the greatest treasure

Потоки воды оглаживают плавники немного щекотливо, потому что море вокруг бурлит. Приближающийся шторм даёт о себе знать, но это и не удивительно, учитывая, какой была погода последние несколько дней. Корабли, заходящие в Русалочьи Ленты, чаще всего, несут на себе либо глупцов, либо браконьеров, и, почуяв их, русалки стараются не высовываться. Браконьеры научились делать такие сети, которые практически невозможно заметить, потому найти укрытие и затаиться – самое правильное решение в данном случае. Возможно, Ланге тоже следовало бы сделать так. Следовало бы послушать мать и посидеть в своих покоях пещеры, плетя новые коралловые или жемчужные украшения для волос и хвоста. Возможно, следовало бы поплыть в соседнюю пещеру к Ригону и Сахли, поиграть в крипсу с помощью светящихся кристалов и загадывания разных персонажей из ракушечных легенд друг другу, жуя при этом закуски из октипул – его любимых сладковатых водорослей. Точно, так бы поступил любой здравомыслящий русал, желающий безопасности и покоя. Ланга покоя не желал. Его любимое занятие с самого детства – наблюдение за тонущими людьми, а чем ближе он подплывал к терпящему крушение кораблю, тем интереснее ему становилось. Смотреть за тем, как жизнь постепенно уходит из тела, отчасти подобного собственному… завораживает. Моряки тонут – иногда громко, пытаясь цепляться за последние секунды жизни, иногда тихо, слабо дёргаясь и выпуская из лёгких последние пузырьки воздуха, пока те заполняются солёной водой. У людей, в отличие от русалок, нет жабр, и Ланге люди кажутся совсем беспомощными. Русалки могут выжить в море и на суше, люди же ограничены лишь сушей, а под водой… хуже беспомощных моллюсков. Люди задыхаются, перебирают конечностями в воде так нелепо, медленно и неуклюже, что Лангу это даже забавляет. Особенно интересно наблюдать за теми, кто видит его, и думает, что он собирается их спасти. Моряки улыбаются ему, тянут свои руки, но Ланга лишь склоняет голову чуть набок. Они пытаются схватиться за него, и Ланга лишь отталкивает их прочь. Иногда удар мощного хвоста лишает утопленника последнего запаса воздуха в лёгких, тогда тот умирает быстрее. Ланга также видел и тех, кто попадал в воду связанными по рукам и ногам. Самое концентрированное отчаяние мелькает у таких людей в глазах, когда они касаются дна, если не успевают утонуть до этого. Ланга подплывает ближе, смотрит на них, изучает. Одна девушка, когда он приблизился, так запрокидывала голову, выставляя шею, что Ланга понял это по-своему – просто полоснул по плоти острым когтем. Вода окрасилась тёмной кровью, а утопленница закатила глаза и умерла достаточно быстро. Быстрее, чем если бы сдалась и начала вдыхать воду. После того, как на дно опускается уже корабль, Ланга с другими русалками и русалами любит плавать и разведывать, что же интересного можно найти на этом корабле. Самые ценные находки – бытовые людские принадлежности и украшения. Ланга помнит, как сверкали глаза Мии каждый раз, когда тот находил очередные серьги или драгоценные камни. Мию в шторм и во время крушений родители не отпускали, потому Ланга наблюдал за тонущими людьми в одиночку. Но он думает, что Мие тоже могло бы понравиться. Он… скучает по Мие. Так или иначе, спасать людей в привычку Ланги совершенно не входило. Но однажды случилось исключение. Тогда Мия ещё никуда не уплыл. Тогда всё было в абсолютном порядке, а браконьеры появлялись в Русалочьих Лентах совсем редко. Тогда Ланга просто заплыл ближе к островам. Корабль шёл ко дну медленно, волны разыгрались не на шутку. Пираты, как определил Ланга по флагу, сопротивлялись воде достаточно активно, впрочем, как и всегда, но один из них едва ли не улыбался. Он будто бы принял смерть, встречая её с улыбкой на лице, пока оставался ещё в сознании. Ланга наблюдал бы за этим и дальше, очарованный тем, как гармонично может выглядеть тонущий человек, если бы внутренний импульс не подсказал нечто иное. Это его человек. То, что так сильно тянуло Лангу к этому кораблекрушению на сей раз, оказалось, на самом деле, русалочьим инстинктом и чутьём, указывающим на его судьбу. Он провёл с Айноске четыре дня на том острове с белым песком и райскими плодами. Четыре дня и четыре ночи, каждую из которых они делили одно ложе. Это, конечно, происходило и днём – Ланга не мог насытиться, опробовав, что же такое человеческие «грелки». В русалочьем облике он уже их испытывал и в общем косяке, и даже с Мией, когда они грелись вдвоём, отдельно от взрослых, изучая друг друга, сплетая хвосты и прихватывая кожу губами, руками, но… с Айноске всё