Ванцзи кажется, что Илин он уже скоро узнает так же хорошо, как Юньмэн, хотя это и явное преувеличение, конечно. Но он с первого взгляда узнаёт улицы и дома, а кое-кого из жителей и в лицо. Сегодня они не собираются задерживаться в самом городе, только идут от северных ворот к южным, чтобы выйти к горе. Конечно, молча не пройдешь мимо знакомых, нужно поклониться, Вэй Нин и вовсе кого-то расспрашивает о здоровье семьи и личном, как и полагается ученику аптекаря.
Илин невелик, минуют они его за две палочки благовоний и двигаются к границе Могильника. И уже у самой стены Вэй Ин достает свой новый артефакт. Приказывает:
— Цзецзе, А-Чжань, держитесь как можно ближе ко мне.
Резной нефритовый шар в его ладони немного подрагивает: внутренние слои сдвигаются, выстраивая улавливающую решетку. Внешне для Ванцзи ничего не меняется, те, кто попал в зону действия «Ловушки», не чувствуют никаких изменений, но Вэй Нин подтверждает, что не ощущает их ни как живых, ни как мертвых. Вэй Ин кивает, отдает команду подниматься.
По тропинке они идут почти неторопливо, особенно в сравнении с прошлым разом, и Ванцзи наконец может оглядеться. Человек, попавший сюда впервые, был бы в ужасе: отовсюду веет запустением и тленом, воронье карканье наводит жуть… Чахлая трава символом увядания желтеет по бокам тропинки.
Только раньше здесь и трава не росла — и тропинку обрамляли лишь серые острые камни и белеющие тут и там обломки костей.
Огороды тоже выглядят хотя и несколько менее ухоженными, чем когда здесь жили Вэнь, но гораздо более живыми. Вэй Ин тоже это замечает, радостно смеётся:
— Лань Чжань, Цин-цзе, смотрите, смотрите! Того и гляди пора будет посылать кого-нибудь А-Нину в помощь, а то он не успеет собрать урожай!
Вэнь Цин хмыкает и успокаивающе сжимает его запястье, и Ванцзи делает то же со своей стороны. Волнение Вэй Ина понятно, а Ванцзи уже давно знает, что болтать и ребячиться его возлюбленный начинает, когда чувствует себя не на месте. Вэй Ин глубоко вдыхает, задерживает дыхание и выдыхает медленно, частями.
— Я в порядке. Идем. Чем скорее мы начнем, тем скорее все закончится. Сяоди, ты пробил в пещере отверстие?
Вэй Нин кивает:
— В полдень солнце попадёт как раз на нужное место. Если будет солнце, конечно.
— Это не так важно, главное, чтобы был солнечный свет и свободный проход для ян-ци в полость Фу-Мо. Хорошо, сейчас все увидим сами, — Вэй Ин хлопает ладонями и делает знак продолжить путь и поторопиться.
Им еще расчерчивать печать, а это дело не на один ши. До полудня придется справиться, если они не хотят ночевать в пещере и слушать вой почти совсем уже свихнувшегося Сюэ Яна, которому вторит печальный скрип и карканье его питомца.
Вэй Ин ползает по полу с кистью, киноварью, ещё какими-то жидкостями, заранее приготовленными в Юньмэне, измерительной нитью с красными яшмовыми бусинами вместо узелков и компасом Лу Баня, бурча себе под нос, и вправду больше шичэня. Иногда прерывается, устало потирает спину и оглядывает свою работу. Наконец — заканчивает, разминает плечи и ноги… и опять опускается на пол — проверять. А после подзывает Вэй Нина: свою часть тот чертит под его неусыпным наблюдением гораздо медленнее, хотя Вэй Ин и прислал ему копию схемы заранее, когда все было окончательно просчитано. Но, насколько знает Ванцзи, даже в построении печати важна вложенная ци, и Вэй Ин отслеживает потоки духовным зрением, командуя то «Слабее», то «Сильнее, еще, да, держи уровень». А ведь им еще чертить общую часть, и делать это в «Сопереживании», идеально сливая два потока ци, как тогда, в сражении с оползнем…
— Цзи-эр, идем-ка, поможешь мне, — говорит Цин-цзе.
Ванцзи понимает, что это — только уловка, чтобы отвлечь его, но идет, помогать разжигать огонь и ставить несколько котелков-треножников, чтобы сварить заранее все нужные отвары. Никто из них не знает, как долго будет длиться преображение. Но Ванцзи надеется, что это не займет несколько дней.
С приготовлениями они возятся долго — когда они прибыли в Илин, только-только заканчивался час кота — а сейчас уже конец часа змеи. Ритуал стоит начинать ближе к середине часа лошади — так что у них как раз есть время передохнуть. Есть перед ритуалом не стоит, вчерашний ужин был последней их трапезой до того, как всё закончится; Сюэ Яну А-Нин и вовсе оставлял лишь воду ещё за три дня до назначенного часа. Лучше было бы дольше, хотя бы неделю — но Сюэ Ян и так взаперти плохо ел, а с его золотым ядром — долгий голод мог слишком его ослабить.
— А-Нин. Пора, — говорит Вэй Ин. — Справишься с ним сам, или помочь тебе?
— Справлюсь, гэ. Он слаб сейчас.
— Он — уличная крыса, загнанная в угол и уже чующая свою смерть в цуне от носа, — очень серьезно качает головой Вэй Ин. — Даже ослабевший и безумный, он способен напасть, когда ты меньше всего будешь этого ждать.
— Я буду осторожен и обездвижу его заранее, гэ. Не мог бы ты позаботиться о Хуне?
Вэй Ин кивает и идет с ним, прихватив плетеную корзину из прочных, вымоченных в особых отварах, прутьев с плотной крышкой. Молодой вороненок ее не разобьет, а запах отвара успокоит его и скорее всего усыпит — так сказала Цин-цзе, когда Вэй Ин попросил ее приготовить что-то, чтобы питомец Сюэ Яна не пострадал во время ритуала. Конечно, куйчжоусский босяк не приручил птицу — он привязал ее к своей душе кровью. Откуда бы ему уметь приручать? Но то, что Вэй Ин заранее озаботился судьбой невинной твари — это одна из тех мелочей, из которых, как снеговая шапка горы из снежинок, складывается любовь Ванцзи к мужу.
Сюэ Ян болтается в руках Вэй Нина, словно тряпичная кукла — и лишь зло сверкающие глаза на исхудавшем лице разбивают эту картину. Видя это — Ванцзи ещё раз убеждается в верности принятого ими решения: Сюэ Ян должен умереть. И для него лучше, будет шанс в этом же перерождении исправить всё, что натворил, иначе в следующей жизни его ждет участь червя.
Вэй Ин возвращается с корзиной, в которой едва слышно поскрипывает вороненок, одновременно с Вэй Нином — и попадает под злой взгляд, что тут же напитывается новыми силами; Ванцзи кажется, что ненависть повисает в воздухе миазмами тёмной энергии, хотя пещера очищена от них, он сам проверил.
Ворон в корзине всплескивает крыльями, каркает особенно громко; Ванцзи кажется, что если бы Сюэ Ян мог убивать одним взглядом — и Вэй Ин, и корзина, и её обитатель уже рассыпались бы пеплом. Будь Ванцзи чуть менее сдержан — передернулся бы от отвращения, хотя желания встать между сумасшедшим мальчишкой и возлюбленным он и не подавляет.
