Заложник

      Лань Юю три, и у него самая лучшая в мире семья: папа, папочка и два гэ. Еще у него целая куча дядь и теть, шисюнов и шицзе, самый чудесный дом и много-много воды вокруг. Он счастлив, так сильно счастлив, что иногда плачет от силы этого чувства, немного пугая своих родных и не понимая, что с ним, сам.              Лань Юю десять, и у него теперь есть золотое ядро — ну, скорее, искорка, чем полноценное ядро, но им все гордятся, ведь и отец, и папа создали свои золотые ядра примерно в том же возрасте — и стали сильнейшими заклинателями своего поколения, а значит и Юй сможет. Он, кажется, становится самым счастливым человеком в мире — правда, уже научился не плакать от этого и не пугать свою семью, только сиять улыбкой.              Лань Юю четырнадцать. И он — самый несчастный в мире человек.       Юань-гэ, смущаясь и немного краснея, рассказывает, как в прошлом году учился в Гусу — и как ему дарила цветы и требовала забрать её ленточку внезапно повзрослевшая Лэ-мэй; шисюны обсуждают юньмэнских красавиц и заклинательниц из других орденов — особенно из Ланьлин Цзинь, в последнее время там очень много сильных дев. Юя не интересуют девы, и это наверное было бы нормально: отец и папа счастливы друг с другом, и дядя Лань с дядей Не — тоже, его бы поняли…       Но это не нормально. Потому что папе нравится только отец, а отцу — только папа, и у глав Лань и Не всё так же, Юй уверен, а он… Он развратник.       Сначала Лань Юй думает, что ему просто понравился шисюн Жуань. Он ведь действительно симпатичный, у него добрая улыбка и широкая загорелая спина. Потом он замечает во время купания шисюна Чэнь…. Тогда Юй чувствует себя только слегка виноватым — в конце концов, он ведь не Лань по крови, чтобы влюбиться сразу и на всю жизнь. У него есть время и возможность найти только своего человека, того, после которого не захочется смотреть на других. А пока главное — не торопиться и не делать ничего опрометчивого.       Потом — не проходит и пары скоротечных летних месяцев — ему нравится шисюн Ли. И шисюн Мэн… И шиди Лю… Привычно купаться, скинув всё, кроме ку, а иногда и их тоже, вместе с соучениками становится совершенно невозможно. Даже несмотря на то, что Юй втрое увеличивает время медитаций, и читает сутры, и специально морозит воду для умывания…       В конце концов к Юю приходит папа и аккуратно — насколько он умеет, тётя Яньли говорит, что он всё ещё слишком прямолинеен — спрашивает, всё ли у Юя в порядке. Всё не в порядке, и врать папе Юй не может — он вообще врать не умеет, но и рассказать о таком позоре… Юй не может тоже, а потому просто плачет, как в детстве, в папино плечо.       В конце концов рассказать — не только папе, но и отцу — всё-таки приходится. Родители не смотрят на него как на позор семьи, папа продолжает ласково гладить по голове, отец говорит лишь короткое «Понятно». А вот самому Юю всё ещё ничего не понятно, что же с ним происходит, и почему родители так спокойны, несмотря на его позор.       — Ты просто растешь, колокольчик, — улыбается папа. — Растет твое тело, а вот голова пока еще немного запаздывает. Иначе она, твоя умненькая голова, поняла бы, что ничего страшного не случилось. Ты ведь ни на кого с непристойностями не бросался, какой же тут позор, глупый ребенок? Лань Чжань, скажи ему.       Отец, сидящий с прикрытыми глазами, говорит:       — Мгм. Что-то в памяти мелькает, но я не уверен, что вспомнил правильно. Нужно в библиотеку.       — В Юньшэн? — ужасается папа. — Снова?        — Вэй Ин, — укоризненно говорит отец, но это невзаправдашняя укоризна. Юй знает, что папе нравится библиотека Лань. Ну, пожалуй, только она (и некоторые люди) и нравится.       — Что ж, значит, полетим в Юньшэн.       — Не талисманом? — уточняет отец.       — А-Юю стоит немного развеяться и передохнуть. Так что дня три путешествия на мечах — то, что Цин-цзе прописала.       Юю бы радоваться: он полетит с родителями в Гусу, в Облачные Глубины, да еще и один, если, конечно, дагэ не упросит взять его с собой. Но он так устал и так перенервничал, что на радость нет сил. Он закрывает глаза и засыпает в родном и любимом до безумия запахе сандала, мирта, лотосов и сердечных трав.              На следующий день они вылетают в Гусу. Юань-гэ с ними не летит, но Юй несёт в рукаве переданный им вышитый мешочек, который обещал отдать Лэ-мэй лично в руки. Летят неторопливо, заворачивая по дороге в поселения — спросить, не нужна ли где помощь заклинателей, в места, которые им самим покажутся подозрительными… Или наоборот — те, которые так и манят остановиться, полюбоваться собою хотя бы миг — и заставляют остаться на долгие сяоши.       Когда они наконец прилетают в Юньшэн — их уже ждут. Селят в тех же комнатах, что и обычно, и ночью Юй, вымотанный долгими днями путешествия, спит так же безмятежно, как в детстве. А утром его будит отец и ведёт за собой, в холодные источники.       Юй любит воду, обожает озера и протоки Юньмэна, готов сутками не вылезать из воды — он плавает лучше всех своих соучеников. Но в Юньмэне вода теплая, словно подогретая. Холодные источники Юньшэна больше похожи на жидкий лед. Даже по сравнению с несколькими юркими горными речушками, в которые Юй нырял, когда гостил здесь в прошлые разы.        Удерживается от позорного визга Юй только ценой закушенной до крови губы. И взгляда на невозмутимое лицо отца — даже уши не покраснели. Следуя его указаниям, пытается расслабиться и погрузиться в медитацию…       Медитируют они долго — Юй успевает продрогнуть и проголодаться, но отца не торопит. Тот сам замечает (сложно не услышать голодное рычание, словно в живот Юю забрался Бай-Ху) — и виновато сводит брови:       — Прости, А-Юй. Сегодня ты должен соблюдать пост.       Но из ледяной купели они всё же перебираются в комнаты, где Юй продолжает медитировать. Отец оставляет его, обозначая срок:       — До утра.       Юю любопытно, неужели что-то будет… особенное? Неужели эта его проблема, говоря папиными словами — от того, что тело растет скорее головы, требует такой серьезной подготовки к исправлению? Любопытство и опасения мешают сосредоточиться, и сердце все никак не успокоится, и потому Юй ничуть не удивляется, когда в комнату входит папа — он всегда приходит, чувствуя, если Юю или его гэ тревожно или страшно.        — Мой маленький колокольчик, ну что же ты так волнуешься? — говорит папа и садится рядом, на расстоянии тепла. Его тепло греет Юю бок и унимает страх почти мгновенно, лучше, чем отвары тетушки Цин.        Юй легко уходит в медитацию — глубже, чем пробовал прежде, впервые добираясь до своего золотого ядра и все время до момента, когда его осторожно выводят из нее, любуясь переливами золота и киновари.              Ранним утром — солнце пока едва-едва осветило дальние вершины — отец уводит его за ширму. В бочке уже ждёт теплая вода — и отец помогает, как в далёком детстве, привести себя в порядок. Когда Юй по привычке тянется к рукаву за сменными одеждами — останавливает и подаёт другие. Юю на первый взгляд кажется: они с узорами клана Лань, но нет, не совсем — облака на белом шёлке вышиты не голубым, а лиловым. Отец помогает облачиться и завязывает волосы.       Юй — Лань Юй — кажется себе в этих белых одеждах и со строгой прической почти что другим человеком, и в груди скручивается тугим комом волнение, но отец одобрительно улыбается ему, как умеет только он: едва-едва губами — и сияющими, словно кусочки солнца, глазами, и узел в груди чуть ослабевает.       