он был всегда — само спокойствие, словно полноводная широкая река. Но… Не могу поверить, что говорю это, однако сейчас ты походишь на него больше, чем в юности. Под гладью воды таились омуты и водовороты, это правда. Я уверен, что идеи большей части шалостей, что творили в Юньшэне приглашенные ученики в тот год, исходили отнюдь не от Цансэ или Мянь-Мяня. Цансэ, несмотря на ее характер, не стремилась к четкой проработке детальных и длительных планов. Это всегда было прерогативой Чанцзэ. Лань Гуа не удалось поймать его ни разу! — досада в голосе дяди так ярка.       Вэй Ин зажимает рот ладонью.       — Лань Гуа испытывал к нему ревность. Это стыдно признавать, но этот старик обещал не лгать в рассказе ни единым словом. Цансэ была солнцем, но Чанцзэ и до ее появления был, словно глыба цыши — к нему тянулись и старшие ученики, и младшие, и высокомерные отпрыски древних кланов, и те, в ком еще не так сильно укоренилось это кровное высокомерие. Это в тебе от него. Этот старик думает, что, останься Вэй Чанцзэ в Пристани Лотоса, он неизбежно стал бы однажды учителем для новичков.       Вэй Ин улыбается. Ванцзи эта улыбка — слегка мечтательная и тёплая — греет сердце.       — Единственное, что я помню о нём — как ехал на его плечах. Мне было спокойно, надёжно и тепло… Наверное, он был бы хорошим учителем для детей.       — Вэй Усянь, — голос дяди звучит почти торжественно. — Этот учитель заявляет, что ты взял от своих родителей поровну и лучших их черт, и… кхм… не самых положительных. Они продолжают жить в тебе. Будь почтительным сыном и неси их дары с гордостью. Этот учитель, конечно, хотел бы, чтобы ваша кровь продолжилась в ваших детях…       — Дядя, — непочтительно прерывает его Ванцзи.       — Я понимаю тебя, Ванцзи. И принимаю часть твоего мнения. Но в тебе также течет и кровь твоей матери.       — Лань-лаоши, позвольте нам с Лань Чжанем решать это самостоятельно, — мягко, но с отчетливым стальным подтоном говорит Вэй Ин.       Дядя смотрит с видимой укоризной, но не настаивает, за что Ванцзи ему благодарен. Как и за то, что вообще согласился выполнить просьбу и рассказать Вэй Ину о родителях. Даже сейчас, когда Вэй Ин всё ещё в душевном раздрае, видно — в нём словно что-то встало на место, срослась ещё одна трещина его души.       Дядя, тем временем, снова берёт в руки заварник — и ставит обратно. Вода явно безнадежно остыла за время разговора, который всех изрядно утомил, так что им с Вэй Ином уже пора уходить. Впрочем, это решать Вэй Ину, а он говорит:       — Лань-лаоши. Могу я попросить вас ещё об одном?       Дядя кивает:       — Что ещё ты хочешь знать?       — Не знать… — Вэй Ин слегка запинается, словно не уверен в том, что хочет сказать. — Я хотел попросить… Если Учитель Лань сочтёт это уместным, этот хотел бы попросить себе портрет матери.       Дядя ненадолго застывает. После отвечает тоном, не терпящим возражений:       — Я сделаю для тебя копию.       Вэй Ин поднимается, отходит на пару шагов и опускается в глубокий поклон, касаясь лбом пола на три удара сердца.       — Этот Вэй бесконечно благодарен Лань-лаоши.       Ванцзи тоже кланяется, хотя и не так — не на коленях. После чего они прощаются с дядей и, немного устало-опустошенные, идут в цзинши. По пути Вэй Ин слегка оживляется и начинает хихикать, искоса поглядывая на Ванцзи.       Ванцзи терпит. Будь это несколько лет назад — уже обиделся бы, считая, что смеются над ним… Сейчас Ванцзи думает, что даже если над ним — всё в порядке, пока Вэй Ина это радует: будь что-то действительно не так, Вэй Ин сказал бы. Хотя насмешка всё же заставляет его шагнуть ближе к возлюбленному, прижаться плечом к плечу — перед этим украдкой проверив, не сбились ли одежды. Весь вид Вэй Ина просто кричит: «спроси меня!». Ванцзи терпит, но уже почти в видимости цзинши не выдерживает:       — Вэй Ин!       — Ах, Лань Чжань, А-Чжань, как же ты все-таки похож на дядю! — в улыбке Вэй Ина все еще целое море насмешки, но все же больше тепла. И он, хвала Небожителям, не желает мучить Ванцзи дольше, делает шаг шире и заходит вперед, останавливаясь грудью к груди, кладет ладони на плечи, почти касается носом кончика носа Ванцзи и мурлычет: — Сборник правил… Уверен, пометок красной тушью там не меньше, верно? Портрет. Записки. Я был твердо уверен, что каждый клочок бумаги, испачканный мной за время моей учебы в Юньшэне, ты испепелял на месте, но… Как только они уцелели, А-Чжань?       Ванцзи краснеет, скорее всего — не только ушами, но и шеей. Ванцзи предполагал, что Вэй Ин изучит каждый уголок цзинши — это было очевидно из его характера, и не собирался ничего целенаправленно скрывать… Но надеялся, что что-то, что выглядит как сборник правил и очевидно им и является, не привлечёт его внимания настолько, что Вэй Ин захочет заглянуть под обложку. Вэй Ин же продолжает насмешничать:       — Лань Чжань, ты явно хранил их, словно сокровища! Неужели мои записки можно сравнить по ценности с трактатами Кунь-цзи и Лао-цзи? И все ли твои сокровища я нашёл, не подскажешь?       Рука сама собой тянется к рукаву, в котором лежит кошелёк — и Ванцзи не успевает отдернуть её до того, как Вэй Ин замечает движение. Заинтересованно приподнимает брови и даже слегка отстраняется, чтобы понять, куда тянулся Ванцзи — и ему не остаётся ничего, кроме как всё-таки достать кошель и вручить Вэй Ину.       Несколько мяо ничего не происходит. И это… Это затапливает Ванцзи ликующим восторгом ревнивого идиота. Вэй Ин не узнает этот мешочек, не узнает!       — Э… Лань Чжань? Под сокровищами я не имел в виду буквальный смысл, ты ведь понял? Хотя мне и лестно, что ты доверяешь мне распоряжаться твоими деньгами, ты ведь знаешь, в этом нет нужды… — Вэй Ин явно видит что-то в его лице, останавливается и хлопает себя по лбу. — А, мешочек! Прости, Лань Чжань! Мхм, я уже видел его, в Илине и в Цайи. Прости, но я подумал, что это подарок твоей матушки или кого-то из твоих соучениц, и даже на пару мгновений слегка приревновал, если это второе. Он ведь явно девичий? — спрашивает осторожно, подбирая слова, словно опасается обидеть.       Ванцзи не остается ничего иного, как признаваться, ведь он сам себя загнал в эту ловушку:       — Ты прав, девичий подарок. — Ванцзи позволяет капле ревности всё же просочиться в голос. — Не мне.       Вэй Ин смотрит на него широко распахнутыми глазами.       — М-мне?       Ох уж эта память Вэй Ина!       — Пещера Черепахи-Губительницы. Ло Цинъян.       — Ах, Пресветлая Гуаньинь! Мянь-Мянь? Ты… А… Лань Чжань! Да ты настоящий воришка! Цветок шицзе, мой поцелуй, но начал ты еще в такой юности! Это скользкая дорожка, муж мой! Я обязан буду наставить тебя на путь истинный! Лань Чжань, вернись со мной в Юньмэн! Облачные глубины на тебя странно влияют!       Вернись со мной… Знает ли Вэй Ин, что эти слова с ним делают?       — Мгм, ты прав. Ты должен забрать меня в Юньмэн и наставлять, учитель Вэй, — Ванцзи, как и должно почтительному супругу уважаемого человека, кротко опускает глаза.       — Ах, Лань Чжань, Лань Чжань, что ты делаешь с моим бедным сердцем! — стонуще смеется Вэй Ин, обнимая его, укрывая спину широкими рукавами дачана. — Я непременно заберу тебя и научу всему, как и обещал. Научу жить свободным. И тебе больше никогда не придется красть ни мои поцелуи, ни мое внимание — они и так всегда твои. Но, наверное, придется научить тебя делиться ими, верно?       