Но Вэй Ин видит в этом злобном взгляде что-то другое. Насмешливо фыркает:
— Всё с твоим вороном будет в порядке. Как только станет можно — пущу его к тебе, познакомитесь заново.
Насколько знает Ванцзи, Сюэ Ян сейчас не должен мочь двинуть ни одним мускулом своего тела, даже глазами — он не моргает и может смотреть лишь в одном направлении. Но, как и сказал Вэй Ин, у этой уличной крысы просто безумная воля, и из приоткрытых губ исходит сперва невнятное шипение, а потом — намек на имя птицы. Вэй Ин слышит в них намного больше, виной ли тому «Сопереживание», или просто у него более чуткая душа?
— Правда. Обещаю. Сяоди, начинаем.
Солнечный луч, проникающий в пещеру через прорубленное отверстие, ложится на тело босяка, уложенное в центр печати, так, чтобы накрывать ровно его половину. От этого по коже Ванцзи проходят мурашки: на той половине лица, что остается в тени, горит алым ненавидящий взгляд, а на той, что на свету, цвет радужки Сюэ Яна оказывается темно-карим, с зеленцой прожилков.
— Лань Чжань, тебе лучше отойти подальше, — одергивает чересчур близко шагнувшего Ванцзи Вэй Ин. — Вам с цзецзе — туда, — указывает на защитный контур, старый, еще тех времен, что они здесь жили с Вэнь.
Вэй Ин и Вэй Нин входят в печать — и её собственная защита встаёт сияющей стеной; из-за неё не доносится ни звука, не видно силуэтов… Ванцзи остается лишь ждать знака, когда настанет его черёд. Вэнь Цин ждать и того дольше: до самого конца.
Никто из них не догадался зажечь размеченную на временные отрезки свечу, но Ванцзи следит за тем, как смещаются тени у входа в пещеру: солнце движется по небосклону, а он помнит положение теней в каждый час дня, успел выучить за то время, что прожил вместе с Вэй Ином здесь. Тени говорят, что минул ши… Два… Еще половинка…
Когда защита оседает, словно полотнища легкого золотого шелка, Ванцзи считает: один, два, три, четыре — гаснущие круги защитных массивов. Значит, пришло его время, он тоже вписан в печать, может теперь переступить два последних круга и встать на свое место, подпитывая Вэй Ина и…
В центре печати заходится испуганным криком ребенок — совсем недавно таким же крохой был их Юань. Ванцзи бросается вперёд, едва успевая подумать: всё получилось! — и гораздо больше потому, что и сам на миг успел испугаться.
Их учили сохранять хладнокровие на ночных охотах; не реагировать ни на детский плач, ни на женские причитания — слишком многие твари за столетия соседства с людьми научились подражать им. Ванцзи слишком давно не ходил на охоты и слишком привык учить детей: его первый порыв — не делать, что должно, а броситься на выручку.
Только первый — знакомый вид пещеры приводит его в чувство достаточно быстро, и Ванцзи всё же встает на своё место, вливая силы в печать. Уши при этом, к сожалению, заткнуть не выйдет — и Ванцзи слушает этот полный ужаса крик, пока он не затихает, истощившись вместе с силами ребенка. Гаснет предпоследний круг защиты, почти тотчас за ним следом осыпается золотыми искрами и последний, и братья Вэй падают на колени, одинаково обессиленно опираясь на руки.
— Лань… Чжань… — хрипит Вэй Ин. — Ребенка… Цин пусть… осмотрит. И воды… нам.
Ванцзи исполняет приказанное в той последовательности, в которой оно было приказано, потому что он сам не смог бы решить, броситься ему все же к ребенку или к возлюбленному, и благодарен Вэй Ину за то, что тот решил за него.
Совершенно голенький малыш лежит в куче жирного пепла — это все, что осталось от его прежнего тела и одежды. Ванцзи не имел раньше дел с такими мелкими детьми, он не может сказать, достаточно ли ребенок развит для такого возраста, здоров ли, но ему и не надо — все скажет Цин-цзе, уже деловито греющая воду в небольшой бадье, чтобы смыть с ребенка грязь. Ванцзи передает его ей и бросается за приготовленными для Вэй Ина и Нина отварами, стараясь не перепутать, кому какой. И с двух рук поит, благо, они сползлись в кучу спиной к спине, удобно.
— Лань Чжань, — выхлебав свое питье, Вэй Ин смотрит на него без улыбки. — Дома поговорим, верно?
Ванцзи кивает. Есть о чем поговорить: его сегодняшняя порывистость была недопустима. Но это действительно дома. Сейчас он выводит немного пришедших в себя братьев Вэй из печати и устраивает поудобнее, берет заранее приготовленные детские вещи — и подходит к Цин-цзе.
Она уже закончила купать ребенка, и теперь он лежит на застеленном теплым покрывалом каменном алтаре. Он действительно напоминает Юаня в том же возрасте — такой же худой. И Юань тоже иногда засыпал здесь, в пещере, и его на руках приходилось относить в хижину, но Юань любил свернуться клубочком, сберегая тепло, которого здесь отчаянно не хватало, а этот ребенок бессильно распластался, и даже грудь в дыхании приподнимается почти незаметно.
Цин-цзе не ждет его вопросов, начинает говорить сама:
— Ребенок относительно здоров, но истощение уже проявляется, как ты и говорил, А-Сянь. Больше я смогу сказать дома, когда проверю его в печатях в Саду Трав. Сейчас все, что ему нужно — легкая пища для его возраста и столько часов сна, сколько проспит, с перерывами на то, чтобы выпить укрепляющего настоя.
— Цзецзе, займись им пока ты, — просит Вэй Ин.
— Нет. Ты же помнишь — первый, кого он увидит, открыв глаза, останется в его памяти родителем. Не хочу оправдываться перед женихом, почему какой-то незнакомый ребенок зовет меня мамой, — хмыкает Вэнь Цин.
Вэй Ин демонстративно стонет. Не всерьёз — так он делает, например, когда ему напоминают, что вино нельзя, или что нужно пойти поспать, доделать и завтра можно… Сейчас этот стон, видимо, выражает нежелание подниматься с нагретого местечка и караулить у чужой постели. Ванцзи наполовину всерьёз, наполовину чтобы подбодрить, предлагает:
— Хочешь, я займусь?
— Спасибо, Лань Чжань, но нет. Я это затеял — мне и нести ответственность, — из голоса Вэй Ина пропадает всякий намёк на жалобу, и он всё-таки встаёт.
Ванцзи тихонько фыркает, позволяя себе пока лишь этим тихим звуком выразить все эмоции, которые в этот момент бурлят у него внутри. Но Вэй Ин поднимает голову и смотрит вопросительно, требуя пояснений словами.
— Мн. Дома, — обещает Ванцзи.
— Хорошо, Лань Чжань, дома так дома, — Вэй Ин чуть изгибает уголок губ в улыбке и возвращается к наблюдению за ребенком. Ванцзи, стоя в трех шагах и так, чтобы не отвлечь внимание на себя, когда малыш проснется, следит за тем, как начинают подрагивать густые реснички, слипшиеся острыми стрелочками от воды и слез, и кривятся пухлые, с капризным вырезом верхней, губки — чем-то они похожи на губы его любимого Вэй Ина.
