***
— Здравствуй, Огай, это Юкити. Хочу сегодня пригласить тебя на выставку картин моего подопечного, Накахары-куна. Заодно, можешь взять Дадзая, думаю, ему следует приобщиться к искусству. — Эх, да я рад, вот только этого сорванца днями дома не бывает, какое уж там приобщение к искусству... Зла на него не хватает! И тут вдруг Мори-сан слышит сначала поворот ключа в замочной скважине, а дальше кто-то вваливается в квартиру и громко захлопывает за собой дверь, одновременно стягивая кеды и небрежно кидая их в угол прихожей. — Фукудзава, я обязательно приду, если не с этим сорванцом, то один, а сейчас, я вынужден попрощаться и войти в роль злого надзирателя. Огай неспешной и спокойной походкой направился к звукам крехтения, и узрел своего племянника – двадцатилетнего Дадзая Осаму, копошащегося в своём рюкзаке и промокшего под недавно прошедшим дождём. Его бинты, окаймляющие почти все открытые участки тела намокли, и местами висели грязными сосульками. — Выглядишь, как побитая жизнью дворовая собака, ей-богу, Осаму. Я даже знать не хочу, где ты был. — И я тебя рад видеть, дядюшка~ – не поднимая взгляда произнёс Осаму, роясь в рюкзаке и тяжело дыша. Для всей картины не хватает слюней из его рта, тогда точно пошёл бы на Салюки. — Звонил Фукудзава-сан, он приглашает нас сегодня в семь вечера на выставку работ его ученика. — В семь вечера, значит? Выставка? Оки, я иду! — И даже не попытаешься отвязаться, как делаешь всегда? — Ээ, не-а, дядь, ты меня с кем-то спутал, я хоро-о-оший племяш. О, НАШЁЛ! Осаму Дадзай держал в руке диск группы "Starset" — его любимой. Недавно вышел новый альбом — грех не купить. — Сходи в душ и соизволь выглядеть солидно сегодня, понял меня? — Да-а-а... – протяжно ответил Дадзай, убегающий в свою комнату быстрее ставить диск в проигрыватель и включая его на полную. — Мерзавец, даже не снял грязную джинсовку... Ну и чёрт с ним, и без того дел невпроворот! Огай Мори, с первого взгляда — хладнокровный, расчётливый и чёрствый хирург, довольно скупой на эмоции и эмпатию. Но это только первое впечатление, его маска, которую он носит каждый день, вплоть до ночи. Его защитная оболочка ото всех, кроме близких и соратников по работе. В присутствии своего коллектива, он автоматически становился весьма приятным и умеющим поддержать диалог абсолютно на любую тему. В конце концов, он ведь доктор медицинских наук в сфере хирургии — ему это по званию полагается.18:10
Мори стоит в коридоре, тяжело облакотившись на тёмно-коричневую, железную дверь. Его терпение и выдержка уже на пределе. Ничто так сильно не раздражало его, как не пункуальные разгильдяи, даже болтивость он мог вытерпеть, но вот Дадзай... — Ты там, случаем, не вскрыться собираешься?! Иначе других причин игнорировать меня я не вижу. — ответом последовала гробовая тишина. — ДАДЗАЙ... ЧЁРТ ТЕБЯ ПОБРАЛ, Я УХОЖУ!!! Резко осознав то, что он бесцеремонно сорвался и наорал на племянника резануло по совести, ведь он никогда раньше не позволял себе такого, исключая действительно те ситуации, в которых грубый тон не помогал, и приходилось повысить голос. Но это было всего... По пальцам перещетать можно. Дадзай резко открыл ванную комнату и направил ошарашенный взгяд на Мори, вмявшегося в дверь и проклинающего себя за этот ор. В конце концов, он ему не отец, и просто не имеет права так кричать на него... — Дядя? Что...— Холодный пот проступил на лбу от усердного завязывания дурацкого галстука и резкого, неожиданного крика Мори. Дадзай понял, что дядюшка чем-то взволнован, а сам он стал лишь тем, на кого можно было бы выпустить всё напряжение. — Что случилось? Что-то на работе?Обычно за мою медлительность ты никогда не повышал на меня голос, — он выгнул бровь, показывая своё недоумение и вопрос. — Эй! — Дадзай, извини меня. Я не должен был срываться на тебя. Ты действительно не виноват, но галстук, так уж быть, не завязывай... — Так что-то на работе? — Дадзай небрежно стянул галстук с шеи и бросил на верх шкафа, на что Мори лишь зактил глаза и принялся выходить на улицу. — Жду в машине, и ради всего святого, если ты и шнурки будешь двадцать минуть завязывать, я уеду. На это язвительное замечание, Дадзай лишь глубоко вздохнул и резко выдохнул горячий воздух, прянялся завязывать свои кеды, немного не вписывающиеся в его довольно деловой образ: белая, чистая рубашка, уже успевшая смяться у шеи. Из-под её горловины, не застёгнутой на последние две пуговицы виднелась странгуляционная борозда. Ниже, были натянуты бежево-охристые