***
Любопытный, словно кот, чужак заглядывает в аптеку дядюшки Фа, но спотыкается о его привычную всем илинцам суровость и уходит, ничего не купив. За мальчишкой ничуть не старше пятнадцати с виду — а то и младше, возраста, возможно, как раз первых ночных охот — следуют два скучающих здоровяка, призванные охранять хозяйское шилозадое чадо. Это первый слой, его Нин снимает легко, как коричневую сухую шелуху с лука. Второй слой легко и просто различим теми, кто привык видеть множество самых разных людей, оценивать внешность, движения, речь. Мальчишка строит из себя знатного отпрыска заклинательской семьи, но это ложь. Его речь, его взгляды, движения — все выдает в нем человека иного сословия. Проще говоря — бывшего уличного босяка. Вэй Нин едва заметно усмехается: Сянь-гэ говорил, что уличные бродяжки бывшими не бывают. Можно забрать ребенка с улицы, но нельзя вытравить улицу из него. И объяснял, на собственном, личном примере, буквально препарируя собственную душу перед ними тремя там, в Фу-Мо, раскладывая свои чувства, желания и стремления. Вэй Нин запомнил все досконально. Увидеть в мальчишке босяка, зачем-то строящего из себя знать, легко. Третий слой — то, что Вэй Нин назвал бы запахом, но это не запах. Это ци, которую он, как нежить высшего порядка, умел чувствовать и раньше, и не утратил это умение, даже став относительно живым. Мальчишка отравлен темной ци… Вэй Нин досадливо кусает губу и поправляет сам себя: не инь-ци, а се-ци. Да и не отравлен, а, кажется, целенаправленно в нее суется, по собственной воле. Вэй Нин не знает, как он это понял, просто чует. Ему хочется похихикать над этой своей «чуйкой», но он сдерживается, думая: Сянь-гэ бы не стал и настучал бы ему по носу за несерьезное отношение к такому. Сянь-гэ здесь нет, дергать его после всего пережитого так скоро и волновать не хочется. Вэй Нин справится сам. Ночью Вэй Нин не спит: приглядывает за чужаком. Это не сложно, его тьма, единожды учуянная, видна Вэй Нину издали, не приходится даже подходить близко — что к лучшему. Вэй Нин не уверен, что смог бы не попасться, если бы пришлось следить за мальчишкой обычными методами. А у чужака — пока безымянного, он не назвал своего имени ни на рынке, ни в гостинице, Вэй Нин специально ходил уточнить у тетушек и младшего Шэна — повадки и вправду слишком похожи на котовьи: ночью он выбирается из гостиницы через окно и идёт бродить по городу, словно днём не нагулялся. За это ему хочется дать подзатыльник, как всякому младшему, совершающему глупость: это дома в Илине защищены и высокими порогами, и самодельными амулетами, отгоняющими зло, и более серьёзными талисманами, а всё, что защищает улицы — это обереги над воротами! Даже нищие в Илине на ночь стремятся забиться в какой-нибудь укромный переулок, с трёх сторон закрытый стенами с оберегами. А этот… котеныш — гуляет, как ни в чём не бывало! Вэй Нину приходится напомнить себе, что если чужой мальчишка и котенок — то разве что котенок сяньли, имеющий когти и зубы с самого нежного возраста. Чутьё у него тоже не хуже чем у темной твари: первым делом он натыкается на труп. Вэй Нин даёт себе зарок выяснить, кто и как умер: Илин город маленький, и несмотря на свою дурную славу — мирный, здесь все друг друга знают и крупных склок со смертоубийствами не устраивают: никому не хочется кроме суда предстать ещё и перед своей жертвой, поднявшейся от чрезмерного количества обиды, витающей вокруг Луаньцзан. Так что на следующий же день, узнав, что мальчишка со своими телохранителями отправился куда-то искать добычу (Илин все еще маленький город, здесь любая тетушка или дядюшка, зайдя в аптеку, немедленно начинают сплетничать!), Вэй Нин слушает разговоры посетителей очень внимательно. Конечно, труп обнаружили с самого утра — дядюшка Цуань, вышедший подметать улицу перед своей лавкой, и обнаружил. И саньлао, и магистрат были тотчас оповещены, и дядюшку Фа, как единственного, кто действительно смыслит в медицине, приглашают посмотреть на тело. Вэй Нин, конечно же, идет с ним, хотя было бы логичнее, если бы он остался в аптеке. Но он, пожалуй, знает о медицине и убиениях намного больше иного обывателя, так что дядюшка Фа даже не намекает на то, что аптека должна быть открыта. От Вэй Нина никто не будет требовать определить причину смерти, для всех этих людей он не более чем ученик и помощник аптекаря. Но Фа Шуан, завершив свой осмотр, молча отходит от стола и кивает ему, так что Нину не остается ничего иного как приступить к работе. Он старается быть внимательнее и вспоминать