***
Дядюшка Шэн ещё не стар, далеко не глуп и управляет гостиницей уже пятнадцать лет без малого. А их Илин, может, и не столица провинции — но не совсем уж какая-то глушь, мимо проходит сухопутная дорога из Цишани в Юньмэн, да и до Ланьлина не сказать, чтобы очень далеко. Дядюшка Шэн повидал на своем веку людей и научился в них разбираться, иначе его давным-давно обчистили бы какие-нибудь проходимцы. Такие в Илин забредают частенько: думают, что в здешнем захолустье можно будет нажиться… Кем только не представлялись всякие мошенники: и саньжэнь, и бродячими музыкантами, и монахами… В последний год вот «ученики Ушансе-цзуня» приходить повадились. Ха, как же! Вэй Усянь, может, к нему в гостиницу и не заходил, но так это тоже знак. Помнит дядюшка Шэн, в какие обноски этот Ушансе-цзунь обряжен был — не так будет выглядеть человек, у которого десяток почтительных учеников, сотня наложниц и несметные сокровища. Эти вот бродячие заклинатели тоже не так просты. Вроде и саньжэнь как саньжэнь — да одежки хоть и простые, но больно новые, будто неношеные. И тряпки на мечах чистые ещё, не засаленные — а значит, недавно намотали. Рукояти да ножны скрыть? Говорят, у каждого хорошего заклинательского меча рукоять особенная, по ней и хозяина узнать можно, а на ножнах меча имя прочесть. А как держатся-то? Таких манер как у того, что помолчаливей, с волчьими золотыми глазами, простым людям вовек не видать, их с молоком матери впитать надо. Да и вопросы у них странные. По делам они приехали, как же! Когда спрашивают о таком давнем, это и есть дело, а не просто к слову пришлось. Тем более что дядюшка Шэн уже всё, что помнил, тому заклинателю из Цзянов давным-давно выложил. Тот говорил, сына друзей приютить хочет… Тогда дядюшка Шэн поверил, а сейчас думает: он явно был кто-то важный, с гуанем, и вышивка на одеждах была чистым серебром — какой он друг тем полунищим, у которых всех ценностей и было-то — тощий кошель да осел? Точнее, это на первый взгляд так казалось. А вот если присмотреться, да внимательней вспомнить... Манеры-то у них не хуже были, чем у сегодняшних, и одежда хоть не новая, а непростая, да и мечи… Свои мечи они не скрывали, и у простых бродяг такого оружия никогда не бывало. С запозданием дядюшка Шэн понимает: ну кто же станет настоящие ценности оставлять в съемной комнате да при ребенке, который ещё и не понимает, что чужакам показывать можно, а что — нет? Должно быть, с собой таскали. Может даже, это не золото было, а какая-то заклинательская редкость. Вот и озаботились поисками, сначала у ребенка спрашивали, а теперь решили на телах поискать, потому что иначе зачем ещё искать тех, кто очевидно давно уже отправился на суд Яньло-вана? И тот лиловый, что первым спрашивал, на известии о Луаньцзан так же помрачнел — видно, на могильник за этой ценностью идти не будут, не дураки же. Что ж, если гости ещё на пару деньков остановятся и будут всё так же щедры — дядюшка Шэн намекнет им, что про Луаньцзан нужно у приблудыша старого Фа спрашивать. Он на могильники ходит, это все знают, может и согласился бы поискать… Хотя он ведь и сам из этой заклинательской братии, пусть с мечом и не ходит — а всё равно видно же. Может, и не станут его просить, побоятся, что то, что они ищут, себе забрать захочет… Дядюшка Шэн тяжело вздыхает, подавляя жадность: эх, не надо было тогда мальца тех двух бродячих заклинателей выгонять, вдруг всё же было у него ещё что ценное? — и запрещает себе думать о саньжэнь, что прошлых, что нынешних. Как бы у них дело ни сладилось, а ему больше пары слитков серебра всё едино не достанется, толку-то сожалеть? Но уж своё серебро дядюшка Шэн заработает.***
Вэй Ин спит беспокойно — Ванцзи сквозь собственный сон слышит сбивающееся иногда дыхание и шорох простыней. Затихает он только когда Ванцзи подгребает его к себе вместе с одеялами, и Вэй Ин оплетает его, словно лоза дерево, но утром всё равно выглядит помятым. Ванцзи даже предлагает ему остаться в гостинице ещё немного, доспать, но он отказывается. — Это всего лишь Илин, а я уже немного отвык от ощущения темной ци в воздухе. Идем скорее. Весенний день здесь не так уж и долог, гэгэ. Приходится согласиться. Они выходят, доплачивают хозяину гостиницы за то, что комнату придержат за ними еще на день. Ванцзи не очень-то нравится его взгляд, но в комнате не осталось ничего, что может натолкнуть человека на мысль об их истинных личностях, и ничего, что можно было бы присвоить. Эта плата за комнату — просто способ дать понять, что они вернутся к ночи. Аптекарь не особенно счастлив тому, что они намерены утащить с собой невесть куда его помощника. — Ах, дядюшка Фа, этот Вэй обещает — ничего с А-Нином не случится, мы позаботимся, чтобы он вернулся к вам целым и невредимым, — мягко увещевает Вэй Ин. Аптекарь машет им рукой — мол, давайте уже, скорее уйдёте — скорее придёте, и едва слышно бурчит себе под нос, уходя от ворот: — Присмотрят они, как же, за самими бы кто присмотрел. Весна на дворе, огород обиходить надо, копать надо, а их понесло на могильники! Мёртвые и подождать могут, а редис ждать не будет, его сажать надо… Вэй Ин при слове «редис» куксится и надувает губы: вспоминает разом и их Редисочку — Вэнь Цин за ним, конечно, присмотрит, но они оба скучают, и потому об А-Юане почти не разговаривают, и то, как ему за