***
Сичэнь присылает свою бабочку: «Шишу, для вас пришла почта из Юньмэна». Цижэнь понимает: племянник сейчас с головой занят, но для того, чтобы бегать и разносить послания, у него есть помощники, и если он не отправил одного с этим к Цижэню, значит, это что-то особенно важное или… опасное? Или же — новый артефакт работы юньмэнского бедствия, вроде той кисти-самописки? Цижэнь не позволяет себе торопиться, хотя для этого и приходится почти что одергивать себя самого за рукав, и, прежде чем идти за посылкой, всё же завершает все дела. И в кабинет племянника входит степенно и с достоинством, а не врывается с нетерпением. Сичэнь приветствует его и с несколько беспомощной улыбкой указывает на посылку — уже распакованную. Книга и два письма, одно — распечатанное, видимо, предназначалось Сичэню, второе — нетронутое. Цижэнь не имеет привычки читать чужую почту, это грубо и безнравственно, но раз племянник настаивает… Письмо приходится перечитывать дважды, но Цижэнь никак не может поверить. После прочтения того, что написали ему самому — поверить приходится, потому что ему писал не только Вэй Усянь, насчёт чувства юмора которого Цижэнь ещё может сомневаться, но и Ванцзи, а он точно не станет шутить с подобным. На книгу Цижэнь смотрит, как на чарку с отравленным вином, и борется с желанием сжечь её, не открывая. Увы, это не выход: если с текстом действительно будут ознакомлены во всех орденах, то, сделав это, Цижэнь лишь поставит Гусу Лань в невыгодное положение, при этом не очень-то способствуя сохранению морали, кою эта книга попирает одним своим существованием. Переводит взгляд на Сичэня, тот, явно махнув рукой на этикет, простецки пожимает плечами: — Я еще не читал, шишу. Но, кажется, все же буду должен ознакомиться. Дифу не просто так прислал ее загодя перед Советом. Значит, что-то затевает, и я подозреваю, что именно, но не уверен. — Что снова задумал этот мальчишка?! — ворчит Цижэнь. Ему кажется: когда он возьмет эту книгу в руки — обратного пути уже не будет. Еще кажется, что томик в переплете, обтянутом темным лиловато-синим шелком, с золочеными иероглифами названия, насмехается над ним одним своим существованием. Это — буквально — квинтэссенция всего, что противоречит правилам и жизненному укладу Цижэня, а в письме Вэй Усянь особо упирал на просьбу именно ему прочесть этот труд. — Шишу. Я могу сделать это первым, — предлагает Сичэнь. Цижэнь не настолько труслив, чтобы перекладывать свои обязанности на других, так что, уходя из кабинета главы, он забирает книгу с собой. И даже не затягивает с делами, хотя соблазн отложить подобное чтение велик. Единственное, что Цижэнь позволяет себе — заваривает успокаивающие травы и вешает на двери своего жилища талисман тишины: зная Вэй Усяня и зная себя, Цижэнь не сомневается, что захочет кричать и плеваться кровью на первой же странице, и сомневается, что сможет сдержаться. В первый вечер книга летит в стену лишь один раз, но и прочитать Цижэнь успевает совсем немного. Потом остывает, корит себя за несдержанность и подбирает томик; со смутной виной осматривает — не порвал ли…. Книга оказывается предусмотрительно зачарована от повреждений, и сколько ещё раз она врезается в стены и оказывается на полу после, Цижэнь не считает. В конце концов, это — его единственная отдушина при чтении этого… Этой крамолы! Это — первая его мысль, и она довлеет над ним все время прочтения. Закрывая последнюю страницу, Цижэнь убирает книгу в шкатулку, заклятую на сдерживание темной ци, словно она — проклятый артефакт. И уходит на несколько дней в уединение, непрерывно медитируя, чередуя глубокое погружение с поверхностным, что позволяет ему успокоить течение ци и разложить мысли, словно свитки по полкам библиотеки. Возвращаясь, он не касается накопившихся дел, оповещая племянника, что ему требуется еще некоторое время. И приступает ко второму прочтению, к куда более вдумчивому разбору, вооружившись той самой самописной кистью. Мстительное удовлетворение от того, что одно творение Вэй Усяня послужит разгрому второго — недостойно и мимолетно. К концу у него образуется солидная стопка листов, на которые вынесены вопросы, возражения и поправки. Не то чтобы Цижэнь не доверяет своей памяти — скорее, своему самообладанию; не хотелось бы от возмущения упустить что-то. А то, что зять найдет способ возмутить его ещё сильнее, чем сейчас, Цижэнь не сомневается. Сичэню книгу Цижэнь отдаёт только после того, как на всякий случай просматривает ее в третий раз. И терпеливо ждёт, пока племянник не подойдёт к нему первым, не желая своими комментариями разрушать первое впечатление от прочтения. Племянник не торопится. Цижэню приходится напоминать себе, что у Главы обязанностей ничуть не меньше, чем у Старшего наставника, а в преддверии Совета — даже больше… Но день, когда Сичэнь подходит к нему, всё же настаёт. С немного неловкой улыбкой племянник протягивает ему книгу. С интонацией провинившегося ученика, которую Цижэнь слышал от него считанные разы, произносит: — Дифу всё же гений, дядя. Признаться, я понял едва ли две трети, и вступить с ним в спор о… о содержательной части написанного не решусь. Насчет же моральной… Дифу, похоже, прекрасно осознаёт всю опасность, несмотря на то, что его самого беды миновали. Цижэнь чувствует, что теряет последнюю надежду. — Сичэнь! — Словно хватаясь за тонкие корни, падая в пропасть, он пытается воззвать к благоразумию племянника: — Наваждение и ересь! Эта книга!.. — Эта книга, дядя, не попирает все столпы мира совершенствования, как вам, должно быть, показалось, — говорит Сичэнь. Именно это Цижэнь и хотел сказать, когда его так бесцеремонно перебили! — Она лишь доказывает, что каждому, кто следует Дао, независимо от того, какой ци он оперирует, должно придерживаться одинаковых ограничений и норм, хранить свое сердце и разум в чистоте, следовать законам земным и Небесным. «Много сил требуется, чтобы устоять на клинке духовного меча, направляя священное для каждого заклинателя оружие. Но не меньше их требуется для того, чтобы пройти по узкому мостику в одну доску, проложенному над пропастью, и не сорваться в бездну, погубив не только свою душу, но и бессчетно чужих душ, — цитирует Сичэнь. Цижэнь хватается за бороду. Даже Сичэнь! Остаётся надеяться, что у племянника всё же хватит разума по крайней мере запереть книгу в закрытой части библиотеки и запретить ее изучение. О глубине падения младшего из племянников Цижэнь старается не думать вовсе — уж его-то почерк на страницах узнаёт с первого взгляда. Насколько у этой свиньи мало совести, что она не только утащила капусту с огорода, но и заставила работать за себя! Пускай этот вопрос Цижэнь и не внёс в тот список, который собирается озвучить на собрании, исключительно чтобы не привлекать лишнее внимание к Ванцзи, но наедине он несомненно выскажет Вэй Усяню всё, что думает о его лени! — Дядя, вы намерены вступить с дифу в дискуссию прямо на Совете? — в голосе Сичэня ему слышатся то ли обреченные, то ли недовольные нотки. — Может быть, было бы лучше начать ее… гм… в переписке? Кажется, старший племянник думает, что расстояние станет помехой