все уроки наставников в Цзычани и Безночном, сестры и даже Сянь-гэ. Когда он заканчивает, аптекарь кивает: — Говори. Нин неторопливо, подбирая слова, дает свое заключение: — Этого человека убили не далее как семь и не ранее чем четыре шичэня назад. Глотку перерезали уже после смерти — крови не так много, как должно было быть, судя по описанию, он закоченел в спокойной позе, следовательно, именно в ней он и умер, а не хватался за распоротое горло. Осмотр подтверждает: руки трупа чистые. — Нин понижает голос и продолжает шепотом: — Дядюшка Фа, его убил заклинатель. Ударом ци в голову. Если вскрыть ему череп, мы найдем там практически сварившийся мозг, а если посмотрим на его глазные яблоки — они будут повреждены с внутренней стороны. — Не темная тварь? — уточняет аптекарь. — Нет следов ци ненависти. Только те, что оставляют духовные силы самого обычного совершенствующегося. Дядюшка Фа зло сплевывает в затоптанную солому на полу похоронного дома: — Гуева политика! Вэй Нин полностью с ним согласен. Эта смерть — это след все еще ведущейся в Илине войны между тем, кто жаждал уничтожить Сянь-гэ и завладеть его оружием, и теми, кто хотел помешать первому. Цзинь — и остальные. И у каждого есть союзники. Нину все больше хочется сбежать на Луаньцзан обратно. Вэй Нин не может. Этого человека убили, когда приехал тот мальчишка, насквозь пропитанный тьмой, и Вэй Нин уже не думает, что он наткнулся на труп случайно — в Илине что-то назревает. И потому, даже если не учитывать того, как скоро Вэй Нин, сидя в одиночестве на могильнике, начнёт тосковать по людям — потому что с жителями Илина после подобного бегства общаться как прежде он больше не сможет — он не имеет права бросить их в беде. Ни тетушек с рынка, ни аптекаря Фа, ни жадных жуликов дядюшку Шэна и его приятеля-менялу… Потому что Вэй Нин догадывается, что вскоре может случиться. Если бы дал себе труд подумать — понял бы ещё с первого взгляда на чужака: Сянь-гэ ведь говорил, что Цзинь Гуаншаню не даёт покоя его могущество. И зачем ещё темному заклинателю приезжать в Илин, кроме как чтобы попытаться постичь истоки могущества Ушансе-цзуня? Такие уже появлялись в Илине, и пока Сянь-гэ жил на Луаньцзан, и пару раз — после… Понимая, что Вэй Усянь снисходить до разговора с ними не собирается, и не в силах даже понять, как создавался барьер вокруг Луаньцзан, они надолго не задерживались, но этот другой. Не нищий бродяга, скрывающийся от праведных орденов; та его часть, что хоть как-то умеет разбираться в людях, подсказывает Вэй Нину: не добившись желаемого, этот юноша не повернёт смиренно назад… Вэй Нину остается только придумать, как, если что, перед дядюшкой Фа оправдать своё отсутствие в аптеке в эти дни: он категорически не желает оставлять подобного человека без присмотра. Но сегодня уйти уже не получается: будет выглядеть подозрительно, если Вэй Нин сразу после того, как обнаружили труп, — который стал трупом благодаря заклинателю, а таковым местные считают и Вэй Нина, — сорвется с места. Так что пытаться понять, куда сегодня ходил мальчишка-темный, придётся ночью. И ночью же сходить всё-таки к Луаньцзан, проверить и укрепить барьеры. И, возможно, приставить к мальчишке несколько соглядатаев из местных духов посмышленей — но это с темным, если он будет достаточно внимателен, может быть слишком рискованно. Увы, проходит еще три бесплодных дня и ночи, в которые Нину не удается ни раздобыть никаких сведений, ни выяснить, что делает маленький гаденыш и куда ходит. Он только подправляет защиту и укрепляет ее, раздумывая, а не поднять ли на всякий случай «мышеловку»? Но пока решает повременить: прикосновений к защите могильника, той, что идет по стене со Стражами-шиши, он еще не чувствовал — а должен ощутить обязательно, тьмы в мальчишке достаточно, чтобы защита отреагировала и пропустила «темную тварь». Жаль, что недостаточно, чтобы не выпустила обратно. Вэй Нин иногда думает, лежа без ненужного ему сна в своей постели: а что, если заставить Тьму Луаньцзан служить во благо? Сделать гору маяком-манком, что будет притягивать к себе темных тварей, очищая земли Поднебесной, а здесь уже все кланы станут их уничтожать. Но если способность придумывать рискованные идеи ему передалась с частью души гэ, то рассудительность в него вбили палками учителя и затрещинами — сестра. Он слишком хорошо представляет себе, как выглядит земля, по которой прошла волна тварей и мертвецов. Нет, уж лучше пусть заклинатели работают так, как привыкли. Луаньцзанская Тьма чересчур сильна, разумна и стремится