Ревность поднимает голову и ревёт голодным зверем — только для того, чтобы утихнуть под ласковым любящим взглядом. Да, придется делиться: часть объятий Вэй Ина всегда будет принадлежать его брату и сестре. А ещё часть — их ученикам и А-Юаню… Но вот поцелуями Ванцзи всё же собирается владеть единолично.       Вэй Ин смеется и приникает к его губам в легком касании:       — Как я люблю тебя, свет мой. Ты все понимаешь. Мой самый лучший ученик.       Ванцзи вспыхивает и утаскивает его в цзинши, благо, до него — считанные шаги.              Уже в цзинши Ванцзи сам вспоминает, что Вэй Ин просил его о чем-то ему напомнить. Вэй Ин, успевший снять с себя дачан, энергично кивает:       — Да, Лань Чжань. Этому я намерен научить тебя и учить всех в Юньмэне. Но решать, стоит ли раскрывать эту технику дабо и его будущему супругу — будешь ты сам. Я доверяю твоему суждению.       Ванцзи собирает себя из расслабленного поцелуями Вэй Ина состояния, смотрит внимательно. Вэй Ин вынимает из ножен Суйбянь и протягивает ему рукоятью под правую руку:       — Взгляни на рисунок под крестовиной.       Ванцзи осторожно берёт клинок поверх руки Вэй Ина и склоняется над лезвием. Там, едва заметный, вытравлен узор, которого Ванцзи не помнит в Юньмэне… Значит, Вэй Ин сделал это уже здесь, в Юньшэне?       Черты узора складываются во что-то смутно знакомое. Видоизмененный талисман перемещения? Но… считается — всем заклинательским миром, к слову! — что талисман перемещения невозможно видоизменить, упростить или даже уменьшить! Впрочем, о чем это Ванцзи? Разве это не его муж — тот, кто не просто стремится к невозможному, но и достигает его?       — Печать мгновенного перемещения. Она изменена только и единственно под оружие, причем, я пока даже не уверен, что она сработает с клинком иного типа, нежели цзянь, и более чем уверен, что расчет для каждого меча придется делать с нуля, и ни одна печать не будет повторяться. Кроме всего прочего, это еще и привязка меча к единственному владельцу, воспользоваться таким клинком сможет лишь его хозяин, независимо от того, будут ли на нем ножны или нет. В чужих руках, даже у самого сильного заклинателя, меч останется всего лишь остро заточенным куском металла. Но будет один нюанс, я расскажу чуть позже. Прошу, попробуй призвать Суйбянь.       Ванцзи отступает на шаг и дожидается, пока Вэй Ин вложит меч обратно в ножны. В Пристани Лотоса он уже призывал Суйбянь — пускай и с некоторым трудом, но клинок ему подчинялся, хотя сражаться Ванцзи им и не решился бы, слишком тот был своеволен… Обычно, если чужой меч получилось призвать однажды, во второй раз это тоже возможно. Но сейчас, учитывая объяснения Вэй Ина — вряд ли. Хотя это не значит, что Ванцзи не будет стараться.       Ванцзи складывает печать, тянется разумом к знакомому присутствию — Суйбянь похож на своего хозяина, и найти его не составляет труда — и зовёт. Тянет к себе, требует немедля оказаться в руке, почти чувствует под ладонью оплётку рукояти — но только почти. Зов словно уходит в пустоту, даже сопротивления, как в прошлый раз, нет. Клинок не отзывается, не шелохнувшись в ножнах. Удивительно! Вэй Ин усмехается:       — Теперь подойди ко мне, пожалуйста.       Вынимает меч до трети лезвия, берет Ванцзи за руку и прикладывает его пальцы к печати.       — Суйбянь, это свой. Я ему доверяю.       Одновременно со словами через пальцы Ванцзи проходит краткий импульс его духовных сил, печать вспыхивает алым и гаснет. Вэй Ин отпускает руку Ванцзи, возвращает меч в ножны, командует:       — Еще раз, Лань Чжань. Призови мой меч.       