Заложник

      Больше тетушки Цин А-Янь любит только дядюшку Нина. А больше дядюшки Нина — только папу.        И ещё Хуна. Но Хун — исключение, он с Янем столько, сколько он себя помнит. Дольше, чем он помнит отца и папу; они подтверждают — из Илина его забрали уже с вороненком.        Что с ним что-то не так, Янь тоже замечает благодаря Хуну — тот, частенько бывает, заигрывается и уводит Яня слишком далеко от дома… Так случается и в этот раз. Они с Хуном, играя в догонялки, откалываются от остальной орденской детворы — и уходят на дальнее-дальнее озеро, то, к которому взрослые просили пока не ходить, заметили там что-то подозрительное. Янь и не ходил бы, но вспоминает о том, что нельзя, только когда Хун начинает истошно каркать и бить крыльями, а из воды высовывается распухшая голова в ошметках плоти и волос…       Янь не помнит, что тогда произошло, как он отбился от гуля, как дошёл домой… Помнит только, как плакал от страха у папы на коленях, а рядом крутились растерянные Юань-гэ и Юй-ди, пока отец не увел их.       Папа тогда успокоил его. Сказал, что всё в порядке, посоветовал усерднее тренироваться, тогда никакие гули страшны не будут, и никуда не ходить в одиночку. А вскоре в Пристань Лотоса пришёл дядя Нин. Тогда Янь еще не знал, как он не любит оставлять аптекарскую лавку и её престарелого владельца (аптекарь Фа доживал свои последние дни, и дядя Нин считал себя обязанным поддержать его), и думал, что дядя Нин пришёл просто в гости. Гораздо, гораздо позже уже взрослый Вэй Чжуанчжи понимает: Вэй Цюнлиня папа призвал из Илина специально ради него. Чтобы понять, не нанесла ли ему вреда се-ци — то единственное, до чего он со страху сумел дотянуться, и с помощью чего отогнал гуля.       Вреда не было. Но стрелу не остановишь в полете: единожды коснувшись се-ци, он начал притягивать её к себе даже помимо своей воли — и с этим надо было что-то делать. Его решили научить этим управлять. С тех пор у него был особый режим тренировок — не только общие с остальными учениками Юньмэн Цзян, но и особые, разработанные папой и дядей Нином специально для него.       А еще Янь подолгу гостил в Илине, где тренировался под присмотром дяди Нина; помогал ему после смерти старика Фа с аптекой. Именно тогда травы его заворожили. Ароматные пучки, которыми были увешаны все притолоки; шуршащая пыль в тканевых мешочках; чудо того, как щепотки разномастной трухи превращаются в чудодейственные средства, способные распрямить скрюченного подагрой и вернуть цвет на лицо с зимы не встававшего с постели.       У сяо-шушу Вэй Цюнлиня Вэй Янь учится не только управлять инь-ци. И в Сад Трав, к тете Цин Янь приходит, не желая останавливаться и забывать то, чему научился в лавке аптекаря — и получает гораздо больше. Целый мир, в котором встают на ноги безнадежные и возвращаются к жизни умирающие.              Когда у тёти Цин появляется Юйхуа, Янь сначала считает её досадной помехой. Тётя Цин постоянно с ней, этот пищащий кулёк отвлекает её и от больных, и от учеников — отвлекает от Вэй Яня! Янь терпит Хуа-Хуа только потому, что если не будет — все расстроятся. Все-все, и Юань-гэ, и Юй-ди, и папа, и отец, и тётя Цин с дядей Цюнлинем…       Так продолжается долго. До тех пор, пока Юйхуа не встаёт на ножки и не начинает задавать тысячи вопросов:       — Янь-Янь, сто ты делаись? Сто ето? Если плилозить, не будет бо-бо?       Вэй Янь увлекается. Рассказывать такой крохе о назначении трав кажется бессмысленным — но что-то она всё-таки понимает и запоминает. А сам Янь, повторяя то, что говорят ему на уроках и тетя Цин, и папа, и дядя Нин, запоминает и начинает понимать еще лучше, учиться становится проще и… веселее? Еще веселее — потихоньку экспериментировать с А-Хуа, но это приходится делать осторожно: травки, даже совсем безобидные на первый взгляд, могут быть опасны для детей, после первого же невольного отравления Юйхуа, которому виной его невнимательность, Янь намертво затверживает принцип «Всё яд и всё лекарство», который упускал прежде. Но даже грандиозная выволочка, которую ему устраивает вся семья, не отваживает от учебы — и экспериментов. Просто теперь они экспериментируют под тщательным присмотром взрослых.              