было совершенно по-другому. Не привычно – прохладно и скользко, – а горячо, быстро, резко. Ланга только и успевал, что подставляться под жаркие ладони пиратского капитана, выгибаясь ему навстречу. Ланге нравилось валить его на спину и седлать, глядя в глаза сверху вниз, нравилось едва ли не бороться за эту позу, кусать и царапать, до крови, до рыка – своего и чужого в унисон. Айноске, из всех людей, не казался Ланге беспомощным или слабым. В нём не было той русальей изящности, которую Ланга испытывал с другими русалками, в Айноске чувствовалась сила и властность. Они много говорили – о своём разном быте, о людях и русалках, о наземном и морском мирах, о звёздах и многом другом. Отблески языков пламени ночного костра вырисовывали причудливые полосы на обнажённом торсе Айноске, подчёркивая рельеф тугих мышц. Ланга следил за огненными танцами, думая о том, что эти полосы напоминают ему зверя, которого он встретил вглуби острова у озера, когда набирал там для Айноске пресной воды. Рыжий, словно огонь, но в чёрную полоску, зверь тогда зарычал, а Ланга невозмутимо зашипел на него в ответ, показывая клыки и оттопыривая чешуйки. Больше на него не рычали, лишь поджатый полосатый хвост и уши указывали на смирение в проигрыше. — А здесь, видишь, душа моя, здесь созвездие Киля… — рассказывал Айноске. Ланга слушал, внимая, чувствовал присутствие зверя где-то неподалёку, но лишь бросал на него предупредительные взгляды. Зверь не совался. — Я ориентируюсь на него, когда мы плывём мимо Русалочьих Лент до Сукару. Канопус, милый Ланга, видишь её? Это вторая самая яркая звезда на небе после Сириуса. Чтобы найти Киль, нужно сначала зацепиться глазами за Канопус. Иногда Ланге надоедали слова, и тогда он целовал Айноске – сразу глубоко и напористо, испытывая лёгкое чувство вины за то, что перебил. Айноске не обижался, но Ланга всё равно начинал извиняться, спускаясь поцелуями ниже, разгоревая чужое тело. Ланге нравилось давить на синяки и укусы, которые Айноске оставлял на его теле, нравилось, когда Айноске вылизывал его острые клыки, нравилось доводить Айноске до пика удовольствия, наблюдать за его лицом в эти моменты и не выпускать из себя подольше. Возможно, это было немного эгоистично, но Ланге также нравилось и потом двигаться дальше, игнорируя рычания Айноске и попытки остановить его, пока русал сам не достигал разрядки. Иногда Айноске просил передышки, чем вызывал у Ланги усмешку, но даже тогда не казался ему немощным или хрупким, как остальные люди. Утром пятого дня Ланга проснулся от того, что почувствовал, как течение воды в одном узком потоке переменилось. Лодка прибыла к берегу спустя полчаса после этого, Айноске проснулся один, а Ланга, уже находящийся в море, лишь немного понаблюдал за тем, как его человек в отчаяние чертыхается и рычит на своих людей, которые приплыли, очевидно, забрать его с этого острова. Группа островов находилась не так уж далеко от материка, потому неудивительно, что уцелевшие после крушения пираты отправились искать по берегам островов тех своих товарищей, кого могло туда вынести, особенно капитана. Айноске, казалось, был не особо рад «спасению». Что ж, Ланга решил уплыть – если Айноске – его человек, и ему доверять можно, это не значило, что стоит довериться и другим людям. Их пути ещё пересекутся, Ланга знал. Теперь он был неразрывно связан со своим человеком, и Морской Бог, вместе с Богиней Судьбы, не позволят чему-либо и кому-либо разорвать эту связь. А ещё Ланге следовало съесть немного морской змеи, фаршированной водорослями. Давать жизнь икринке, что зародилась в его чреве от семени Айноске, он пока не хотел. Ещё успеется. Возвращаясь к тому, что Ланга не имел привычки спасать людей, следует отметить, что Айноске стал не единственным исключением. И сейчас, всё ещё чувствуя перемены течения кончиками плавников, он смотрит на второе. У второго «исключения» смешно дёргаются руки в воде, а из живота, кажется, сочится кровь. «Исключение» становится «исключением» не по той же причине, что Айноске. Дело в том, что от «исключения» ярко пахнет Мией. И Ланге плевать на то, выживет этот беспомощный перед стихией пират или нет, но не плевать на то, что пират может знать, где сейчас Мия. И на то, что это как-то связано с Айноске, потому что – Ланга ощущает – Айноске на этом корабле. Ланга ощущал это несколько километров назад, потому и приплыл сюда, наплевав на вероятность попасть в браконьерскую ловушку. Два корабля столкнулись в битве – браконьерский и тот, на котором сейчас находится Айноске. Влезать не то чтобы хотелось, но, судя по тому, что выстрелы