Заложник

      Осень, 9 день сезона Байлу              В Цинхэ — впервые после переезда обратно в Ланьлин — Яо возвращается только на свадьбу. Это почти внове — присутствовать на таком крупном празднике и не отвечать за него: по залу, словно юркая канарейка, в своих праздничных шелках порхает сегодня Хуайсан. Яо… просто присутствует: когда он предложил свою помощь, саньди с возмущением отказался, заверив, что «Саньгэ и так много трудится, надо и себе позволять отдохнуть!». А Яо не отказался бы заняться делом, всё лучше, чем… присутствовать.       Или можно было бы не приходить, в Цзиньлин Тай тоже ещё полно дел. Хотя нет, не приходить было нельзя — это расстроило бы и дагэ, и эргэ, а расстраивать их — последнее, чего Яо хочет. Хотя, может, он и преувеличивает, не последнее, но где-то в конце списка точно.        Так что Яо пьёт вино (умеренно, исключительно умеренно, никаких «напиться вдрызг» или даже «опьянеть до изумления» он себе позволить не может!), улыбается людям за соседними столами и присутствует. И всем собой чувствует направленные на себя взгляды. Это понятно, многим интересно, как третий в Цзэбай относится к тому, что его два старших побратима, презрев клятву, решили связать себя иными узами. Как-как… Если бы Яо был хотя бы чуть меньше запятнан своими преступлениями и чуть более нагл, он бы стал им третьим и в этом союзе. Всеми правдами и неправдами! Но он не смеет.        Сидеть под градом этих взглядов и пить становится все невыносимее, боль поднимается откуда-то изнутри, от даньтяня, острыми иглами впивается во внутренности. Яо терпит до того момента, когда большая часть гостей напивается до уровня, который превосходит его собственный. И только тогда он позволяет себе выскользнуть из пиршественной залы прочь.               Он знает Буцзинши, как и Цзиньлин Тай, знает, куда можно забиться, в какой темный угол… Но силы кончаются как-то разом, и он втискивается спиной между праздничным знаменем, украшающим коридор, и стеной, сползает на корточки и зажимает рот, почти впиваясь ногтями в щеки.       Яо наконец просто не думает. Всё это время, начиная с помолвки, он то и дело срывался: пытался придумать какой-то план, чтобы то ли помешать, то ли наоборот, думал-думал-думал — «а что, если?..» — и обрывал сам себя. Теперь думать, наконец, поздно — и Яо просто плачет.        Когда он плакал в последний раз? Не так уж и давно — и тогда дагэ и эргэ были рядом, были опорой в его отчаянии… Сейчас его опора — нет, не рухнула — но именно сейчас ему опереться не на что — и Яо кажется, что он тонет.       Уже утонул — иначе не объяснить, почему он раскис настолько, что замечает подошедшую к нему саоцзы, лишь когда она первая окликает:       — А-Яо? Что-то случилось?!        Яо пытается укрыть заплаканное лицо рукавами (бесполезное дело, всё равно придётся объясняться) и с запозданием понимает, что из-за знамени торчит край его желтых, слишком заметных в Буцзинши, одежд. Стыдно — неимоверно! А если бы это была не саоцзы, а кто-то из слуг?!       — Ох, Яо-ди, Яо-ди, — Цзян Яньли приседает рядом с ним и вытирает его лицо чистым мягким платком, извлеченным из рукава, и почему-то Яо не хочется отшатываться. — Кого из них… Прости, прости, это не мое дело, ничего не говори. А плакать себе позволь, только не здесь. Идем? В крепости, А-Сан говорил, есть сад. Туда мало кто ходит, сейчас там и вовсе никого не будет, уверена.              Яо окольными путями, которых Цзян Яньли, конечно, не знает, и на которых его точно больше никто не увидит, ведёт их в сад. Не совсем понимает, зачем — зачем он ведёт туда саоцзы? Зачем сам туда идёт? Зачем плакать, он должен успокоиться и вернуться! Зачем… Но саоцзы попросила отвести — и он ведёт.        