Вэй Янь не особенно замечает, как бегут годы его жизни: когда тебе постоянно интересно, а иногда и весело — время пролетает словно бы вовсе стороной. Просто он растет, и растет Юйхуа, и однажды им пытаются втолковать, что негоже уединяться Молодой Госпоже Великого ордена с юношей, пусть даже и сыном чжушоу главы этого самого ордена, без присмотра. Они с А-Хуа недоуменно спрашивают в один голос:       — Почему?       Урок, который они получают неожиданно раздельно — Янь от папы, а Юйхуа — от своей матушки — после, когда сравнивают услышанное, кажется им самым скучным изо всех. Даже скучнее истории орденов, которую они учат только из уважения к отцу Яня.       Янь помнит, как скучно было с мелкой А-Хуа до того, как она начала задавать вопросы, и не очень хочет заводить таких же своих. Юйхуа насмотрелась на молодых матерей, что приходят на приём к тёте Цин, на собственного младшего брата — и тоже не горит желанием посвящать свою жизнь пеленкам и вопящим младенцам. Так что они дружно решают ничего не менять. Ну разве что совсем чуть-чуть, чтобы не тревожить родителей.              Так продолжается ещё пару лет, пока однажды А-Хуа не приходит к нему с круглыми от ужаса глазами:       — Матушка спросила, не нравится ли мне кто-то из молодых господ, подходящих мне по возрасту и положению. И сказала, что многие из них будут счастливы получить от меня хоть один благосклонный взгляд, так что если я хочу — они с отцом могут устроить встречу. Я обещала подумать. — Она часто-часто моргает, словно ей в глаза попала травяная пыль, а промыть времени нет. — Янь-Янь, я не хочу замуж!       Вэй Янь тоже не хочет, чтобы его лучшая напарница уходила замуж. Тем более — за кого-то «подходящего по статусу», то есть в жёны наследнику другого ордена. Гуй побери, большинство других учеников тетушки Цин прекрасно годятся на то, чтобы лечить простуды и подагры, штопать раны и вправлять кости и о большем не помышлять, но Вэй Чжуанчжи прошёл этот этап ещё до того, как получил взрослое имя! И остаться без человека, который на его предложение «А давай напитаем этот отвар инь-ци и посмотрим, что будет?» ответит не «А может не стоит?», а «На ком будем испытывать?», кажется ему худшей из перспектив.       Янь хвалит подругу за то, что потянула время, обещав «подумать», и в свою очередь тоже обещает подумать над проблемой. Думаться что-то путное не желает, мысли вьются в голове галдящими вороньими стаями и всё время сворачивают на вопрос: «Как до этого вообще дошло?»       Этот вопрос и подсказывает ему ответ, напоминая о давнем разговоре, который они с А-Хуа так дружно и, как оказалось, зря выкинули из головы.       Наверное, это стоило бы сделать как-то по-другому, но Янь слишком захвачен идеей, так что на место их с Юйхуа обычных встреч врывается чуть ли не бегом и с порога заявляет:       — Ты можешь выйти за меня — тогда ничего не изменится!       Юйхуа хватается за предложение обеими руками, только вот… Взрослые! Они что, совсем ничего не понимают?               Юйхуа была похожа на тетушку Яньли, наверное, только в глубоком-глубоком детстве. А так у нее и характер, и темперамент — огонь и молнии, ничего, что было бы хоть отдаленно похоже на Цзян, которым, вообще-то, полагалось бы перенимать мягкость и текучесть у бесчисленных рек Юньмэна. А-Хуа ведет войну против замужества с «кем-то подобающим по положению», словно воплощая в себе всю коалицию «Низвержения Солнца» из недавней истории. И все, что может в этом случае сделать Янь — это стоять за ее спиной, служа опорой и утешением.       Хотя не только это, конечно. Когда в Пристань Лотоса приезжает дядя Сичэнь, то есть, глава Лань, и начинает плести вежливые кружева относительно перспектив сосватать А-Хуа своему наследнику, Яня срывает, как лодочку с хлипкой привязи в шторм. Однако даже в хаосе обуревающих его чувств он, жестко воспитанный папой и дядей Нином, контролирует себя. Контроль нужен в первую очередь затем, чтобы, прыгнув талисманом в Гусу, добраться до Облачных Глубин и не покалечить наследника Лань, а поговорить с ним, как мужчина с мужчиной.              