время сидения на Луаньцзан надоел илинский редис. Вэй Нин задумчиво, в воздух, спрашивает: — Надо, наверное, огороды на Луаньцзан проверить?.. И кладовку?.. Прежде чем уходить, я урожай собрал и спрятал, но я всю зиму на гору не ходил… Вэй Ин беспечно машет рукой: — Проверить, конечно, можно, но на кой оно тебе? Даже если не сгнило — дядюшка Фа черной редиске вряд ли будет рад. Да и тебе все-таки запас на всякий случай нужен. Вэй Нин мотает головой: — Я осенью кое-какие травы посеял. Из тех, что вроде полыни — от темной ци только сильнее должны стать. А овощи растить там, конечно, теперь смысла нет. Гэ, ты не хочешь подниматься на гору? Вэй Ин вздыхает и приобнимает его, ероша торчащий из-под неизменной доули хвост волос. — Ты прав, А-Нин, не хочу. Я с таким трудом оттуда вырвался, что в первый раз, что во второй… Теперь мне словно бы ход туда заказан, сама гора от меня отказалась, раз уж я свои обязанности передал тебе. А ты как? Вэй Нин слегка пожимает плечами, чуть заметно улыбаясь: — Мне там хорошо, тихо и спокойно, даже вороны не шалят. Хочу приручить одного, чтоб был вместо вестника. Вэй Ин прыскает в рукав, Ванцзи тоже усмехается: ворон еще никто, кажется, как почтовых птиц, не использовал. А ведь они сильные и выносливые, и даже от охотничьего сокола ворон легко отобьется. Почему бы и нет? Если окольцевать птицу, ее и стража не тронет — будет знать, что это почтовый ворон. За разговором они почти незаметно покидают предместье города, бредут без троп по бурым зарослям жухлой травы, огибая стороной древнюю луаньцзанскую стену. Ванцзи кажется, что каменные стражи-шиши, уцелевшие на своих постаментах, провожают их слепыми глазами. Оползень они видят издалека. Он похож на длинный серый язык, выброшенный издыхающим яо-гоу, на которого смахивает одна из возносящихся над ним скал. Ее «морда» изрыта словно бы шрамами, и в странной тишине этого места слышится неясный шепот. — Ручьи, — говорит Вэй Нин. — Здесь они звучат совсем иначе, чем в Цишани. Ванцзи согласен: этот жутенький шепот никак нельзя сравнить со звонким говором воды по яшмовым валунам Юньшэн Бучжичу. Вэй Ин хмурится. — Эти ручьи… От них веет хуже, чем от кровавого озера. И кажется, они — одно целое с оползнем. Он решительно шагает вперёд, явно собираясь посмотреть ближе — и оказывается оттянут назад в четыре руки. Вэнь Нин достает из рукава флейту, укоризненно говорит: — Сянь-гэ, ты ведь сам сейчас сказал — гора отвергает тебя. Если кто и должен идти первый, так тот, у кого над ней есть хоть какая-то власть. Вэй Ин упрямо поджимает губы, но не спорит, лишь вытряхивает из собственного рукава талисманы: если что-то всё же пойдёт не так, они должны хотя бы успеть вытащить Вэй Нина. На флейту, которую тот держит в руках — уже гораздо увереннее, чем когда Ванцзи видел его в последний раз, — Вэй Ин не смотрит… Ванцзи призывает цинь. Он всё ещё не теряет надежды однажды сыграть с возлюбленным дуэтом, но это явно произойдет не скоро, ещё слишком болит в Вэй Ине та пустота, которая осталась на месте пусть темного, но сделанного своими руками, сроднившегося с душой духовного инструмента. Пока ему предстоит лишь поддержать неопытного ещё Вэй Нина или, если что, атаковать то, что они собираются разбудить. — Поверить не могу, что не заметил этого в прошлый раз, — шепчет Вэй Ин. — Да это же дыра в защите могильника! — Не вини себя, гэгэ. И я ведь не обратил внимания, — так же шепотом отвечает ему Вэй Нин. Он подбирается ближе, ступая медленно и очень осторожно, пока лишь держит флейту наготове. Вокруг него, как марево над перегретой землей, дрожит едва заметная темная дымка — не ци ненависти, чистая темная энергия. Он вытягивает руку, и эта дымка стекает вниз, ползет, извиваясь змеей, почти материализуется в этом облике, когда касается первых камней. Под ее невесомым телом они лежат неподвижно, словно давно уже спрессованы собственной тяжестью, пылью и корнями. Но Ванцзи не видит ни травы, ни земли меж ними. Вэй Нин ступает по следу ищейки-змеи, и, кажется, все в порядке: камни все так же лежат неподвижно, даже не шатаясь под его весом, а он немалый: А-Нин высокий крепкий юноша. — Осторожнее, сяоди, — Вэй Ин держит талисманы наготове в левой, в правой горит голубым огоньком заклятье «плаща на двоих» — Ванцзи помнит его, захлестнуть и вытянуть А-Нина им будет вполне логично. Вэй Нин уходит всё глубже в оползень. Пока всё тихо, даже не шатаются камни и не текут из-под ног потревоженные осыпи — и это лучше всего иного доказывает, что нужно быть настороже: Ванцзи вырос в горах, он видел оползни, и нормальные оползни ведут себя совершенно не так. Вэй Ин тоже тревожится: — Что-то не так. Тьма должна была уже почуять нас и что-то сделать — напасть, наслать иллюзию, что угодно! Слишком тихо... В этот миг А-Нин замирает, словно что-то увидел — и бросается вперёд, уже почти не глядя под ноги. — А-Нин, что там?! — Вэй Ин делает еще несколько шагов, едва не касаясь носками сапог первых мелких камешков оползня. — Колокольчик, гэгэ! — Вэй Нин дотягивается до какой-то буро-серой выцветшей тряпки и поднимает ее, на буром взблескивает серебряная искра. — Такой же, как у… Камень под его ногами — крупный, в половину человеческого роста в высоту, этакая плита, по виду никак не могущий сдвинуться с места, — внезапно приходит в движение, так