тем громам и молниям, что Цижэнь намерен обрушить на голову Вэй Усяню? Цижэнь даже в мыслях ограничивается именем или всего парой эпитетов, иначе вскипит окончательно. — Нет уж, я собираюсь высказать всё Вэй Усяню в лицо! Пускай отвечает за свои изыскания перед всеми, раз уж дал себе труд всех же с ними и ознакомить! Сичэнь отчетливо хочет возразить, но только вздыхает и меняет тему. Цижэнь понимает: его мальчик всё ещё не любит публичные скандалы, пускай и научился их использовать. Цижэнь… тоже не любит, но, право слово, он явно не единственный, кого эта непотребная книжонка — хуже всех жёлтых страниц, отнятых им у учеников за все годы наставничества, вместе взятых! — способна привести в неистовство. Но он, по крайней мере, сможет задавать вопросы по существу! Потому что все вопросы, которыми задаются о Вэй Усяне окружающие, Цижэнь уже слышал — и остался не впечатлён. Цижэнь же пытается понять, что на сей раз замыслил этот дикий тигр (мальчишка неприручаем, даже если кажется, что Ванцзи или юный Цзян смогли его приручить — это иллюзия), потому что он точно замыслил! Уж насколько Цижэнь знает поганца, тот без цели и пальцем не пошевелит, он ленив, как настоящий тигр. Цижэнь не пытается льстить себе: он уже не молод, чтобы мочь реагировать на любое происшествие с должной скоростью. Все чаще он замечает, что ему требуется время для осмысления информации и принятия решения. Было бы хорошо заранее знать цель этой вопиющей выходки, чтобы как следует подготовиться. — Нет, знаешь, Сичэнь, я передумал, — вопиюще невежливо прерывает он племянника на середине реплики. — Пожалуй, мне потребуется написать Вэй Усяню письмо. — Дядя? — Мы должны знать, к чему готовиться и какой курс поддержки этого ходячего бедствия нам следует выработать. — Цижэнь смотрит в изумленно расширившиеся глаза старшего племянника и слегка мстительно и оттого желчно вопрошает: — Что? Сичэнь, ты же не думаешь, что этот старик позволит кому-то утопить репутацию мужа его любимого младшего племянника?***
На Совет Цзян Ваньинь собирается, как на войну. Защитные и боевые артефакты, обговоренный не по разу план действий на любой — в том числе самый худший — его исход, бесконечная переписка с союзниками… Хотя в переписке, стоит признать, Вэй Ин Цзян Чэна переплюнул — теми стопками, что регулярно переправлял между Гусу и Юньмэном связной артефакт, можно было убивать, Ваньинь уверен. О, Ваньинь не удивился бы, если бы это была переписка с одним из мастеров — к этому он уже привык, но Усянь переписывался с Лань-лаоши! В это он малодушно отказался лезть, поверив на слово: на Совете тот поможет. Это радует. На Совет они прибывают тем же составом, что и в прошлый раз, и Ваньинь не может не сравнивать. Вэнь Цин больше не скрывается в центре группы, прикрываясь от чужих взглядов спинами его людей, а идёт с ним рука об руку; на них с Вэй Усянем бросают уважительно-опасливые взгляды. Хотя, конечно, большая часть внимания сегодня достаётся брату: с его пути старательно шарахаются — и столь же старательно выворачивают шеи после, глядя вслед человеку, который не только прошёл по шаткому мосточку над пропастью, но ещё и легкомысленно — на первый взгляд, уж Ваньинь-то знает, как долго брат обдумывал это решение — поделился способом сделать это со всем миром. Хотя те, кто счёл, что в своём трактате брат поделился сокровенной мудростью, походят на буйвола из Ву, задыхающегося при свете луны. В трактате едва упоминаются даже те техники, что Ушансе-цзунь постоянно использовал на войне, что уж говорить о чем-то по-настоящему сильном, вроде пресловутой Тигриной печати или тех ритуалов, схемы которых брат от скуки изучал на Луаньцзан. Но этим «еланским князьям» и того хватит. Ваньинь не представляет с ужасом очередной направленный на брата поток обвинений во всех злодеяниях подряд только потому, что Усянь уверил: самому Главе Цзян и рта открывать в его защиту не придётся, этим займётся… Лань Цижэнь. — Даже если тебе покажется, что он прямо готов содрать с меня шкуру и съесть без соли, молчи. Это часть представления, так задумано! — еще дома предупреждает Вэй Усянь, и Ваньиню приходится повиноваться. Он будет молчать, пока все будет идти согласно плану двух совершенно сумасшедших заклинателей — старого и малого и лиса не совратит, куда уж ему переспорить. Внешне Цзиньлин Тай ничуть не изменился, думает Ваньинь, идя по широким ступеням к верхней площадке. Если скосить глаза вправо, можно увидеть галерею, на которой словно смешались свет и тени: делегации от Лань и Не, как всегда, прибыли чуть раньше и ждут, разглядывая тех, кто прибывает к самому началу Совета. А вот эти самые прибывшие ведут себя, кажется, иначе. Несколько… скромнее? Никто не бросается с порога льстить главе Цзинь, пить вино и шпынять слуг. Сам молодой глава встречает прибывающих вместе с братьями. Цзинь Гуанъяо мягко улыбается, Ваньинь даже не возьмется гадать — искренне или нет; Цзинь Цзысюнь смотрит серьезно и торжественно. Всё ещё немного слишком напыщенно… Но перенесённые тяготы явно сказались на его характере в лучшую сторону, так как ни презрения, ни высокомерия в его обращенном на гостей взгляде Ваньинь не видит. С Усянем они обмениваются подчеркнуто-вежливыми кивками людей, которые предпочли бы никогда друг друга не знать, но не могут позволить себе такой роскоши. Надолго рядом с цзефу они не задерживаются, время просто поговорить у них будет после — так что делегация Юньмэн Цзян плавно примешивается к группе Лань-Не. Там приветственно щебечет Не Хуайсан, легко кивают им Лань Сичэнь и Не Минцзюэ, выглядя поглощёнными друг другом. Лань Цижэнь желчно фыркает и почти демонстративно, на самой грани невежливости, отворачивается, едва произносит положенные приветствия и выслушивает ответные. Вскоре Ваньинь решается оставить брата и жену под их присмотром. Сам он курсирует по залу, с целеустремленностью щуки выслеживая добычу — некоторых глав мелких кланов, с которыми Юньмэн Цзян ведёт дела, и которые, видимо, считают себя не такими уж мелкими, раз прояснить все вопросы в письмах почему-то не удалось. Но мелкая рыбешка, как бы ни пыжилась, так мелкой и останется. Ценой застывших в чем-то, что сам Ваньинь считает вежливой улыбкой, губ, ему удаётся всё обговорить быстро и вежливо — и вернуться к своим как раз, когда всех зовут в обеденный зал. Ваньинь знает, что все эти главы говорят о его цзефу за спиной: спасибо Цзинь Гуанъяо, который однажды явился в Пристань Лотоса, уставший до изнеможения, потому что летел на мече, а не воспользовался талисманом, придурок! — только затем, чтобы высказать свои впечатления? опасения? мысли, в общем, о том, что ему не нравится, как называют его сюнчжана, и не будут ли глава Цзян и Юньмэн Шэ так любезны помочь ему что-то с этим сделать? Называли цзефу просто и незатейливо: «скупым и злобным, словно ланьлинский пес». В тот момент Ваньиню примерещилось алое, взблеснувшее в глазах дагэ. Уединившись для совещания, они тогда долго гадали, что заставило цзиньского золотого скорпиона обратиться к ним за помощью. Несмотря ни на что, или как раз смотря на всю совокупность заслуг и грехов Цзинь