прекратились, бой окончен. И что же делать с этим тонущим пиратом? Вокруг десятки таких же, Ланга провёл взглядом ко дну многих, но этот… именно от этого пахнет Мией так, будто сам Мия обтёрся о пирата всем собой. Что, впрочем… может быть вполне вероятно. Ланга подталкивает пирата хвостом из стороны в сторону, словно рыбу-шар, которой играются мальки-русалята, и думает о том, следует ли дать этому пирату умереть. Времени на раздумья не так уж и много, потому, таки решив, что он ничего от этого не потеряет, Ланга подхватывает его и вытаскивает на поверхность… …чтобы тут же столкнуться нос к носу с Мией. Его глаза светятся, лицо застыло в таком безумном страхе, которого Ланга не наблюдал у Мии, пожалуй, никогда. — Мия! — он радостно восклицает и хочет добавить что-то ещё, но Мия первый сокращает расстояние. — Л-Ланга?.. Рэки! Он жив? Быстрее, Ланга, — голос у него дрожит, как и руки. Ланга моргает и послушно передаёт пирата Мие, немного удивляясь таким эмоциям друга. Мия смеялся вместе с ним, когда трупы утопленников на дне после шторма объедали рыбы, оставляя тех с дырками на лице или теле. Но этот пират, кажется, кто-то особенный для него. Возможно, такой же особенный, как и для Ланги Айноске. Вокруг мрачно и серо, тучи сгущаются, начинает вновь лить дождь, но оба русала отлично видят в полумраке. К двум изумрудным огонькам теперь добавляются аквамариновые – Ланга помогает Мие подплыть вместе с его пиратом к нужному кораблю. С палубы доносятся крики и звон лезвий, но уже намного тише, нежели раньше. Судя по всему, победившие добивают некоторых сопротивляющихся проигравших. Через борт к ним перегибается мужчина с добрыми карими глазами и слегка загнутым носом, он помогает Мие вытащить рыжего, как Ланге удаётся заметить, пирата с помощью каната. Как Мия его назвал? Рэки?.. — Ты идёшь? — Мия мельком смотрит на Лангу и хватается за второй сброшенный канат. Он чуть приподнимается, и теперь отчётливо видно, как его тело облепляет белая рубашка, внизу живота болтается корсет с ремнём и ошмётки чёрной ткани, висящие у основания хвоста – видимо, он был на двух ногах и в штанах до того, как прыгнул в воду. Что-то отвечать не имеет смысла, потому, когда Мия ловко взбирается наверх, попутно обращая хвост в ноги, Ланга следует за ним. Они выбираются на палубу, где приходится стоять, что немного непривычно – Ланга шатается, но придерживается за перила, помогая себе найти равновесие руками. Так всегда бывает после того, как долго не использовал форму ног. Моргнув, он подмечает происходящее на палубе – одни пираты связывают оставшихся в живых других, видимо, браконьеров, если Ланга правильно понимает, стройный пират с родинкой под глазом, судя по всему, даёт распоряжения, из трюма на палубу выходит пират с длинными светлыми волосами, заплетенными в причудливую косу. Он и ещё несколько других пиратов начинают принимать раненных, оттаскивают их ближе к одной из кают. — Кису! — зовёт Мия пирата с косой. — Сюда, быстрее! Ланга переводит взгляд на рыжего пирата. Мия и носатый мужчина уже успели разорвать его рубашку и зажать ею рану на животе. Что-то в этом ярко-красном цвете беспокоит Лангу, кровь на суше выглядит совсем не так, как в воде. Его мутит, сознание начинает уплывать, какой-то совершенно глупый страх этой крови охватывает всё тело. Она не должна вытекать, это выглядит неестественно, опасно… Сердце стучит слишком быстро, в ушах шумит пульс. Ланга хватает воздух ртом, отводит взгляд от Мии и того пирата, перед глазами плывёт, но внезапное ощущение тёплой ткани на плечах отвлекает. Чутьё тут же обостряется, запах крови перебивается ароматом… — Айноске, — Ланга рефлекторно перехватывает чужую ладонь на своём плече и встречается с мужчиной взглядом. Тот выглядит так, будто нашёл своё самое драгоценное сокровище. Что-то в глазах Айноске заставляет сердце Ланги сладко затрепетать. — Мы встретились вновь, свет моих очей. Огонь в костре на пляже их ночами горел тусклее, нежели Айноске сейчас. Но выражение его лица немного меняется, когда он отвлекается на движения рядом с ними – пират с косичкой, видимо, лекарь, отстраняется от рыжего полудохлого, вытирает губы тыльной стороной ладони, а Мия тут же переворачивает того чуть набок, пока пират с загнутым носом зажимает рану на животе. Рыжий таки разражается кашлем, извергая из себя порцию воды. То, с какими сиплыми потугами он вдыхает уже воздух, даёт некоторую надежду. — Рэки! — едва ли не плача восклицает Мия. — Держись, я здесь, Рэки… дыши, дыши… — он придерживает лицо своего пирата ладонями, бережно убирает налипшие на лоб