стремительно, что Вэй Нин даже со всей его нечеловеческой скоростью не успевает отреагировать. Плита переворачивается стоймя, и он соскальзывает по ней, оставляя белые царапины от когтей. Еще миг — и его ноги затянет в раскручивающиеся водоворотом у основания плиты камни, перемелет, как в жерновах! В воздухе молнией сверкает нить заклятья, Вэй Ин перехватывает ее двумя руками и с силой дергает к себе, опрокидывается на спину, одновременно сокращая нить. Словно рыбак, выловивший неподъемную рыбину. В несколько рывков он подтягивает подгребающего ногами Вэй Нина к себе, за границу оползня, пока Ванцзи усмиряет камни, давая им время. Он вкладывает в мелодию все силы, что у него есть, но это лишь слегка замедляет перекаты камней, и по-настоящему они успокаиваются, только когда А-Нин оказывается для них недосягаем. Снова замирают, подманивая жертву иллюзией: оползень старый, всё что могло осыпаться — давно осыпалось, можно безбоязненно идти, смотреть — вдруг блеснёт меж камнями чей-то кошель или поясная подвеска… Или серебряный колокольчик с чеканкой-лотосом. А-Нин всё же успел подхватить ту «тряпку», и теперь Вэй Ин вертит её в руках. Ванцзи подходит ближе и тоже присматривается. Судя по ширине и повязанному на уцелевшую шлейку колокольчику — безошибочно юньмэнскому — можно предположить, что когда-то это был пояс. Изначальный цвет разгадать не получается — тряпка проболталась в камнях не менее пяти лет, а то и все двадцать. Это, конечно, может быть и не то, что они ищут: Юньмэн не так уж и далеко, и мало ли его адептов за двадцать лет сгинуло на Ночных охотах? Но что-то подсказывает: они нашли. Вэй Ин бледен и совершенно явственно зол. Даже не так — он в ярости, и Ванцзи почти может видеть вокруг него ореол духовных сил, едва сдерживаемых — и это точно так же завораживает, как прежде — ореол темной энергии вокруг Вэй Нина. — Ах ты дрянь, — говорит он, и голос его опасно-ласков. — Сяоди. Ты ведь уже понял, что это такое? — Да, гэ, — резко кивает Вэй Нин. — Но у меня не хватит сил, чтобы в одиночку залатать прорыв в защите. — Тебе не придется делать это в одиночку. — Вэй Ин? — страх ледяной дланью сжимает сердце Ванцзи. — Что ты задумал? — Замкнуть контур. Отойдем, нам нужно вернуться к последнему шиши на стене. Ванцзи идёт следом за Вэй Нином и Вэй Ином, прислушиваясь к пояснениям последнего: — Сейчас защита Луаньцзан нарушена, А-Нин, и нам вообще-то крупно повезло, что через разрыв выбрался лишь оползень — медленный и не способный даже заманивать жертв поактивней. И пускай мы не сможем загнать его обратно на могильник — мы можем восстановить барьер и тем самым отрезать часть тьмы, вырвавшуюся за него, от основного её источника энергии. И вот эту часть уничтожить будет уже проще, хотя попотеть и придётся. — А вы справитесь с восстановлением барьера? Изначально ведь шиши делались на основе светлых техник, те щиты, что после ставил ты, Сянь-гэ, пускай и взаимодействуют с изначальным барьером, но не могут полностью заменить его. Восстановить барьер вдвоём и вправду кажется Ванцзи сначала невыполнимой задачей — Вэй Нин здесь не помощник, он с обычной ци взаимодействовать не может. Но Вэй Ин улыбается — и Ванцзи готовится услышать очередную невероятную идею. — Все очень просто! Ванцзи и Вэй Нин переглядываются и понимают друг друга без единого слова: все, что просто для Вэй Ина — может быть как кристально-понятно для любого другого заклинателя, так и абсолютно непонятно. И настолько же выполнимо или невыполнимо. — Эй! Не надо, вот не надо так переглядываться! — фыркает Вэй Ин. — Все действительно просто. Мы объединим силы. Сяоди, ты помнишь, как входить в «Сопереживание»? Ванцзи напрягается: «Сопереживание» — одна из самых опасных техник заклинателей. Тот, кто ее использует, рискует стать одержимым злым духом! О чем он и говорит торопливо, едва не глотая слова, словно возлюбленный прямо сейчас же сделает это. Вэй Ин берет его за руку, сплетая пальцы. — А-Чжань. Я не собираюсь впускать в себя какого-то постороннего злого духа. А-Нин… Он не дух и не посторонний для меня, для моей души. И тем более он не причинит мне вреда. А вот действовать, как одно целое, это нам поможет. Доверить душу Вэй Ина Вэй Нину Ванцзи может. Не получается даже предположить, чтобы А-Нин причинил Вэй Ину вред — и Ванцзи успокаивается. Хотя на краю сознания и мелькает капля собственничества: он, благодаря «Оковам», привык быть единственным, кто настолько близок Вэй Ину. За объяснениями они и доходят до статуи. Та равнодушно смотрит на них тусклыми каменными глазами из-под растрескавшегося от времени лба, но ощущается как должно, позволяя убедиться — здесь барьер стоит. Вэй Ин подходит к постаменту и всматривается в глубоко высеченные в камне линии печати, даже прослеживает их пальцами, кое-где очищая от пыли и земли, забившейся в них. — Ага, все, как я помню. Что ж, отлично. Лань Чжань, приготовься. Я более чем уверен: как только пробудятся все стражи, и контур начнет смыкаться, нас попытаются атаковать. Твое дело — не дать тьме до нас добраться. Боюсь, перед внешней атакой мы будем беззащитны, нам бы внутренние отбить. — Вэй Ин… — Ванцзи становится страшно. — Мы должны справиться, — в глазах возлюбленного нет ни малейшего сомнения в том, что дело должно быть сделано. И он, конечно же, прав, если оставить все как