Гуанъяо, ни Ваньинь, ни Вэй Усянь не могли доверять ему в полной мере до того дня. И дагэ предложил «Сопереживание». «Откажется — будем знать, что верить ему все же нельзя». Цзинь Гуанъяо не отказался, лишь попросил у Вэй Усяня клятву, что все им увиденное останется тайной для двоих, разделивших заклятье. Ваньинь согласился не участвовать в «Сопереживании» потому, что он мог доверять суждению дагэ об этом человеке. После долгих сяоши — в самом деле долгих, дагэ потрошил память и разум ланьлинца, как не потрошил и своих мертвяков на поле боя, — Вэй Усянь заверил, что в вопросах безопасности семьи Цзинь Гуанъяо доверять можно. А вот общение между ними, кажется, немного разладилось: Ваньинь почти может пощупать повисшие в воздухе неловкость и отстраненность. И порадоваться, что дагэ избавил его от лицезрения чужих тайн: если уж его брата-бесстыдника они привели в такой раздрай… Но Вэй Усянь не из тех, кто долго терпит неловкость и непонимание. После обеда — достаточно пышного, чтобы не быть названным скудным, но недостаточно роскошного и без вина, чтобы эти трутни обвинили цзефу в скупости и попрании традиций прежних глав Цзинь, — Вэй Усянь с грацией дикого тигра лавирует по залу, приближается к Цзинь Гуанъяо, который отдает распоряжения слугам о подготовке Зала Несравненного Изящества к Совету. Ваньинь спешит подойти ближе. Он хочет и должен слышать, что будет сказано. А дагэ, бесстыдник, говорит, с лисьей улыбкой и отчетливым предупреждением в глазах: — Айя, мой дорогой друг, аметисты вам совсем не к лицу. Этому скромному мастеру кажется, белая яшма куда больше подходит такому красивому второму господину Цзинь. Ваньинь очень надеется, что Лань Ванцзи сейчас или сильно занят разговором со своим сюнчжаном, или научился все-таки не глотать уксус, даже при всем его доверии к мужу, потому что жест, которым Вэй Усянь берет ладонь Цзинь Гуанъяо, вкладывая в нее изящное золотое кольцо с крупным молочно-белым, с едва заметными золотистыми прожилками, камнем — чересчур интимный. Ваньиню кажется, что он замечает промелькнувшие на лице Гуанъяо удивление, но именно что промелькнувшее. В следующий миг тот уже примеряет странное, никогда прежде не виденное на нем выражение, чем-то неуловимо напоминающее о Хуайсане, которое Ваньинь просто отказывается называть кокетливым: — Ах, мастер Вэй, никогда не сомневался в вашем вкусе. Вы совершенно правы: белая яшма — именно то, что нужно. — Жесты его, тем не менее, в отличие от жестов дагэ, грани не переходят. — Надеюсь, вы также подготовили подарок и А-Лину? Иначе мне придётся передарить эту замечательную безделицу нашему Золотку, кхм, то есть, юному господину-Наследнику! — Этот скромный знает, чем угодить своему вайшэну, не сомневайтесь, второй господин Цзинь, и этот подарок ему придется гораздо больше по вкусу, нежели глупые золотые побрякушки для взрослых, — смеется Вэй Усянь, чуть наклоняется, с заговорщическим видом показывает что-то, спрятанное в рукаве. Ваньинь знает, что там: крохотный детский лук. Он лично считает, что дарить такое Цзинь Лину еще рано, и заранее сочувствует всем слугам и нянькам вайшэна. Цзинь Гуанъяо, видимо, с ним согласен, ибо смотрит на Усяня с укоризной: — А, так это был подкуп? Чтобы я не мстил вам, когда узнаю, кто обрек слуг Цзиньлин Тай на участь дичи, а меня — на гибель от шальной стрелы? — Ну что вы, второй господин Цзинь! Если мстить вы собираетесь, только погибнув, то я, право, справлюсь с вашей местью и сам. Это был подкуп для того, чтобы, даже когда Ли-цзе узнает, кто обрек её служанок на столь страшную участь, мне всё же досталась миска её супа! Вы ведь не оставите страждущего в беде и принесёте мне в изгнание этого божественного нектара, несмотря на несомненную мою опалу? Цзинь Гуанъяо картинно всплескивает рукавами: — Да вы меня в соучастники записываете, Юньмэн Шэ? Я так и знал! — Но мы ведь с вами друзья, Ланьлин Се? Цзинь Гуанъяо смотрит на Усяня… странно. Потом как-то особенно мягко улыбается: — Конечно, друзья. — Улыбка меняется на привычно-вежливую, и Цзинь Гуанъяо продолжает: — Что ж, друзья познаются в беде. Похоже, ради друга этому несчастному придётся рискнуть собственным правом на суп. Все, кому было нужно, всю эту сцену видели, слышали или по губам прочитали, и сделали свои выводы. Две ядовитых гадины спелись, а всем очень хорошо известно, как рьяно Ланьлин Се поддерживает своего сюнчжана. Может быть, до сих пор у кого-то и были мысли, что Юньмэн Шэ горой стоит лишь за свою названную сестру и племянника, а на Павлина ему плевать, то сейчас они должны их забыть. Если уж Вэй Усянь во всеуслышание назвал Цзинь Гуанъяо своим другом, а тот не опроверг, это стоит учесть и снова перестроить все расклады и схемы. Но это еще Совет не начался. И не поднят вопрос о подарке, что Юньмэн Шэ преподнес всем кланам и орденам. По сути, никто ведь не понимает, что задумал Вэй Усянь, чего он намерен добиться. Ваньинь, Цзысюань, Лань-лаоши, глава Лань и глава Не с братом — знают. Остальные… вряд ли. — Этот глава рад приветствовать всех собратьев-заклинателей в Цзиньлин Тай, — раскатывается под сводами Зала Несравненного Изящества звучный, словно боевой гонг, голос Цзинь Цзысюаня. — Начнем Совет. Ваньинь устраивается на своем месте поудобнее: дагэ попросил его смотреть и слушать, но не вмешиваться, это будет трудно выполнить. Но он постарается. Официально на совет вопрос о темном трактате не выносится — повода нет, Вэй Усянь не нарушил ни одного закона, делая окружающим такой своеобразный подарок. А неписанные традиции, вопросы морали и видеть в чаше змею или лук — это уже личное дело каждого. Понятно, конечно, что так это уважаемые главы не оставят, кто-нибудь обязательно не выдержит и выскажется. Скорее всего — как только услышит другой вопрос, который на этот раз официально Вэй Усяня касаться не будет, но несомненно вызовет мысли о нём. Очищение Луаньцзан. То, с чем пять Великих орденов не справились за сотни лет — и с чем, как Усянь уверяет, вполне могут справиться четыре — и лет за сорок. Несмотря на то, что братец объяснил Ваньиню свой план не по разу, и он даже признал очередную безумную идею этого смутьяна не лишённой логики — он до сих пор не может поверить, что это действительно возможно. Впрочем, это будет того стоить хотя бы ради возможности посмотреть на перекошенные от такой наглости и самоуверенности рожи уважаемых глав. Весь этот план… Все эти шаги, расписанные на годы вперед (годы! Ваньинь не может поверить в то, что его взбалмошный брат смог сесть и просчитать стратегию на годы, но верить приходится — он держал ее в руках и читал), и то, начнется ли этот путь в тысячу ли, зависит от одного — первого — шага: признания Вэй Цюнлиня. Самого сяоди (в груди все еще неприятно отдает жгучей кислотой, но Ваньинь уже научился держать ее при себе, а не плеваться в окружающих) в Цзиньлин Тай сейчас нет, но если Вэй Усянь пошлет ему вестника, появится тот очень быстро. Но пока что он здесь и не нужен. Итак, проект очищения Луаньцзан придуман и продуман Вэй Усянем. Перед Советом открыто собираться вместе, выставляя напоказ слишком близкие отношения и без