волосы. — Ко мне его, быстро, — командует лекарь, поднимаясь. — Кису, — низкий голос Айноске вызывает у Ланги желание запахнуться в его плащ поплотнее. — Вытащи мальчишку. И это действительно похоже на строгий приказ – приказ, который может стоить ослушавшемуся жизни. Лекарь это, видимо, тоже понимает, потому его уход сопровождается коротким «так точно, капитан». — Тебе лучше побыть в моей каюте, — это Айноске уже обращается к нему. — Пойдём. Ланга не собирается возражать. В каюте Айноске тепло и спокойно, а ещё достаточно тихо по сравнению с гулом и шумом палубы после едва окончившейся битвы. Здесь запах его человека ещё более концентрированный и, что ж, Лангу это более чем устраивает. — Подожди меня здесь, милый Ланга. Я вернусь к тебе, как только разберусь с пленными и раздам команды. — Севернее. Нужно отплыть севернее, тогда минуем шторм. Айноске на это моргает, затем усмехается. — Как прикажешь, моя драгоценность. Но никуда не уплывай, прошу, нам нужно поговорить. Ланга, — он становится серьёзнее, обеспокоеннее, будто боится… чего? — я хочу вернуться и увидеть тебя здесь. Могу на это рассчитывать? Вот чего. Ланга мягко выдыхает, а затем кивает и касается ладони Айноске своей, заглядывая ему в глаза. — Я никуда не денусь. Обещаю. Кажется, это успокаивает капитана. Он улыбается уже расслабленнее и явно хочет сорвать с губ Ланги поцелуй, но сдерживается. А жаль. — Это радует. Дверь за Айноске закрывается, и Ланга принимается осматривать каюту. Здесь достаточно уютно и приятно, на самом деле, хоть и непривычно… сухо после воды. На столе карты, книги – Ланга видел такие, когда выбирался на сушу с родителями, чтобы немного пожить среди людей и изучить их быт. Внимание привлекают лампа и свечи. Такими люди пользуются для дополнительного света, как русалки светящимися кристаллами и кораллами. Всё же, в итоге Ланга стаскивает плащ Айноске и плюхается на его большую кровать. Мягко, удобно… похоже на собственный гамак из мягких водорослей под водой. Мысли беспорядочно роятся в голове, когда Ланга прикрывает глаза. Самая главная загадка для него сейчас – почему Мия оказался на одном корабле с Айноске? Как так вышло? Но ответы он найдёт немногим позже. А пока что… Ланга не сопротивляется, когда сон принимает его в свои объятия, будто бы покачивая на волнах.

***

Шторм действительно удаётся миновать – это первое, что он ощущает, когда просыпается. Русалочье чутьё подсказывает о том, что происходит в водах вокруг на многие километры. Где-то совсем рядом даёт жизнь потомству самка кита – добрый знак, как для русалок, так и для моряков. Люди до безумия странные, отчего-то называют сухопутных зверей своими «братьями меньшими», даже самых здоровенных, превосходящих их в размере. Глупые, совершенно не воображают, какой чести удостоены, чтобы ходить с ними по одной земле. Для русалок киты – посланники Морского Бога, и плавать с ними в одних водах, делить потоки и течения – счастье и благоговение, которые испытывает каждый и каждая из них. Самые маленькие русалята тоже замирают в восхищении перед столь величественными существами, что указывает на нечто инстинктивное, древнее, заложенное в них природой. Браконьеров и китобоев – вот, кого русалки ненавидят больше всего. Однажды они с матерью отправились в самые южные воды, и земли, на которых жили там люди, были покрыты то золотистыми, то огненными песками, от которых ступни пачкались в рыжий. «Маррам» – так называли его местные, чья кожа, казалось, темнее шоколада. Эту сладость Ланга тоже попробовал на огненных землях впервые. Русалки в южных водах, которых они встречали, тоже имели тёмную кожу, но люди на суше всё равно были темнее. Ланга помнил, как человеческая самка по имени Тайана, которая прибирала их дом и заплетала волосы матери, рассказывала ему про слонов – огромных серых созданий с продолговатыми носами, похожими на щупальца осьминога, только без присосок. Позже Ланга увидел их и сам, а вместе с ними длинношеих жирафов и полосатых лошадей – зебр. Тайана также рассказала ему о том, что слоновая кость считается у людей ценным материалом. Ланга совершенно не понимал этого, как и того, почему люди охотятся на животных, что по размеру не меньше их самих. Вокруг было полно обезьян, противных и доставучих – в голове Ланги не укладывалось, почему люди не едят их, как они, русалки, едят лишь маленькую рыбу и моллюсков. Тайана на этот вопрос ответить, увы, не смогла. Когда зима миновала и они отбывали обратно, домой, в северные воды к отцу, мама озолотила Тайану морскими дарами, что считались для людей драгоценными, и человеческая