Лань Цзинъи радует его такими же круглыми глазами, как недавно А-Хуа, и воплем «Ни за что!». Оказывается, о планах собственного отца на дальнейшее укрепление связей меж великими орденами он не знал. Лань Цзинъи в ужасе вопит на половину Облачных Губин: «Да на первой встречной лучше женюсь, чем на зануде Юйхуа, она ж меня или лекциями заморит, или отравит!»       За «зануду» Лань Цзинъи получает в нос — много он понимает, у самого мыслей только о драках и девицах! Сколько эта «зануда» его, неблагодарного, после Ночных охот латала, спрашивается?! Но в долгу не остается. В общем, когда они оба выпускают пар, получают закономерное наказание за драку и могут наконец поговорить спокойно, Цзинъи просит о помощи.        Оказывается, у него уже есть на примете некая дева, с которой он был бы очень даже не прочь укрепить отношения… Но, увы, опасается на своё предложение получить в ответ взбучку разом от девушки, её наставницы и собственного отца. И до сегодня считал, что у него ещё полно времени, чтобы морально подготовиться, и вообще…       Янь с удовольствием мстит за «зануду» — «трусом» и «слабаком», но помочь соглашается, в конце концов, он примчался сюда в надежде именно на такой исход! И первым делом открывает «клановый секрет Лань», который Цзинъи, дурак ленточный, знает, но забыл. Или не знает — именно в силу того, что характер у него совершенно не ланьский, а потому этого ему не рассказывали во избежание.       — То есть, спросить согласия и повязать ленту — и все? — округляет глаза Цзинъи.       — Очередность не перепутай. И если скажет «нет» — это значит «нет», а не «не слушай меня, я кокетничаю». Ясно?       — Я не насильник! — злится Цзинъи.       Янь пожимает плечами — он с детства пронырливый и подслушивать любит, так что кое-какие мрачные слухи о «праведниках» краем уха слышал. Но Цзинъи, вообще-то, хороший юноша, хоть и дерзкий, и взбалмошный, и совсем-совсем не «приличный молодой господин Лань».        — Действуй. И вот, сестренке передай, я чуть не забыл со всем этим бардаком, — Янь вытаскивает из цянькуня шелковый мешочек — его ему в руку сунул Юань-гэ, поймав в последний момент, выспросив, куда это диди собрался, и пообещав прикрыть. Наверняка в мешочке очередная расшитая изысканными узорами и обережными заклятьями лента. Вот, спрашивается, какое еще укрепление связей дяде Сичэню надо, когда тут прямо перед глазами такая любовь, прям, такая любовь?         Цзинъи собирается быстро: передаёт сестре подарок, получает в ответ благословение и захватывает с собой на всякий случай цянькунь с обычным набором для ночной охоты. В Ланьлин отправляются так же талисманом, чтобы не тратить время — Юань-гэ, конечно, талант, но и он вряд ли сможет отвлекать взрослых слишком уж долго.              В Цзиньлин Тай первым делом идут к губяоди. А-Лин и А-Луань лучше Яня знают свою шицзе, может подскажут что-то путное, недаром ведь Цзинъи опасается вместо «да» получить в нос? Путного эти павлины мелкие ничего не подсказывают, но зато с удовольствием выпытывают у Яня  всю историю в подробностях и приходят в восторг. У них, по мнению Яня — и Цзинъи его поддерживает — какое-то нездоровое пристрастие к шумным скандалам и закулисным интригам, и избавиться от угрозы «Мы всё расскажем бабушке!» удаётся, только пообещав взять их с собой. Янь, наблюдая собирающуюся толпу и бледнеющего Цзинъи, последнему даже начинает сочувствовать. Но подгоняет тычком в спину:       — Время, время!        А-Лина, как Наследника, вежливо просят найти и привести во внутренний сад деву Цзинь Чэньсинь, все-таки она ему какая-то дальняя родня. И ведь попробуй только попроси «невежливо» — павлиненок заартачится, обидится и затаит. Но когда требуется, Янь может быть сама вежливость и милота, а сейчас нужно позарез! Так что Цзинь Лин, которого приходится называть исключительно Жуцюном, снисходит и идет искать свою шицзе.        