* * *
Эдуард Выграновский учился в параллельном классе и по совместительству являлся бывшим парнем Шастуна. Сказать, что они расстались тихо и спокойно вообще нельзя, вот совсем. Эти скандалы помнят все, даже учителя, так как многие из них происходили прямо в школе, на глазах у изумлённой публики. Эдик симпатичный, целеустремлённый, яркий, дерзкий, таких как он любят и хотят, и Антон в этом плане совсем не исключение. Эд перешёл к ним в школу в десятом классе и вскружил голову, кажется, всем. Порой даже самые гетеросексуальные ребята смотрели на Выграновского с неким вожделением. А Антон… Антон и вовсе втрескался в него по уши. На физкультуре, которая у обоих классов была в одно и то тоже время, Шастун чуть ли не терял сознание, когда их ставили в пару, или когда Эдик, который являлся довольно спортивным и выносливым, защищал Антона от летящего в него мяча. Но встречаться они начали после нового года. Тогда, в последний учебный день перед зимними каникулами, у них была школьная дискотека, ребята скинулись двумя классами, накупили бухла (ну, знаете, дешёвый коньяк без акцизок, пиво, сидр) и распивали его в мужском туалете на втором этаже. И вот в один момент, когда уже изрядно выпивший Шастун в очередной раз зашёл в туалет накатить ещё, его встретил Эдик. Парень курил в приоткрытое окно, жадно отхлёбывая из банки пиво. Антон до сих пор помнил тот взгляд, который Выграновский бросил в сторону юноши. Он налил ему коньяка и подошёл чересчур близко, тем самым нарушив личное пространство парня. Антону было дурно, даже не понятно, от чего именно: то ли от палёного алкоголя, то ли от той пленительной улыбки и чёрных сверкающих глаз Эдика. Ребята чокнулись, и Антон, дабы хоть чуть-чуть сбавить градус, осушил до дна пластиковый стаканчик. Как только горчащий алкоголь опалил гортань, в его губы жадно впились. Эд целовал его грубо, мокро, развратно, всеми своими действиями показывая доминирование и превосходство. Он прижал Антона к стене, запустив руки под футболку, и остервенело впивался пальцами в его бока. Шастун стонал в поцелуй и, кажется, даже молился, чтобы этот момент никогда не заканчивался, настолько ему было хорошо. Если бы не зашли Позов с Матвиенко, потерявшие Антона, не понятно, чем бы всё это кончилось… Именно тогда Антон рассказал им о своей ориентации. Несмотря на то, что они были лучшими друзьями, Шастун боялся: узнай ребята о таком «дефекте» парня — закидают его камнями и перестанут с ним общаться. Но несмотря на все предрассудки, ребята приняли Антона, поддерживали и грубого слова не сказали в сторону его ориентации. Единственное, чем они были недовольны, так это избранником Антона. Эдик не нравился ни Матвиенко, ни Позову, и друзья постоянно предупреждали его, что это может плохо кончится. И как в воду глядели. Кончилось это действительно вообще не сказочно. Поначалу было вполне себе, порой даже слишком хорошо. Эдик никогда не обделял Антона вниманием, они гуляли, ели мороженое, смотрели фильмы, целовались. Даже девственности Антона лишил Эдик. Но к концу учебного года всё рассыпалось. Выграновский изменил Антону с Кузнецовой. Об этом Шастуну поведала сама Ира, скинув в ВК фотки со спящим Эдом из своей постели, а тот и не отрицал это — было бы бессмысленно. Антону разбили сердце. Было больно, паршиво, хотелось кричать и колотить кулаками в стену. Что, в принципе, Антон и делал долгие две недели, которые они выясняли отношения. В конце концов, Эдику надоела вся эта драма, и он бросил Антона. Довольно подло бросил: — Эд, если ты сейчас же не прекратишь себя вести как мудак, мы расстанемся, я тебя брошу, — заявил Антон в очередной миллиардной по счёту ссоре. — Блять, Шастун, если ты ещё не понял, я тебя уже бросил, ещё в ту ночь, когда поехал к Ирке. Мне всё это надоело, я хочу просто трахаться и весело проводить время, а с тобой так не получается. Я заебался слушать, как ты постоянно сопли на кулак напитываешь. Всё. Хватит. Между нами всё кончено. Давно уже кончено. Пойми это наконец и отъебись.* * *