брюки, подпоясанные кожаным коричневым поясом, пряшка которого отблёскивала на свету. Поверх всего этого Дадзай в спешке накинул свой бежевый плащ, который задрался на шее и выглядел немного помятым. Ему не нравилась эта одежда, он был приверженцем комфорта и чёрных футболок, которых было порядка десяти в его гардеробе. Но всё же он не стал надевать натирающие лоферы, купленные Мори для "солидности" — отвратительное слово, подумал Дадзай, садясь, точнее плюхаясь на сиденье рядом с Мори. Стоило ему только захлопнуть дверь, как чёрный кадиллак тут-же рванул в дорогу. Пунктуальности Мори не занимать... Что говорить о машине Огая — она определённо подходит ему на все сто процентов. Большой, грозный, но в то же время с мягкими углами корпус и капот машины, были словно олицетворением его характера. Высокие колёса и молочный, кожаный салон, с безумно удобными сиденьями. Руль Огая был тоже оббит кожей. Это придавало ещё больше статуса, ну и, конечно же, удобства, ведь с кожаного кресла намного легче вытереть грязь, которую порой притаскивал в салон машины Дадзай: растаявшее мороженое, случайно поставленная подошва грязной обуви, ну и, чаще всего — разлитый кофе. Мори вёл одной рукой, другую поставив на локоть у окна и подперев ею голову. Он и Дадзай ехали молча, ничего не говоря о случившемся. И не потому, что не хотели, а просто у них было так заведено: если уж случилось, что поссорились — они расходились по комнатам, сбавляли пыл, и через час уже мирно сидели на кухне и пили горячий кофе. Идеальное решение для их темпераментов, так схожих, но одновременно и различавшихся: Мори был, словно статуя, выполненная из холодного мрамора руками Микеланджело. А вот Дадзай, ещё только кусок этого мрамора. Ему ещё предстоит сделать из себя "Давида", но начало определённо положено. Без десяти семь, они уже стояли напротив назначенного места. В центре было чисто и здание выглядело довольно солидно для первой выставки совсем ещё юного художника – Тюи Накахары. Дадзай и Мори поднялись до выставочного зала на лифте, а на самом этаже была только одна, большая и громозкая дверь с вывеской: "Впечатление. Эмоции.", а ниже курсивом была расположена надпись: "Художника-импрессиониста Тюи Накахары". Вполне неплохо для первого раза — в унисон сказали Мори и Дадзай, преглянулись и одновременно вошли в автоматически-раздвигающиеся двери. Им предстал просто восхитительный зал, с хорошо поставленным светом, однотонными нежно-бежевыми стенами и серым кафелем. Потолок был в чёрных перекладинах с лампами, но так нужно. Зал был выполнен в стиле минимализма. Всё было просто и лаконично, чтобы не отрывать внимание от главного. Картины, висяшие на приличном расстоянии друг от друга, были подсвечены торшерами и выглядели пёстро. Они сразу же бросались в глаза и не могли не привлечь внимания к себе: яркие, точные, уверенные мазки, контраст цветов и сложная гамма сочетаний, казалось бы, несочетаемых оттенков, но так хорошо дополняющие друг друга. Яркий колорит из жёлтых, красных, оранжевых и синих цветов. "Просто восхитительно" — шёпотом сказал Мори, будто пытаясь сохранить эмоции, вызывающие в нём эти картины. Они словно оголяли всё то, что держалось внутри за холодной стеной. При входе справа самой первым впечатлением была картина под названием "Женщина с зонтиком в саду". Сперва плохое зрение Мори мешало ему разглядеть саму женщину с зонтиком. Его отвлекала яркая гамма зелёных оттенков, смешавшихся в пятна, и создающие эффект туманного утра. Нежно и со вкусом – подумал Мори и направился к следующей. "Иней ": Мягкий колорит розового, в сочетании с контрастными, но не резкими тенями. Старик с хворостом, идущий по тропе незбыточных мечт и желаний. Обречённый на вечную бедноту и непосильный труд. Эта картина вгоняла то в рассуждения, то в умиротворение от её лёгкости и воздушности. Огай шагал неторопливо и медленно, наблюдая эти необычные и столь пленящие шедевры: “Весна, яблоня в цвету”, "Дилижанс в Лувесьенне", "Бульвар Монмартр ночью". Ох, он помнит, как когда-то ездил в Париж и был на этом бульваре, просто плавящимся от фонарей. Но вдруг что-то бросилось ему в глаза. "Впечатление. Восход солнца" – было написано в углу рамы. Солнце поднимается из утренней мглы навстречу. Оно ворвалось ярким оранжевым шаром в сумрак ночи, окрасило небо и воду в тёплый розоватый цвет, отбросило колеблющуюся оранжево-красную дорожку на поверхности залива. Тёмно-зелёными пятнами выделяются лодки на воде, всё окутано влажным туманом — размытые