Пришедшая дева Чэньсинь от их пестрой компании ничего хорошего не ждёт, по взгляду видно. Что ж, она по крайней мере умная — Янь тоже не ждал бы. Окончательно скисшего Цзинъи приходится натурально выталкивать в спину, а любопытствующих павлинят — утаскивать подальше за вороты. Цзинь Чэньсинь, когда не хмурится, очень милая, уж насколько Яню, никогда прежде не обращавшему внимания на такой критерий как «внешняя красота», хватает понимания. Мысленно он пожимает плечами, вспоминает, как выглядит Юйхуа, пытаясь сравнить… Юйхуа — это Юйхуа. Она как огонь и молния, если бы их можно было загнать в человеческое обличье, но при том маленькая и внешне хрупкая, как ее матушка — очень обманчиво, Янь-то знает! Дева Чэньсинь высокая, крепкая и очень подходит Цзинъи. Действительно подходит. Когда они оказываются рядом, Янь видит это: они будто нарочно созданы друг для друга.        «Да спрашивай же!» — мысленно торопит он наследника Лань.         Цзинъи в последний раз оглядывается на них и почти демонстративно становится так, чтобы закрыть происходящее своей спиной. Говорят тоже достаточно тихо — и долго, так что Янь успевает занервничать, а Цзинь Лин — если бы не боялся потерять лицо — точно вывернулся бы от любопытства из одежд. Облегченно выдохнуть получается, только когда Янь отчётливо видит: Цзинъи развязывает свою ленту. Дальше ему не интересно — и он оттаскивает губяоди куда подальше, что очень непросто, когда семнадцатилетний лоб ничуть не ниже тебя вовсю упирается пятками! Хвала богам, что хоть А-Луань не артачится и идет сам — мелкий он еще и тоже считает дальнейшее неинтересным.              Цзинъи нагоняет их через кэ, совершенно счастливый и подозрительно румяный, на радостях обнимает всех вместе, а потом ещё раз — по отдельности, бормоча бессмысленное «Спасибо!». Видеть ланьца без лобной ленты вообще странно. Нет, Янь знает, что отец тоже Лань, но он его в ленте никогда не видел, отцовская лента на папиной руке всегда, она зачарована и потому не мешается и не пачкается. Дядя Сичэнь тоже не носит лобной ленты — по той же причине. Лань Юй свою ленту получил только четыре года назад, когда был официально введен в главную семью со стороны отца. Но тому есть очень веское основание, и для братика Юя его лента очень важна, Янь смирился с тем, что диди нельзя за эту «уздечку» дергать, хоть оно и выглядит немного смешно. И лента у него все-таки не белая с серебристо-голубыми облаками, а белая с серебристо-лиловыми. Потому что Лань там или не Лань, а он адепт ордена Юньмэн Цзян и форму носит пурпурную с лотосами…       Янь трясет головой, прогоняя ненужные мысли. Ему надо домой. Очень срочно! А то сколько там еще гэгэ продержится?              Оказывается, Янь мог и не торопиться. Несмотря на то, что провозился он с этими разговорами и прыжками Юньмэн-Гусу-Ланьлин-Юньмэн целый день — дома суета утихать и не думает. Глава Лань заперся с родителями, дядей и тётей в кабинете, а Юань-гэ — заперт в своих комнатах. Янь очень хочет спросить у гэгэ, что случилось, но на сегодня, пожалуй, хватит опрометчивых поступков, так что он начинает с братца Юя. Тот «радует» его очередными на сегодня круглыми глазами и объясняет:       — Родители не знали, что Юань-гэ и Лэ-мэй уже пять лет ухаживают! Вообще никто из взрослых, говорят, не знал!       На этот раз «круглые глаза» примеряет и Янь. Это как можно было не знать?! В отличие от них с А-Хуа, там ведь всё серьёзно и по-взрослому: чувства, подарки, цитирование стихов и полное следование приличиям и ритуалам! На этот вопрос может знать ответ только Юань-гэ — и они всё-таки ползут под окна его комнаты.       Гэгэ не заставляет их ждать — затаскивает к себе и, чуть нервно посмеиваясь, объясняет:       — Вот-вот, приличия и ритуалы. Мы ждали, пока мне не наденут гуань, чтобы начать всё официально, а до тех пор блюли приличия, и подарками обменивались только через своих, чтобы слухи не поползли, и наедине не оставались почти… В общем, со стороны, оказывается, выглядели друг другу совершенно никем!       Янь запускает руки в волосы, нещадно лохматя и без того растрепавшийся хвост:       — А-а-а, зачем все так сложно?! Почему нельзя без всей этой мишуры — и вообще женитьбы? Я на Юйхуа женюсь только затем, чтобы нас с ней больше никто не дергал!       — Что?       — Что?! — в один голос спрашивают А-Юй и папа, бесшумно оказавшийся в дверях, словно бестелесный дух.       — Ой… — это пока все, на что хватает Яня. То есть, у него под языком крутится еще много слов, но говорить их нельзя, если он хочет все-таки показать себя достойным молодым господином.       