пожрать рассудок, стоит дать лишь одну крохотную слабинку. Он в этом убедился на собственном опыте. Вэй Нин, к слову, намерен милосердно упокоить любого незваного гостя, который впустит в себя проклятую Тьму. «Упокоить» потому, что живым такой безумец уже не будет по определению. Живым — душевно и сердечно — вышло остаться только у гэ. А, как говорит Ханьгуан-цзюнь, никто не Вэй Ин, кроме Вэй Ина. На четвертый день Вэй Нин чувствует касание к барьеру. И не просто чувствует: мальчишка, оказывается, действительно умён и наблюдателен, он сумел найти остатки оползня и прощупывает защиту в том месте… Они с Сянь-гэ восстановили барьеры должным образом, так что беспокоиться не о чем, пробиться внутрь он не сможет. Но найти место и догадаться, что там защита была ослаблена, уже немалого стоит. Ночью Вэй Нин на всякий случай наведывается туда. С любопытством осматривает очищенный от камней пятачок земли, на котором виднеются остатки печатей. Видно хорошее — по крайней мере в области темных искусств — образование: печати вычерчены по всем правилам, но без излишеств, а ими грешат многие темные ритуалы, которые Сянь-гэ выуживал во время войны по крошке в разных забытых всеми богами деревушках у местных древних стариков, которые сами ими никогда, конечно, не пользовались, «но бабка рассказывала…» Вэй Нин решает пока не вмешиваться: несмотря на всю свою толковость, эти печати никак не помогут мальчишке проникнуть за барьер. Они, кажется, вообще не для этого. То есть, когда-то, может быть, это и использовалось для открывания чего бы то ни было, но это действительно простые и примитивные печати, которыми теперь не всякую еще дверь и в поместье обычного богатого торговца откроешь. Мальчишка явно учился по старым, очень старым книгам. Это еще раз доказывает то, что золотого пао на нем нет лишь в силу скрытности миссии. В сознании Вэй Нина с этого дня тоненько позванивает настороженная нить к луаньцзанским барьерам. Теперь ему вовсе нет нужды за кем-то следить.***
Сюэ Ян торчит в этой дыре уже неделю — и не добился ничего. Барьеры Луаньцзан для него разом и монолит, об который можно лишь расшибить лоб, пытаясь пробить, и глубокая вода, в которую хоть до посинение кидай камни-заклятья — через фэнь на поверхности останется лишь рябь, а через кэ и её не будет. Сюэ Ян вечерами в гостинице запирается в своей комнате с вином и конфетами — потому что если будет сидеть в общем зале, то точно не сдержится, а привлекать к себе внимание ему сейчас не с руки… Это раньше, в Ланьлине, пока ублюдок Мэн Яо ещё не угодил в подвалы Буцзинши, Сюэ Ян мог позволить себе развлекаться, как хотел. Сейчас — нет, сейчас ещё рано — цзиньские псы шлют в Ланьлин вести через день, и если старый кобель вдруг решит, что проблем от Сюэ Яна больше, чем пользы — уходить придётся быстро. А Сюэ Ян не хочет. Сюэ Ян хочет даже не взломать барьер, хотя это было бы неплохо, а хотя бы понять, как он работает, и научиться создавать нечто подобное самому. Но пока единственное, что он понимает — все те книги, над которыми он полгода корпел, как сушеный ученый сморчок, годятся лишь на розжиг. Да барьер лучше прогибается, когда Сюэ Ян в него сырой ци или тьмой тыкает, чем от всех его печатей! Всё больше Сюэ Ян склоняется к мысли, что ключом будет что-то простое. Настолько же простое, как талисманы привлечения нежити, переделанные из талисманов для её отпугивания в пару штрихов. А что может быть для темного заклинателя проще, чем ткнуть в барьер своей силой? Но так Сюэ Ян уже делал. Совсем чуть-чуть «подкормил» барьер — и ему даже показалось, что с тех пор некоторое время тот словно ластился к рукам, но этого явно мало. И тогда встаёт вопрос: а сколько нужно? Хватит ли вообще у Сюэ Яна сил? Он знает способ быстро, хотя и ненадолго, повысить свою мощь, на то, чтобы пробить барьер, хватит. Но тогда из Илина, так или иначе, придется уходить: если он использует в качестве жертвы в ритуале кого-то из городских, то это будет мало того, что подозрительно, так ещё и сил особых не даст, а если пустит под нож своих сторожей, то силы у него, конечно, будет достаточно… но Цзинь Гуаншань будет недоволен. Особенно если у Сюэ Яна всё-таки не получится пройти сквозь барьер, а такой шанс есть — и он велик. Сюэ Ян оставляет план с жертвоприношением как запасной и решает: завтра он попробует пробиться своими силами. Если не выйдет… Послезавтра он попрощается со своими золочеными «друзьями». Вычерчивая только видимость печатей на следующий день, Сюэ Ян хочет одновременно смеяться, как помешанный, и