того тесно связанных кланов Не, Лань, Цзян и Цзинь, было бы рискованно, так что пришлось довольствоваться малым. В ходе бурной переписки было решено, что этот вопрос поднимет глава Лань. Что, в принципе, логично — кому же, как не праведникам цзянху, печься о простых людях? Ваньинь мысленно кривится в саркастической усмешке. Но до этого ещё далеко. Сначала будут обсуждаться вопросы гораздо более обыденные: торговые и территориальные споры, ночные охоты и прочее, что невозможно — или лень — решать самостоятельно. Ваньинь особо не вслушивается, лишь краем уха следит, чтобы кто-нибудь особо нахальный не попытался задеть интересы Юньмэн Цзян — все свои вопросы подобного толка он уже решил. За прошедшие два года еще не все привыкли, что «брехливый щенок Цзян» давно превратился в матерого кобеля и за свое способен загрызть. Ваньинь старается не слишком сильно показывать эту свою сторону, он уже много раз видел, как быстро способны сбиться в стаю шакалы. Шакалов много, и их — молодых глав — пока спасает сплоченность, которую они ненавязчиво демонстрируют на Советах. Ваньинь думает: они повязаны родственными узами, узами дружбы и общих тайн. И должны будут всеми силами связать узами дружбы своих наследников, но не насильно, как это пытались сделать их родители, ни в коем случае не насильно. Он знает тот клей, что способен соединить детей. Он думает: это уже происходит. Ланьские приемыши с такой охотой приезжают в Ляньхуа У, и Цзинь Лин, пусть он пока еще совсем маленький, уже научился требовать встреч и с мелкими ланятами, и с троицей демонят Вэй Усяня. Ах, отстают только они с А-Цин и Не, потому что Хуайсан сужает круги вокруг потенциальной невесты очень медленно, а торопить его не намерены ни его старший брат, ни родители «жертвы». Ничего, даже если у детей будет большая разница в возрасте — ничего. У них есть клей и лак, чтобы превратить разрозненные щепочки в прекрасную шкатулку для сохранения мира. Погрузившись в свои мысли, Ваньинь едва не пропускает момент, когда вся трава пережевана на десять раз и поднимается Лань Сичэнь, но чувствительный тычок в бок острыми ноготками возлюбленной супруги пропустить невозможно. Глава Лань почти что в тон его мыслям разливается рекой о том, как он счастлив и горд, что все они живут в мире и согласии, и что этот мир наступил. И как он желает такого же процветания и их потомкам. И с такой глубокой печалью на лице, что даже Ваньиня пробирает, сетует, что его пожелание может не сбыться, ведь лик Поднебесной вот уже много столетий пятнает гнойная язва, напасть, порождающая чудовищ — Луаньцзан. Пережидает ропот, общий смысл которого можно свести к фразе «ничего не поделаешь», и возражает: — Но разве мы пытались? На него смотрят, как на блаженного, потому что ну всем же очевидно, что пытались! Глава Лань прячет под ресницами хищный блеск и разъясняет: — Конечно, пытались, уважаемые господа, вы совершенно правы. Клан Вэнь когда-то поставил стену, что запирала зло внутри могильных холмов. Прочие кланы иногда посылали за неё малые отряды, надеясь одолеть его и прославить свое имя. — В толпе кто-то кашляет: видимо, его предки такие попытки тоже предпринимали. — Однако пытались ли мы в борьбе с общей бедой быть одной силой с одним сердцем? На зал падает тишина, все молчат, потому что не пытались, потому что до кампании Низвержения Солнца в цзянху бытовал почти непреложный закон «каждый сам за себя». И никакие совместные Ночные охоты сломить его не могли, потому что и на них каждый клан был сам за себя, каждый заклинатель рисковал своей шкурой в одиночку, лишь бы не объединиться ни с кем, лишь бы не оспорили его победу и добычу. Убожество, говоря словами сюнцю. Лань Сичэнь прекрасно знает все это и начинает издалека, с древних легенд времен династии Ся, впрочем, не слишком затягивая. Главное он упомянул — героев-врагов, что объединялись перед ликом общей напасти, и стратагемы привел, и параллели с Вэнь провел, в то, что вэньские заклинатели только ограничили зло, позволив ему копиться, ткнул. — Я могу еще многое сказать, но среди нас есть тот, кто видел зло своими глазами и усмирял его вполне успешно. Этот глава предлагает послушать его, — завершает глава Лань свою речь. Взгляды оборачиваются на Вэй Усяня ещё до того, как звучит его имя. Тот не сдерживает насмешливую улыбку — Ваньиню так и кажется, что братец сейчас вскочит с места и помашет рукой, звеня своё жизнерадостное “Да-да, это я!” — но тот ограничивается лишь улыбкой. Поднимается, коротко кланяется и заговаривает: — Этот мастер, как известно почтенным главам, и вправду много времени провёл на Луаньцзан. Большую его часть — не в силах пошевелиться и занять себя чем-то, кроме мыслей. К счастью, у этого перед глазами была преинтереснейшая задача, размышлять над которой было весьма увлекательно — и этот скромный мастер сочтёт за честь поделиться с уважаемыми главами результатами своих измышлений. После этих слов Усянь перестаёт жалеть гордость «уважаемых глав» и топит их в малопонятных кому-либо кроме мастеров расчетах, описаниях схем талисманов, ритуалов и прочем, что Ваньиню предъявлял в записанном виде и не торопясь — и что он всё равно так и не смог обмыслить целиком. Уважаемые главы от изумления перестают привычно каркать и чирикать и почтительно слушают. Ваньинь лишь краем глаза замечает недовольно поджатые губы Лань Цижэня — Учитель Лань с этими выкладками, как и Ваньинь, был ознакомлен заранее, и теперь не поражен, а лишь недоволен тем, что гений, что их предложил — Вэй Усянь из Юньмэн Цзян, а не кто-то из достойных доверия и уважения мастеров Гусу Лань. Однако не все главы сидят с остекленевшими взглядами, в Цзянху не один мастер, и тот же глава Мэнь, насколько Ваньинь видит, слушает очень внимательно, и глава Сы, и чжушоу главы Чэнь что-то шепчет ей, почтительно придвинувшись ближе, должно быть, переводит с усяньского на человеческий. Ваньинь ждет. Кто-то из них должен, обязан заметить… Первым не выдерживает Сы Шаньхэ, поднимает руку, на что Вэй Усянь кивает, прерываясь: — Глава Луян Сы, этот скромный слушает вас. — Верно ли этот старик понял, что для воздействия такого рода требуется как минимум два мастера-заклинателя, идущих… разными путями? Дагэ легко кланяется, сложив ладони: — Мудрость Сы-цзунчжу неоспорима. — И где же мы возьмём, в таком случае, мастера, гм, иного пути? Ведь, если память не подводит этого старика, сам молодой мастер Вэй утверждал недавно, что оставил путь тьмы и не намерен ему учить? На последних словах по залу бежит ропот: — Да как же, оставил, так оставил, что остатков на целый трактат хватило! — Да ему уже и учить не нужно, кто захочет — сам выучится! Ваньинь скрипит зубами, но молчит, помня — ему не стоит вмешиваться. Только смотрит на Усяня, прекрасно видя в его глазах смех — глубоко, как в Бездонном омуте. — И это правда, Сы-цзунчжу. Этот скромный мастер не практикует иные пути, кроме Дао Меча. И не намерен учить кого бы то ни было. Однако! — он слегка повышает голос, перекрывая шум чужих голосов. — Однако этого мастера печалит то, как превратно был понят его скромный дар. Разве в моем трактате есть хотя