самка упала перед ней на колени, обнимая за ноги, благодаря. Юбки её вымазались в марраме – тёмно-рыжем на закате. В смутных воспоминаниях полусна русала всплывает тот же цвет – волосы раненного пирата, принадлежащего Мие. Ланга выныривает в реальность окончательно. Слышит резвящихся морских коньков своим чутьём, а затем, уже более осознанным слухом, физически – тихий скрип стола. На него опирается Айноске, что-то сосредоточенно изучая – то ли карту, то ли просто какие-то заметки. Судя по чернилам на пергаменте – второе. — Это книга? — интересуется Ланга, подавая голос. Айноске отвлекается, и на губах его мелькает усмешка. — Отчёт о добыче. Мой квартирмейстер набросал лишь примерно, но скоро должен предоставить мне точные цифры. — Змей? — Да, — развернувшись от стола, мужчина медленно приближается к кровати. Каждый шаг заставляет что-то в животе Ланги приятно дрожать. — Змей. Он сейчас разбирается с остальными вопросами, потому что у капитана есть одно важное дело, которое уснуло в его каюте. С плеч сползает одеяло, когда Ланга поднимается на коленях и тянется к подошедшему Айноске ближе. Разводить ноги и чувствовать разветвление мышц всё ещё немного непривычно, всё же, он давно не выходил на сушу, но мысли об этом проплывают в голове так же быстро, как и чёрные марлины в попутном течении. Завязки на чужой рубашке явно проигрывают острым русалочьим когтям – Лангу чужая оголившаяся грудь совершенно не смущает. Он подаётся ближе, переводя взгляд с глаз Айноске на его губы и обратно. — Ты говорил, что после боя каждый пират получает свою долю. Змей распределит её и для тебя? — Всё верно, — ухмылка капитана становится шире, когда он резко притягивает Лангу за талию к себе. — Но я уже получил своё самое драгоценное сокровище. И теперь… — Айноске хищно сверкает глазами в полумраке каюты, освещённой лишь непогашенной лампой на столе, — …я не собираюсь делиться им ни с кем, — низко рокочет, огибая губы Ланги и опаляя ухо своим дыханием. — Это сокровище – лишь моё. Кожа покрывается мурашками, сонливости – как ни бывало. Ланга ждать не любит, он не понимает этих игр и попыток подразнить, по крайней мере точно не сейчас, когда они не виделись так долго. Потому рывком валит Айноске на постель самостоятельно и впивается в его губы, наконец-то наслаждаясь ними в полной мере. Когда отстраняется, видит, что лицо пирата отражает бирюзовые всполохи – собственные глаза начали светиться, что не удивительно, ведь инстинкты чертовски обострились. Вся русалочья сущность требует своего человека – близости с ним, его внимания, его души, чтобы та сплеталась и пела с душой Ланги. Давние легенды гласят именно об этом. — Почему на твоём корабле Мия? — внезапно интересуется Ланга, хрипловато и сбито, когда Айноске уже вовсю выцеловывает его бледную шею – так, будто пытается сожрать. Это приятно до дрожи, хочется ещё, больше. Хочется… сожрать его в ответ. Но собственное любопытство не даёт покоя. — Твой дружок? — Айноске хмыкает, оглаживая талию Ланги и сжимая его ягодицы в своих крупных ладонях. — Рэки словил его в сеть, а потом… — пальцы проходятся по ложбинке, спускаются ниже, минуя нежный кружочек заднего прохода, отчего Ланга невольно дышит чаще, и проскальзывают ниже, меж половинок лабии – уже плавнее от выделяющейся смазки, — …мы заключили сделку. — Сделку? — Достаточно взаимовыгодную. Я избавляю Русалочьи Ленты от браконьеров, а малыш Мия, взамен на это, пообещал привести меня к тебе. Сразу два пальца проникают внутрь, и Ланга тихо порыкивает, сжимая их в себе. Мышцы лона пульсируют, расслабляются, он возбуждён достаточно, чтобы принять Айноске сразу, но тот не спешит. И это теперь не вызывает раздражения, как немногим ранее. Теперь… это заводит. — Я сам приплыл сюда, — Ланга чуть хмурится, но затем качает бёдрами, стараясь насадиться на пальцы мужчины сильнее. — Тебе не нужно было заключать с кем-то сделку, чтобы найти меня. Я сам могу найти тебя, когда пожелаю. Что-то в лице Айноске становится иным. Пару секунд размышлений читаются в его глазах, и он меняет положение – опрокидывает Лангу с себя на постель, нависает сверху. Его рука смещается от промежности к члену русала, влажные пальцы обхватывают плоть в кольцо. Ланга сладко мычит от удовольствия и царапает плечо Айноске, срывая с него рубашку окончательно. Приятно, чертовски хорошо, но хочется большего. Внутри что-то зудит, что-то, до чего пальцам не добраться, а вот размашистым толчкам, как Айноске умеет – вполне себе… Но выражение его лица таки немного отвлекает. — Значит, всё это время моя жемчужина не желала встречи? — мужчина