дернуть из ножен Цзянцзай и положить этих тварей на месте. За что? А за то, что сидят и обсуждают, как бы его так аккуратно прирезать, чтобы после сошло за клыки и когти яо. Он сказал бы, что удар меча все равно будет заметен, как ты ни ухищряйся, потому что нет в мире такого яо, у которого вышло бы развалить тело человека на две части. А эти намерены убить с первого же удара — на всякий случай. Сюэ Ян судорожно стискивает в пальцах осколок берцовой кости шлюхи, умершей под клиентом. Не то чтобы такой уж сильно редкий материал, но выкупать все тело, чтобы достать из него всего две кости? Дорого же! Когда он собирал свой инструментарий, дойти до причины выбора каждого материала или предмета стало ему одновременно и вызовом, и радостью. Эта загадка, на самом деле, одна из простейших. Символизм ничуть не хуже, чем все эти бабочки, котята и сосны в качестве пожелания долголетия! Только понятней. Старый золоченый кобель точно понял бы, но ему Сюэ Ян говорить не собирается. Он вообще надеется никогда его больше не увидеть, разве что в гробу, независимо от того, получится ли сегодня взломать барьер. Сюэ Ян оглядывает сплошь исчерченный пятачок земли и решает — достаточно. Посылает каплю ци в одну из печатей, просто чтобы сделать вид, будто тут что-то происходит — и подходит к барьеру. Барьер встречает его привычным щекотным покалыванием сплетенных энергий — обычной ци и тьмы, и Сюэ Ян открывается ему; выплёскивает всё, что есть, превращается для тёмных созданий в факел, что манит разом и каплями съедобной ян — и родной им прохладной мощью тьмы. Отстранённо Сюэ Ян понимает: сюда после такого сбегутся все окрестные яо, если уже не сбежались на его предыдущие эксперименты… Но порадоваться этому или испугаться он уже не успевает. Кто-то здесь уже был, кто-то поджидал их, учуяв этот костер в предыдущие дни. И теперь, когда Ян совершенно без сил, он приходит. Это создание похоже на паука или многоножку, Сюэ Ян читал, что темная ци сильнее всего влияет на насекомых, заставляя их изменяться в крайне широких рамках. Вот и эта тварь явно была порождена из какой-то безобидной мелочи, которую прихлопнешь сапогом, да и все. Сейчас у твари длинное сегментированное тело с крупной головой, усеянной мелкими глазками, и под головой, на самом крупном сегменте крепятся длинные суставчатые лапы, покрытые то ли шипами, то ли лезвиями, а два последних сегмента тела цепляются за землю множеством мелких лапок, позволяя твари подниматься над добычей, изгибаясь и покачиваясь, как атакующая змея. А еще у твари есть пасть, окруженная то ли бахромой усиков, то ли чем-то еще столь же мерзким. И когда тварь с необычайной легкостью отрывает руку одному из Яновых конвоиров, эти усики проталкивают добычу в пасть. Сюэ Ян вжимается спиной в барьер, который от этого идет слабыми золотыми разводами, едва видимыми в воздухе, колет спину предупреждающими разрядами. Второму конвоиру тварь отрывает голову. Сюэ Ян видит, как эта голова еще пытается кричать, открывая рот, когда уже почти скрывается в пасти твари. Сюэ Ян стоит неподвижно, а вот потерявший руку ланьлинец пытается сбежать, и это решает очередность. Тварь бросается за ним, Ян в абсолютном отчаянии — и с отчаянным желанием жить — продавливает себя сквозь барьер. Падает на спину, переворачивается на четвереньки и вот так, словно подраненная шавка, ползет куда-то вперед в тупой надежде уйти подальше от твари. Он слышит стрекот множества лапок по камням все ближе и ближе… Со слабой вспышкой энергии стрекот вдруг оказывается не за спиной, а впереди. Несколько мяо стремительно удаляется, затихает, словно тварь замирает в замешательстве — и приближается снова. Сюэ Ян за это время едва успевает осознать изменения и не глядя, на одной привычке барахтаться до последнего, прянуть в сторону — чтобы наконец понять, что что-то не так. Тварь кружит где-то впереди, не приближаясь. Сюэ Ян поднимает голову и видит тонкие нити ещё одного барьера, в который многоножка скребётся изнутри, в то время как сам Сюэ Ян… заперт меж двумя барьерами, внутренним и внешним. «Мышеловка»! Ему это название кажется неподходящим — сам Сюэ Ян себе больше напоминает песчинку, застрявшую меж двумя жерновами… Облегчение, что избежал неминуемой, казалось бы, гибели и отчаяние, потому что гибель в пасти твари, возможно, была бы и не приятней смерти от голода и жажды, но точно быстрее, смешиваются в нем воедино и выплескиваются заливистым хохотом. Сюэ Ян обрывает смех, дышит на счёт, успокаиваясь. Ничего, он, конечно, дурак, раз не подумал о той