бы намек на техники, печати, заклинания? Или уважаемые главы не читали его? Краем глаза Ваньинь ловит момент, когда у Лань-лаоши от возмущения дергается борода, понимая: прямо сейчас начнется! И не ошибается: Лань Цижэнь поднимается степенно, разглаживает бороду. — У этого учителя есть некоторое количество вопросов по упомянутому трактату. Если высокое собрание позволит, этот задаст их мастеру Вэй, и, возможно, ответы прояснят суть. Глава Сы садится, явно недовольный тем, что все ушли от ответа на его вопрос, Ваньинь понимает: это было сделано неспроста. Для чего-то дагэ понадобилось сперва обсудить его скандальную книжку, а уж после приплетать Вэй Нина. Ваньинь готовится слушать и терпеть. Он прекрасно помнит споры шисюна с Учителем Лань в Облачных Глубинах и даже не пытается гадать, превратится ли нынешний в их подобие — с вопиющим неуважением к авторитету старших и почти открытыми насмешками с одной стороны, и криками со швырянием свитков — с другой, или “уважаемые мастера” удержатся в рамках приличий. Учитель Лань не подводит (если так можно сказать): начинает он уже традиционно с аморальности всего темного пути целиком, продолжает аморальностью «Заметок», каждого слова и описываемой в нем техники в частности, а заканчивает… На чем он заканчивает, Ваньинь, хотя и честно пытается, осознать так и не может — со всеми вежливостью и уважением, Учитель Лань всё ещё остается неимоверно зануден. Ваньинь почти беспомощно оглядывается на Вэй Усяня, и тот, с еще более явным смехом в глубине глаз, поднимается снова, отвешивает Лань-лаоши глубокий поклон, от которого уважаемого Учителя едва не перекашивает, и почти поет: — Этот благодарит Лань-лаоши, но не может согласиться со всем сказанным, ибо лаоши в мудрости своей не заметил ма-а-аленькую неточность. Ваньинь одновременно задерживает дыхание и стискивает руки в кулаки: ох, что сейчас будет. Лань-лаоши ведь не терпит, когда с ним спорят! А Вэй Усянь словно провоцирует — выходит в центр зала, под взгляды, закладывает руки за спину, копируя то ли самого Лань Цижэня, то ли своего мужа, хотя Ваньинь знает: это для того, чтобы не размахивать руками, как рыбак в цзюгуани. — Как всем здесь присутствующим известно, энергии мира имеют разделение и способны перетекать одна в другую. Великий хаос порождает цзин, цзин порождает инь и ян. Инь и Ян порождают Небо, Землю и человека. Горячая ян, остывая, обращается в инь. Согреваясь, холодная инь обращается в ян. Соединяясь в теле живого существа, инь и ян образуют цзин, и круговорот этот неостановим, пока живое — живет. Но что же происходит, когда оно умирает? Голос дагэ, к концу его речи звучавший все ниже, замирает в зловещей тишине, которая длится несколько мяо, и прерывается вновь Лань Цижэнем: — Любой ученик знает это, Вэй Усянь! — И все же, Учитель, озвучьте ответ, этот скромный нижайше просит вас. Лань Цижэнь нехотя произносит давным-давно затверженную истину: — Цзин переходит в ци, ци загрязняется эманациями смерти, превращаясь в се-ци, энергию смерти, если живое умерло дурной или безвременной смертью, то есть почти всегда… — и замолкает. — Заклинатель, идущий праведным путем, использует ци своего золотого ядра, чаще всего ян, формируя гармонизирующий импульс, вложенный в талисман, заклинание или иную технику, чтобы очистить се-ци, обращая ее снова в цин-ци, которая в подавляющем большинстве случаев — инь. Но есть и иной путь, когда подобное лечится подобным, и грязная инь очищается чистой инь. Ваньинь слушает, о чём они говорят. Слышит. Даже понимает отдельные слова и утверждения! В конце концов, он получил прекрасное образование и не является полным бездарем. Но дискуссия двух мастеров-наставников — молодого и опытного - складывается для него в лепет западных варваров. Он, гуй побери, глава ордена и воин, он не может разбираться вообще во всём! Так как следить за разговором бессмысленно — пресветлая Гуаньинь, да Усяню и необязательно даже было просить его не вмешиваться, он и так не сможет! — Ваньинь переводит взгляд на окружение. Сердце греют нахмуренные в болезненном непонимании брови и остекленевшие глаза, и Ваньинь перестаёт чувствовать себя единственным идиотом в зале. Немногочисленные исключения, которые уже проявили себя во время рассказа о технике очищения Луаньцзан, напряженно прислушиваются. После — вступают в дискуссию, в которой теперь еще больше непонятного, и Вэй Усянь уже не может сохранять свое напускное спокойствие: на его лице иероглифами с цунь высотой написано ликование, словно ему разом бесплатно дали бочку «Улыбки императора», мешок любимых жгучих перцев, поверх присыпав парой корзин танхулу, и он все это сгреб под себя и счастлив. Ваньинь глотает смех пополам с чаем, думает — и знаком требует вина. Под вино идёт веселее. Ваньинь пьёт, иногда переговаривается с женой и переглядывается с друзьями. В глазах у зятя стынет немая мольба о помощи, но Цзысюань себе сейчас даже вино позволить не может, если не хочет, чтобы его опять начали сравнивать с отцом. Хуайсан безмятежен, и на учёный спор обращает внимания ровно столько же, сколько и сам Ваньинь — лишь бы не упустить, если что, когда у ученых мужей закончатся словесные доводы. Только блестят из-под веера любопытством глаза — наследника Не, похоже, всё происходящее забавляет… К сожалению, для того, чтобы, как в юности на скучных лекциях, перешептываться о чем-то более интересном, они далековато друг от друга сидят. Дискуссия оживляется и всё-таки переходит на повышенные тона. Мелькают белые рукава — Лань Цижэнь, похоже, наконец лишился терпения; Вэй Усянь как-то успел растрепать свой пучок, и теперь ему на лицо падает непослушная прядь; чжушоу главы Чэнь вскакивает с места. Ваньинь тянет руку к мечу, но обходится — своего помощника усмиряет сама глава Чэнь, а Вэй Усянь с главным оппонентом, кажется, инцидент даже не замечают. Скучно, похоже, не только Ваньиню: по залу начинают гулять шепотки и сновать расторопные служки в желтых одеждах. Круг тех, кто понимает, о чем идёт речь, узок и определился сразу же, остальным остаётся лишь ждать, к чему придут учёные мужи — или позориться, пытаясь разобраться на ходу и выдавая своё невежество. Позориться не хочет никто, а потому скуку запивают и заедают, тем более что все заинтересованные лица окончательно плюнули на регламент и собрались в центре зала, видимо, чтобы не драть глотки без надобности — и слушать стало несколько сложнее. Хуайсан, похоже, решает тоже плюнуть на регламент и тихонечко перебирается к Ваньиню, садится на место Вэй Усяня и с усмешкой интересуется: — Кажется, Вэй-сюн очень соскучился по ученым спорам, Цзян-сюн? В Пристани Лотоса ему не с кем так огненно развлекаться? Ваньинь хмыкает: — А вот и нет, Не-сюн, ты просто не представляешь, как иногда мой дагэ спорит со своим мужем. Хуайсан не может совладать с лицом, позволяя заметить свое изумление, подтверждает его еще и словами: — С Лань-сюном? Нет, я верю, что Вэй-сюн может заговорить кого угодно, но чтобы Лань Ванцзи ему отвечал — не верю. Ваньинь фыркает и припоминает самый громкий случай, которому был свидетелем.***