есть, оползень расширит брешь, тьма может накрыть выбросом город — и в одиночку Вэй Нин с нею не справится. Сейчас их трое, они сильны. — Полдень. Пик силы Ян. А-Нин, тебе придется постараться, чтобы поток Инь был той же мощности. И еще. А-Нин, Она будет бить в самое больное, показывать самое страшное. Ты должен справиться — ты не будешь перед Нею один. Готов? — Да, гэ. Ванцзи внутренне содрогается: его Вэй Ин был перед Нею один. Четыре долгих года он был Ею отравлен и сражался в своем разуме, в своей душе с тьмой, пока Ванцзи не пришел и не принес «Оковы». Четыре вечности в Диюе — и после этого он все равно остался тем Вэй Ином, которого Ванцзи бесконечно любит, хотя и был ранен, почти разбит. И сейчас, ради почти незнакомых ему людей он готовится снова коснуться этой муки… Все, что может сделать Ванцзи — это не позволить тьме ранить его тело. Он надеется, что и душу возлюбленного убережет своей любовью, ведь они связаны, связаны в этой жизни и на сотню перерождений вперед! Это должно помочь. Вэй Ин становится боком к статуе и поднимает ладонь, обращенную к Вэй Нину, тот делает то же самое. В миг, когда они соприкасаются, два тела словно вспыхивают неярким свечением: алое и зеленоватое смешиваются. Вэй Нин снимает с пояса лекарский нож и коротким движением режет сразу обе сцепленные ладони. По вытянутым указательным пальцам текут первые капли крови, и они рисуют поверх печати какой-то сложный символ. Кровь вспыхивает, мерцает, то алая, то серебристая, или это у Ванцзи бликует в глазах? Кровавые линии растекаются, заполняя канавки печати. У шиши загораются яростным золотым светом глаза, чуть позже и вся статуя вспыхивает таким же золотым сиянием, от нее по верху стены стремительно скользит светящаяся линия, от которой вниз и вверх распространяется полотнище едва заметного мерцания — зримое воплощение барьера. Ванцзи отворачивается от Вэй Ина и Вэй Нина, устремляет взгляд в сторону оползня. Он должен быть начеку и не пропустить атаку. Ванцзи словно бы нетерпеливо подрагивает черным лакированным корпусом, вибрирует всеми семью струнами, готовый к защите. Защита оказывается нужна: в тот миг, когда свет касается крайних камней оползня, тот взрывается тьмой — словно гнойный нарыв, которого коснулся лекарский нож. Эту, первую атаку отразить легко — тьма ещё не понимает, что произошло, и лишь пытается оттолкнуть то, что ее ранило. Не выходит: барьер останавливается лишь на мяо — и всё-таки смыкается, отсекая касающееся стены нагромождение камней от Луаньцзан. Тварь беснуется; агонизирует, как раздавленный червь. Но, в отличие от червя, её силы хватает, чтобы попытаться достать до них. Ванцзи не знает, достаточно ли оползень разумен, чтобы понимать, что барьер воздвигли они, или он, оставшись без подпитки могильника, просто тянется к ближайшей пище, стремясь восполнить силы, но теперь их атакуют целенаправленно. Ванцзи видит, как тонкие ручейки тьмы тянутся сквозь трескающийся — и тут же зарастающий барьер, пробиваются из-под земли — Луаньцзан, как Вэй Ин и предупреждал, тоже стремится дотянуться до них. У неё почти получается: в голову беспрестанно лезут воспоминания, как он сидит под снегом у порога маминого дома, но дверь так и не открывается; как Вэй Ин дрожит и задыхается, прочитав слова на измятом листе бумаги; как сердце Вэй Ина останавливается под руками девы Вэнь… Ванцзи заставляет себя не обращать на это внимания, прячется в других воспоминаниях: мама смеётся, когда они с сюнчжаном её навещают; её призрак спрашивает, счастливы ли они; Вэй Ин прижимает его к старой иве и целует так, что кончается дыхание — в его глазах свет… Хороших воспоминаний оказывается больше, чем плохих, но Луаньцзан в первую очередь атакует и не его — слитое из множества озлобленных душ сознание могильника интересуют Вэй Ин и Вэй Нин — и дело Ванцзи дать им возможность сражаться в этой битве, не отвлекаясь на иные. Так что Ванцзи вспоминает каждую крупицу счастья, что дарила ему жизнь, и не даёт тьме добраться до соратников. Тварь ярится всё больше — над оползнем раскручиваются смерчи, поднимающие в воздух и мелкую пыль и камешки — напоенные тьмой, рассекающие на тысячу частей всё, что попадается на пути, — и громадные глыбы, словно жернова перемалывающие меж собой всё, что осталось после их меньших собратьев. Ванцзи ставит стены из щитов, вливает в свой цинь еще больше ци и создает заклятье «смертельных струн», но в этот раз оно намного, намного сильнее и того, что он использовал когда-то на искаженном Звере Сюань-У, и того, что приходилось использовать на войне. Оно дробит камни и рассекает смерчи… Оно ничем не может помочь тем двоим, что сейчас сражаются за его спиной. — А-Нин, соберись! Ты жив и живы все остальные! А в сердце словно вонзают сотни игл, и это совсем не лечебные иглы девы Вэнь. Это лишь отголосок боли, что чувствует Вэй Ин, долетающий по их связи. Какова же реальная боль?! — А-Нин, держись, ну же. Ты жив! В бою нельзя оборачиваться, но Ванцзи все же улучает короткий миг, оглядывается и с силой кусает губы, чтобы не закричать: два заклинателя за его спиной могут стоять, только потому, что поддерживают один другого, а их цицяо истекают кровью, но поток сил, исходящий из их сцепленных ладоней, не ослабевает. Они могут — значит, может и он. Ванцзи вливает в свой верный цинь столько