гуевой ловушке, в которую попали предыдущие незваные «гости» Луаньцзан — но они едва смогли продавить барьер всей толпой — а Сюэ Ян справился сам. У него есть время, достаточно времени — даже если он заперт на узкой полосе меж двумя барьерами, здесь всё равно может найтись хотя бы вода. А может, удастся и какие-никакие травки-корешки найти, или даже приманить живность — хотя вот это уже сомнительно. Во всяком случае, похоже, что «мышеловка», являясь ловушкой только на людей, этих самых людей заодно защищает от темных тварей — которые, в свою очередь, оказываются в ловушке сразу на могильнике. А значит, пока Сюэ Ян почти в безопасности, и пускай придется пить лед и есть корни, но зато его точно никто не прирежет во сне. Он не тратит время зря, как только чувствует, что силы восстановились, поднимается и идет между двумя стенами «мышеловки» вдоль стены со статуями шиши, бросая взгляды то в одну, то в другую сторону, задирая голову, чтобы взглянуть на скрытые дымкой защиты кривые клыки могильника. Они кажутся ему ребрами какого-то великана, сдохшего здесь задолго до того, как началась история самого Луаньцзанган. Его образование оставляет желать лучшего, но кое-что из детства он еще помнит — матушкины сказки про Пань-гу, чья плоть стала землей. Может, не такие уж это и сказки были? Ему кажется, что идет он бесконечно, но солнце над головой почти не сдвигается с места. Внутри рождается слабый отголосок озноба: кто знает, какие свойства у проклятой ловушки, это же творение самого Ушансе-цзуня! Может, он выпустил тех ланьлинских вояк только потому, что к Луаньцзан пришел весь Совет кланов в полном составе? А если бы нет — те тоже бы вот так бродили, тыкаясь в стены, пока не подохли от жажды и голода?.. Страх порождает жажду. Сюэ Ян одновременно боится и злится на себя за это: слишком уж часто в последнее время он стал испытывать страх. А ведь думал, что окончательно изжил его в себе вместе с тем как вернулся в сознание после долгой болезни из-за размозженной кисти. Но нет, не то это чувство, чтобы исчезнуть, пока человек еще дышит. Но страх ему сейчас ничем не поможет, и Сюэ Ян, сцепив зубы, заставляет себя идти спокойно, лишь внимательно смотря по сторонам и под ноги: ему нужно беречь силы. Если он сейчас начнёт без хоть какой-нибудь подготовки и не разобравшись пытаться пробить барьер — было бы чем пробивать, у него ни капли ци не осталось! — то скорее и вправду сдохнет от истощения. Ему нужно если не поесть — то хотя бы найти удобное место и помедитировать. Глупец, ну каков же самоуверенный глупец, размяк на сытных цзиньских харчах: не подготовить себе даже узла с провиантом! В рукаве лишь фляга с водой да горсть конфет — едой никак не назовешь! Да и это стоит поберечь на самый крайний случай, а сначала всё же поискать что-то съестное здесь. Потому что тьмы здесь, конечно, черпай — не хочу, но против барьера с одной только тьмой не попрешь, он не только на тьме построен, и вот обычную ци придётся собирать по крупицам. Солнце здесь всё же движется по небосводу — оно почти касается края ближайшего холма, когда Сюэ Ян подбредает к мутному, отдающему тьмой ручью. Принюхивается, окунает в воду руки и слизывает с пальцев пару капель; ни гнилым мясом, ни ещё какой дрянью вода не отдаёт, а отравление тёмной энергией ему на Луаньцзан и так грозит — так что Сюэ Ян решается и жадно пьёт, заодно умывая лицо, нарочито-шумно, только чтобы услышать хоть что-то, кроме шелеста ветра в сухой траве из-за стены, отфыркивается. Думает: можно было бы идти дальше — до заката ещё порядочно времени… Но смысла нет. Он уже успел убедиться, что барьер одинаково прочен в любом месте, и он скорее будет бессмысленно ходить кругами, чем найдёт упущение в работе Ушансе-цзуня, так что у ручья место не хуже прочих, даже и получше — за водой далеко ходить не надо. Да и насчёт уязвимости в барьере — ручей, протекающий сквозь него, лучший вариант. Так или иначе, а воду он пропускает, значит, можно попробовать пройти за ней. Но сперва то, что он так не любит — медитация. За ночь он вряд ли соберет много ци, а его собственное золотое ядро теплится едва-едва, этого хватает на то, чтобы не замерзнуть, открывать цянькуни и изредка даже практиковать управление мечом, но он не может летать и создавать насыщенные заклятья и массивы. Тьма дает больше, конечно. Но он очень внимательно читал все те старые книги, и теперь знает: Тьма только делает вид, что дает власть и возможность управлять собой, на самом деле это она управляет заклинателем, если тот не обладает