слегка щурится, сгибая пальцы и проталкивая их так резко, что Ланга не сдерживает глухого стона, и ощущает, как очередная порция смазки стекает по ягодицам на постель. Если Айноске продолжит в том же духе, то там точно образуется пятно, а то и лужица – в воде, ранее, это не было так ощутимо, но после первого своего опыта на суше, Ланга понял, что течёт многим более, чем требуется просто для комфортного проникновения. Впрочем, его это ни разу не смущает, как и Айноске, судя по всему. Ланга поздно осознаёт, что следует что-нибудь ответить на вопрос. Выдавить вразумительную мысль не получается, потому он качает головой и тянется руками к штанам капитана, пока ладонь того сжимается вокруг члена туже. Ланга вскидывается, в итоге попросту разрывая ткань когтями – плевать, к чему вообще эти тряпки? Особенно сейчас. — Ответь мне, Ланга, — движение обеих рук Айноске останавливается, и русал едва ли не скулит от досады. — Ты не хотел видеть меня? — горячий язык скользит по шее, спускается к груди, и Ланга выгибается, вздрагивает, когда влажные жаркие ласки доходят до его соска. Айноске вылизывает, посасывает, а затем безжалостно кусает, тем самым вырывая у русала короткий вскрик. Вместе с ним по каюте разносится влажное хлюпанье от того, что Айноске вытаскивает из него пальцы. — Ну же, мой дивный морской цветок. Неужели ты не хочешь ме- Всё же, капитану не следует забывать, с кем он имеет дело. Ланга перебивает его, толкая в плечо, и вновь занимает позицию сверху. Аквамариновые глаза горят, когтистая ладонь пригвождает Айноске к изголовью кровати спиной, слегка царапая широкую грудь. Русал тяжело дышит, в пару движений отбрасывает ошмётки штанов мужчины в сторону, после чего вполне себе по-хозяйски хватается за его член и устраивается поудобнее. Направляет в себя, в одно движение садится до упора и запрокидывает голову в стоне чистого концентрированного удовольствия. Вот так… то, что надо. Внутренние мышцы слегка тянет, они саднят с непривычки, будто горят, пока адаптируются под такой крупный размер плоти, вокруг которой нужно растянуться. Но это ощущается чертовски хорошо и правильно. Ланга облизывает губы, фокусируя взгляд на Айноске, отчасти ожидая его шока или негодования, но… на лице пирата лишь чистый восторг. Он смотрит на Лангу крайне довольно, тоже до безумия разгорячённый и дикий, глаза наполнены взаимным желанием. Айноске глубоко вдыхает, едва касается носом шеи Ланги и сжимает его бёдра так сильно, что на бледной коже наверняка останутся синяки. Ланга мычит, ведя тазом слегка вперёд и назад, покачивается таким образом, пока Айноске контролирует эти движения. Ни на сантиметр, пока что, русал не выпускает мужчину из себя, хоть и желает до безумия вновь насадиться на всю длину. — Я знал, — хрипловато говорит, глядя ему в глаза, — что захочу остаться с тобой, как только снова найду тебя. Захочу чувствовать тебя, дышать тобой… захочу понести от тебя, — никакого нарочито соблазняющего сладкого подтекста эти слова не несут – Ланга говорит просто и прямо, искренне, то, что чувствует. Он не привык к каким-то загадкам или неоднозначностям, он не умеет общаться так, как это делают другие его знакомые с их любимыми, но не может не поделиться с Айноске тем, что у него на душе. — Но я не мог оставить маму и отца, когда на нас начали охотиться всё чаще. Что-то во взгляде Айноске смягчается. Он проводит большим пальцем по тазобедренной косточке Ланги, оглаживает и скользит одной ладонью с бедра на талию. — Тебе не стоит более беспокоиться об этом, любовь моя, — низко рокочет он. — Я решу сию проблему. И позабочусь о безопасности твоих родных, — Айноске подцепляет одну ладонь Ланги своей и принимается выцеловывать руку от запястья и выше, по внутренней стороне. Ланга закусывает щеку, когда ощущает горячие прикосновения в области бицепса, а затем и засос примерно там же. — Тебе вообще ни о чём не стоит беспокоиться, если ты решишь быть моим. Всецело и полностью, — нечто вкрадчивое и жадное в его бархатном голосе посылает по коже очередную волну мурашек. — Скажи, что ты только мой, Ланга. — Я твой, Айноске, — и никак иначе быть не может. — Я твой, а ты – мой, — выходит уже с тихим рычанием. Природа позаботилась об этом. Морской Бог и Богиня Судьбы сделали то, что должны были, и Айноске просто не осознавал этого до конца. Но Ланга ещё объяснит ему это, обязательно объяснит… немногим позже. А сейчас он отвлекается на новый откровенный поцелуй, во время которого начинает самостоятельно двигаться. Бёдра слегка дрожат от непривычки, но это не смеет помешать. Возбуждение накрывает с