очертания берега, морские суда. Эта картина висела в середине всего зала и являлась неким сокровищем этой выставки. Огай был восхищён, ведь давно не видел такого свежего и не замыленного взляда на природу и мир. Он был ценителем творчества и часто покупал в свой кабинет натюрморты, один из которых был голландского художника Виллема Класа Хеда в стиле "ванитас" — аллегорический натюрморт, композиционным центром которого традиционно является человеческий череп. Определённо под стать Мори. Что не сказать про Дадзая, который не понимал искусство и считал его бесполезным. Он одиноко бродил по залу, даже не всматриваясь в яркие краски на холстах, как вдруг его внимание привлекла чья-то огненно рыжая макушка головы, стоящая напротив немного ужасающей картины с кричащим человеком и с интересом рассматривающая её. Этот молодой человек был совсем невысокого роста, что удивило Дадзая. Его необычный зелёный костюм в красную клетку сидел на нём так, словно шился по его меркам, а на ногах были синие кеды, которые любил Дадзай. Мысленно он отметил про себя необычный образ рыжика. "Вот это действительно стоящий моего внимания экспонат!"— подумал Дадзай и уверенно зашагал по направлению к огненно-рыжей макушке. Картина, которую рыжик прожигал своим взгядом имела название "Крик" и вызывала у Дадзая лишь чувство паники и безысходности. "Кто и с какой целью такое рисует?!" — возмущённо подумал Дадзай. В центре картины стоял кричащий в ужасе, отчаянии и панике человек на мосту над рекой, а сзади небо, обозначенное изогнутыми широкими мазками в оранжевых, желтых, алых и сине-зеленых цветах. — Крипово выглядит, не находите? — выпалил Дадзай рыжему человеку справа и краем глаза наблюдал за его реакцией. Но на удивление, этот человек лишь удивлённо изогнул бровь, нахмурился и перевёл взгляд на Дадзая. — Не нахожу. — сухо ответил он и продолжил дальше тупить взгляд на картину. Если бы только Дадзай знал, что этот рыжик — никто иной, как Тюя Накахара — создатель всех шедовров живописи в этом зале, а Дадзай сейчас нагло сказал ему, что его картина пугающая. И нет, Тюя совсем не обиделся, а лишь убедился в том, что простые люди не могут уловить смысл его произведений. Они смотрят поверхностно, оценивая саму оболочку: будь то красивое закатное небо или кричащее в панике лицо, если быть точнее — внутреннее состояние художника, написавшего эту картину. — Как по мне, слишком депрессивно и вычурно. — снова бросил Дадзай в сторону картины, на что Накахара и бровью не повёл. Ему нет дела до дылды, стоящего слева и критикующего его творчество, как вдруг к ним подошли Мори с Фукудзавой. — Накахара, познакомься, это — Мори Огай, мой старый приятель. — Мори протянул Накахаре руку в приветливом жесте. — Я восхищён вашими работами, Накахара-кун. — с лёгким, незаметным блеском и уважением в глазах сказал Огай. "Ссуука, так этого рыжика, значит, зовут Тюя Накахара, и это он нарисовал всё это мракобесие?! Это его картины я только-что раскритиковал?!" — подумал Дадзай, сдерживая смешок и лёгкий укор совести. — А это мой племянник — Осаму Дадзай. – лёгким жестом руки указал Мори на Дазая. — Приятно познакомиться, Мори-сан, я рад, что вас впечатлили мои работы. — с лёгким смущением ответил Тюя, ведь до этого самого дня, он никому, кроме своего наставника работы не показывал. — А ваш племянник уже успел оценить по достоинству мою картину. — с улыбкой и сквозящей сквозь слова иронией произнёс Тюя. Дадзаю не то, чтобы было неловко, совсем нет. Это наоборот его заинтересовало: не только то, что рыжик только что высмеял Дадзая так, чтобы только он это понял, без обид на критику своих работ, а ещё и лицо Накахары: чёткая линия скул, впалые щёки и россыпь веснушек на бледном лице, будто брызнули охристой краской на бледный фарфор. Густые брови, изогнутые и показывающие эмоции на лице, под которыми расположились ярко-голубые глаза с рыжими ресницами, блестящими на свету в тон длинных волос. А носик... Носик был тонкий и вздёрнутый вверх, как и, видимо, характер его обладателя. Губы были тонкие и бледные, обкусанные в попытке унять переживания. Этот экспонат, под названием "Накахара Тюя", определённо оставил приятное первое впечатление о себе в памяти Дадзая, ведь он без ответных оскорблений принял его комментарий о картине, да ещё и умело подколол! "Рыжий чёрт, а ты мне понравился." — отметил про себя Дадазай, мельком поглявывающий на Тюю, который вёл беседу о своих картинах с Мори и Фукудзавой, держась вполне уверенно и стойко.