волей, что тверже стали. Сюэ Ян думает, что силен, очень силен. Он выжил, когда кто-то другой сдох бы, разве не так? Когда на Луаньцзан падает ночь, к внутреннему барьеру «мышеловки» сползаются все яо, гуи и гуаи, что чуют в нем живого и наделенного духовными силами человека. Сюэ Ян с презрением рассматривает их, с тщательно подавленным страхом наблюдает, как скребут по призрачному барьеру когти и кости, слушает вой и рычание. Ему хочется смеяться снова: он всегда думал, что кармическое воздаяние наступает после смерти. Но для него и здесь таился сюрприз — оно нашло его еще при жизни. Если бы шлюшонок Мо увидел его вот так — стал бы злорадствовать? Но шлюшонка здесь нет, он рехнулся при виде одного только квелого дохляка. А Сюэ Ян — здесь, живой и в своем уме, и если он и сойдёт с ума — то точно не по вине неразумных тварей, способных лишь бесплодно скрестись в барьер. И сейчас Сюэ Яну стоит не бояться, а наблюдать. Ему ведь нужно то же, что и тварям — пробить барьер, так пускай гуи делают за него работу! А Сюэ Ян посмотрит — и поймёт, на что точно не стоит тратить собственные силы. Всю ночь Сюэ Ян с переменным успехом медитирует — он это дело и так-то не очень любит, а на Луаньцзан медитация кажется и вовсе делом бесполезным, все равно что ставить засечку на борту лодки — и наблюдает за тварями. Те, как и положено мертвецам, неутомимы, и их становится с каждым ши всё больше — но барьер от их потуг едва идёт рябью, и не думая падать. Чуть утихомириваются они лишь с рассветом — даже на Луаньцзан солнечные лучи заставляют нежить отступить, хотя самые упорные и продолжают скрестись — и Сюэ Ян решается поспать. Сейчас, утром, самое удачное время — днём он снова попытается медитировать, может хоть чуть-чуть восстановит ци, а ночью к нему снова придут гости. Невежливо — и неразумно — будет дрыхнуть, когда тебе стучат в дверь с целью сожрать.***
Вэй Нин наблюдает за незванным гостем всю первую ночь, что тот проводит в «мышеловке», за его попытками медитировать. Перед рассветом, в самый темный час, он покидает гору, проверив барьеры и влив в них еще немного энергии. Гэ определенно гений, раз сумел создать структуру, которая подпитывается самостоятельно и может быть снята только тем, кто вписан в управляющие контуры или создателем. «Мышеловку» нельзя пробить, как это возомнили все, кто в нее попадал. Она открывается, чтобы поймать «мышь» — и захлопывается намертво. Мальчишка из Ланьлина никогда не выберется из нее, если того не захочет сам Нин. Вэй Нин не знает, хочет ли он. Но подозревает, что если оставить это юное дарование в «мышеловке», оно насмерть отравится темной ци — с такой-то предрасположенностью! И это будет еще более мучительная смерть, нежели от голода. Зачем ему еще один неупокоенный дух на Луаньцзан? Но в ближайшие три дня смерть мальчишке не грозит — и Вэй Нин решает подождать. Заодно стоит прибраться на том месте, где был лагерь пришлых — захоронить тела и стереть печати. Или не стоит, и лучше будет подождать, пока в Илин не забредут какие-нибудь саньжэнь посмелее, пожаловаться им — и пускай заклинатели сами гадают, какой гуй растерзал двоих и уволок с собой третьего? Особенно если эти трое, как оно скорее всего и есть, — наемники Цзинь. Тогда — как бы Вэй Нину не претило оставлять на своей земле беспорядок — трогать и вправду ничего не стоит. В аптеке он рассеян, как не бывал давно; дядюшка Фа в своей ворчливой манере, больше напоминающей упрёки, тревожится, а не заболел ли он — и Вэй Нину насилу удаётся его убедить, что всё в порядке. Хотя от порядка всё далеко — барьер Луаньцзан беспрестанно тревожит его звенящей ниточкой связи, пробуемый на зуб то ли голодными мертвецами, то ли чересчур неугомонным темным. Ночью Вэй Нин снова идёт на могильник, не зная, чего ожидать — и получает мальчишку, сосредоточенно чертящего немалых размеров печать собственной кровью прямо на утоптанном им, видимо, за день клочке земли. Вэй Нину хочется одновременно треснуть это ходячее самоубийство по голове Чэньцин (он-то знает, что черный бамбук, закаленный кровью создателя и чистой инь-ци, не пострадает), перегнуть через колено и всыпать по заду чем придется и отругать словесно. Но он молчит и наблюдает, невидимый в тени камня, способный слиться с землей могильника так, что ни людской глаз, ни глаз заклинателя не различит. Мальчишка заходит на третий круг символов. Ему приходится углубить порез на руке, Вэй Нин отмечает: режет мальчишка правую руку, а чертит левой, положив правую кисть поверх левой и позволяя крови стекать по