Когда выходят в сад, он застывает у самого входа, снова не понимая — а что дальше? И теперь уже Цзян Яньли ведёт его, усаживает на скамью где-то в глубине — и прислоняет к своему плечу, мягко поглаживая по волосам.       — Ты знаешь, — ее голос звучит нежнее лотосового шелка, опускаясь на измученную душу и словно накрывая ее раны, — у нас с А-Сюанем тоже не все с самого начала было гладко. Наши матери договорились о браке задолго до нашего рождения, а когда А-Сюань узнал, что выбирать ему не приходится, да еще и со мной познакомился — был в бешенстве. Кто он — и кто я?        Яо знает, что мог, еще как мог. Тогда, до войны и всего этого, при живом отце, вынужденный носить свою маску постоянно — да и просто из врожденного высокомерия. Саоцзы не сильна как заклинательница, тем более сейчас, после рождения сына, да и до того считалась слабой. У саоцзы простоватое, хоть и не лишенное приятности, лицо, тем более, когда она не пользуется ничем, даже пудрой и краской для губ. Ей чужда вычурность в одеяниях и украшениях, даже сейчас, когда остальные приглашенные дамы щеголяют золотом, словно витрины купеческих лавок, саоцзы не надела ничего сверх положенных парадных шпилек (артефактов, конечно, дело рук Вэй Усяня), жемчужных сережек — подарка сюнчжана, и пары подвесок на пояс (опять таки артефактных).  Цзинь Цзысюань, тот высокомерный наследник богатейшего из кланов цзянху, которого Яо увидел впервые, такую, как она, и вправду оценить по достоинству бы не смог.       — Ты ведь знаешь, что наша помолвка в итоге была разорвана, ещё до войны — и восстановлена только после? — вопрос пустой, конечно он знает — и она знает, что он знает, и потому продолжает говорить, не дожидаясь ответа. — Но после разрыва я ведь и не надеялась на это. Больше трёх лет я считала, что упустила свой шанс. Что была недостаточно хороша. Яо-ди, что я точно поняла теперь — всегда будет тот человек, для которого ты достаточно хорош, и всегда будет новый шанс, нужно лишь не упустить его.       Яо неожиданно для себя шмыгает носом и снова ревет, словно брошенная дева. Он себя ею и ощущает — недолго, ему слишком стыдно развозить сопли и слезы по чужому плечу.        — Ли-саоцзы так считает?        — Да, Яо-ди, я так считаю.        — Этот глупый сяошуцзы будет верить саоцзы, — твердо, пусть и не ощущая в себе ни капли уверенности в том, что счастье без дагэ и эргэ возможно, обещает больше себе, нежели ей.        — Яо-ди не глупый, незачем принижать себя. Мы с А-Сюанем можем наслаждаться некоторой свободой и личной жизнью только потому, что ты у нас есть и берешь на себя огромную часть забот. Я даже не знаю, как выразить тебе свою благодарность…       Яо осторожно берет ее хрупкие тонкие ладошки, внутренне замирая от собственного бесстыдства:       — Саоцзы, если ты накормишь меня своей стряпней, это будет высшая мера благодарности, которую я могу принять.       — Конечно, А-Яо, — улыбается Цзян Яньли, и ее улыбка похожа на мамину — и на улыбки всех тех статуй Всемилостивой Гуаньинь, что он видел в своей жизни.              Яо находит в себе силы чтобы умыться здесь же, в декоративном фонтане, а после — вернуться в зал и подойти поздравить дагэ и эргэ. И теперь действительно полюбоваться на них в алом, на серебро в чужих косах и связывающую чужие руки алую ленту. Запомнить их такими — выжечь отпечатком на обратной стороне век до того мига, когда он посмотрит на своего избранника — или свою избранницу — он все еще не знает, кого встретит. Но он будет верить, что действительно встретит и пройдет рядом с кем-то весь путь совершенствования… однажды. Так сказала Ли-саоцзы, а она, на памяти Яо, никогда еще не лгала… и не ошибалась.       Благословенна она будь!              