головой настолько, что будь у Ланги сейчас где-нибудь открытая рана – и не заметил бы. Видимо, Айноске тоже испытывает нечто подобное, потому что лишь активнее толкается навстречу, когда Ланга в порыве страсти расцарапывает ему плечо и грудь. Кровь стекает багровыми бусинами – русал наклоняется, собирая несколько таких прямо у соска Айноске, и тот взрыкивает, натягивая Лангу на себя резче. Они оба изголодались друг по другу, это более чем очевидно. Поцелуев просто не сосчитать – из одного вытекает другой, и во время них положение тел тоже сменяется. Всё же, ноги подводят Лангу, но Айноске замечает это первый и не позволяет даже на секунду отвлечься от основного источника наслаждения. Он подхватывает Лангу так легко, что воздух из лёгких на секунду заканчивается, и русал рефлекторно сжимает мужчину в себе. — Ты – само совершенство, мой милый Ланга, — урчит Айноске ему на ушко, укладывая на кровать и подкладывая под поясницу маленькую подушку. Ланга сначала не совсем понимает, к слову, зачем она, но потом, когда одна его нога оказывается у пирата на плече, всё становится предельно ясно. Айноске не сдерживается – двигается грубо и резко, но не быстро. Его толчки мощные, интенсивные, выбивающие из Ланги самые откровенные стоны. Каждый усиляет наслаждение, но в особенности ярко Ланга вздрагивает, когда Айноске наклоняется вперёд. От этого его твёрдая плоть натягивает нежные складки кожи у чувствительного шва, где русалья промежность переходит в член. Ланга улавливает то, как это работает, потому быстро смекает, как выгибаться навстречу так, чтобы с каждым движением мужчины едва ли не подкатывать глаза от удовольствия. — Айноске, — жарко шепчет он, не в силах молчать, потому что ощущения распирают, желанный человек заполняет его внутри. — Ещё… так… — Так? — Айноске довольно усмехается, не сбавляя темпа. Кровать начинает поскрипывать от амплитуды движений, но капитан даже не обращает на это внимание. — Так, м-м… приятнее всего, да? Ланга встречается с ним взглядом и кивает. Но Айноске это, по всей видимости, не устраивает, потому что он тут же наклоняется и кусает за сосок, заставляя русала таки вскрикнуть: — Да!.. Да, дьявол… На это мужчина хрипло хохочет. — Для тебя – кто угодно, моё сокровище. Сердце у Ланги учащённо заходится, когда он вновь находит чужие рубиновые глаза своими, всё ещё светящимися. И тут же дёргает за затылок ниже для очередного поцелуя. Каюту наполняют вполне однозначные звуки происходящего, но никого из них это совершенно не смущает. Ланга обнимает бока Айноске своими коленями, чуть сжимает, но не ограничивает в движениях, а на особенно чувственных моментах не церемонится – вовсю расцарапывает спину. Айноске это лишь раззадоривает. Однако, стоит Ланге оцарапать в области ближе к пояснице, как мужчина шипит. Судя по ощущениям – задел рану. — Прости, — Ланга моргает, нежно бодает Айноске носом в щеку, а руку тут же опускает ниже и, дабы отвлечь, проходится когтями по подтянутой ягодице. — Пустяки, — подмигивает ему капитан. — Эта царапина не стоит того, чтобы... мх, отвлекаться. И, всё же, Ланга делает себе пометку проверить ранение позже. А затем, когда Айноске вновь вжимает его в кровать одним толчком, оставляет настоящие царапины на чужой заднице. Как только волна жара подкатывает ближе, он на пару секунд перестаёт чувствовать своё тело, но момент проходит. Тем не менее, ощущение хочется испытать вновь, и на чистых инстинктах Ланга тянет ладонь Айноске к своей шее. Большая и горячая, длинные пальцы, крепкая хватка – от одного лишь прикосновения между ног становится ещё мокрее. «Лужа» таки натекла, но сейчас слишком хорошо, чтобы задумываться об этом. Не разрывая зрительного контакта, Ланга запрокидывает голову чуть сильнее и нажимает на ладонь Айноске своей. Хочется, чтобы он держал именно так, именно здесь, фиксируя на одном месте и… И что ещё? Ланга не может осознать до конца, но, кажется, его тело знает лучше него. И Айноске, судя по изменившемуся взгляду, тоже. Он сжимает крепче, однако не давит ладонью на кадык, лишь усиливает хватку пальцев по бокам. Это не доставляет боли или дискомфорта, но дышать становиттся сложнее, а перед глазами плывёт. Ланга сипло хватает воздух ртом, а Айноске усмехается и тут же накрывает его губы своими, продолжая двигаться внутри. Собственный пульс шумит в ушах, будто он вновь оказывается под водой, в родной среде. Всё смешивается, вспыхивает яркими красками – Ланга вскидывается, заливая их животы полупрозрачной секрецией, и большая её часть попадает на рельефный торс капитана, о который во время каждой фрикции тёрся