черной перчатке. Мизинца у него нет, вместо него в кожу зашито что-то вроде деревянного протеза, неловко торчащего в сторону и вверх. — Когда у тебя кончится кровь, что будешь делать? — шепчет Вэй Нин, позволяя своему голосу звучать со всех сторон. Мальчишка вздрагивает, но умудряется не смазать символы, довести линию до конца. Что не мешает ему судорожно оглядываться, а после вскочить и волчком завертеться на месте, зажимая порез. Вэй Нин отмечает: зажимает с опытом, ему явно не впервой вот так резаться. Не найдя собеседника взглядом, мальчишка недовольно скалится, звонко говорит сам: — На то, чтобы выбраться отсюда, у меня крови хватит! Или у уважаемого есть другие предложения, как мне отсюда выйти? «Уважаемого» мальчишка выплевывает с едва заметной иронией. К такому тону и не придерешься, а всё равно чувствуется, что уважения в собеседнике ни на цянь. — Есть… есть… — шепчет эхо в наползающем тумане: Вэй Нин заставляет иньскую ци сгуститься, обволакивая пленника и скрывая все вокруг. — Что тебе нужно на Луаньцзан, малыш? Это не место для рискованных игр. Всей твоей крови не хватит, чтобы выбраться из «мышеловки». — Я не играю. Из голоса мальчишки пропадает вызов. Он прикрывает глаза, разумно решив, что зрение ему сейчас ничем не поможет, и медленно, явно стараясь действовать незаметно, пытается перехватить контроль над окружившей его тьмой. Вэй Нин позволяет ему нащупать ниточку — и уводит из рук так, будто её никогда и не было. Мальчишка вздрагивает и снова скалится, явственно глотает готовую сорваться с языка грубость — и вместо нее вежливо, даже без той тени насмешки, что была в его голосе раньше, говорит: — Я спасаю свою жизнь, потому что если я не выберусь из «мышеловки» — мне будет уже всё равно, каким именно способом я умру. Но если цяньбэй говорит, что у него есть способ, в котором мне не придется тратить свою кровь, я конечно буду благодарен за науку. Только изволит ли цяньбэй сообщить мне своё имя, чтобы я знал, кого благодарить за наставления? Вэй Нин смеется, позволяя темной ци играть смехом, как танцовщице — покрывалами, усиливая и утишая, превращая в грохот и едва слышный шелест — и все это снова со всех сторон. — Все зависит от твоей цели, малыш. Все зависит от того, желаешь ли ты войти в обитель Ушансе-цзуня как захватчик и принести найденное там своему хозяину, или… Мальчишка фыркает, и презрения в одном этом звуке не меньше чем на дань. Видно, что он пытается держать себя в руках, но слова Вэй Нина его по-настоящему задели; тьма рядом с мальчишкой вихрится сама собой, отзываясь на его злость. — Хозяева есть у псов на сворке и у свиней в загоне. И любому, кто попытается посадить на сворку меня, я перегрызу глотку — даже будь то сами Небесный Император и Яньло-ван разом. И делиться знаниями с теми, кто не способен отличить нефрит от загаженной птицами черепицы я не собираюсь. — Значит, ты пришел сюда за знаниями? — Вэй Нин снова смеется. — Чтобы украсть их тайком? Что же ты не приходил, когда Ушансе-цзунь еще жил здесь? Когда его знания были живы в его руках и силе? Что же ты не пришел и не поклонился ему, как учителю, не поднес дары и не поклялся следовать его путями? Вопрос, конечно, правильный, потому что, может быть, мальчишка и хочет знания о темной ци для себя, но он пришел их красть. А за это от века наказывали, пусть наказания и разнились от отрубания головы до не менее смертельных в виде забивания кнутами простыми или же дисциплинарными. Кажется, за краденые знания только Гусу Лань не наказывает так, как полагается, но их беглый адепт все равно свое получил сполна. Эту историю Вэй Нин услышал уже четырежды сорок раз перевранной и не уверен, что в услышанном есть больше чем один сы правды. — А что, он хоть кого-то, кто к нему приходил, соглашался учить?! — в голосе мальчишки мешаются негодование, изумление и обида. Вэй Нин давит желание рассмеяться: похоже, если он сейчас скажет «да» — «мышеловку» пробьют собственным лбом и помчатся пешком до самого Юньмэна, чтобы немедля отбить ученический поклон. Но Сянь-гэ и вправду не соглашался учить никого из того сброда, что ошивался вокруг горы. Да и Вэй Нина учить не стал бы, если бы ему был доступен хоть какой-то иной путь. И учеников Юньмэн Цзян собственно Мо-дао он учить не будет — слишком хорошо понимает, сколь глубок тот омут, в который для этого предстоит нырнуть. И этот молодой талант учить тоже не согласится, Вэй Нин уверен — слишком велика предрасположенность именно к темному пути, такой ухнет с головой — и сам не заметит… Тем более что