***
Этим утром Ванцзи проснулся не потому, что наступил привычный ему час Мао-ту, и не потому, что выспался. Его разбудило чужое пристальное внимание, не несшее угрозы. Открыв глаза, он слегка удивленно улыбнулся возлюбленному супругу, стоящему на коленях у кровати, и уже почти открыл рот, чтобы спросить, ложился ли тот сегодня спать, или снова коварно усыпил его и сбежал в свою мастерскую. Но Вэй Ин не позволил ему произнести ни слова, только прижал палец к его губам, заставив сердце забиться чаще. — Вставай, гэгэ, я пришел, чтобы позвать тебя на прогулку. Вода согрета, и я приготовил для тебя одежду. Ванцзи снова не спросил, отчего эта прогулка затевается в такую несусветную рань, когда вся Пристань Лотоса еще спит в предрассветном осеннем тумане, не сказал ни слова, словно заклятый его легким жестом на молчание. Только поднялся, умылся, позволил Вэй Ину собрать свои волосы в непривычную прическу на юньмэнский манер, с двумя тонкими косицами от висков, и оделся, удивляясь тому, что драгоценный супруг выбрал для него сегодня одежды в цветах Лань и Цзян поровну. Накинув подбитый мехом речных выдр плащ, он послушно вышел за Вэй Ином в белое молоко тумана, полагаясь на его руку, ведущую надежно и твердо. Два года минули с того дня, когда их с Вэй Ином, обессиленных и беспамятных, привезли в Пристань Лотоса из Илина. Иногда Ванцзи казалось, что прошла целая жизнь, иногда — что все это было только вчера. Стоило остановиться, задуматься — и он удивлялся и почти ужасался тому количеству событий, что успели случиться за столь короткий срок. Стоило подумать глубже — и в душе его расцветали цветы сливы от того, сколь счастливыми оказались для него эти два года. Душа металась от радости к страху: Ванцзи все еще иногда казалось, что это лишь прекрасный сон, и он отчаянно боялся проснуться в привычной черно-белой неизменности Облачных Глубин. Если бы так случилось, наверное, его душа бы не выдержала и рассыпалась осколками. Но в такие моменты Вэй Ин, чуя его смятение, садился рядом и обнимал крепко-крепко, потом прибегали дети, словно тоже чувствовали его тревогу, и страх развеивался: ни в одном сне прежде Ванцзи не сумел бы нагрезить себе такого счастья. Не умел он раньше быть счастливым. Вэй Ин остановился, мягко развернул его к себе и вдруг толкнул в плечи. Покачнувшись, Ванцзи уперся спиной в шершавый... ствол? Как по неведомому сигналу, туман принялся стремительно оседать, открывая темно-синее небо, испещрённое словно бы мазками золота и пурпура обезумевшим художником из небожителей: над Ляньхуа У занимался рассвет, и еще прячущееся за горизонтом солнце уже вовсю красило высокие, редкие и тонкие облака в непередаваемо яркие краски. Они стояли под той самой ивой с неохватным стволом, и обнажившиеся ветви казались искусно сплетенной сетью, накрывшей двух беспечных птиц. Сердце Ванцзи заколотилось быстрее и почти больно в ожидании и предвкушении чего-то неведомого. Чего-то, что должно было произойти прямо сейчас.***
— Лань Чжань. А-Чжань. Гэгэ. Сердце мое... — Вэй Ин сперва касается ладонями его лица, очерчивая их, приближается вплотную и целует с такой невыносимой нежностью, что сердце Ванцзи заходится до сладкой боли. — Люблю тебя, А-Чжань. Так сильно люблю тебя! Но он отступает, слегка — на полшага, не более — и гладит ладонями плечи, скользит ими по тяжелой накидке, по рукавам, пока не добирается до кистей, берет их в ладони, заставляя поднять и сложить «лодочкой». И лишь после ныряет рукой в рукав, достает что-то, завернутое в насыщенно пурпурный шелк. — Два года назад на этом самом месте мы признались друг другу, наконец, словами и вслух, — на губах Вэй Ина расцветает слегка насмешливая улыбка, но почти тут же меняется на мечтательно-нежную. — Год назад мы наконец стали супругами в глазах людей. Но я так и не подарил тебе ничего, что можно было бы счесть достойным даром для блистательного Ханьгуан-цзюня, Второго из Драгоценных Нефритов Лань, прекраснейшего мужчины под всеми небесами и моего мужа. Сердце Ванцзи бьется с перебоями, то замирая, то пускаясь вскачь, как игривый кролик. — Сколько идей я перепробовал — и все было не то, не такое, не дотягивало. И я отправился молиться нашим матерям. Кто бы еще мог подсказать мне верное решение, да, муж мой? Ванцзи немо кивает. Наверное... Только любящие матери. — В общем, мне приснилось это. Я сделал его точь-в-точь таким, как в этом сне. Пришлось кое-что у тебя забрать, но я утешал свою совесть тем, что все равно это будет только твоим и ничьим более... Вэй Ин вкладывает сверток в ладони Ванцзи и сам осторожно разворачивает его. Ванцзи смотрит на сработанный из чистого серебра гуань — и слезы сами собой начинают течь из его глаз. Орхидея и лотос сплелись стеблями — в чашечках цветов сияют призрачно-белая и солнечно-золотистая жемчужины. Это центральные украшения на удивительном прорезном-филигранном кольце, в узорах которого угадываются одновременно и облачные мотивы Лань, и завитки волн Цзян, словно облака плывут в отражении озерной глади. Под ними есть еще три: нежный колокольчик горечавки прячет в себе каплевидную розовую жемчужину, словно пестик; лепестки мака прикрывают черно-зеленую, чуть сплющенную; в центре же, обнимая оба цветка, дотягиваясь и до верхних, вьется прихотливо вырезанными листочками... редисочная ботва? Именно она, словно бы выросшая из зеленовато-белой жемчужинки-редиски! Слезы Ванцзи капают на серебро гуаня, дополняя пять драгоценных жемчужин, украшающих его. Он опускается на колени, удерживая руки в руках Вэй Ина. Смотрит в его лицо и едва выговаривает: — Надень мне... Этим днем он будет ходить всюду, «красуясь в красивом гуане в прическе», как когда-то и обещал ему Вэй Ин. И никакой императорский мяньгуань не сможет сравниться с этим серебряным чудом — ни в красоте, ни в ценности. Подарок Вэй Ина — бесценен... Но в первую очередь бесценна для Ванцзи его семья. Пять драгоценных жемчужин.