— Что он тут делает? Его ведь не мог пригласить Серёжа? Не мог ведь? — Антона охватила паника, он целых три месяца пытался собрать себя по кусочкам, не пересекался с ним, даже не появлялся в тех местах, где мог тусить Эд. А теперь он здесь, и Шастун не знает, что будет, если тот его увидит. — Нет конечно, он пришёл со своими ребятами просто отдохнуть, Антон, всё в порядке, слышишь? Успокойся, — Макар крепко взялся за плечи парня и сжал их в знак поддержки. Шастун молча выкурил сигарету и незаметно прошмыгнул обратно в бар. Парень сел за барную стойку и попросил налить ему коньяка. Во всех фильмах в таких случаях пьют водку или виски. Но водка Антону не нравилась, а виски слишком дорого, поэтому коньяк, не французский, конечно, но очень даже ничего. После пятой рюмки бармен смотрел на Антона глазами, полными жалости, этот взгляд Шастун мог вычислить моментально и в любом состоянии, поэтому, дабы избежать приближающейся психологической беседы с незнакомцем, Антон двинулся в сторону туалета. Он опёрся руками о раковину и долго всматривался в своё отражение. Да, он жалок. Некрасив, неуклюж, скучен, разве может такой интересовать? Разве можно такого полюбить? Любовь — это цепляющее чувство. Если у тебя есть, за что зацепиться, хотя бы один крючок — твоя жизнь будет складываться намного лучше и интереснее. Но если ты — ничего не представляющий из себя Антон Шастун, если ты — ничтожество, то людям будет тебя просто жаль, а жалость, как известно, это плохая приманка. Антон попытался ударить в зеркало перед собой кулаком, но резко дёрнулся в сторону от горячих рук, которые попытались его то ли обнять, то ли предотвратить этот акт вандализма. Сильные и горячие руки Выграновского, обжигающие даже через одежду, прижали Шастуна к стене. — Шастун, ты что, офонарел? — Отпусти меня немедленно, — завопил Антон и попытался высвободиться из мёртвой хватки Эдика, на что парень только сильнее прижал его к стене, предотвращая новые порывы Антона. — Что бы ты, больной, тут всё расхерачил? Я что, похож на идиота? — Что тебе от меня нужно? — Да вот, хотел посмотреть на тебя. Ты изменился, — Выграновский ослабил хватку и провёл пальцами по щеке Антона, отчего тот невольно вздрогнул. — Ты чего, боишься меня? — Нет! — резко ответил Антон и отвернулся, чтобы не видеть этих сверкающих тёмных глаз. — Посмотри на меня, — приказал Эд, но Антон так и не повернулся. Тогда Выграновский нежно провёл носом по щеке парня, пуская по его телу большие нервные импульсы и табун мурашек. Антон резко повернулся на Эда и посмотрел ему в глаза. Выграновский ехидно улыбнулся и вонзился в губы парня. Он скользнул горящей рукой под футболку Шастуна и по-собственнически начал до боли сжимать его бока. Антон не понимал свои ощущения. Ему было противно, мерзко, но в то же время очень приятно. Он уже не любил Эдика, но почему-то отвечал на поцелуй, глухо стонал в губы парня и возбуждался. Выграновский отпрянул и посмотрел на парня с ехидной улыбкой, а затем грубо развернул его вжимая грудью в стену. Лёвой рукой он надавливал Антону между лопаток, не давая отстраниться и заставляя выгибаться в пояснице. А правой резким движением стянул с него брюки вместе с бельём и с громким шлепком ударил по ягодице, отчего та начала противно полыхать и ныть. Буквально на несколько секунд он отпустил Антона, чтобы расстегнуть ремень и джинсы, и Антону бы вырваться, убежать, но он стоял, вжимаясь грудной