сейчас, когда Сянь-гэ каждому встречному должен доказывать, что вернулся на праведный путь — учить кому-то Мо-дао для него будет всё равно, что нацепить на себя оленьи рога и назваться лошадью. Но и оставлять мальчишку без присмотра не хочется — слишком упорный. Такой начнёт учиться сам, у шаманов из глухих селений или по древним книгам, в которых на одно толковое слово — пять суеверий, и неизвестно ещё до чего доучится. — Один ученик у него был. И пускай сам Ушансе-цзунь более никого учить не хочет — своему туди он учить не запрещал. Но и брать в ученики любого бродяжку, а тем более того, кто пришел знания красть… Вэй Нин будет очень, очень пристально присматриваться к этому мальчику. Вэй Нин клянется себе, что препарирует его сердце тонкими пластинками, доберется до каждой тайной и явной мысли и желания прежде, чем действительно возьмется хоть чему-то его учить. Тьма не вцепляется в сердце человека, если в нем нет червоточин. Мальчишка соображает быстро. Его глаза загораются восторженным огнем с каплей таящейся на дне зависти, в речи чувствуется неподдельное уважение: — Возможно, цяньбэй и есть тот ученик Ушансе-цзуня, о котором рассказывает? Если это так — этот приносит уважаемому цяньбэю извинения за беспокойство! Этот недостойный жаждет знаний более, чем чего-то иного, и готов оказывать уважаемому учителю всяческое почтение в обмен на его наставления. — Мальчишка даже кланяется — не очень умело, словно ему нечасто приходилось хоть кому-то кланяться, но старательно. Вэй Нин молчит, раздумывая. Смотрит на замершего в поклоне мальчишку, отзывая всю темную ци, отчего туман исчезает, рассеивается едва ли не мгновенно. Ждет, что будет делать этот юный претендент в ученики, если решит, что он ушел. Он не потащит его в город. Если за ним придут другие адепты из Ланьлин Цзинь, мальчишке не сносить головы, а ведь убьют его не сразу, скорее, сперва вытащат все до крупицы и слова. Вэй Нин уже дал ему информации больше нужного, теперь дорога мелкому темному только одна — в Фу-Мо. Мальчишка, едва туман схлынул, оглядывается. Зовёт, изображая уверенность и спокойствие: — Цяньбэй? Что вы решили по поводу этого недостойного ученика? — И, не дождавшись ответа, осторожно идёт по кругу, оглядывая, кажется, каждый камень и время от времени подавая голос: — Уважаемый, даже если вы не желаете брать этого недостойного в ученики, — на этих словах на его лице на мяо мелькает гримаса, которую Вэй Нин с одного взгляда даже не берётся разгадать: ярость? обида? разочарование и отчаяние? — этот недостойный просит всё же не обрекать его на смерть от голода или кровопотери в этой ловушке. Если цяньбэй пожелает, как только этого выпустят из ловушки, этот недостойный уйдёт с Луаньцзан и уедет из Илина, и больше никогда не покажется уважаемому на глаза! — мальчишка продолжает говорить, хотя на его лице уже проступают бледные тени разочарования, обиды, и где-то глубоко-глубоко — обычного человеческого страха смерти. Вэй Нин призывает на помощь все свое воображение, чтобы создать из инь-ци непроницаемый даже для заклинателя плащ, пускает ее к глазам, заставляя их гореть ядовитой зеленью, и делает шаг ему навстречу. — Называй меня Хэянь Шоувэй. И следуй за мной. По его жесту — да, абсолютно ему не нужному, но это для впечатления! — барьер «мышеловки» делается видимым и расступается, словно черно-алая завеса, открывая тропу к роще полумертвых деревьев, на ветвях которых призрачно светятся спешно подпитанные каплей ци фонарики.***
Сюэ Ян прекрасно понимает, что этот "Хэянь Шоувэй" показал ему лишь кончик хвоста, не дав увидеть и кончика носа, но ему плевать. Сюэ Ян не дурак, и пускай он и не смог не то что перехватить контроль над тьмой — даже понять, как этот «ученик Ушансе-цзуня» делал то, что делал, но уже сообразил, как сам мог бы воплотить что-то подобное. Клубы темной энергии, застилающие глаза и не дающие сделать вдох; пробирающий до самых костей холод; голос, льющийся в уши словно прямиком из какого-то провала в Диюй… Пробрало даже Сюэ Яна — а его после вчерашней бессонной ночи уже и скребущиеся в барьер мертвецы почти не беспокоили, а уж как пробрало бы кого ещё! Например, какого-нибудь спесивого «праведного» заклинателя, который даже понять не сможет, что происходит, и будет способен лишь бестолково орать и швыряться бесполезными талисманами! Так что пускай. Пускай этот Хэянь Шоувэй лжет ему, запугивает и запирает на Луаньцзан — Сюэ Ян выцепит из его слов крупицы правды; научится всему, что ему покажут… А потом использует эти знания с толком.