А когда глаза ребенка открываются, он утверждается в мысли о предначертанности всего произошедшего, потому что они — не карие с зеленцой, а серые. Серые — с той же зеленцой, но намного светлее. Словно чернота души ушла, забрав с собой и цвет.
Ребенок моргает, сосредотачивая внимание на Вэй Ине. Подрагивают, словно перед плачем, губы. Вэй Ин улыбается и протягивает руку, гладит ребенка по волосам:
— Привет, А-Янь.
Кажется, Вэй Ин хочет сказать что-то ещё, но не успевает. Ребёнок при звуке своего имени всё-таки разражается слезами, которые выплакивает в плечо Вэй Ину. В его объятия малыш — А-Янь! — влетает так быстро, что Вэй Ин чуть пошатывается, и лишь спустя пару мгновений обнимает в ответ. Шепчет какую-то успокаивающую бессмыслицу, которую раньше обычно шептал Юаню:
— … ну-ну, тише, А-Янь, деде не даст тебя в обиду, а скоро поедем домой, познакомишься со своим гэгэ, а пока лучше перестань плакать, сквозь слезы плохо видно, какие у тебя красивые деде и его муж…
А-Янь вскоре затихает. Возит мокрой мордашкой по чужому плечу — Вэй Ин давится смешком, а Ванцзи с душевной болью осознаёт, сколь плотно нужно будет заняться его воспитанием. Чуть отстраняется и смотрит на Вэй Ина, широко и доверчиво открыв глаза:
— Деде?
— Да, А-Янь.
Ты помнишь? Твоего А-де зовут Вэй Усянь, а ты —
Вэй Янь. А вот этот красивый господин — твой эрфу, можешь называть его баба, Лань Ванцзи.
В голосе Вэй Ина звучит легким отголоском сила, словно он вкладывает в слова капельку ци, наверное, именно это он и делает, заклиная этим память А-Яня, впечатывая в нее новые знания.
— Баба? Деде и баба! И Янь! — слегка осоловело моргает мальчик и кивает, как могут только дети, с полной убежденностью. И чуть вопросительно: — И гэ?
— И гэ. Ты вспомнишь его чуть позже, не переживай. А теперь А-Яню нужно одеться и покушать, а потом спать. А когда ты проснешься, мы пойдем домой.
Мальчик послушен до того, что Ванцзи почти пугается: не переусердствовали ли они с воздействием на разум? Но на лицах Вэй Ина и Вэнь Цин тревоги нет, лишь задумчивость. Когда малыш наконец засыпает, уже сытый и одетый, свернувшись на боку и вжавшись личиком в бедро Вэй Ина, Цин-цзе произносит:
— И как из такого милого ребёнка мог вырасти?.. — она не заканчивает, то ли не желая браниться, то ли — произносить старое имя малыша. Ванцзи между ним и бранью, впрочем, особой разницы не видит.
— Улица, Цин, — тихо, но с морем спрятанных в голосе эмоций, говорит Вэй Ин. — Улица, сиротство, злоба людская не щадят никого, всё перемелют и превратят в грязь. А у него… того, прошлого, до восьми лет была слишком любящая матушка, слишком оберегавшая единственного сына, не давая прорасти в нем крепкому стеблю. И когда случилось то, что случилось, весь его внутренний бамбук раскрошился очень острыми щепками. Очень-очень острыми. Все, что в нем было, превратилось в горячке болезни в гной и мертвечину. Но сейчас этого не будет, верно, Лань Чжань? Мы с тобой вырастим из этого вороненка достойную птицу.
Ванцзи кивает. Они справятся, сейчас он верит в это как никогда. Но есть ещё кое-что, что ему любопытно: имя. До ритуала они обсуждали этот вопрос — потому что оставлять прежнее было никак нельзя, слишком много дурного было с ним связано. Но и менять слишком сильно — тоже: и Вэнь Цин, и Вэй Ин посчитали, что сразу после ритуала разум ребенка будет слишком хрупок, и ему нужно будет зацепиться за что-то привычное — иначе слишком велик шанс, что он снова скатится в безумие. И до ритуала новое имя Вэй Ин так и не выбрал, хотя и честно промаялся с выбором полдня — ощутимо дольше, чем выбирал имя даже своему мечу — в итоге только отмахнувшись: «Что толку сейчас думать? Там пойму, как его назвать!»
Вэй Ин выбрал — и Ванцзи любопытно, почему именно это.
— Янь. Как это пишется?
— Как «цветущий». Чтобы они с Юанем действительно были братьями. Ну и… Ты видел, как под его уходом расцвели наши огороды?
Вэй Ин смеётся, и Ванцзи улыбается тоже. Это хорошее имя; он надеется, что Вэй Яня ждёт хорошая судьба — и приложит к этому все силы.
Они с Цин расстилают постели для всех, устраивают молчаливого и погруженного в медитацию Вэй Нина, готовят, точнее, разогревают прихваченную с собой из Пристани Лотоса еду, дожидаются, пока оба уставших заклинателя, только что совершившие невозможное, очнутся настолько, чтобы заинтересоваться запахами и поесть, а потом укладывают их снова, уже действительно спать и набираться сил. Им покидать Фу-Мо тоже не следует, но можно отойти к самому выходу из нее, не переступая линий защиты, сесть на камни и смотреть, как опускается на Луаньцзан удивительно тихий, сиреневый вечер.
— Думал ли Цзи-эр когда-нибудь, что, едва получив свой гуань, обзаведется к двадцати одному аж двумя детьми? — лукаво спрашивает Цин-цзе.
Ванцзи чувствует, как стремительно краснеют уши, да и не только они, особенно сильно, когда он отвечает, прокашлявшись от смущения:
— Тремя. Этот… Я… Никогда не думал, что у меня однажды появится семья. Пока не встретил Вэй Ина.
— И что же, сразу решил: «О, я хочу с этим бесстыдником много детей»? — хихикает Цин-цзе.
Ванцзи на десяток ударов сердца прячет лицо в ладони.
— Цзецзе!
Конечно же, ничего подобного он не думал, даже когда понял, что Вэй Ин не оставит ребенка, если все получится с ритуалом, ни на улице Илина, ни в какой-нибудь чужой семье: Вэй Ин счел А-Яня своей ответственностью, и это так… Ах, просто Вэй Ин — такой Вэй Ин! А он, Ванцзи, всего лишь кисть каллиграфа, что следует его мысли. Пловец, что отдается на волю бурной реки. И эта река дарит ему драгоценные жемчужины.
В его самом дорогом за всю его жизнь цянькуне, осторожно завернутые в лотосовый шелк, покоятся сейчас уже две: огромная белая, круглая, как маленькая луна, и зеленоватая, вытянутая, похожая на крохотную редиску. Он знает — сердцем, скорее, а не разумом, — знает, что дома, когда они вернутся, Вэй Ин подарит ему еще одну, но не знает, какой она будет. А потом, когда они обретут и третьего сына — будет и четвертая. И тогда он попросит сюнчжана отыскать для него большую, круглую и золотую, как солнце, а после попросит Вэй Ина сделать для него… что-то. Что-то, в чем будет пять драгоценных жемчужин, символизирующих его семью.