клеткой в стену и соблазнительно выпячивая задницу. Эдик двинул своей ногой по голени парня, расставляя его ноги шире, и приставил головку члена к желанной дырочке. — Я не… — попытался остановить его Антон. Секса у него не было с их расставания, а дрочил Антон не так часто, поэтому был не растянут, чтобы вот так сразу принять в себя довольно большой член Эдика. — Тихо, — оборвал его Выграновский и больно укусил в районе ключицы. — Я, кажется, не давал тебе разрешения говорить. Он надавил головкой на узкий проход, и Антон заскулил от боли. — Пожалуйста… мне больно… — Мне тоже, ты такой узкий, не зажимайся, — мерзко прошептал Эдик на ухо Шастуну и продолжил входить в него. Сначала медленно пропуская головку, а затем одним резким движением вошёл больше чем на половину, и Антон вскрикнул от прошибающей его боли. На глазах парня появились слёзы, сердце, кажется, остановилось, а воздух в лёгких кончился. Эдик простонал от того, насколько Антон узкий и горячий, ещё больше вгрызаясь в ключицу парня. Он продолжил медленно входить до основания в попытке растянуть этот момент удовольствия, не обращая никакого внимания на подрагивания и всхлипы Шастуна. Он провёл рукой по торсу Антона под футболкой и немного придушил его, прижимая к себе ещё больше, а затем полностью вышел из парня и резко вошёл, выбив из Антона болезненный крик. Выграновский вбивался в парня, вышибая из него остатки сознания. Боль, смешанная с похотью, совсем затуманила разум Шастуна, и он уже не осознавал, где заканчивались его болезненные крики и начинались стоны удовольствия в исполнении Выграновского. В какой-то момент, когда Антон понял, что привыкнуть к этой боли не в силах, он положил руку на свой член и начал надрачивать, пытаясь подстроиться под темп Эдика и таким образом отвлечь свой организм от раздирающего чувства. Но из-за сильной боли он не смог даже возбудиться. Выграновский кончил в Антона, но не спешил выходить из него. Он наслаждался той разгорячённостью и узостью его тела. Эд прижался грудью к Антону и сбивчиво дышал ему куда-то в шею. Антону же кончить не удалось. Он всё ещё болезненно постанывал и дрожал от любого, даже микродвижения в себе. — Вот чёрт, — дёрнулся Эдик, выходя из Антона. — Я, кажется, тебя немного порвал. Но ничего, до следующего раза заживёт. Антон провёл пальцами по промежности. Сперма, смешанная с кровью, — такое себе зрелище. Но ещё более неприятно Антону стало, когда он потянулся за салфетками, чтобы вытереть весь этот перформанс. Жуткая боль; не ноющее, а именно режущее или даже жгучее чувство в районе ануса скользнуло по телу парня, и он невольно взвизгнул. На что Выграновский обернулся, ухмыляясь, и протянул несколько салфеток. — За что ты так со мной? — бросил на него непонимающий взгляд Антон, принимая салфетки. — Соскучился, — улыбнулся Эдик, сверкая глазами и открывая дверь, чтобы уйти, но вдруг обернулся и продолжил: — Ты похудел. Твоя задница стала ещё лучше, тебе идёт, — и вышел из туалета.* * *
— И что, вы теперь опять вместе? — встревоженный голос Димы в телефонной трубке можно было понять. Антон рассказал ему о внезапной встрече с Эдиком только на утро, когда они созвонились, чтобы обсудить прошедший день рождения Матвиеныча. Антон после того, как его жёстко выебали в туалете, словно последнюю шлюху, еле нашёл в себе силы добраться до дома. Он вызвал такси и долго шёл до машины, подавляя в себе скулёж, так как каждое движение сопровождалось болью. Сесть в машину он не смог, поэтому, собрав остатки сил и яйца в кулак, он плюхнулся на заднее сиденье вытягивая ноги настолько, насколько это позволило небольшое пространство рено логан, и всхлипывал от каждой неровности дороги или лежачего полицейского. Уже дома он