Ванцзи снова зовёт. И на этот раз клинок, хотя и ощутимо вибрирует недовольством — отзывается, оказывается в руке, едва только Ванцзи сосредотачивается. Именно оказывается — рукоять со вспышкой ци просто появляется в ладони. Вэй Ин сияет. Забирает меч, вкладывает его обратно в ножны и вручает их Ванцзи:       — И последний эксперимент. Стой здесь, Лань Чжань.       Он выходит из цзинши, тщательно закрывая двери. Ванцзи слышит похрустывание гальки под его шагами, считает их: десять, двадцать, еще пять. Как только шаги стихают, Суйбянь попросту исчезает из своих ножен.       Вэй Ин возвращается, сияя улыбкой, смотрит яркими глазами довольного шалостью ребенка:       — Как тебе, Лань Чжань?       Ванцзи улыбается в ответ:       — Впечатляет. — Даже настолько скупая похвала заставляет Вэй Ина светиться ярче солнца. — Какой предел дальности?       — Ах, мне некогда было проверить, но в прошлый раз я призвал Суйбянь к сянши, когда он оставался в цзинши. Других возможностей у меня не было. Но дома мы сможем поэкспериментировать в свое удовольствие.       — Сможем. — Ванцзи смотрит на сияющего Вэй Ина — и не может насмотреться. — Это может спасти много жизней.       Кости некоторых чудовищ необычайно крепки, мечам — даже самым сильным — не всегда удаётся перерубить их с первого раза… Иногда клинок в такой кости может и застрять — и тогда заклинателя, скорее всего, ждёт гибель. Или бывают случаи, как в их юности, с недоброй памяти Су Миншанем, утопившим свой меч — если бы на том была подобная печать, Ванцзи уверен, клинок призвался бы и со дна озера. Что уж говорить о лагере перевоспитания — тогда они не остались бы безоружными перед врагом!       Ванцзи кивает, в груди растет странное чувство… желание? Он почти заставляет себя вытолкнуть его наружу словами:       — Вэй Ин, призови Бичэнь.       Вэй Ин осекается на полуслове, обращает к нему большие удивленные глаза. Словно это не он тут только что доверил Ванцзи свое духовное оружие и получил в ответ такое же доверие.       — О, Лань Чжань…       — Бичэнь… Я хочу, чтобы он знал твою руку так же, как мою теперь знает Суйбянь.       — О, мой свет, — растроганно моргает Вэй Ин. — Хорошо. Я попробую.       Он отходит к двери, сосредоточенно прикрывает глаза, обращаясь к духу меча Ванцзи. Бичэнь слегка вибрирует в ножнах, словно спрашивая, можно ли ему отозваться на этот призыв. Ванцзи разрешает: Вэй Ин может пользоваться Бичэнем так и тогда, как ему будет нужно, и клинок вылетает из ножен, оказывается в чужой руке. Ванцзи чувствует, что тот недоволен — Бичэня долгие годы не касались ничьи руки, кроме рук самого Ванцзи — и, повторяя недавние действия возлюбленного, он кладёт свою ладонь поверх, пропускает через их с Вэй Ином соединённые руки свою ци.       — А-Чжань, это сработает только при наложенной печати, — улыбается Вэй Ин. — Я сделаю расчеты для Бичэня, если хочешь, — возвращая клинок в ножны, говорит он.       — Да, хочу.       Насчет того, делиться ли этим открытием с сюнчжаном, Ванцзи подумает чуть позже, но даже сейчас, еще не разложив все доводы «за» и «против», он понимает: это может стать огромной статьей дохода для клана. Гусу Лань и без того богат, военная добыча перекрыла траты на восстановление резиденции во много раз. А вот Юньмэн Цзян все еще требуются деньги.       — Вэй Ин, эта техника… должна остаться в ведении твоего клана.       Ответный взгляд топит его в горячей любви.       — Спасибо, муж мой.       Ванцзи вспыхивает снова, вспоминая, чего хотел, когда шли в дом. И теперь уже ничто не мешает им предаться поцелуям, ничто не мешает ему прошептать свое желание — честно выигранное! — обнимая Вэй Ина, когда они ложатся в постель, до одури и распухших губ нацеловавшись.       — О, это желание будет нелегко исполнить, но этот Вэй Ин будет очень стараться, — в ответном шепоте слышится улыбка, и Вэй Ин прижимается щекой к его груди, по привычке сползая так, чтобы устроиться на Ванцзи, как на подушке.       