Когда закат погружает Луаньцзан во тьму, они с Цин-цзе тоже отправляются спать. Вэнь Цин аккуратно пристраивается под бок медитирующему брату, сам Ванцзи — ложится по другую сторону от А-Яня, перекидывает через него руку и нащупывает пальцы Вэй Ина.
Ванцзи почему-то кажется, что заснуть будет сложно — но он ошибается: стоит закрыть глаза, как сон накрывает его мягчайшим из одеял.
Просыпается Ванцзи на рассвете, наполовину — от того, что привык, наполовину — от сонной возни под боком. Вэй Ин и остальные ещё спят, и Ванцзи решает их не будить: сам нагревает воду и пищу, умывает ребенка, помогает поесть… Вэй Ин, лишившись тепла под боком, с ворчанием ерзает и подгребает под себя одеяла. От возни открывает глаза уже Вэй Нин и просыпается Вэнь Цин, помогают собрать вещи. Вэй Ина, не сговариваясь, решают не будить, и двигаться стараются как можно тише. Тишину соблюдает даже ребёнок, но скорее не от понимания, а от собственной сонливости — снова клевать носом он начинает, даже не отодвинув тарелку.
Вэй Ин просыпается, когда вещи уже собраны, чай заварен и завтрак накрыт. Со стоном, не открывая глаз, садится в постели — и Ванцзи подает ему руку, ухаживает, как ранее за А-Янем, но к концу завтрака, в отличие от малыша, возлюбленный не засыпает обратно, а всё-таки просыпается. Улыбается вполне бодро:
— Идём, Лань Чжань?
Ванцзи подхватывает на руки спящего ребенка, Вэй Нин — корзинку с вороном — и они спускаются в Илин. По пути Вэй Ин говорит, что нужно зайти в аптеку, показаться дядюшке Фа, и Ванцзи в первые мяо не понимает, зачем, ведь они все сделали, и лучше бы отправиться сразу домой. Возлюбленный вздыхает и смотрит на него так, как на адептов, забывших что-то из элементарных основ.
— Лань Чжань… Впрочем, ох, эти ваши Правила, «Нельзя обсуждать людей за их спинами», да? Вот только они не работают даже в Юньшэн Бучжичу. Люди всегда сплетничали, сплетничают и будут сплетничать. Сяоди здесь жить, еще долго жить и общаться с этими людьми. Его видели в компании
какой-то женщины. Понимаешь?
Ванцзи чувствует, что краснеет. Действительно, окажись в своё время в подобной ситуации он, скажем, в Цайи — и сам первым делом пошёл бы объяснить брату и дяде обстоятельства, а то мало ли! Даже с его считавшейся безупречной репутацией — надумать и предположить можно было всякое.
Аптекарь встречает их за прилавком. Может, конечно, и не ожидает, просто занят своим делом, но ни трав, ни чего-то иного, чем он предпочитает занимать время в ожидании посетителей, рядом с ним нет. И на их компанию, входящую в двери, он реагирует, кажется, даже сдержаннее обычного.
Ванцзи подозревает, что один из стайки мальчишек, крутившихся у ворот, когда они вошли, недавно получил какую-то приятную мелочь в благодарность за быстрые ноги. А то и не один — любопытных в Илине пусть и не так много, как в том же огромном торговом Цайи, но достаточно. Того же хозяина гостиницы взять.
Вэй Ин первым кланяется — привычным уже воинским поклоном, перехватив меч перед грудью:
— Мира и процветания вашему дому, дядюшка Фа. Мы ведь не могли пройти мимо и не заглянуть к вам, верно? — он улыбается искренне и тепло, хотя Ванцзи чувствует, что не так уж его возлюбленный и расслаблен и спокоен, каким хочет казаться. — Вы ведь помните нашу с А-Нином сестрицу, дядюшка?
Вэнь Цин, конечно, сильно изменилась за то время, что прошло с дня, как они покинули могильник, честно сказать — очень сильно, теперь она действительно похожа на госпожу Великого ордена. Но дядюшка Фа уже не раз доказал, что никаким изменениям его не одурачить.
— Конечно, этот помнит госпожу Цзучишоу. Честь для этого скромного аптекаря снова увидеть вас, и еще большая честь узнать, что А-Нин — ваш брат.
Несмотря на уверенный тон, в глазах аптекаря проскальзывают искорки замешательства, и это понятно: он-то приютил мальчишку невесть какого рода, сделал —
и объявил! — наследником, а род — вон какой. До Илина, может, новости доходят небыстро, однако доходят. О том, что глава Цзян привселюдно назвал своей невестой последнюю из Вэнь, здесь уже знают. И теперь оказывается, что она-то вовсе не последняя! И нужны ли кровному Вэнь скромные подачки этого аптекаря?
Ванцзи все это понимает, и конечно же это понимает Вэй Ин. И Вэнь Цин — тоже.
Она выходит вперед — и становится перед стариком на колени, касается лбом пола. Пока аптекарь Фа таращит глаза — благодарит:
— Эта старшая сестра оказалась бесполезна и неспособна позаботиться о младшем брате — и благодарит того, кто смог сделать это за неё.
Вэй Ин присоединяется к ней. Кланяется так же глубоко и повторяет:
— Этот старший брат благодарит господина Фа за заботу о младшем брате. — он, в отличии от Цин-цзе, которая всё ещё не поднялась, выпрямляется сразу, и со смешком добавляет: — Я уже благодарил вас, господин Фа, но повторю ещё раз — спасибо, что присматриваете за А-Нином, раз мы не можем. У меня сердце было бы не на месте, если бы сяоди был здесь совсем один.
Вэнь Цин тоже наконец поднимается, и тоже добавляет простое «Спасибо». Аптекарь смущенно прокашливается, выпрямляет как может спину:
— Господин Вэй, госпожа Вэнь, у вас достойный младший брат, и приглядеть за ним — не труд, скорее уж я, старик, утруждаю его помощью мне.
— Мне вовсе не трудно, дядюшка Фа! — заявляет Вэй Нин тут же. Краснеть толком он всё ещё не может, но происходящим явно смущен и спешит перевести тему.
Впрочем, ее вполне успешно переводит сам Вэй Ин, кивая на спящего на руках у Ванцзи ребенка:
— Ах, дядюшка Фа, я ведь не познакомил вас с нашим сыном. Жаль, что он спит, но лучше пусть спит, верно? Дети иногда шумные. Это Вэй Янь.
Старик Фа проницательно смотрит на худенькое, почти совсем не имеющее детского жира личико ребенка:
— Вижу, ты раздаешь долги, Вэй-гунцзы?
— Как могу и умею, дядюшка Фа. Разве худо, что на илинских улицах станет одним бродяжкой меньше?
Ванцзи восхищен тем, как ловко и просто Вэй Ин выписывает словами
предысторию Вэй Яня,
еще одного бродяжки из Илина. Когда они уйдут в Юньмэн, пару ши спустя весь город будет знать, что Вэй Ин подобрал и от щедрости души решил облагодетельствовать одного из сирот-беспризорников. И никто не задумается даже, что этот беспризорник здесь и не пробегал — кто там их считает-то, в мусорных кучах да подворотнях?