нашёл в столе какую-то заживляющую мазь и, корчась от боли, смазал задний проход, чтобы окончательно не сдохнуть на утро. Как ни странно, передвигаться ему стало действительно легче, хотя сидеть он не мог, поэтому просто валялся лицом в подушку, отклячив задницу и раздвинув ноги — так было вообще прекрасно. — Не знаю, Поз, но он сказал… «До следующего раза…» Значит… — Значит, он будет трахать тебя по подворотням до разрывов, а ты будешь это терпеть. Это абьюзивные отношения, Антон! — Арбузивные, — хихикнул Шастун. — Это не смешно! Так и дальше собираешься отдаваться ему, а потом жопу всякой хренью мазать? — Я тебе рассказал не для того, чтобы ты ржал. — А я и не смеюсь! Это ненормально, Шаст. Ну, то, что он с тобой делает. Вообще, Антон не понимал, почему Дима так реагирует на это. Для него то, что произошло этой ночью — вполне себе нормально. Эдик никогда не был с ним ласков и нежен, не заботился о сохранности его задницы или о том, чтобы Антон тоже получал удовольствие. Хотя, конечно, и не рвал его никогда. Шастун старался растягивать себя сам, так как Эдик делал это небрежно и неаккуратно, пытаясь ускорить процесс, а не сделать приятнее или удобнее Антону. — Он сказал, что скучал по мне, — как-то обречённо и грустно сказал Антон и тяжело вздохнул. — Антон, я понимаю, что ты… ну… — Я больше его не люблю. Я думал, что возможно, но вчера окончательно понял, что нет. Но он такой… такой дерзкий, красивый, сексуальный. Что я бы, наверное, мог снова, ну, влюбиться в него. — Может, не надо? — почти взмолился Позов. — Я не знаю. Не знаю, что и как будет лучше. Но пока я не хочу с ним пересекаться. — Ага, пока жопа не заживёт! — фыркнул Дима.* * *
— Какие люди и без охраны, — Антон курил около ворот школы и очень надеялся, что она вот-вот развалится, и ему не придётся сидеть хренову тучу уроков, когда на него со спины налетел Добровольский крепко обнимая. — Я прям успел соскучиться по тебе. — Взаимно Павел Алексеевич. Ну что, сходить вам за сигаретами? — Нет, спасибо. — Может, ещё чего-нибудь хотите? Я могу сбегать, мне не сложно. — Хочу. Очень хочу, чтобы ты на уроки пошёл. Давай докуривай и мигом в класс. Сегодня пробник — сочинение будем писать. — Вот блять, — фыркнул Шастун, за что получил уже стандартный подзатыльник. Он все ещё не мог сидеть, точнее, мог, конечно, только это было жутко больно, и даже три таблетки обезболивающего и какая-то охлаждающая мазь, которую передал Попов (не для жопы, конечно, она предназначалась для заживления ссадин на лице, но у Шастуна выбор был невелик) не помогали. Все уроки прошли как в аду. Его постоянно дёргали к доске, задница болела, спать хотелось жутко, да ещё и физрук «обрадовал»: скоро межрайонные соревнования по баскетболу, к которым надо срочно готовиться. Антону на все эти соревнования было, естественно, начхать, если бы не одно «но». За участие физрук ставил пятёрку в четверти, а это уже стимул, знаете ли. Но всё это ерунда по сравнению с тем, что Антон почему-то очень хотел увидеть Попова. Его до сих пор поражал тот факт, что учитель не рассказал о побоях Добровольскому, что позаботился и передал ему лекарства, что взял его номер телефона, но так и не позвонил и не написал. Последнее волновало его больше всего. Вот зачем брать номер, если не собираешься связываться с человеком? Обо всём этом Антон думал, стоя около школы и выкуривая уже, кажется, третью сигарету. Он даже не заметил, как к нему подошёл Добровольский, а следом и Кузнецова. И только знакомая фамилия, всплывающая в их разговоре, вернула Антона в реальность. — Павел Алексеевич, ну, может хотя бы вы повлияете на Попова? — канючила Ира. — Я не сдам физику без репетитора, одних дополнительных мне мало. — Ир, вот скажи