***

      Пускай Ванцзи и уверен, что Вэй Ин согласится сходить с ним к дому матери, волнение его не отпускает. Вэй Ин это чувствует — и сам тревожится, половина завтрака проходит в напряжённо молчании… Потом Вэй Ин не выдерживает:       — Лань Чжань, что-то случилось?       Ванцзи совестно видеть тревогу в глазах возлюбленного.       — Нет. Вэй Ин, я хочу навестить дом матери. Ты пойдешь со мной?       Вэй Ин не думает ни мгновения:       — Да. Я пойду. Поклониться той, что родила счастье моей жизни — мой прямой долг, А-Чжань. Ты поэтому волновался? Вот же глупый, — он ласково гладит Ванцзи по щеке и улыбается. — Но нам потребуются благовония и полагающееся приношение.       — Есть.       — Тогда доедаем скорее, гэгэ.       Они снова берутся за палочки и заканчивают завтрак в считанные фэни.       Когда Ванцзи возвращается, отнеся посуду на кухни, Вэй Ин готов идти с ним, и на нем поверх широкого шелкового шана повязан узкий белый пояс. Ванцзи крепко сжимает губы и часто моргает, чтобы прогнать влагу с глаз. Он не ожидал, что Вэй Ин собирается настолько глубоко почтить память матушки, чтобы использовать траурный пояс.       Вэй Ин замечает его раздрай и привычно уже переплетает их пальцы, успокаивая. Так, рука об руку, они выходят из цзинши и идут по тропинке, понемногу удаляясь от обжитых мест.       Дома для уединенного заключения построены достаточно далеко от основной части резиденции, на другой стороне горы. Пожар не добрался до них, как и захватчики, так что домик на горечавковой поляне уцелел. Ванцзи немного жаль, что сейчас не лето, и Вэй Ин не увидит всей красоты того места. Впрочем, красоты, окружающие тюрьму, не были ли еще одной насмешкой над их бедной матерью, которая не смела даже за порог выйти, запертая в крохотном пространстве дома, как в клетке? Ощущения Ванцзи двойственны теперь, когда он знает правду. С одной стороны, он помнит, что лишь здесь он чувствовал себя в полной безопасности и уюте, прячась в материнских объятиях от мира снаружи, такого строгого и холодного. С другой — он теперь понимает, что это была тюрьма, а их с сюнчжаном визиты — ежемесячной пыткой.       Занятый своими мыслями, Ванцзи не сразу понимает, что чем ближе они подходят к дому, тем мрачнее становится Вэй Ин. Он останавливается в трёх шагах от крыльца и придерживает Ванцзи. Переспрашивает:       — Здесь жила твоя мама?       Ванцзи не совсем понимает, что слышит в его голосе: недоумение, сожаление, укоризну? Скорее, всё разом.       — Да. Что-то не так?       Видя тревогу возлюбленного, Ванцзи и сам начинает тревожиться. На первый взгляд, с его последнего визита домик ничуть не изменился: та же немного потрёпанная крыша, те же плотно закрытые ставни на окнах… Барьер вокруг тоже, кажется, не трогали.       — А-Чжань, я чую здесь неупокоенный дух. Столько отчаяния и боли, но ненависти совсем немного, и она… не направлена на нас. Неужели за столько лет… — он осекается, делает еще полшага вперед, жестом заставляя Ванцзи оставаться на месте. Он весь — словно стрелка чуткого компаса, словно один из его гениальных артефактов: вслушивается в мир, который, наверное, звучит для него иначе, чем для самого Ванцзи.       — Боль, отчаяние, одиночество, усталость… Лань Чжань, Ванцзи с тобой?       Сердце холодеет: какой ещё здесь может быть неупокоенный дух, кроме?.. И за столько лет ни он, ни Сичэнь — никто ничего не заметил!       Ванцзи без споров достаёт гуцинь. Обычно он оставляет Ванцзи в цзинши — ходить с ним по обители нет никакой нужды, но он хотел сыграть здесь… Просто сыграть одну из тех мелодий, которые слышал в Юньмэне. Не думал, что цинь понадобится для заклинательства в этом месте.       — Постой, — говорит Вэй Ин. — Не сейчас. Дабо должен быть здесь. Сперва пошли ему бабочку. А я посмотрю на нашего духа чуть ближе.       — Вэй Ин!       — Никакого темного заклинательства, гэгэ. Но если этого духа могу чувствовать только я, значит, он слаб, и у него может не достать сил отозваться на призыв. Я лишь удостоверюсь в том, что он отзовется.       Ванцзи благодарен ему за то, что пока не называет сущность, запертую в доме, иначе. Вэй Ин все-таки почти всегда удивительно тактичен, особенно в том, что касается мертвых. Ванцзи складывает печать, вливая в бабочку-вестницу достаточно сил, чтобы брат понял всю серьезность послания: «Дагэ, ты срочно нужен у горечавкового дома. Один».       Вэй Ин подходит еще ближе к дому, складывая «лисье око» и поднося ладони к лицу. Слегка пошатывается: эта печать — двустороннее воздействие, дух заметит заклинателя, что смотрит на него. Насвистывает несколько коротких музыкальных фраз, прислушивается и меняет печать, точнее, складывает пальцы в открытый контур передачи духовных сил, и его руки чуть светятся, приглушенное алое мерцание сменяется бледно-зеленым и снова алым: он одновременно манипулирует и ян, и инь. Это тоже считается невозможным для праведного заклинателя. Но на инь в оболочке ян не реагирует даже чуткий до энергии цинь.       Ванцзи видит, как Вэй Ин обращается к инь, впервые с тех пор, как Оковы связали их, и с трудом удерживает себя от вмешательства. Но за это время он убедился: Вэй Ин знает, что делает, а если не знает точно — то хотя бы предполагает и не рискует понапрасну. Так что приходится сжать кулаки и напомнить себе: у него нет причин не доверять своему возлюбленному и его способностям. Если Вэй Ин использует Тёмный Путь — он уверен, что не пострадает, Вэй Ин знает, как это важно для Ванцзи.       Впрочем, это самовнушение не мешает ему мысленно торопить брата — перед ним Вэй Ин, скорее всего, не станет использовать эти силы.       — Он слаб, что и понятно, — заговаривает Вэй Ин, коротким жестом отправляя сгусток энергии внутрь дома, прямо сквозь дверь. — Я только немного подпитал, не знаю, насколько этого хватит, потому с «Расспросом» постарайся не сильно тянуть, гэгэ. И когда окажемся дома, сыграй мне «Омовение» на всякий случай. Метку я не заполучил, но контакт с духом — это не то, что было бы приятно.       «Особенно мне» — повисает в воздухе несказанным.       Ванцзи помнит о ранах его души, наверное, именно они позволяют Вэй Ину быть таким чутким к проявлениям инь.       — Конечно. — Если бы Вэй Ин не попросил — Ванцзи настоял бы сам. Он рад, что не пришлось.       Они не успевают заговорить о чём-то ещё: Ванцзи слышит торопливые шаги, почти бег ниже по тропинке. Брат действительно торопится: чтобы успеть так быстро, ему явно пришлось кое-где срезать путь не по тропинке, а то и пробежаться. Впрочем, когда он выныривает из-за поворота, по нему этого не видно, лицо Сичэня отражает лишь тревогу. Как и его обращение:       — Диди. Дицю. Что случилось?       — Вэй Ин почувствовал в доме неупокоенный дух. Не злой, но печальный. — Ванцзи благодарен, что может сам сказать брату об этом. Дожидается, пока на лице брата проступят те же эмоции, что кэ назад испытал он сам — потрясение, неверие, горечь… — Он предложил сыграть «Расспрос».       — Я предложил сперва «Сопереживание», но дух против, — говорит Вэй Ин.       Ванцзи понимает, что если это вправду дух матушки, то ясно, отчего она отказалась, а Вэй Ин не стал настаивать.       — Хорошо, — сючжан достает из рукава Лебин, но пока не торопится взять ее на изготовку. Это лишь средство успокоения его собственной души, словно погремушка для ребенка. — Играй, Ванцзи. Если потребуется, я поддержу тебя.       — Дух в доме. Лучше зайти, или хотя бы открыть дверь, — предупреждает Вэй Ин.       Ванцзи заходить не хочет — если это и вправду… Говорить с ней как раньше, в стенах её тюрьмы, теперь, когда он знает правду, кажется неправильным, так что они открывают дверь и устраиваются на крыльце. Сам Ванцзи — почти на пороге, на всякий случай, если даже на крыльцо ей ступать не позволено.       Канонная мелодия льётся из-под пальцев привычно, не затрагивая разума, но первым вопросом звучит не указанное во всех трактатах «Как твоё имя?», а по-детски наивное, недостойное взрослого заклинателя — на что Ванцзи, впрочем, плевать — «Мама, это ты?»       В доме за порогом сплетается из света смутно узнаваемый силуэт, призрачные пальцы ложатся на напитанные ци струны. Из слабого отклика рождается:       «А-Чжань, А-Чжань, мое солнышко. Как долго ты не шел, малыш».       На плечо тяжело опускается ладонь, пальцы впиваются до легкой боли:       — Осторожно, А-Чжань. Ее тоска слишком сильна. Держись, я прямо за тобой. Я удержу тебя.       Ванцзи больно думать так о маме, но Вэй Ин прав. Сколько раз сам Ванцзи предупреждал несведущих селян: если во сне является недавно почивший возлюбленный супруг или родитель и зовёт к себе, нужно звать заклинателя, а не с восторгом бросаться в объятия покойника: неупокоенный дух может утянуть за собой, даже если при жизни — и в посмертии — желал дорогому родичу прожить сто лет в счастье и достатке, просто такова их природа — тянуться к тому, чего жаждал более всего.       Мама больше всего желала свободы — и они с Сиченем были единственным для мамы напоминанием о ней долгие годы. Рука возлюбленного на плече не дает забыться в желании шагнуть в родные объятия. Ванцзи продолжает играть:       «Я здесь, мама. Дагэ тоже здесь. Мы пришли. Мы не знали, что ты не смогла обрести свободу. Что тебе нужно, чтобы уйти в покое?»       Как же больно задавать этот вопрос! Невыносимо больно, руки едва движутся по струнам, но Ванцзи спрашивает — и замирает в ожидании ответа.       «Правда и смерть!» — резко, почти диссонансно звучит ответ.       Ванцзи даже не нужно спрашивать — правды о чём и чьей смерти желает мама. Его добрая, ласковая мама — как же больно слышать от неё эти слова… Больно — и ожидаемо.       Непослушные пальцы ложатся на гуцинь:       «Глава Лань — Цинхэн-цзюнь — мертв».       Сейчас он не сможет называть его отцом, пускай это тоже правда. Не смеет напомнить маме, что он не только её сын.       «Он мертв?» — в отзыве струн неверие, почти отрицание.       За спиной негромко, словно перелив воды по камням, вступает Лебин. Сичэнь играет:       «Прошло почти пять лет с того дня, как он умер. Правду о его преступлении знают пятеро: мы с А-Чжанем, глава Не и чжушоу главы Цзян, и дядя. Этого достаточно, мама?»       Мама молчит. В этой тишине Ванцзи слышится растерянность, и в чём-то он понимает: вдруг узнать, что то, чего ты так желал, всё это время уже было у тебя, просто ты не знал…       Но Ванцзи боится, что этого недостаточно. Что мама хочет, чтобы правду знали все — вся Цзянху, не только пять человек, из которых не Лань лишь двое. Что она желает смерти всем, кто носит эту фамилию, а не только тому, кто обидел её.       