***

Зима, 2 день сезона Лидун              Последние дни перед торжеством в Юньмэне Цзысюань в Цзиньлин Тай один: его супруга вместе с сыном отправились в Ляньхуа У ещё за неделю и теперь лишь ежедневно пишут письма. Благо, доходят те сразу:  артефакт быстрой связи, предоставленный Вэй Усянем, вполне стоит того, чтобы простить за него треть юньмэнского долга. Что Цзысюань с удовольствием и сделал, игнорируя требования старейшин поторговаться, и теперь пожинает плоды. И в Юньмэн едет именно праздновать свадьбу старшего нэйди, а не под предлогом праздника проводить переговоры между главами.        Первой по приезду их с Яо встречает Яньли. По правилам — это должен был быть Цзян Ваньинь, и встречать главу союзного ордена следовало бы гораздо более торжественно… Цзысюань несказанно рад, что на правила они оба решили наплевать — и теперь наслаждается компанией неделю не виденной жены. И сына, который немедленно уляпывает ему ханьфу чем-то, что так старательно мусолит своими первыми зубками. Какое счастье, что Цзысюань прибыл не в парадном, а взял его с собой! Впрочем, он ведь уже опытный отец, если так можно сказать.               Эту неделю Яньли, которой в Пристани Лотоса позволялось все, взяв в сообщники всех, кто занимался подготовкой свадебного торжества, делала ее самой-самой, Цзысюань знает, что это было маленькой клятвой троих юньмэнских сокровищ друг другу. Знает и то, что старший нэйди до сих пор корит себя за ее неисполнение относительно названной сестры и пытается загладить несуществующую вину. По крайней мере, это чудовище размахнулось на Байжи А-Лина, лично обойдя сотню избранных Цзысюанем и Яньли людей, и с каждого стребовало длинную яркую шелковую нить. Сейчас заклятый шнурок из этих нитей висит на шее у А-Лина и его украшает золотой замочек — артефакт-оберег невиданной силы, защищающий ребенка от любых проявлений тьмы. Еще один — похожий на цзянский колокольчик «чистого духа» — пристегнут к его одеждам, а потом, скорее всего, обзаведется изящной нефритовой подвеской и кистью и станет повседневным украшением, когда А-Лин повзрослеет и оценит его полезность. Это защита души и разума, что весьма актуально после всего, что случилось с семьей Цзысюаня.              А-Ли свою часть клятвы, насколько Цзысюань может видеть, выполнила в десятикратном объеме. И ей, и Вэй Усяню позже придется сильно постараться, чтобы свадебные торжества главы Цзян стали еще пышнее и ярче.              На сами церемонии Цзысюань внимания обращает мало: ритуал мало чем отличается от того, что он уже видел на свадьбе глав Лань и Не, а Вэй Усянь и Лань Ванцзи ему пускай и приятели, но не близкие друзья, за которых будешь горевать или радоваться от всего сердца, так что Цзысюань смотрит на жену. А-Ли улыбается, украдкой вытирает слезы и смотрит на брата сияющими глазами. И Цзысюань спорить готов: как бы ни были прекрасны новобрачные — а А-Ли постаралась, чтобы они сегодня блистали! — а она всё равно способна их затмить.              Куда интереснее для него второй день празднеств в Пристани Лотоса, потому что в этот день новоиспеченные супруги (перед людьми и Небом и Землей, конечно) проводят ритуалы усыновления. И вот тогда-то Цзысюань смотрит на все действо не отвлекаясь. В Пристани Лотоса все еще множество гостей, но эта церемония — не для всех. На ней, как год назад на Цзебай, присутствуют только избранные свидетели из числа близких и друзей: они с Яньли, главы Не и Лань, Не Хуайсан (Цзысюань не уверен, что его действительно приглашали, скорее, он пригласил себя сам), Цзян Ваньинь — как глава клана, в чей свиток дети вписываются, и Вэнь Цин.        Ему и радостно, и одновременно горько видеть Лань Юя, такого безоблачно-счастливого рядом со своим некогда мучителем, а теперь братом. Как причудливо свиты судьбы!       После церемонии он подходит к Лань Ванцзи и Вэй Усяню, поздравляя, последнему же после всех полагающихся слов говорит:       — Да-нэйди, нэйдицю, пусть Небеса благословят вашу семью десятью тысячами лет процветания и счастья.        Он знает, что они оба поймут это, эту просьбу, замаскированную под пожелание: дать детям все то, чего они не получили в своей первой жизни.        Вэй Усянь и Лань Ванцзи низко кланяются. А после торжественность момента разбивается тем, от кого Цзысюань этого ждет меньше всего. Младший нэйди фыркает и предполагает:       — Как считаешь, глава Цзинь, твоих старейшин сразу хватит искажением ци, если я предложу вам с сестрой отправлять наследника на лето к нам?        Цзысюань обдумывает предложение — и пожимает плечами:       — Главное, что оно не хватит меня, а они со своим искажением пускай справляются сами. Ребенку полезно будет научиться плавать и обзавестись друзьями в другом ордене.              А если кого-то и хватит искажение — Цзысюань не станет горевать. Он, с посильной помощью Яо-ди, уже устроил «искажение» паре самых лютых старейшин, вознамерившихся заключить союз против него. И не ощущает от этого в высшей степени непочтительного деяния никакой вины. Это не слишком хорошо, он совсем не желает быть похожим на отца, действуя его же методами, но законы гнезда золоченых пионовых Гу диктуют линию поведения, от которой отойти пока еще тяжело, почти невозможно. Цзысюань надеется лишь на то, что его удержит Яньли, и потому рассказывает ей абсолютно все. И пока возлюбленная супруга его держит.       Благословенна она будь!              