Папа ждёт их за порогом, едва не приплясывая от нетерпения на месте, и тоже улыбается Юю. Обнимает — и тут же начинает суетливо оправлять чуть примявшиеся одежды.       — Вэй Ин, — зовет отец.       — Я знаю, знаю! Но не могу не волноваться!       — Идем, нас уже ждут.       Их ждут? Юй безотчетно вцепляется в папин рукав, словно пятилетнее дитя, а не взрослый юноша. Хотя папа и смеется, что «его колокольчик» пока еще ребенок, и юношей станет, лишь получив имя-в-быту.               Юй понимает, что это — церемония наречения имени — будет именно сегодня, только когда видит в Храме предков Лань нескольких старейшин, дедушку Лань Цижэня и самого главу Лань. И сердце у него сперва падает куда-то в нижний даньтянь, а после подскакивает к горлу и трепыхается там, будто просясь наружу.       Родители остаются чуть в стороне, напоследок лишь сжимая Юю плечи в безмолвной поддержке, а сам он идёт вперёд, к алтарю. Туда же выходит и дедушка Цижэнь. Довольно оглаживает бороду, и в глазах его светится тихая гордость, от которой Юй то и дело смущается: дедушке, похоже, просто не говорили о большей части проделок, в которые Юй ввязывался вместе с гэгэ, иначе не объяснить!       Церемония для Юя проходит как в тумане, разбавленном вспышками ощущений: твердость пола под коленями, шершавые палочки благовоний в руках, прохлада шёлковой ленты, ложащаяся на лоб. И новое имя, которое он повторяет про себя, словно новую сутру: Лань Жуши.        А еще! О, еще дедушка Лань Цижэнь вручает ему новый меч — тяжелый и словно выкованный изо льда. У него пока нет имени, и Юю предстоит медитировать, пока оно не придет к нему. Потом его отчеканят на клинке и сделают серебряную накладку на ножнах, как у взрослых и его гэ.        Юй не замечает, как его оставляют в одиночестве в его комнате — взрослые уходят, и их нет до самой ночи.              Вечером они с родителями ужинают прямо в его комнате, не выходя в столовую, и родители рассказывают:       — Пока ты готовился к церемонии, А-Юй, мы с Лань Чжанем — ну, в основном Лань Чжань, я для тех разделов фамилией не вышел — пошуршали немного в библиотеке. И нашли кое-что любопытное, что может помочь тебе с твоей проблемой, причём даже не без пользы! Вариант, конечно, не идеальный, некоторые моменты меня смущают, — тут в речь папы вклинивается утвердительное «Мгм» от отца, ему видимо тоже не всё нравится, — но! Я уже примерно представляю, что можно сделать. Так что мы с Лань Чжанем посоветовались и решили всё-таки дать тебе ознакомиться с этой техникой. Но она принадлежит к клановым техникам Лань, и официально разрешение на её изучение нужно испрашивать у главы клана. — Папа весело подмигивает и размахивает палочками: — Формальность, конечно дабо всё тебе разрешит, просто не спросить было бы невежливо, так что утром пойдём к Главе Лань. Задержимся в Юньшэне ещё на пару дней, скопируем свиток с техникой — и домой. Хороший план?       Юй с отцом синхронно кивают. В груди, на месте сердца, светит маленькое теплое солнышко: даже несмотря на то, что родители были заняты подготовкой его, Юя, принятия в клан и наречения имени — а они были заняты, они ни за что не пустили бы всё на самотёк! — всё же нашли время и способ, как решить мучающую Юя проблему.       Способ в самом деле не лишен недостатков — и особенно сильно ими возмущен папа:       — То есть, единожды поддайся чувствам — и надейся на милость того, с кем…       — Вэй Ин! — предупреждает отец.       — Возлег, — упрямо сдвигает брови папа, а Юй заливается краской по самую шею.       