— Чего же тут худого, только хорошее, — соглашается аптекарь. Предлагает: — Если вы завершили свои дела в Илине — может, задержитесь у меня, передохнете перед дорогой? — Несмотря на то, что ночь они отдыхали, полноценно восстанавливаться после настолько затратного ритуала им ещё долго, раз это заметно даже простому человеку. Ну, или возможно, Фа Шуан просто разузнал, что хоть в город они приехали вчера, а в гостинице не ночевали, и предположил, что на этот раз они снова явились в Илин на ночную охоту. Но они достаточно отдохнули — и достаточно примелькались, чтобы все нужные слова облетели Илин ещё до вечера, и на любой вопрос даже самая нелюбопытная тетушка ответила бы, кто и зачем приезжал к ученику аптекаря и с чем уехал. Вэй Ин, похоже, считает так же:
— В другой раз задержимся, дядюшка Фа, а пока — путь неблизкий, лучше раньше выйти, тогда скорее отдохнем дома.
Аптекарь согласно кивает, и они все, прощаясь с ним поклонами, выходят из полумрака аптеки во двор. Вэй Ин обнимает сяоди:
— Теперь ты знаешь, что можешь в любой момент послать весть и прийти в Юньмэн, и тебя примут в Пристани Лотоса.
Это так — свою «ловушку для бабочек» он оставляет Вэй Нину, так что в обитель ордена тот сможет пройти, не боясь быть опознанным как нечисть, хотя он ею и не является.
— Этот младший брат знает, гэ!
Ванцзи отходит к воротам, за ним следует Вэй Ин, давая сестре попрощаться с братом без лишних глаз. Так что Вэнь Цин нагоняет их уже за воротами, стараясь сделать лицо привычно-замкнутым и спокойным, но блестящие глаза ее выдают.
— Ничего, цзецзе. Мы сделаем так, чтобы А-Нин имел полное право жить свободным и к нему никто бы не мог прицепиться, — обещает Вэй Ин.
— Сперва отдохни! — Цин-цзе легонько щелкает его в лоб. — Дома сразу в Сад Трав, ты меня слышал, Вэй Усянь?!
Вэй Ин смеется.
***
Ваньинь смотрит на идущих от Синьбяомэнь — «маячных врат», отделяющих обнесенное стеной поле, где расположены все маячки от талисманов переноса, и его брови почти против воли приподнимаются к кромке волос. Нет, он знал, что в Илине у дагэ какое-то очень важное дело, но не мог и подумать, что этим делом станет… ребенок? А у него откуда-то есть уверенность, что именно это дитя, тихо посапывающее во сне на руках у дагэ, и есть причина и цель всех его изысканий, что не давали спокойно жить в последние месяцы.
— Вэй Усянь! — строжит он голос. — Кто на этот раз? Тыковка? Яблочко?
— Вороненок, — смеется его беспутный старший братец. — Два даже!
Откуда-то из корзины, которую бережно держит Лань Ванцзи, доносится, словно бы в подтверждение его словам, скрипучий голос молодого ворона.
Ваньинь вспоминает здоровенных и подозрительно умных пернатых тварей, которых видел на Луаньцзан. В его немногочисленные визиты на могильник Ваньиня занимали основном другие дела, но кишащих там тварей сложно было не заметить, и пристально следящие за каждым шагом блестящие чёрные глаза, которые разве что в пещере оставляли в покое, изрядно его раздражали. Будто не вороны, а какие-то яо, присматривающие себе жертву посытнее! (Признавать, что это ещё и наводило жути, будто он не взрослый прошедший войну заклинатель, а мальчишка, которому шисюн ночью под одеялом рассказывает страшную историю, Ваньинь отказывается!)
Ваньинь с подозрением косится на корзину — потому что ну откуда ещё Усянь мог притащить ворона. Прослеживает ассоциацию до конца и таращится на ребёнка:
— Так что, луаньцзанские вороны и вправду оборотни-яо?!
Вэй Усянь хрюкает себе под нос. Спешно впихивает ребенка идущей рядом Вэнь Цин — и взрывается хохотом, зажимая себе рот одной ладонью и от избытка чувств колотя себя по бедру второй. Лань Ванцзи сжимает губы до того, что они белеют, и Ваньинь ему благодарен за то, что хотя бы пытается сдержаться. Цин вздыхает:
— Нет, А-Чэн, луаньцзанские вороны — не яо. А про ребенка тебе все объяснит мэнди… когда успокоится.
Вэй Усянь хохочет, пока не начинает всхлипывать, только уже не от смеха. Ваньинь понимает это только тогда, когда Ванцзи подхватывает его под руку, а после и вовсе крепко прижимает к себе, утешающе поглаживая по спине. Это пугает — и куда больше каких-то там ворон!
— Да что успело случиться?!
— Идем… Чэн-Чэн, идем, теперь я могу рассказать, — сипло выдыхает Вэй Усянь, отодвинувшись от своего муженька. — Именно теперь, когда все получилось. В самом деле получилось невозможное, представляешь? И получится еще раз, для А-Юя!
Лань Ванцзи и Вэнь Цин идут в Сад Трав — наверное, лечить ребенка. Ваньинь, может, и не очень разбирается в детях, но этот явно тощеват; А-Юань, если постараться и вспомнить, тоже таким был — давно, ещё на Луаньцзан. А они с Усянем идут в кабинет главы — и брат красноречиво кивает ему на печати защиты. И говорить начинает только после того, как убеждается, что они работают.
Когда брат замолкает, Ваньиню отчётливо не хватает кувшинчика — двух вина. А лучше — цинхийского байцзю, чтобы выпить — и наутро с чистой совестью делать вид, что ему всё это приснилось.
— Ты… превратил в ребенка… Сюэ Яна.
Он не спрашивает — это просто попытка проговорить факты, чтобы не казались в самом деле сном, навеянным беспокойством за брата, и вообще.
— И я очень, очень прошу тебя забыть о том, кем был малыш А-Янь до сего дня, — серьезно, но почти с мольбой говорит дагэ. — Это будет совсем другая жизнь, тот Сюэ Ян, убийца и безумец, умер, даже Вэнь Цин согласилась с тем, что казнь свершилась, и те из ее родичей, кто пострадал от его рук, отомщены. Теперь это — Вэй Янь, мой сын, так же как Юань. Прошу тебя, А-Чэн.
Он хватает Ваньиня за руку — и пальцы у него едва теплые, что пугает гораздо больше остального.
— Ты что, надорвался?!
— А? Нет, что ты, нет. Все в порядке, просто немного устал…
— Немного?! Чтоб я тебя неделю на ногах не видел! Не-де-лю! Твоему мужу прикажу словом главы и разрешение дам тебя хоть привязать, хоть приковать, хоть затрахать до нестояния, понял?! — орет Ваньинь.
В конце концов… Иногда он может только это — орать. И надеяться, что его брат все-таки проживет дольше того несчастного Мо, что изобрел «шелкового коршуна».
***
Ванцзи выполняет отданный сурово зыркающим на брата главой Цзян приказ «Не давай ему работать, Лань Ванцзи!» с огромным удовольствием. По крайней мере — первые пару дней, пока Вэй Ин и сам с удовольствием бездельничает.