***

             Зима, 7 день сезона Личунь              Сичэнь едет на свадьбу Цзян Ваньиня, скорее, как на свидание с мужем. Потому что та неделя после их собственной свадьбы, в которую их никто не трогал, очень давно миновала — и они вновь вернулись к своим обязанностям… Которые видеться дают от силы раз в неделю. Если очень постараться.        Но за церемониями всё равно следит ревностно. Потому что свадьба Ванцзи, конечно, была прекрасна, но для своего главы юньмэнцы расстарались ещё сильнее. И больше всех, конечно, постаралась Цзян Яньли.       Сичэнь благословляет тот миг, когда ему пришла в голову мысль обратиться  за помощью в первую очередь к ней. Потому что он сам вряд ли сумел бы перетянуть на свою сторону Цзян Ваньиня и тем более — Цзинь Цзысюаня, и тогда… Сичэнь трезво оценивает свои силы: он сам, пускай и с посильной поддержкой А-Шу, не смог бы спасти Вэй Усяня. А следом за ним сгинул бы и Ванцзи. А сам Сичэнь, раздавленный потерей брата, ни за что не решился бы подойти к А-Шу ближе дозволенного приличиями, и тем более — не стал бы лезть в душу А-Яо — и на что был бы способен лишённый последней душевной поддержки саньди, боязно даже представлять.       Но теперь всё хорошо. Между столами, нарушая все и всяческие правила приличия, бегает стайка детей — хотя собственно бегают только шестеро из них, седьмой пока способен только ползать — что ничуть не мешает ему быть если не самым быстрым, то зато самым громким. А-Яо за своим столиком выглядит по-настоящему умиротворенно и явно наслаждается вином; Ванцзи с Вэй Усянем совершенно неприлично сдвинулись за своими столиками — хотя кто бы говорил о приличиях, Сичэнь сейчас и сам с удовольствием опирается о крепкое плечо мужа, — и о чем-то шушукаются; Цзинь Цзысюань орлиным взором следит за вырвавшимся на волю отпрыском, в то время как его благословенная супруга умиленно оглядывает все творящееся в зале.               На новобрачных Сичэнь старается не смотреть, потому что сами они бросают друг на друга такие взгляды, от которых возникает желание попросить их отправиться наконец в синьфан и не смущать окружающих. И, хотя распоряжаться на этой свадьбе должен Вэй Усянь, как старший из братьев и тот, кто ее и организовывал, по сути, это делает Цзян Яньли, и Сичэнь восхищенно наблюдает и учится: ему до такого уровня незаметного, мягкого и непреклонного управления огромным количеством народа, слуг, адептов и гостей, еще расти и расти.               Все-таки женщины — это существа особые. Он это уже понял. Как раз с момента, когда Совет Орхидей вот так же ненавязчиво и мягко оттеснил Совет старейшин, точнее, влился в управление внутренними клановыми делами. А самое главное — Сичэнь вообще не против того, что женщины его клана наконец разрушили десятки лет создававшуюся мужчинами стену отчуждения. Старейшины-Орхидеи не требуют от него передать им власть, следовать их предписаниям и не строчат новые Правила. И их всего десять. И прежде чем прийти к нему с предложением, они тщательно обсуждают его между собой, оговаривая все нюансы, анализируют полезность и сложность выполнения, предоставляют четкие обоснования и — самое главное! — позволяют ему лично наблюдать за результатом, не скрывая его.        Нет, женщины — особенно умные и чуткие — самые опасные противники. Но Сичэнь уже знает, что нужно делать, чтобы противниками они не стали, оставаясь если и не союзниками, то хотя бы нейтрально настроенными к нему...              — Душа моя, ты снова думаешь о делах клана? — не всерьез пеняет ему муж. — Мы вообще-то на свадьбе. Давай выпьем за счастье молодых?       — Давай выпьем, — пристыженно соглашается Сичэнь.       Даже если он опьянеет, и его потянет творить непотребства, он уверен, в нужный момент его остановят или направят туда, где он не потеряет лицо ни перед кем чужим. Потому что здесь и сейчас мягко управляет празднеством Цзян Яньли.       Благословенна она будь!