Способ усмирения собственной бунтующей плоти, придуманный в клане Лань, конечно, немного жесток, но чего еще ждать от клана, основанного монахом? Особая техника медитации позволяет переплавить все желания тела в дополнительную энергию, питающую ядро, но работает она лишь до того момента, пока практикующий ее сохраняет полную телесную чистоту. То есть — вообще: и поцелуи, и тем более что-то большее под строжайшим запретом. А если запрет нарушается, вся накопленная сила уходит тому, кому достается невинность практикующего «Снежный лотос». И решать, какую ее часть вернуть своему невольному донору, и вернуть ли вообще, будет этот… «хрен с горы» — как выразился папа. Дядя Сичэнь спрятал смешок в пиале с чаем, дедушка Цижэнь от возмущения чуть не сжевал бороду. Отец опустил глаза и крепко сжал губы, как всегда, когда хотел смеяться, но было нельзя. Папа же пыхал возмущением, как закипающий чайник, топал по полу, словно вбивал пятками гвозди, и размахивал руками.        Конечно, он не позволил Юю бездумно согласиться на этот вариант и обречь себя на чужую милость. Потому что дядя Сичэнь учиться-то разрешил, даже не долго думал. А еще, оказывается, когда-то давно кто-то из старейшин Лань пытался заставить отца практиковать эту технику, но тогда воспротивились другие старейшины и дедушка.        — Они же не о тебе заботились, А-Чжань, — в горечи папиного голоса можно вымочить стрелы, как в смертоносном яде. — А о престиже клана. Представь — был бы у них непревзойденный нефритовый небожитель, а тут какой-нибудь... я — и нет небожителя!        — Вэй Ин бы никогда так не поступил, — улыбается отец.       — Я просто даже в мысленный пример рядом с тобой не хочу ставить никого другого, — фыркает папа. — А-Юй, хватит греть уши, иди к нам.       Уши у Юя начинают нестерпимо гореть именно после этих слов. Но он открывает дверь и входит в комнату родителей, садится рядом и с облегчением приникает к папиному твердому плечу.       — Я не позволю тебе пострадать, мой колокольчик, — говорит папа, целуя его в макушку.              И не позволяет.       Пока Юй учит технику, папа разбирает ее на составляющие, словно плод граната по зернышку. И создает для Юя амулет, который станет предохранителем для его силы, соберет ее в себя, если Юй однажды все-таки встретит того, с кем пожелает разделить один путь и испытать радости плоти.       — В этом мире и без того слишком много историй о любви с печальным концом, солнышко, чтоб я мог позволить одной из них случиться с моим сыном, — говорит папа, когда амулет, похожий на нефритово-серебряного паучка, неощутимо проскальзывает в аккуратный разрез над нижним даньтянем на теле Юя.       Ранка закрывается и заживает за считанные кэ.        Юй выдыхает с облегчением и идет тренироваться.        

***

      В семнадцать Лань Жуши из Юньмэна отмечен как самый выдающийся юноша своего поколения, сильнейший совершенствующийся с ликом прекрасным, словно цветок, и нравом благородным, словно нефрит.              В двадцать он принимает участие в охоте на искаженного луна, столетиями спавшего в глубинах гор Гусу, и, хотя смертоносный удар наносит чудовищу его старший брат, многие из участвовавших в той охоте утверждают: если бы не помощь молодого господина Лань Жуши из Юньмэна — к семьям вернулись бы лишь их вынутые из бездонного брюха зверя останки.              К двадцати пяти Лань Жуши больше известен как Юйцин-цзюнь, и носит своё хао с честью, не посрамив его ни единым жестом.              К двадцати восьми он владеет приёмами борьбы с влюбленными девицами наравне с теми, что помогают побеждать чудовищ.              На тридцать втором году жизни Лань Жуши настигает Небесная Кара, и если бы это и вправду были молнии, без промаха бьющие с чистого неба семь дней и ночей без перерыва, как сказано в легендах, — пережить её было бы проще.