Хотя полным бездельем это назвать всё равно нельзя. Если отменить занятия с учениками, переложить дела ордена на других и отменить все собственные дела они ещё могут, то вот переложить на кого-то присмотр за детьми — нет. Не сейчас.
Они с Вэй Ином не обсуждали это заранее, но успели поговорить по дороге с могильника в Илин — и решили положиться на судьбу: Юань дружелюбный и приветливый мальчик, легко заводит друзей; ещё один брат, пускай и младше и чуть ближе, чем остальные соученики в Пристани Лотоса, не должен стать для него потрясением. А-Янь же… Вэй Ин потому пока и не мог оставить детей без присмотра, что разум Яня после заклятия, стёршего его прошлую личность, был всё ещё слишком гибок и уязвим, готов принять и запечатать в себе всё, что в него вложат — и потому нужно будет по крайней мере ещё несколько дней внимательно следить за словами и направлять, если что, мысли ребенка в нужное русло.
Но про Яня, несмотря на то что он спит сейчас у Ванцзи на руках, думать не получается. Мысли спешат вперёд, перескакивают на другого ребёнка: Ванцзи за эти сутки уже успел соскучиться по Юаню. Он сейчас должен быть как раз в Саду Трав, под присмотром одного из помощников Вэнь Цин. Хотя сразу его обнять всё равно не получится: сначала всё же стоит закончить с младшим.
У малыша обнаруживается ожидаемое истощение и несколько порожденных им мелких болячек. Вмешательство целителя не требуется, только уход и регулярный приём тут же подготовленных снадобий, но на ближайший день малыша всё же решено оставить под присмотром, в лекарском павильоне. Цин находит свободную комнату, и они укладывают так и не проснувшегося ребёнка в постель.
После чего Ванцзи наконец может обратить своё внимание на уже некоторое время крутящегося поблизости, но так и не решившегося подойти Юаня — ему уже давно объяснили, что нельзя лезть под руку работающему целителю, так что малыш терпеливо ждал, когда же его Лань-гэгэ и тетя Цин отойдут от лекарских печатей.
Ванцзи не помнит себя в таком возрасте, недостаточно хорошо, чтобы знать, проявлял ли он сам такую же сознательность, но это ничуть не мешает ему гордиться сыном.
Ребенок шепчет ему на ухо:
— Лань-гэгэ вернулся! А где деде, Лань-гэгэ?
— Вэй Ин скоро придет. Он сначала пошёл к Цзян-гэгэ.
А-Юань сияет улыбкой. Он всё же выучил, как стоит называть Цзян Ваньиня, и «фиолетовый гэгэ» — к великой радости самого Ваньиня и некоторой печали насмешника Вэй Ина — остался в прошлом. Но начать Лань Чжань может и без Вэй Ина. — А пока иди сюда, А-Юань. — Ванцзи спускает его из объятий и подводит к кровати.
То, что в этих кроватях спят больные, и их тоже нельзя тревожить, по крайней мере, пока сами не проснутся, Юаню тоже объяснили, так что подходит он осторожно, стараясь не шуметь, и крепко цепляется за ладонь Ванцзи. С любопытством глядит на спящего ребенка. Шепотом уточняет:
— Это мой новый шисюн? — до сих пор в Пристани не было никого младше Юаня; он не знает, как правильно называть младших братьев. Ничего, научится.
— Нет, А-Юань. Это твой диди. Его зовут А-Янь.
— Диди? — Юань морщит лобик, пытаясь понять, потом снова светится: — Это как Цзян-гэгэ для А-де?
Он ведь не раз слышал, как Вэй Ин называет Цзян Ваньиня именно таким словом.
— Верно, А-Юань. Это значит, что он — твой младший брат.
Юань еще какое-то время молчит и обдумывает, а потом спрашивает снова:
— Только мой-мой? Не всехний?
Ванцзи на мяо прикусывает губу от досады: ну вот откуда их сын берет эти простонародные словечки? Но кивает:
— Не для всех диди, только для тебя. Для всех, когда подрастет и станет учеником, он будет шиди. Это значит «младший брат по ордену».
— Если мой-мой, значит, это тоже сын деде? А! Юань понял! — радуется, но тихонько. — Вы были там, где деде меня садил в грядку! И выкопали мне братика, как деде и обещал!
Ванцзи не ожидал, что Юань всё ещё помнит ту историю. Но… она на удивление точна — по крайней мере в том, что касается «где». Так что Ванцзи подтверждает:
— Да. Мы выкопали А-Юаню нового братика. Пока он побудет здесь, под присмотром Цин-цзе, а мы должны приготовить для него всё нужное.
Юань хмурит бровки и начинает усердно загибать пальчики:
— Нужное… Нужное… Мы должны приготовить А-Яню еду! И игрушки! И тёплое одеяло!
Ванцзи снова пронизывает гордость. Скорее всего, конечно, это следствие того, что так обращались с самим Юанем: следили, чтобы он всегда, даже в худшие времена, был сыт, в тепле и занят, но все же немногие дети запоминают такие мелочи — и умеют применять их к месту.
— А-Юань прав. О еде пока позаботятся целители — А-Янь сейчас должен есть специальную еду. Кровать и постель нужно попросить у управляющего. Ещё ему нужна одежда…
Ванцзи вслух проговаривает всё то, что собирается сделать для устройства Вэй Яня в Пристани Лотоса. Он не очень рассчитывает, что Юань по-настоящему поймёт и запомнит все это, но что-то он всё же поймёт.
И Юань понимает, похоже, больше самого Ванцзи, потому что замечает:
— Лань-гэгэ неправильно говорит. Кроватку и постель надо просить у старшей Ша Нуань. Юань попросит! А диди ведь будет жить с Юанем, правда? Будет же? В комнате этого гэгэ много места, Юань поделится! Можно? — и заглядывает в глаза с тем же выражением, с которым когда-то смотрел на илинской улице, выпрашивая игрушечный меч.
— А-Юань понимает, что диди — это не игрушечный кролик, которого можно везде носить с собой и класть на подушку, верно? — вкрадчиво звучит со спины.
— Деде! — Юань светится улыбкой ярче солнышка и бросается к Вэй Ину, чтобы тут же быть подхваченным на руки. — Деде, Юань понимает! Диди большой для кроличка! Юань не утащит… Жалко!
— Айя, Редисочка, — Вэй Ин хихикает и легонько щелкает пальцем по носику сыну. — Твой диди — такой же мальчик, как и ты. Но он младше и многого еще не знает. И наша умненькая Редисочка все-все будет ему рассказывать и всему-всему будет учить, верно?
— Вер-р-рно!
— Как он, А-Чжань? — Вэй Ин обращает внимание на Ванцзи. — Что сказала цзе?
— Он почти здоров. До вечера пробудет в палате под ее присмотром, а после можно будет забрать к нам.
— Что ж, думаю, А-Юаню самое время пойти и позаботиться, чтобы Ша-цяньбэй узнала о новом жителе Пристани, да, Редисочка? И твой а-де пойдет с тобой, а Лань-гэгэ останется присмотреть за А-Янем.
— Мы вернемся сюда, да? — просительно смотрит Юань.
— Конечно, мы ведь не можем оставить часть семьи скучать, верно?
— Вер-р-рно!