Эти опасения помогает держать в узде Вэй Ин. Он сказал, что дух не зол, значит, так и есть. Значит, этого должно быть достаточно.       Пальцы духа вновь касаются струн:       «Этого достаточно».       Из тела словно выдергивают острую струну. Вэй Ин придвигается еще ближе, держит его обеими руками. Дух продолжает играть:       «А-Хуань, А-Чжань, вы счастливы? Есть ли рядом с вами те, кто разделил вашу тропу в радости и горе?»       Духи так редко задают вопросы; так редко спрашивают о чём-то, кроме своей мести… Ванцзи кажется, что его сердце сейчас расколется, и он с трудом заставляет пальцы не дрожать.       «Да, мама. Я счастлив. Я пришёл сюда, чтобы познакомить с тобой Вэй Ина».       Лебин тихонько вторит ему:       «Да, мама, я тоже счастлив, прости, что не привел к тебе Не Шу».       Вэй Ин наклоняется ниже, шепчет:       — Сыграй госпоже, что этот Вэй счастлив познакомиться с ней и обещает беречь тебя, как самое большое сокровище. Сыграй ей о Юане. И заканчивай, я разрушу ее привязку к этому проклятому дому, я понял, как это сделать.       Ванцзи играет. Его сердце обливается кровью — у них с мамой так мало времени, лишь пока он играет, снова — так мало времени после стольких лет! Но он играет о чём попросил Вэй Ин, о их маленькой Редисочке и о том, как расцветают лотосы в его новом доме. Следом вторит Сичэнь — о вкусе и запахе жареной на костре оленины и о том, как суровы цинхийские скалы и пронзителен ветер в них, о человеке, который готов защитить его от этого ветра.       Ванцзи кажется, что он видит на лице напротив улыбку.       — Дабо, этот Вэй просит прощения за использование инь, но это необходимо. Этот Вэй после примет соответствующее наказание, — голос Вэй Ина немного сдавленный, словно и его переполняют не самые легкие чувства.       — Дицю, ты волен делать то, что требуется. Наказания не будет, — хрипло отвечает Сичэнь.       Вэй Ин шагает вперед, протягивая духу окутанные инь ладони:       — Госпожа, идите со мной.       И переводит матушку через порог.       Еще один удар сердца она стоит напротив, а после дух рассыпается золотыми искрами и тает в ярком солнечном свете. Ванцзи едва успевает убрать цинь в рукав-цянькунь и подхватить покачнувшегося Вэй Ина под спину. В лице возлюбленного — ни кровинки, но кроме бледности, никаких иных следов использования темной энергии нет. И он улыбается:       — Все в порядке, гэгэ. Мне только нужно отдохнуть, как следует поесть и «Омовение». И я буду в порядке.       — Дицю? — строго смотрит на него сюнчжан, и Вэй Ин клятвенно прикладывает к виску три пальца:       — Честное слово, дабо, я не стал бы скрывать свое состояние, только не от Лань Чжаня!       — Мы сыграем вам вместе, — кивает Сичэнь, и Ванцзи ему так сильно благодарен, что не смог бы сказать об этом, даже если бы не было кома в горле. Но брату достаточно одного взгляда, чтобы все прочесть по его глазам.       — Благодарю дабо за заботу, — говорит от них обоих Вэй Ин.              Пускай в этом уже и нет смысла, — мамы здесь больше нет, — но когда они уходят от горечавкового дома, на крыльце остается чаша с подношением и тлеющие палочки с любимыми матушкиными благовониями: сандал, корица и мирт. А в сердце Ванцзи — обещание брата разрушить проклятый дом до основания. Решение, говорить ли о том, что здесь сегодня случилось, дяде, или нет, будет принимать Сичэнь. Но, возможно, знание о том, что дух Мао Байхэ наконец освободился и упокоился, принесет немного покоя и в его душу?