духовных сил, что струны кажутся раскаленными. И посылает их одним мощным аккордом вперед, еще и еще раз, разбивая черные вихри, дробя и раскалывая камни… И все заканчивается. На краю сознания низко, как обожравшийся нектара шмель, гудит сомкнувшийся и укрепившийся окончательно щит вокруг Луаньцзан. Впереди — просто безжизненная груда камней, в которой больше нет затаенной злобы, это и ощущается, и даже, кажется, видно по самому оползню. С окончательно раскрошившейся скалы, уже не похожей на голову яо-гоу, весело течет говорливый поток, смывая последние эманации зла, как любая текучая вода. Ванцзи проверяет на всякий случай ещё раз, не доверяя первому впечатлению — и только потом бросается к Вэй Ину и Вэй Нину. Они сидят, привалившись спинами к шиши; лица залиты кровью, ладони всё ещё сплетены. Ванцзи проверяет пульс у обоих, ощущая усталость и перенапряжение (сердце привычно колет тревогой — Вэй Ину нельзя напрягаться), и уровень Ци у возлюбленного. Делится своей ци, хотя после битвы с оползнем он и сам не может похвастать высоким уровнем духовных сил. Вэй Нину он не может помочь и этим, но тот и сам вскоре оправляется, морщится, когда его лица касается влажный платок: — Спасибо. Аккуратно отстраняется, вынимает свою руку из ладони Вэй Ина, тот всё ещё сидит, прикрыв глаза и не реагируя на прикосновения. Вэй Нин отходит к барьеру, смотрит на камни оползня, но Ванцзи больше интересует Вэй Ин. Он слишком бледен, а сердце бьется чересчур медленно. Вэй Нин, закончив осмотр, возвращается и вытаскивает из рукава сверток с лекарствами. Коротко командует Ванцзи, что сделать: — Положи его, придерживай голову. У него нет игл, но есть длинные и остро заточенные ногти, словно выкованные из темного металла. — Воздействовать своей ци я буду очень коротко, это не повредит, только подстегнет его ядро. И пока он что-то делает, нажимая ногтями на определенные точки, даже не раздевая Вэй Ина, он рассказывает Ванцзи, что происходило во время боя. Наверное, это у него нервное: потребность выговориться, но это так же важно и для Ванцзи — узнать, что было в тех видениях, что могли прийти к его возлюбленному. — Мы ведь были в слиянии, и я видел, — отвечает на заданный вопрос А-Нин. — Его первые годы сиротства, собаки, захват Пристани Лотоса, операция по переносу ядра. — А ты? Вэй Нин опускает голову на несколько мяо. И тихо отвечает: — Огненный дворец — однажды меня отвели туда по приказу Вэнь Жоханя, чтобы напугать. И… тропа Цюнци. Там он умер, — понимает Ванцзи. Сколь бы ужасными ни были воспоминания Вэй Ина, он никогда не умирал. — Да. И поэтому этот… — юноша проглатывает брань, слово за словом, пока не выдыхает: — этот старший брат принял на себя большую часть Ее удара! Ванцзи-гэ, я хочу его побить! Ванцзи хочет, чтобы Вэй Ин открыл глаза и улыбнулся. Отчитать его у Ванцзи всё равно не выйдет: поступать так, рисковать собой, чтобы облегчить жизнь тем, кто ему дорог — в натуре Вэй Ина, той самой, за которую Ванцзи его и полюбил. Но Ванцзи всё равно хочет попросить его постараться рисковать меньше. Когда Цюнлинь наконец заканчивает, пульс Вэй Ина выравнивается, но глаз он так и не открывает. — Я погрузил его в сон. Всё равно он сейчас слишком слаб, и нуждается в восстановлении, если разбудить — промается немного и заснет сам. Голос Вэй Нина тоже звучит устало. Ванцзи кивает ему и подхватывает возлюбленного на руки: — Возвращаемся. Нам всем нужен отдых. До гостиницы они добираются только к позднему вечеру, и Вэй Нин, приведя себя в порядок, отлучается, чтобы предупредить дядюшку Фа, что будет ночевать не дома, и возвращается с новыми лекарствами, чтобы присмотреть за старшими братьями. Ванцзи сейчас почти рад этому присмотру, он доверяет Вэй Нину, как и Вэнь Цин. И потому сам находит силы уснуть, хотя и крепко держит Вэй Ина за руку.***
— Айя, айя! Что за жестокая черствая булочка! Ванцзи открывает глаза от этого хрипловатого возгласа и смешка. — Лань Чжань, ты только послушай, какие идеи выдает мой маленький братец! — заметив, что он проснулся, смеется Вэй Ин. — Побить меня за то, что я вчера всех напугал! Но меня же нельзя бить, да, Лань Чжань? — Нельзя. — Кто таков Ванцзи, чтобы спорить в этом вопросе? — Но ты нас действительно напугал. Пожалуйста… — Ванцзи не успевает подобрать слова: смех стекает с лица Вэй Ина, как вода, остаётся лишь немного неловкая улыбка. — Прости, прости, Лань Чжань! Я не хотел вас пугать, честно. Но выбора не было: я уже не могу противостоять Луаньцзан как раньше, теперь это твоя участь, сяоди. — Вэй Ин оборачивается к названному брату. — Но и ты сам бы не справился, у тебя пока мало опыта. Да и зачем, если я был рядом и смог устроить так, что у тебя остались силы, чтобы закончить бой? — Но ты вызвал Ее гнев на себя, зачем?! — сердито спрашивает Вэй Нин. — Затем, что мои дурные воспоминания не включают в себя мою смерть, сяоди. Ей просто нечем было ударить настолько больно. А вот ты… Судя по всему, спор продолжается в таком ключе по кругу уже долго. Ванцзи уже сказал всё, что хотел, и потому предпочитает не вмешиваться: им обоим явно нужно выплеснуть всё пережитое вчера напряжение. Сам Ванцзи желал бы сделать это позже, когда они останутся наедине — и другим способом. Пока же стоит привести себя в порядок и позавтракать: сегодня им предстоит разбирать то, что