Вэй Ин уводит Юаня. Они смеются и переговариваются, планируют, что ещё может понадобиться Яню; Вэй Ин предлагает какую-то нелепицу — и Юань возмущенно отвергает её, пытается подобрать возражения и объяснить подначивающему его Вэй Ину, в чём же тот не прав…
Они давно скрылись за дверью павильона, и голоса стихли где-то в переходах. Ванцзи садится у постели А-Яня, проводит рукой по волосам ребенка. Этот малыш теперь — часть семьи… и скоро у них появится ещё один. В этот миг как никогда Ванцзи уверен — у них всё получится.
***
Дагэ отдыхает, Вэй Янь потихоньку осваивается в компании открытого и шебутного Вэй Юаня, а голова почему-то болит у Ваньиня.
Впрочем, он прекрасно знает, почему: письмо с нарочным в Цзиньлин Тай отослано, со дня на день в Пристань Лотоса заявится сам глава Цзинь, и вот тогда-то они разорят запасы Вэнь Цин и, кажется, привезенного Лань Сичэнем на праздник Дуань-у вина (и пусть дагэ не обижается, сам виноват! Без вина такое сообщать нельзя — это он, Цзян Ваньинь, привычен ко всему, а для цзефу известие о том, до чего его старший нэйди сумел додуматься, может стать куском информации, который иначе и не пропихнешь, и не переваришь).
Вэнь Цин это тоже понимает и не перечит, когда он ведёт прибывшего наконец цзефу не в свой кабинет, а в ту самую комнатку в Саду Трав. И первым делом — наливает тот самый чай.
Цзинь Цзысюань напрягается с каждой мяо всё сильнее, и Ваньинь не может его винить — сначала срочное письмо, потом такие приготовления… Сам бы занервничал, но ему уже некуда, он булькает успокоительным отваром так, будто сам превратился в чайник.
Начинает он с самого главного:
— Усянь и А-Цин нашли способ исцелить Мо Сюаньюя. — Предупреждая преждевременную радость, торопливо добавляет: — Но! — Ваньинь искренне сочувствует не особо впечатленному этим «но» цзефу — он ещё не представляет, какие именно «но» его ждут. — Цзефу. Цзинь Цзысюань. Сначала поклянись, что оставишь этот способ в тайне. И хорошо всё обдумаешь, прежде чем за брата отказываться или давать согласие.
Вот это Цзинь Цзысюаня, кажется, наконец пугает. Он торжественно произносит:
— Перед Небом и Землей клянусь, что способ, предложенный для лечения моего брата, сохраню в тайне вне зависимости от того, соглашусь ли на лечение и поможет ли оно.
Этого вполне довольно, даже более чем:
— Поможет, уже проверено. — И Ваньинь пересказывает цзефу ту историю, от которой ему самому хотелось то дагэ прибить раз двадцать, то его подопытного, то просто поорать в небо.
Цзефу не ругается, он просто бледнеет лицом и круглеет глазами. Потом, когда Ваньинь заканчивает, переспрашивает:
— Сюэ Ян жив, ничего не помнит и ему три года?
— Да.
— И Сюаньюя ждёт то же самое.
— Да.
— Я должен это увидеть.
Последнее произносится стальным тоном боевого командира и главы ордена, и Ваньинь цзефу в принципе понимает, но позволить так с собой обращаться всё же не может, так что с места не шевелится, лишь вопросительно приподнимает бровь. Цзинь Цзысюань исправляется:
— Нэйди, пожалуйста, я хочу сам увидеть... Понять, на что это похоже.
Ваньинь встаёт, взмахивает рукой:
— Идём. Дети здесь, играют в саду.
Когда они подходят к окну — нужный дворик из него как раз хорошо видно — Ваньинь целенаправленно не напоминает, кто из них кто. Ему интересно, сможет ли в нынешнем обличье узнать бывшего Сюэ Яна тот, кто, пусть поверхностно и недолго, но был с ним знаком. Тем более что с Юанем цзефу тоже знаком, так что задача не так уж и сложна.
Несмотря на то, что дети одеты почти одинаково — как и полагается детям клана, в одежды в клановых цветах, но не ханьфу, конечно, рано им еще, — они все-таки разного возраста и это заметно. Юань давно уже не выглядит заморенным и тощим, и он быстро растет, обещая стать таким же высоким, как его дядя Цюнлинь и некровные родители. Яню понадобятся месяцы нормальной жизни и приемлемых для ребенка его возраста занятий, чтобы выправиться и стать такой же милой пухлой булочкой, как его старший брат.
— Безумие… — тихо бормочет себе под нос Цзинь Цзысюань. — Вот это тощее мелкое недоразумение — тот самый мерзкий босяк, что свел брата Юя с ума? Он выглядит тихим…
Это правда, А-Янь очень тихий и послушный ребенок. Может быть, чересчур тихий и немного слишком послушный для сына Вэй Усяня, но Ваньинь уверен — это ненадолго, и как только он освоится, эти два исчадия его дорогого дагэ будут поднимать Пристань на уши ничуть не хуже, чем в свое время это делал сам Вэй Усянь. И, пожалуй, это начнется куда раньше, чем им стукнет по двенадцать-тринадцать лет. Просто потому, что у них не больные сердца и нет нужды в долгом привыкании к нормальной жизни. Она у них
уже такая.
— Теперь ты веришь, цзефу? — спрашивает Ваньинь.
— Верю. — Ответ даётся после недолгого молчания, тихо и чуть хрипло.
Ваньинь ведёт Цзинь Цзысюаня обратно — и меняет чай на вино. Тот не возражает — и до вечера они уничтожают пару кувшинов. Не то чтобы много, но у цзефу, когда Ваньинь провожает его до покоев, всё равно осоловевший взгляд и нетвердые движения… Хотя это, скорее, не от вина. Ваньинь и сам плюёт на оставшуюся несделанной работу, горой бумаг укоризненно нависающую над его столом в кабинете, и идёт спать. Ничего ещё не закончилось, Ваньинь уверен — завтра утром, когда проспится, у цзефу появятся новые вопросы.
Он оказывается прав: за завтраком — на котором честно лентяйничающий в соответствии с приказом Вэй Усянь отсутствует — Цзинь Цзысюань говорит:
— Я хочу поговорить с Вэй Усянем.
Вэй Усянь находится дремлющим — и зачем только с кровати вставал? — на любимой крыше, с недоеденной булочкой в руке. Видимо, тоже понимает, что без личного разговора не обойтись, и нервничает…
Просыпается он, как только они сами запрыгивают на крышу. Какая, в конце концов, разница, где говорить? Потому что в кабинете, конечно, печати и защита, а на крыше никого рядом. Вэй Усянь тоже так думает и, когда Цзинь Цзысюань примащивается на тёплой черепице поудобней, всем своим видом показывая, что в ближайший кэ с места не сдвинется, с извиняющейся улыбкой просит:
— А-Чен, не оставишь нас пока?
Ваньиню ничего не остаётся, кроме как исполнить просьбу. О чем они говорят, он не знает, и не узнаёт после, позволяя им оставить это между собой. Но когда Цзысюань спускается и приходит в кабинет, в его голосе нет и тени сомнений:
— Я согласен на все, что Вэй Усянь сделает с Мо Сюаньюем. Тем более что я, по сути, остался его единственным опекуном, не считая кровных родичей его матери, а
этим людям отдавать А-Юя — все равно что убить своими руками.