** Дело было в занятиях с малышней. Усянь — как обычно — устроил из урока нечто несусветное с беготней, визгами и смехом, урок даже не напоминающее. Ванцзи…. Он в урок не вмешивался, но стоял рядом и укоризненно смотрел. Примерно так же, как когда Усянь высказывал какую-то из своих неортодоксальных идей на уроке у Лань Цижэня. А когда малышня разбежалась на другие занятия, подошёл мужу и что-то сказал. А вот дальше разразился форменный скандал — насколько вообще возможен скандал меж безупречно вежливым Ванцзи и совершенно не способным всерьез на него злиться Усянем. Ванцзи говорил тихо и спокойно, только неодобрительно хмурил брови. Усянь разорялся за двоих, если не за троих, и суть спора Ваньинь, вообще-то шедший мимо по делам, но позорно спрятавшийся за ближайшим углом, едва заметив такую картину, из его реплик и уяснил. Ванцзи считал, что Усянь разбалует детей, позволяя им так себя вести на уроках, и что при такой вольнице всё, чему Усянь пытался их сегодня научить, выветрится из юных умов уже к вечеру. Усянь доказывал обратное: если дети будут меньше внимания обращать на то, что им нужно сидеть прямо, не играть с кисточками и не вертеть головой — у них останется гораздо больше сил на то, чтобы собственно запомнить что-то полезное. Чем больше хмурился и пытался доказать свою точку зрения Ванцзи — с его стороны это было ужасающе эмоционально, вплоть до того, что он позволил себе схватить Усяня за запястье! — тем более спокойным и все шире улыбающимся становился Усянь. «Спорим, гэгэ, что через месяц ты изменишь свое мнение? Дай мне месяц, и будь внимателен, оценивая результат». Лань Ванцзи согласился тогда, хотя совсем не выглядел убежденным. Ваньинь же, мысленно отметив этот день, постановил во что бы то ни стало стать свидетелем разрешения спора, пусть даже и таким, как в этот раз — тайным. И это не подглядки — он глава ордена, он просто обязан знать обо всем, особенно — о таком! Это его будущие адепты, конечно, их обучение важно! И ему удалось. Правда, действительно случайно, как и в первый раз. Бай Шихэн Ваньиню на Усяня открыто больше не жаловался, хотя иногда и позволял себе осторожные намёки на недовольство. Ваньинь его иногда осаживал так, иногда — в подцепленной у самого Усяня манере — демонстративно заявлялся к нему на уроки и наблюдал. Усянь, замечая его, смотрел снисходительно: “Я знаю, Чен-Чен, что ты просто ищешь повод вылезти из бумажек!” и делал вид, что никого не видит. А после урока Ваньинь с удовольствием громил возражения мастера Бай простым: дело Усяня было научить детей — и они усваивали знания. Каким образом — это Ваньиня интересовало уже мало. В тот раз торговый договор Ваньиню попался особо заковыристый, и желания сидеть над ним не было ни малейшего, а просто сбежать и отложить без повода не позволяло упрямство, так что за очередной намёк мастера Бай он ухватился с лёту — и пошёл любоваться вдохновленно вещающим братом и завороженно внимающей ему малышней. И на этот раз оказался не единственным наблюдателем… Ванцзи тоже не особенно прятался, хотя и не мешал. Просто устроился за резной ширмой, не на виду, но и не совсем в тени — солнечный день и лучи, падающие в яши через широко распахнутые проемы, высвечивали его силуэт, как цель на стрелковом поле. Ваньинь в своем темном пурпуре все-таки не был так заметен. Кэ спустя после появления на занятии Ваньинь уяснил: дагэ экзаменует своих подопечных. Вразброс, поднимая то одного, то второго сяодицзы, он задавал вопросы, просил продемонстрировать управление духовными силами, выполнить стойку или упражнение. Вопросы не повторялись, малыши старались, Вэй Усянь сиял и лучился… Лань Ванцзи в своем углу выглядел все более… обескураженным? растерянным? В его глазах дрожала смесь разных чувств, а обычно бесстрастное лицо сейчас словно бы оттаяло и одновременно пыталось выразить вину, сожаления и возмущение. Экзамен завершился хоровым поклоном и прощанием детей, которым позволили идти и отдыхать — больше занятий у них на сегодня не было. Вэй Усянь остановился на середине яши, чуть опустил и склонил к плечу голову, не глядя на ширму, ожидая. Ванцзи вышел из своего угла к нему. Отчётливо виновато помялся: — Прости. Я снова позволил себе усомниться в тебе. Больше… я не стану спорить с тобой на счет обучения детей, твой способ… действительно даёт лучшие итоги, чем привычный мне. Ваньиню было хорошо видно, как начавшая разгораться в глазах брата искорка веселья погасла. — Чего-о-о? — почти сердито протянул он, даже притопнул ногой по доскам. — Ну уж нет! Как это — «не буду спорить»?! Даже не смей думать! Мне… Мне нужны споры с тобой, неужели ты не понял? Мне очень нужны споры с тобой! И ты будешь со мной спорить, ясно? Дальше Ваньинь смотреть не решился: брат с каждым словом подходил к тогда еще жениху все ближе, пока не ткнул в его грудь пальцем, а уж если он позволил себе коснуться Ванцзи… Лучше было немедленно ретироваться и яши за собой запереть талисманом, что он и сделал. С того дня он в самом деле становился не раз и не два свидетелем… ну, ожесточенными эти споры назвать было нельзя, если только не знать, как у Ванцзи проявляется темперамент, и куда надо смотреть. Они действительно спорили по любому учебному вопросу, и весьма даже яро отстаивали свои точки зрения. И не всегда дагэ побеждал — иногда он признавал правильность мнения Лань Ванцзи и что-то менял, добавлял или исключал.***
** — Значит, ты не все знаешь о них, Не-сюн. И если так подумать — хм, они уже давненько не спорили, так что да, должно быть, Вэй Усянь слегка соскучился по жарким дискуссиям. Как считаешь, эта дойдет до чего-нибудь особенно острого? — Ваньинь снова наполняет чашу вином и щурится в ухмылке. Не-сюн смотрит из-за веера на спорящую компанию. Лукаво опускает глаза и обмахивается: — Ох, ну я даже не знаю, Цзян-сюн! Уважаемые мастера ведь не дикари какие-то, чтобы из-за небольшого расхождения во мнениях… Ваньинь фыркает: не знает он, как же! Это Ваньинь не знает, он в людях так толком разбираться и не научился, а Не-сюн, как ему иногда кажется, знает, что и кто собирается делать, ещё до того, как решение примет сам человек. И судя по этой лукавой улыбке — волноваться уже не о чём. Спорщики всего лишь пытаются сохранить лицо, не желая бежать с поля битвы, совсем уж поджав хвосты. Еще кэ спустя Ваньинь понимает, что Не Хуайсан в очередной раз оказался прав: яростная дискуссия стихает, некоторое время все, кто собрался в кружок в центре зала, стоят молча, словно бы решают, кому отдать право высказать результат спора. Пока, наконец, не расходятся по своим местам, оставив в центре лишь Лань-лаоши и дагэ. Словно по команде, стихают и разговоры в зале, чавканье, смешки и звон чарок прекращаются тоже. Слуги тенями исчезают у стен, сливаясь с ними. Лань Цижэнь оглаживает бороду, что выглядит совсем не так прилизанно и гладко, как сяоши назад. Правда, в этом виновен он сам — не стоило так часто и яростно хвататься за нее. Он слегка откашливается, но в итоге голос его звучит все равно хрипловато и немного натужно, словно высказать то, что он произносит, стоит ему усилий: — Этот учитель признает, что мастер Вэй прав, и если