осталось от оползня. Ванцзи пока старается не думать, что они найдут под завалами и как воспримет это Вэй Ин, но думает о том, что ему, на всякий случай, стоит вместо чая сделать к завтраку сердечный отвар — если только Вэй Нин ещё не заварил его. За завтраком все молчат, и это неожиданно приятно, хотя Ванцзи уже привык к совсем другому. Но сейчас он смотрит на двух дующихся друг на друга названных братьев, и почти улыбается где-то внутри. Вэй Ин выглядит намного лучше, он уже вернул себе здоровый цвет лица и ест с аппетитом, как и полагается взрослому мужчине, Вэй Нин с его белой кожей выглядит и то не таким здоровым. И, судя по их переглядкам, они продолжают ругаться взглядами. После завтрака, когда они покидают гостиницу и идут снова к оползню, Вэй Ин придерживает обоих за рукава и говорит: — Я прошу меня простить, но не раскаиваюсь. Лань Чжань, Вэй Нин, иногда, чтобы сберечь чье-то родное сердце, приходится закрывать его своим. При этом зная, что тот, кого ты сберег, после поможет тебе. Так делаю я, и переучиваться уже поздно. — Гэ… — А-Нин несколько мяо всматривается в его лицо и опускает голову. — Прости, гэ. Я понимаю. И благодарен за твою веру в меня. Ванцзи просто сжимает его ладонь в своей: Вэй Ин это Вэй Ин, и Ванцзи никогда не хотел что-то менять в нём. Даже во время войны, когда Вэй Ин сам на себя не был похож — он всё ещё руководствовался этим принципом. Они продолжают путь, добираются до оползня, еще раз проверяют его всеми возможными способами, убеждаясь: теперь эта груда камня — всего лишь груда камня, темной энергии в ней ровно столько, сколько и должно быть в долгое время отравленной эманациями Луаньцзан земле. — Буду ночами бегать и чистить, — кивает Вэй Нин. Пока же они на пару с Ванцзи играют мелодию очищения, А-Нин схватывает ее на слух с первого раза, Чэньцин в его руках поет почти так же, как некогда пела в руках Вэй Ина, но для Ванцзи разница очевидна. И очевидно же то, что он предпочел бы играть ее на пару с Вэй Ином, но одновременно с тем он счастлив, что играет сейчас на Чэньцин не Вэй Ин. Возлюбленный проверяет оползень талисманами и ими же, нарисованными прямо тут, на камне вместо стола и кровью вместо киновари, огораживает безопасную тропу примерно туда, где Вэй Нин вчера отыскал колокольчик. Дальше работа предстоит нудная и тяжёлая: камни они отгребают вручную, по одному, чтобы ничего не пропустить и не повредить — если там ещё есть, что повреждать. Вэй Ин хорохорится, но быстро устаёт, и им с А-Нином удаётся уговорить его отдохнуть. Отдыхает он, естественно, недолго, и вскоре принимается отгребать мелкие камни, оставляя возиться с большими глыбами им с Вэй Нином. Хотя скорее А-Нину, который самые крупные просто раскалывает ударами ладони. Однако большую часть старается всё-таки оттаскивать вручную — опасается, что удар может повредить кости. Костей они находят много, и пока просто складывают в кучу — после будут разбираться, где чьи, и как искать родню этих несчастных. В любом случае, Ванцзи всегда может сыграть «Призыв» и узнать, осталась ли душа жертвы в пределах этого мира, или уже отправилась на перерождение… Или ее сожрал Луаньцзан. Они находят несколько черепов, и некоторые даже хранят на себе клочья присохшей кожи с волосами, и самое страшное — это видеть лицо Вэй Ина, который наклоняется к одному из таких, и его руки не просто дрожат — ходят ходуном, едва удерживая череп. — Вэй Ин? — Ванцзи бросает все и спешит оказаться рядом, поддержать, узнать, что… Он и так догадывается, даже раньше, чем Вэй Ин поворачивает к нему череп той стороной, где с него свисает запылившаяся черная прядь, нет, это не просто прядь — это тонкая косица, в которой что-то запуталось. Это что-то — обрывок ленты. У основания узла на ней еще можно различить цвет. Красный. Ванцзи бы сказать, что кто-то другой мог носить тонкую алую ленточку, вплетенную в косу. У него не поворачивается язык, потому что Вэй Ин прижимает череп к груди и сползает на колени, прямиком на острые каменные обломки, и воет, запрокинув голову к небу, серому от нависающих туч. Нет ни малейших сомнений в том, что эта косица, эта лента — принадлежат его матери. И это было то, что он запомнил о ней последним. Может быть, это именно Вэй Ин вплел своей матери эту ленточку перед тем, как его родители ушли на Ночную охоту. Ванцзи ничего не может сказать — его горло словно забито острыми колючками. Вэй Нин отходит в сторону, продолжая разбирать завал — даёт Вэй Ину время выплакаться. Вряд ли шестнадцать лет назад оно было у мальчика, который даже не успел понять, почему родители так долго не возвращаются — и тут же вынужден был бороться за свою жизнь на улицах Илина. Ванцзи же присаживается рядом, плечом к плечу — так же, как сидел рядом с ним на пороге домика среди горечавок сам Вэй Ин — и молчит. Вэй Ин едва заметно подается на тепло тела, к нему — и Ванцзи решается обхватить руками его плечи, заключая и его, и череп в объятия. Вэй Ин перевел дух его матери через порог ее тюрьмы, держа за руки. Ванцзи может сделать для матери Вэй Ина хотя бы это. Он не считает время до того мига, как горестный вой стихает, а плечи его возлюбленного перестают дрожать так сильно. Хриплым голосом Вэй Ин шепчет Ванцзи куда-то в плечо: — Спасибо, Лань Чжань. Ванцзи понимает, за что его благодарят, и считает, что напрасно: — Если Вэй Ину нужно плакать — Вэй Ин может плакать. Меж нами нет места благодарностям, Вэй Ин сам так сказал. Вэй Ин издаёт звук, который, вероятно, должен быть смешком, но получается слишком мягким и высоким, как всхлип, и слегка бодает его лбом. Отстраняется и бережно относит череп матери в сторону от основной кучи, шепчет что-то так тихо, что с нескольких шагов Ванцзи не может расслышать. Вытирает рукавом красные глаза и молча возвращается к работе. Ванцзи — тоже, они не разобрали ещё и трети. И за сегодня явно не закончат. Но Цзян Ваньинь не ограничивал их во времени, так что они могут потратить еще день, два, три или неделю на разбор оползня. А могут попросить помощи у главы Цзян и магистрата Илина и сделать это не в одиночку. Конечно, Вэй Нину в таком случае придется ограничиваться теми действиями, что доступны простым людям, но все равно так будет быстрее. Ванцзи принимает решение и на следующее утро отправляет бабочку в Юньмэн и идет к магистрату города. Оползень разбирают в сто рук за два дня. Все кости, найденные ими — это обломки, что ничуть не странно, но вот черепа целы, словно оползень оставлял их своими… трофеями? И лишь по их количеству и размеру можно судить о жертвах. Их не так уж и много — десятка три крупных, наверняка принадлежавших взрослым, и пять — детских. Рассортировать кости просто невозможно для живых. Но, может быть, с этим помогут духи. Среди прочего есть и оружие, несколько мечей, искореженных и изломанных, словно их, как и кости, оползень стремился стереть в порошок. Опознать родительские мечи Вэй Ин не в силах. Еще три дня Ванцзи тратит на «Призыв» и «Расспрос», каждый миг опасаясь услышать в ответ на вопрос «Как твое имя?» — «Цансэ» или «Вэй Чанцзэ». Но, когда это все же происходит, каким-то чудом его руки на струнах не дрожат. «Вэй Чанцзэ», — звенят струны. Вэй Ин рядом вытягивается в струнку, напряженный и почти шокированный. Ванцзи понимает: он думал, что родители ушли на перерождение. Он надеялся на это. Но они были пленниками оползня. Как мать Ванцзи. Или не были? Их души не могли уйти, потому что здесь у них всё же оставалось какое-то дело? Ванцзи не спрашивает стандартное «Кто тебя убил?» и прочие вопросы — все и без того понятно. Но он спрашивает: «Что тебе нужно, чтобы обрести покой?», он ждет вопросов к отцу от Вэй Ина, но тот молчит, и его губы искусаны в кровь. «Позаботиться о сыне». Вэй Ин всхлипывает и вцепляется пальцами в рукав Ванцзи, шепчет, подавшись вперёд: — Папа, папочка… Ванцзи медлит, прежде чем дать духу ответ. Зовёт: — Вэй Ин? Скажешь сам? Вэй Ин только мотает головой и утыкается ему в плечо. — Ты… Скажи… Скажи ты, А-Чжань… Все, что захочешь. Ванцзи кивает и снова кладёт руки на струны: «Господин Вэй, ваш сын вырос достойным человеком и сильным заклинателем. О нём позаботился ваш друг, Цзян Фэнмянь, и дал ему любезное имя «Усянь» по завету вашей супруги. У Вэй Ина есть две названных сестры и два названных брата.» Ванцзи вновь медлит, раздумывая, и всё же решается продолжить: «Вэй Ин любит и любим, у него есть муж и сын. Я, Лань Чжань, по любезному имени Ванцзи, как муж Вэй Ина прошу вас благословить наш брак. Я обещаю заботиться о Вэй Ине и любить всю жизнь.» — Ох, А-Чжань, — тихо бормочет в его плечо Вэй Ин. Струны взрываются каскадом звуков, что почти складываются в мелодию, исполненную радости и надежды. Ванцзи требуется приложить довольно много усилий, чтобы уловить каждый, запомнить каждую ноту, ведь это — напутствие ему от уважаемого гуна , как супругу, это радость за Вэй Ина, это благословение для них. С печени падает огромный камень: Вэй Чанцзэ не отверг их брак, их любовь, а ведь подспудно Ванцзи именно этого и боялся. Глупец, воистину: у его возлюбленного не могло быть плохого отца. В конце мягкий перебор из двух нот заставляет Вэй Ина снова податься вперед, ведь это звучит его имя: «Вэй Ин». — Папа… «Будь счастлив, живи долго, береги себя и своих любимых». Последняя фраза двоится особенно отчетливо. Говори с ним не дух, Ванцзи подумал бы, что кто-то играет её в четыре руки, но это невозможно… Ванцзи останавливает себя. Сколько невозможного он уже увидел за последние несколько лет? И всё оно было связано с Вэй Ином. Так что Ванцзи предполагает очередное «невозможно» и спрашивает: «Цансэ-саньжэнь?» « Да, да, это я!» — смеются струны, и даже сквозь них Ванцзи слышит, насколько похоже на Вэй Ина звучит эта женщина. — Мама… Мама! — Вэй Ин вскидывается, его лицо мокро от слез, глаза красны, но он улыбается так, что от этой улыбки болью заходится сердце Ванцзи. — Мама, моя мамочка! «Мой маленький Бурундучок, ты слышишь меня, верно? Прости, дитя, что мы оставили тебя и не смогли быть рядом. И знай, что мы уходим с легким сердцем, оставляя тебя счастливым в руках твоей семьи. Великое небо не знает пределов, А-Ин. И мы запрещаем тебе спать на соломе, положив под голову ком земли. Ты был нашей яркой жемчужиной на ладони, но теперь подставь свои ладони под свой жемчуг. Лань Чжань, любезным именем Ванцзи. Береги их. Благословляем». Духи оставляют струны в покое, и Ванцзи чувствует, как рассеивается в воздухе ощущение их присутствия. Воистину невозможные оба: им не потребовалось играть заключительные ноты «Расспроса», отпуская. Вэй Чанцзэ и Цансэ-саньжэнь наконец свободны и могут отправиться на перерождение. Вэй