мне честно, нахрена тебе вообще сдалась физика? — Ну, а как я буду поступать! — Куда? — В модельное. — Я повторю свой вопрос: на кой чёрт тебе физика в модельном? — Ну, это запасной вариант. Если не поступлю в модельное — пойду на физика или на кого там можно с физикой. — На певицу, — усмехнулся Добровольский, бросая на Антона взгляд в стиле «как она меня заебала». Антон лишь улыбнулся уголками губ, так как прекрасно понимал, что далеко не физика и поступление интересуют Кузнецову, и это почему-то бесило. — Правда? — взвизгнула девчонка, отчего Добровольский не смог сдержаться и рассмеялся. — Ир, правда, Арсений Сергеевич всегда очень тщательно подходит к выбору учеников, с которыми готов заниматься репетиторством. На твои игры у него нет времени. И если он тебе сказал нет, я ничего с этим поделать не могу. Ира на это лишь фыркнула и, показательно мотнув высоким хвостиком, ушла обратно в школу. — Вот это попал Арсений, — Добровольский тяжело вздохнул и обратился уже к Антону: — Ну, а ты надумал, что будешь сдавать? — Русский, английский и матан. — Может, тоже хотя бы физику сдашь? — Попов не будет со мной заниматься, если он даже Ирке отказал, то я и… — Ну, ты попроси его сначала, а потом уже будешь говорить, — Добровольский лукаво посмотрел на Шастуна, выбросил бычок в урну и направился в школу. Антон проводил его взглядом и достал ещё одну сигарету. Ему явно надо подумать, но пока он предпочёл этого не делать. Физика сегодня как назло не было, Попов уехал на какое-то собрание в министерство.* * *
— Ты почему мне ничего не сказал? Я бы этого Выграновского сам без смазки выебал, — распылялся Матвиенко, когда ребята шли домой. — Да успокойся ты, всё в порядке, — успокаивал его Шастун, хотя внутри было тепло и приятно от того, что друг так переживает за него. — Вы мне лучше расскажите, что было в школе нового за эту неделю? Не то чтобы мне прям пиздец как интересно, но хотелось бы быть в курсе всех событий. — Да интересного ничего не происходило, почти… Абрамов разбил окно рюкзаком в столовой, и Воля посрался с директором на этой почве, что, типа, его ученик не мог этого сделать, а потом вставил пиздюлей Ване, — Серёжа рассказывал об этом настолько обыденно, как будто такое происходило каждый день, хотя, зная их класс и Павла Алексеевича, такое реально происходило постоянно. — А ещё Руслан Викторович хочет, чтобы наш класс представлял школу на городской олимпиаде по ОБЖ. — Это называется зарница, — поправил его Дима. — Да какая в жопу разница? — застонал Матвиенко. — Дим, а если чисто теоретически подумать, что я бы сдавал физику… — чуть слышно отозвался Антон, но тут же пожалел, что вообще открыл рот. — Да! — перебил его Дима. — Что да? — Всё да. Если ты собрался сдавать ещё один любой предмет, то я всегда скажу тебе да. Даже помогу чем смогу. Я понимаю, что образование у нас в стране такое себе, да и желания дальше учиться у тебя нет, но всё равно, ты можешь хотя бы попытаться. — А почему именно физика? — встрял Серёжа, и Дима пихнул его в бок локтем. — Да не знаю, просто Воля достал меня: «Сдай ещё что-нибудь, к примеру, физику». — Ну, он тебе всё правильно говорит. Физика во многих технических специальностях пригодится, поэтому… — И вообще, Попов твой намного лучше, чем Выграновский, — заключил Серёжа. — Он не мой, — с досадой в голосе ответил Шастун, а потом опомнился: — Эй, чего это ты вообще их сравниваешь и говоришь о Попове в таком ключе? — Да так, просто, — фыркнул Матвиенко и принялся что-то печатать в телефоне. Шастун не стал разгонять эту тему, ещё не хватало, чтобы друзья подумали, что он влюбился в учителя. Это ведь не так? Не так же? По крайней мере, пока точно, но об этом Шастун тоже предпочитает не думать