заклинатель, идущий Иным путем, будет в точности следовать тем же моральным принципам, что и любой иной заклинатель, практикующий Дао Меча, инь-ци, используемая им вместо ян-ци, не причинит непоправимого вреда ни телу, ни душе. Даже если у адепта Иного пути не будет при этом золотого ядра. Осталось лишь одно препятствие! В цзянху теперь вряд ли есть подобный заклинатель, мастер Вэй! На губах дагэ сверкает победная улыбка: — Думаю, этого препятствия нет, Лань-лаоши. Потому что в цзянху все-таки есть один мастер Иного пути, и это не этот скромный, конечно же. Слово снова берёт глава Сы: — Мастер Вэй не позже чем сяоши назад говорил, что не собирается никого обучать Иному пути. И на прошлом собрании утверждал то же самое. Так откуда же взялся ещё один мастер, неужели нынешний век полон спящими тиграми? — Этот мастер не солгал ни единым словом, — Вэй Усянь становится серьезным мгновенно, словно просто снимает улыбчивую маску, открывая истинное лицо (или еще одну маску, искусно спрятанную под первой). — Однако этот никогда не говорил, что у него не было преемника. — Он резко вскидывает руку, прерывая едва начавшийся гомон: — Луаньцзанган обладает злобным извращенным сознанием, составленным из обрывков душ всех тех, кто некогда пал на поле битвы, тех, кто попал в то проклятое место не по своей или же по своей воле. Сколь бы сильны ни были Стражи на стене, сколь бы искусно ни сплетал этот мастер заклятья в своих печатях, ограничивающих се-ци на этом могильнике, требовался тогда и требуется сейчас именно человеческий разум, способный реагировать на все изменения, гибко подстраиваться под ситуацию, принимать решения. Стационарная защита не может быть единственной преградой, так как разум Луаньцзанган, пусть и очень медленно, но развивается и уже способен отыскать лазейки в старой Стене — чему доказательство тот недавний оползень, что адепты Юньмэн Цзян уничтожили рядом с Илином. И я понимал это еще со своего первого, недобровольного попадания на могильник. Во второй же раз, в тот год, что я и выведенные мной из ущелья Цюнци люди жили на Луаньцзан, я выбрал и обучил того, кто сейчас вместо меня приглядывает за ним. Этот человек — Вэй Цюнлинь, мой названный брат. На зал опускается тишина. Уважаемым главам не очень приятно осознавать, что в мире, кроме “усмиренного” Вэй Усяня, есть еще один человек, способный на всё то, что так пугало их в собственно дагэ. И, в отличие от всем знакомого Вэй Усяня, об этом человеке они не знают ничего. На этот раз тишину нарушает глава Яо, с начала совета — вот удивительное дело! — ещё ни разу не высказавший своё бесценное мнение так, чтобы это услышали все: — Мастер Вэй не считает нужным рассказать нам о своём ещё одном названном брате? Если он предлагает доверить ему такую значимую задачу, как участие в очищении Луаньцзан, разве не стоит нам заранее знать о столь выдающемся юноше? Каждое своё слово глава Яо, как обычно, сдабривает доброй порцией яда. Усянь на это лишь широко улыбается: — Я, будучи любящим братом, могу быть предвзят, глава Яо, а потому не посмею что-либо говорить. Однако с ним знакомы уважаемые главы Лань и Не, и я сочту за честь, если именно они порекомендуют его высокому собранию. А вот этого, к слову, они не обсуждали, и Ваньинь напрягается. Лань Сичэнь выглядит удивленным, Не Минцзюэ хмурится. Учитель Лань снова хватается за бороду: как же, и его старший племянник, кажется, водит знакомство с кем-то, кто следует не прямому пути! — Мы знакомы с ним, мастер Вэй? — уточняет Лань Сичэнь, поднимаясь с места. Дагэ — по глазам видно: хохочет внутри, словно одержимый, но снаружи сохраняет благопристойный вид — кивает: — Конечно. Он помощник уважаемого господина Фа Шуана, аптекаря в Илине. Лань Сичэнь мгновение медлит, а потом понимающе улыбается: — А, тот молодой господин? Я не знал, что он брат дифу. — Это была устная клятва побратимства, и формально нас связывают несколько иные узы, — усмехается Вэй Усянь. — Но сяоди принял решение взять мою фамилию и считать меня старшим братом. — Погодите-ка, — встревает снова глава Яо, Ваньинь замечает, как взблескивает скрытым торжеством взгляд дагэ, и понимает: он ждал именно этого момента. — Цюнлинь? Вэй Цюнлинь или же Вэнь Цюнлинь?! — Как мой переемник и названный брат, с благословения единственной оставшейся в живых старейшины его родного клана и родной старшей сестры, сейчас он носит имя Вэй Цюнлинь, и в дальнейшем этот мастер попросил бы обращаться к его преемнику именно так. Против благословения родичей и глава Яо ничего сказать не может. Как и продолжить вызнавать родную фамилию нэйди, которую дагэ — похоже, из чистой вредности — так и не назвал прямо. Это было бы уже грубо, тут его мог захотеть окоротить не только Усянь. Продолжение скандала было бы для их планов нежелательно, это понимают все, так что Лань Сичэнь снова перетягивает внимание на себя: — Когда я познакомился с этим юношей, я его имени не знал. Так вышло, что мы с ним оба тогда направлялись в Илин, и я проделал с ним часть пути. За это время молодой помощник аптекаря показался мне очень приятным и надежным человеком, всецело преданным своему делу. — Почтительный, спокойный юноша, — поднимается и глава Не, пожимает плечами: — Никаких особых признаков того, что он идет Иным путем, я не замечал, зато могу сказать, что Вэй Цюнлинь куда мягче и спокойнее Вэй Усяня в его бытность темным заклинателем. Как так, мастер Вэй? Дагэ мягко усмехается: — Может быть, потому, что сяоди намного лучше меня, как человек? Его душевные качества подобны чистому нефриту и лунному свету, не имеющим порока и грязи в своей сути. Именно поэтому этот скромный мастер избрал его своим преемником и уверен в том, что тяжкую обязанность хранителя Луаньцзанган Вэй Цюнлинь будет исполнять безупречно. — А разве… — начинает глава Яо и осекается. Медлит, наверное, лихорадочно перебирая слова, и все же продолжает: — Разве не лучше было бы представить вашего преемника, мастер Вэй, Совету? — А уважаемые члены Совета дадут гарантию безопасности его пребывания здесь? Кроме тех глав, в ком этот скромный мастер уверен, как в самом себе? Каждый сам за себя и своих людей, не возлагая ответственности на досточтимого главу Цзинь, как хозяина чудесной резиденции, где мы находимся, единолично? Ваньинь наливает себе еще вина и выпивает залпом, глушит в себе воспоминания о первых послевоенных Советах. Дагэ, несомненно, прав, требуя такого, хоть это и вопиющая наглость… Возмутиться этой наглости уважаемому собранию не дают: — Уж не знаю, насколько мастер Вэй уверен во мне, но поклясться могу: мои люди без приказа и на гуя не бросятся, а Вэй Цюнлинь на него точно не похож. После таких слов Главы Не говорить, что прочие уважаемые главы гарантировать неприкосновенность Вэй Цюнлиня не могут, было бы всё равно, что сказать, что их люди могут ослушаться приказа. Или что они не станут отдавать приказ его не трогать — так что согласие, пускай и не всегда охотное, выражают все. Вэй Усянь на такое единодушие почти открыто и весьма скептически фыркает. Однако кивает и выпускает из ладони вестника — еще одну модификацию своей знаменитой