— А его мать? — Ваньинь задает вопрос и чувствует, что ответ ему не понравится. Так и выходит.
— Покончила с собой. Кто-то сообщил ей и ее родственничкам обо всем, что случилось с А-Юем в Цзиньлин Тай… Узнаю, кто — казню тварь.
— Когда… После… В общем, ты понимаешь, что он не будет ни Мо, ни Цзинь, и вообще для всех умрет?
— Понимаю. Поминальной таблички не будет.
Ваньиня передергивает, он надеется, что это не заметно со стороны.
— Конечно, не будет.
— Что ж… Он будет Вэй?
Ваньиню искренне жаль цзефу, но, кажется, придется ошарашить его еще раз.
— Он будет Лань.
Цзинь Цзысюань несколько раз встряхивает головой и поднимает руки:
— Так, нет. Я не хочу знать, почему.
— Они все равно будут братьями, — хмыкает Ваньинь и любуется яркими пятнами румянца на бледных щеках цзефу. Все-таки ему с самого детства нравилось доводить Павлинчика до трясучки, не только с подачи Вэй Усяня, но и по своей воле.
У Цзинь Цзысюаня осталось в Пристани Лотоса только одно дело. И они снова направляются в Сад Трав, но на этот раз на пороге их встречает А-Цин и дальше ведёт главу Цзинь сама. Ваньинь возвращается к себе в кабинет и зарывается наконец-то в бумаги, ожидая, пока Цзысюань попрощается с братом.
Наконец, время подходит — цзефу стоит на пороге его кабинета, но заходить не спешит: значит, считает, что обсудили всё. Ваньинь тоже так думает — и идёт провожать; в следующий раз они увидятся, когда Мо Сюаньюя уже не станет, по какому-то совсем другому поводу — и Ваньинь этому безмерно рад. Он с удовольствием выкинет наконец эту безумную историю из головы.
***
Второй ритуал они решаются провести спустя месяц после первого. Вэй Ин к тому времени уже давно возвращается к своему привычному распорядку, разве что в мастерскую не лезет — копит силы. С Ванцзи тем более давно всё хорошо; Вэй Нин тоже пишет, что он в порядке и готов, и ответно спрашивает, как А-Янь. На такие письма Вэй Ин отвечает сам, исписывая длинные узкие ленты тончайшей бумаги мелкими столбцами так убористо, что читать их тяжело. Но Ванцзи уверен: Вэй Нин не жалуется и жадно перечитывает каждое послание по многу раз.
Так что, когда проходит месяц и еще четыре дня — Вэй Ин высчитывал наиболее благоприятный день, словно для свадьбы! — они отправляются в Илин почти тем же составом, только вместо Вэй Нина с ними Мо Сюаньюй. Вэй Нин перенес маячок в поля, как можно ближе к стене могильника — в этот раз они не могут проходить через город с юношей на руках, невозможно будет после объяснить, куда он подевался и откуда взялся ребенок.
А-Юй весь день с самого утра ведет себя на изумление тихо, хотя он в сознании и даже что-то лепечет, почти осмысленное. Ванцзи разбирает его имя и имя возлюбленного, прислушивается к ответному шепоту Вэй Ина, и где-то в горле колет и жжет:
— Не бойся, солнышко, даже если будет немного больно сперва — это пройдет. Ты ведь смелый мальчик, да? А-Юй не будет бояться?
— А-Юй не боится… Гэ не оставит А-Юя?
— Конечно же нет. Этот… гэгэ… не оставит А-Юя. Никто из нас тебя не оставит одного.
Комок в горле приходится сглатывать несколько раз — с первого не проходит.
Сегодня, пока обновляют и правят печать, Ванцзи не чувствует себя бесполезным — он сидит с Юем. Держит его за руку, рассказывает торопливо вспоминаемые сказки — из тех, что в этой же пещере рассказывал Вэй Ин А-Юаню. Совсем внутрь они пока не идут, сидят у выхода, почти на пороге — как только они попытались пройти дальше, Юй начал нервничать. Вэй Ин махнул рукой и попросил, пока они готовятся, посидеть с ним.
Наконец, их зовут:
— Лань Чжань, пора!
Юй тоже понимает, жалобно глядит на Ванцзи:
— А-Юй был послушным. А-Юй не хочет вниз.
— А-Юй будет не один. — Это не очень помогает, и Ванцзи просит: — Закрой глаза. И не открывай, пока я не разрешу — тогда не будет страшно.
Откроет глаза уже не тот Юй, который их закроет.
Когда его оставляют одного в центре печати, Юй вздрагивает, но подбадриваемый голосом Вэй Ина:
— Мы здесь, мы ведь обещали, что не оставим тебя одного! — глаза так и не открывает.
Когда печать укрывает слепящий свет, Ванцзи крепится, ожидая того же кошмара, что и в прошлый раз — но слышит лишь один короткий вскрик, скорее испуганный и удивлённый, чем болезненный. И, хотя ритуал проходит за то же самое время, что и первый, в тот момент, когда он завершается, ни Вэй Ин, ни Вэй Нин не выглядят настолько же вымотанными, как после первого. Но им все равно нужен отдых, целебные восполняющие силы отвары и медитация.
Вэй Ин, напившись и отдышавшись, говорит с толикой удивления:
— Его душа словно бы вовсе не сопротивлялась, а сама с радостью окунулась в изменения, да и его золотое ядро все-таки не было настолько повреждено темной ци, как у Сюэ Яна, так что начальный импульс был намного сильнее. Но я все-таки ожидал от него истерики и что придется обездвиживать, а он…
Ванцзи тихонько фыркает и думает: Вэй Ин все-таки иногда совсем не понимает, как действует на людей. Как же еще должна была реагировать душа А-Юя, если рядом с ней был и поддерживал ее тот человек, который за все время, что несчастный Мо провел в Пристани Лотоса, разговаривал с ним больше всех, касался его ласковее всех, искреннее всех сопереживал и хотел помочь так, что действительно совершил невозможное? Ванцзи вспоминает, что перестал глотать свой уксус почти сразу, когда понял, что задумал возлюбленный. Наверное, в тот момент, когда рассмотрел в действиях Вэй Ина даже не братские, а отцовские — и понял, что это, наверное, что-то кармическое, как будто та фраза, сорвавшаяся с языка Вэй Ина на жаркой илинской улочке: «Я сам его родил!» — запустила давно готовившийся процесс. И вот — у них трое детей, и двоих Вэй Ин, можно сказать, действительно «родил» сам.
Ванцзи дожидается, когда Цин-цзе искупает пока еще бессознательного ребенка и уложит его на тот же самый алтарь, и занимает место рядом с ним. Вэй Ин улыбается и стоит там, где стоял сам Ванцзи в прошлый раз.
Как и Яню, Юю тоже потребуется привязка к реальности и новое имя, не слишком сильно отличающееся от старого. Ванцзи почти не колебался, делая свой выбор.
Когда открываются лучистые серо-голубые глазки, он осторожно касается на удивление светлых и беспорядочно вьющихся волос ребенка и говорит:
— Здравствуй, Лань Юй, — и его сын улыбается ему.