Ин тоже чувствует это — цепляется за рукав Ванцзи и снова плачет ему в плечо. Ванцзи обнимает его свободной рукой и решает, что на сегодня они закончили. Слишком много переживаний. Ему нужно беречь сердце Вэй Ина. Так что, когда возлюбленный утихает, обессиленный и разбитый, Ванцзи относит его в гостиницу на руках, укладывает в постель и спешит взять у Вэй Нина уже готовый, свежезаваренный и остуженный сердечный чай, коротко благодаря за то, что вовремя заметил состояние названного брата и приготовил все нужное. — Побудь с ним, — говорит Вэй Нин, и Ванцзи кивает, хотя вовсе не нуждается в подобных указаниях. Но на А-Нина он злиться не может, тот не особенно хорошо знает его, ему простительно. Утром следующего дня все обломки костей аккуратно рассортированы по кучкам, соответствующим черепам. Ванцзи понимает, что это сделал Вэй Нин, кому, как не ему, такое под силу? Два черепа и несколько других костей, позвонков и фаланг уложены в выстланный беленым полотном ящик — это останки родителей Вэй Ина. Там же лежит и тот самый серебряный колокольчик, значит, он в самом деле принадлежал Вэй Чанцзэ. Ванцзи осталось «опознать» еще около половины останков, но в Илине и без того чувствуется траур: детские черепа далеко не все принадлежат детям-беспризорникам, а взрослые — заклинателям или бродягам. Несколько семей в городе сегодня потеряли надежду на возвращение родных, но получили возможность похоронить их.***
Чутьё дядюшку Шэна в который раз не подводит: гости оказываются ой как небедны и очень непросты. Ишь ты, мало того, что тварь забороли — ту, которая уже лет с полсотни, не меньше, не только простой люд — заклинателей жрала и не давилась! — так к ним на подмогу ещё и заклинатели из Юньмэн Цзян прилетели по первому зову. Этих тут видали в последний раз, как Ушансе-цзуня с горы забирать пришли — так они своё дело сделали, на мелочи вроде нежити не отвлекаясь, и обратно ушли, и след простыл. А тут прибежали, как пёс на посвист! Заклинатели из Юньмэна тоже у дядюшки Шэна останавливаются — где ж ещё, гостиница в Илине только одна, иначе только по домам на постой проситься. С саньжэнь обращаются уважительно, «молодыми господами» называют — хотя фамилий дядюшка Шэн расслышать и не может, говорят сильно тихо, а ближе подходить и подслушивать — это совсем ни страха, ни разума нужно не иметь. Работа у этой толпы спорится, каждый день уходят, едва рассвело, только позавтракать и успевая, и возвращаются чуть ли не затемно. Много здешних из-под завала уже вытащили, дядюшка Шэн их тоже помнит — и пацанят, они все возле его гостиницы крутились, подзаработать надеялись, и взрослых. Тот саньжэнь, что с волчьими золотыми глазами и молчаливый, составляет список имен, раздает на пару с приблудышем аптекаря свертки с костями. Но это все не так важно, как то, что происходит до приезда юньмэнских заклинателей, когда его постояльцы-саньжэнь возвращаются слишком рано, и золотоглазый несет своего спутника на руках. Дядюшку Шэна пробирает до самых костей холодом, потому что он внезапно узнает это лицо. Узнает именно таким, резко осунувшимся, с красными от слез глазами, обведенными темными кругами. И уже никакая добротная одежда и строгая прическа, закрепленная заном, не сбивает с толку. Этот второй — это же сам Ушансе-цзунь, Вэй Усянь! Ну, или Вэй Ин, так его тоже называли те, кто совсем ни страха, ни уважения не имел. «А-Ин», ну верно же, так его спутник и кличет! После вся кутерьма с юньмэнцами и начинается, да и заканчивается довольно быстро: парни все молодые и сильные, и оползень разбирают до самого основания, вынимая все до косточки. Илинцы хоронят и своих, и чужаков, не считаясь. Где искать-то их родню? Да и есть ли она, после прошедшей войны? И даже то, что пара скорбных свертков подписана фамилией Вэнь, никого не смущает. Те Вэнь, что под камнями покоились, в войне виноваты не были точно. Ушансе-цзунь, оправившись, работает наравне со всеми, как и прежде, только теперь у него да у его спутника — белые пояса, траурные. Словно бы под завалом отыскали они кого-то родного. Дядюшка Шэн спрашивать не решается. Может, Вэй Усянь и сделал Илину много хорошего, да и самому дядюшке Шэну принёс исключительно прибыль, а фамильярничать с таким человеком — последнее дело. Как и распускать сплетни — золотоглазый на него, суетящегося, следующим утром после того, как Вэй Усяня на руках принес, так посмотрел — у дядюшки Шэна аж язык отнялся. Так что до того, как чужаки уедут — дядюшка будет молчать, как карп на жаровне, просто из жизнелюбия. То, что молчать ему лучше и после — дядюшка Шэн понимает в последнее утро, когда и юньмэнцы, и Вэй Усянь со спутником, ещё с вечера собрав вещи и лишь позавтракав, как раз собираются уходить. Из гостиницы шумной гурьбой вываливаются заклинатели в лиловом, переглянувшись с Вэй Усянем, выходит золотоглазый даочжан. Ушансе-цзунь останавливается у дверей, поворачивается к дядюшке Шэну и низко кланяется: — Этот Вэй благодарит дядюшку Шэна за гостеприимство, и нынешнее, и прошлое от себя и своих родителей, Вэй Чанцзэ и Цансэ-саньжэнь. Мира и процветания вашему дому. Дверь за ним закрывается мягко, но дядюшке Шэну кажется, что его бедную гостиницу сотрясает от основания до крыши, а его самого проморозило до нутра, и оттает ли тот лед или нет… Всемилостивой Гуаньинь одной ведомо.