бамбуковой птички-горевестника, которой теперь пользуются многие, у кого недостаточно денег, чтобы купить почтовый артефакт. — Уважаемому Совету придется немного подождать. Этот мастер надеялся на то, что его преемник будет принят в Совете, и взял смелость пригласить его в Ланьлин к этому дню, так что Вэй Цюнлиню потребуется не так уж много времени, чтобы добраться до Цзиньлин Тай. Прошу Цзинь-цзунчжу отдать приказ впустить его и проводить сюда, — кланяется Цзинь Цзысюаню. Цзысюань кивает и коротким жестом отсылает доверенного слугу, стоявшего в тени его кресла. Забавно, что Цзинь Гуанъяо выглядит почти обиженным тем, что приказали не ему. Сейчас, когда Ваньинь научился смотреть и видеть, он все-таки может уловить подобные нюансы. Это важное умение. — Прошу уважаемых глав немного развлечься и насладиться угощением, — говорит цзефу. В центр зала выходят музыканты, наигрывая ненавязчивые легкие мотивы. Слуги снова возвращаются к своим обязанностям, разнося сладости и закуски, разливая чай. Ваньиню заменяют чарку и золотой кувшинчик с вином на изысканную гайвань с настоем «серебряных игл». Ладно, чай так чай. Тем более что вина уже точно довольно. Хуайсан давно юркнул на свое место, и дагэ возвращается тоже, устраивается на дяньтоу, жадно припадает к своей пиале. Прикрывшись ею, спрашивает едва слышно: — В горле пересохло. Как вам представление? Ваньинь позволяет себе довольную улыбку. Цин улыбается чуть бледнее — она рада скорой встрече с братом и тому, что ему больше ни к чему скрываться, но перестать волноваться за него не может. Ваньинь украдкой, под прикрытием стола и её широких рукавов, берёт жену за руку. Он как раз уже почти спокоен: им удалось избежать всеобщего неодобрения и скандала хотя бы на первое время… Это, конечно, мало чего стоит в долгосрочных планах — многие из уважаемых глав обладают твердостью колышущейся на ветру травы, Ваньинь успел в этом убедиться. Но теперь он, если что, сможет хотя бы ткнуть их в это носом. Долго ждать явления Вэй Нина не приходится. Сяоди входит в распахнутые двери Зала Несравненного Изящества с достоинством человека, чья совесть чиста, а душа спокойна. На нем простое ханьфу в зелено-серо-голубых оттенках, пять слоев, как положено молодому господину из хорошей семьи, и ткани — не шелк, конечно, но отличной выделки лен. Хотя своей простенькой доули из рисовой соломы сяоди не изменил — она для него как символ его новой жизни, что ли, но его странные серебристые волосы забраны в тугой пучок, а тот затянут вызывающе-алой лентой и заколот серебряной зан — точь-в-точь такой же, как та, что украшает прическу дагэ. Цюнлинь складывает руки в подобающий жест и кланяется, стоя у двери: — Этот скромный Вэй приветствует высокое собрание. Ваньинь фыркает в рукав: да они сговорились, не иначе. «Скромный Вэй», что один, что второй! В этот раз роль всеобщего гласа берёт на себя цзефу, как хозяин собрания: — Этот глава приветствует молодого мастера Вэй в Цзиньлин Тай и на Совете орденов. Для меня честь познакомиться с преемником моего да-нейди и тем, кого он назвал Хранителем Луаньцзан. — Этот скромный не заслуживает столь высокой оценки. Как и каждый здесь, этот всего лишь делает что может для мира в Поднебесной. — Каждый из нас делает, что может, это так. Однако возможности одних превосходят возможности других. Мой да-нейди утверждает, что ваши возможности велики настолько, что с их помощью станет возможным очистить Луаньцзан раз и навсегда. Вы подтверждаете эти слова? Вэнь Цюнлинь совершенно спокоен, будто говорит не о чём-то, до сегодняшнего дня считавшимся вовсе невозможным, а обсуждает погоду с соседом: — Это так. Мы с Вэй-даоши вместе обсуждали, как это сделать, я уверен в успехе так же, как и он. Несмотря на то, что это предложение все уже слышали от Вэй Усяня и полдня как обсуждают, по залу проносится поражённый ропот: это от дагэ вечно ждут невозможного, но когда это невозможное подтверждает с такой непоколебимой серьёзностью другой человек… Цзинь Цзысюань на эти слова кивает. Спрашивает: — Молодой мастер Вэй не против, если уважаемые главы и мастера, чтобы развеять свою неуверенность, зададут ему несколько вопросов? Конечно, нэйди соглашается. И, опережая прочих желающих, с места, воинственно оглаживая бороду, встаёт Учитель Лань. Остальным приходится утереться: уж если сам Лань-лаоши решил потрепать оппонента, то всем прочим добычи не достанется. Ничуть не удивляет Ваньиня и то, что Лань Цижэнь, можно сказать, экзаменует нэйди по тому самому трактату, что стал причиной его неспокойствия на протяжении недель до Совета. Нет ничего удивительного и в том, что ответы сяоди не расходятся с тезисами дагэ, хотя в некоторых местах А-Нин ощутимо сдерживается, обрывает себя, не описывая никаких практик. В тексте трактата Вэй Усянь такие моменты сглаживал и обходил весьма аккуратно, у сяоди опыта явно меньше. Проходит времени довольно, чтобы сгорела целая палочка благовоний, когда Лань-лаоши наконец удовлетворяется ответами, хотя последний вопрос задается явно нарочно: — Вэй Цюнлинь, намерен ли ты обучать Иному пути кого-либо?! Нэйди зримо дергается, оглядывается на дагэ и начинает нервно путаться в словах: — Если уважаемые главы считают это необходимым… Но этот Вэй не считает себя хорошим учителем и думает, что ему не стоит доверять учеников … К тому же для следования Иному пути не каждый подходит, и этот Вэй не считает правильным учить кого-то неподходящего, и не знает, удастся ли найти кого-то способного… Возможно, н-не стоит?.. С мест раздаются согласные выкрики: главы тоже считают, что учить кого ни попадя не стоит. Наивные! Это пока — пока Вэй Усянь не разработает эффективный метод распознавания тех, у кого будет достаточно четко выражена предрасположенность к управлению инь-ци, а после — еще и сам лично удостоверится, что избранные достойны. А может, и не один раз — в процессе всего обучения. Ваньинь даже не сомневается, что лет через десять… ну, может двадцать,.. но в цзянху все же появятся адепты Иного пути. В конце концов, как говорит Лань Сичэнь, глупо выбрасывать отборные жемчужины лишь потому, что они черные, а не белые. По знаку цзефу Цюнлиню приносят столик и дяньтоу, выставляют угощение и чай: молодой господин Вэй, как-никак, тоже гость Цзиньлин Тай. И Ваньинь знает, что многие цепко присматриваются к тому, что нэйди будет делать. К тому, ест ли он, касается ли серебра и палочек из персикового дерева. К концу Совета, который как-то незаметно переходит в ужин, потому что все вопросы уже решены, даже самые вопиющие, на нэйди продолжают глазеть лишь такие бестактные наглецы, как глава Яо и прочие его подпевалы. Остальными Вэй Цюнлинь признан обычным, ничем не примечательным, кроме своего Пути, заклинателем. Человеком. А Ваньинь признает, что еще одно «невозможное» его братом достигнуто. И в его душе нет — ни капли, ни искры! — зависти, но есть благодарность: за то, как рада А-Цин, как легко стало у нее на душе, а значит — и у него тоже. Может быть, его дагэ — смутьян и еретик, но когда-то того, кто впервые выковал заклятый клинок и поднялся на нем в небо, наверняка называли так же.