***

      А-Хуа врывается в их покои ожившей молнией. Сердито хлопает дверью и плюхается на подушку, пыхтит закипающим котелком. Янь откладывает книгу, оборачивается к жене и готовится внимать. Та пыхтит ещё немного и бескомпромиссно заявляет:       — Нам нужно завести ребёнка!       Янь ничего не говорит, но его лучшей напарнице, как всегда, хватает выражения лица:       — Мама уже полгода намекает, что пора. А сегодня прямо заявила, что состоять в браке два года и не иметь ребёнка — плохо для репутации. И твоей, как мужчины, и моей, как женщины, и нашей общей — как целителей.        — Госпожа Вэнь ведь понимает, что родителями мы будем отвратительными? — спокойно замечает Янь, притягивая ее к себе в объятия. Хуа-Хуа быстрее успокаивается, если ее обнять и удержать, прямо как папа.        — Мама говорит: роди, а воспитать уж найдется кому.        Они переглядываются, одинаково усмехаются: да понятно кому! Гуаньце-даоши, кому же еще?        — Папа будет счастлив, — говорит Янь. — Тебе нужно время, чтобы настроиться на этот эксперимент?       — Если ты дашь мне время, я буду увиливать до последнего, — честно отвечает его самая любимая напарница. — Так что… Идем. Быстрее начнем — быстрее рожу, да?       — Эй, а как же «лунные дни» и все такое?       — А ты думаешь меня просто так именно сегодня мама клевать взялась, как твой Хун?       Пути к отступлению отрезаны. Янь поднимается, не спуская Юйхуа с рук. В конце концов, на одном ребенке заклинательнице лучше остановиться, это любой целитель скажет. Пусть их старшие какие-то совсем сумасшедшие, будто все и разом исполняли мечту о большой семье, а им с А-Хуа это ни к чему.               Почти ровно девять месяцев спустя на свет появляется их дочь, Вэй Цзэсинь. Первая и единственная. Потому что они в самом деле отвратительные родители и женаты, скорей, не друг на друге, а на своем призвании целителей, и их дети — это их научные труды и открытия. Но Цзэсинь не обижена ни вниманием, ни любовью — у нее целая куча братьев и сестер разной степени родства, трое дедушек и бабушка, которая, конечно, отчитала Яня и Юйхуа за выбор имени, но все равно ничего сделать с этим не смогла.               Счастлив ли Вэй Янь? Он не задумывается о таком, но, наверное, только действительно счастливые люди способны не думать о том, счастливы ли они. Его считают выдающимся целителем новой эпохи, и, хотя слава тетушки Цин еще долгое время оставляет его в тени, ему не принципиально. Он не получает никакого хао, кроме глупого детского прозвища «Уя-чжу», но и это оставляет его равнодушным — в семье достаточно одного целителя, известного своим хао на всю Поднебесную. Главное, что в тандеме со своей Юйхуа, Вэнь Цин и папой они — те, кто может вернуть погибшего к жизни, а большего Вэй Чжуанчжи не нужно.