член русала. Айноске выдерживает ещё пару секунд, а затем отпускает горло Ланги, но останавливаться не собирается – наоборот, будто бы срывается, подхватывает его уже под оба бедра, буквально натягивая на себя с каждым рывком, пока вскоре не наваливается всем собой, наполняя лоно Ланги тёплым семенем. Он кончает внезапно долго и, насколько Ланга может почувствовать сквозь послеоргазменную разморённость, обильно. Ещё несколько финальных ленивых движений ощущаются особенно сладко. Шумное дыхание грудью в грудь они делят на двоих, как и тихие счастливые смешки. — Ты увидел это где-то, радость моя? — спрашивает у него Айноске после, когда переворачивается на спину и затаскивает Лангу к себе под бок. — Я об этой прелестной инициативе моей руки на твоей шее. Не думал, что русалки практикуют подобное. — Ты многого не знаешь о нас. Но… нет, я делал это и раньше, — видимо, он выражается не совсем правильно, потому что Айноске округляет глаза. Ланга тут же спешит исправиться: — Сам. — Сам? — В первый раз я выплывал жить на сушу среди людей с мамой, когда мне было восемь. Тогда мы ещё жили в северных водах, но та зима выдалась слишком суровой, и отец настоял, чтобы мы с мамой отправились перезимовать на юг, к тому же, меня следовало познакомить с людской культурой. В этот первый раз я был слишком маленьким, чтобы задумываться о таких вещах, но в следующий, когда мне было тринадцать и мы выплыли в люди уже втроём с отцом… я начал думать о дыхании. О том, как по-разному ощущается воздух и вода, о том, как я могу контролировать своё дыхание и на суше, и в море. — Какая прелесть. И, значит, начал экспериментировать? Ни о каком смущении в принципе не может идти и речи – уж точно не после того, чем они только что занимались, – потому Ланга неоднозначно ведёт плечом и кивает. — Я просто… задерживал дыхание, потом закрывал нос и рот. А однажды попробовал сжимать шею, потому что там и жабры, и… Айноске задорно сверкает глазами и ухмыляется. — Дай угадаю. В портках стало слишком уж тесно? — Не только. — Не только? — Айноске, — выгнув бровь, Ланга тихонько фыркает, а затем закидывает на пирата ногу и красноречиво потирается о его бедро промежностью, совершенно бесстыдно пачкая смесью собственной смазки и чужой спермы, — не только тесно, но и влажно. Ты только что был там, между прочим. Это вызывает у Айноске ещё более довольную усмешку. Он вновь ластится и едва ли не мурчит, касаясь губами серебристо-голубых чешуек на ключице Ланги, тем самым вызывая трепет где-то в области груди. Во время секса Айноске тоже с ними взаимодействовал, и ощущалось это… несколько завораживающее. — Был и буду снова, — капитан кусает за плечо, отчего Ланга издаёт тихий смешок. — Кажется, я устроил там неприличный беспорядок. Позволь за собой прибрать. Ответа он, конечно же, не дожидается – спускается поцелуями по телу Ланги вниз, пока не устраивается между его ногами. И выглядит это всё чертовски соблазнительно, однако, пока очередная волна желания не поглотила его, русал таки успевает задать другой интересующий его вопрос: — Айноске… что с тем пиратом, которого я вытащил? Лицо капитана морщится, но затем он издаёт смешок, укладывая подбородок на его лобок. — Боги всевышние, Ланга… любовь моя, Рэки – это самая несексуальная тема, которую можно обсудить. Что-что… жить будет, им занялся наш лекарь. Остаётся лишь ждать, пока оклемается. — Рэки… — моргает Ланга, запоминая имя того рыжего полудохлика. Айноске обречённо стонет, утыкаясь в бедро Ланги лбом, а затем даже порыкивает недовольно. — Молю, не произноси это имя, когда я нахожусь у тебя между ног. Не особо вслушиваясь в его ворчания, русал лишь запускает пальцы в волосы мужчины и плавно его поглаживает, массируя кожу головы. Задумывается. — Значит… это человек Мии. Он и попался в сети наверняка потому, что почувствовал своего человека, — взгляд Ланги смягчается, когда он смотрит на Айноске, касаясь его щеки ладонью. — Как и я тебя. Тот моргает в лёгком недоумении, явно не до конца понимает, что означают слова русала, но от этой ласки тает и, кажется, забывает обо всём на свете. Лангу это забавляет. Он обязательно объяснит ему всё, а сейчас… — Ты собираешься..? — М-гм, — Айноске покрывает внутреннюю сторону его бёдер поцелуями. Доходит до лабии, касается губами нежных складок кожи, прихватывает и раздвигает их языком, собирая капли собственного семени вперемешку со смазкой. Ланга шумно выдыхает – ноги податливо разводятся будто сами по себе. Думать о чём-то, помимо Айноске, с жадностью зарывающемся лицом в его промежность – невозможно. Ланга и не думает.