Save me from my thoughts

На самом деле, появиться на собственной выставке и не умереть от неловкости, для Накахары было невыносимо трудно. Порядка двадцати человек глазело оценивающим взглядом по его творчеству и он задавался вопросом: "Интересно, о чём они думают, смотря на мои картины, какие чувства они испытывают? Может, осуждение? Или всё-таки им нравится?" Выставить на показ своё творчество очень трудно и схоже с тем, чтобы открыться первому встречному и рассказать свою биографию. Но всё же у него получилось. Стоило только задуматься, что он не слышит мысли народа в зале, как вдруг кто-то сзади вылил на него всю свою неприязнь к творчеству, словно помои из окна в средневековье. Тюя ценил открытость и прямолинейность в людях, даже от тех, кто далёк от искусства. Он думал, что посмотрев на своего первого злопыхателя, он увидит замызганного человека, хоть и голос того был просто охуенным: с хрипотцой, но одновременно нежный и звонкий. Как вдруг он узрел скелет в высоту не ниже ста восьмидесяти, в солидном костюме и таких же, как и у него кедах, только чёрного цвета и заметно поношенных. Голова, с частично волнистыми, короткими, темно-каштановыми волосами и узкими тëмно-карими глазами. Светло-жёлтая кожа и заметные капилляры под глазами. Его челка обрамляет лицо, в то время как некоторые пряди собраны в середине. А его ухмылка, во время прысканья им едких комментариев притягивает, словно магнит. Но одновременно настораживает его спокойный, местами холодный взгляд. Причина, по которой Тюя ничего ему не ответил в том, что в мыслях он собирал его образ, на который взглянул лишь мельком, но зрительная память позволяла запомнить даже столь мелкие детали. Всё то время, что Тюя разговаривал с Мори и Фукудзавой, выслушивая вопросы и отвечая, на самом деле он очень волновался. Настолько, что мял вспотевшие ладошки сложенных за спину рук. В то же время, он чувствовал на себе изучающий взгляд Дадзая, от которого напряжение и тревога внутри только росли с неимоверной скоростью. Он давно забыл, какого это быть в центре событий и получать такое количество разного внимания. Когда вопросы закончились, а ответы Накахары были исчерпаны, Мори и Фукудзава ушли в другой конец зала, о чём-то увлечённо беседуя. В воздухе между Тюей и Дадзаем повисло неловкое молчание. Никто из них и с места не двинулся, а последний и вовсе без стыда продолжал жадно пялить на Накахару. Первым подал голос Тюя, не смотря в глаза своему злопыхателю. — Прекрати, иначе дыру во мне просверлишь. — с раздражением сказал Накахара, всё продолжая мять ладошки за спиной. — А что, наш художничек вдруг занервничал? Смотрю, уже и на "ты" перешёл? — с лукавостью, так хорошо подходящей его голосу, ответил Дадзай. — Как видишь, Осаму. И не называй меня "художничек". — выдержка у Тюи была просто потрясающей, ведь он прекрасно понял по интонации Дадзая, что тот не желал оскорбить его, а лишь ответил подколом на подкол. Как же давно Дадзай не вёл диалог с человеком, который не огрызается на его сатиру, а поддерживает, причём не уступая ему в язвительных комментариях. Напряжение в воздухе резко исчезло, и вот они стоят вдвоём и обсуждают картину "Крик". — Тебя правда она пугает? — спросил Накахара с трепетом в голосе. Ему было важно любое мнение, даже такого отсталого в данной стези, как Дадзай. — Честно — да, врать не стану. Я не ценитель искусства, но эта атмосфера от картины... Пробирает и вызывает у меня панику. — Безысходность. — на такой ответ Накахары Дадзай сморщил брови и задумался. Он сам был творческой личностью, но больше по литературе и прекрасно понимал, что тот вылил свои кипящие чувства и переживания на холст. — Ты — художник, в руках твоих — краски. Мир мой — холст, нем под кистью твоей… Можешь силой, лишь ветру подвластной, прочь развеять туман суеты, написав безмятежность рассвета и яркие краски зари! — Красиво... Дай угадаю, сам сочинил? — Ага. Специально для тебя, художничек. — Э, не нарывайся. Лицо Дадзая выразило довольную от подкалывания Накахары ухмылку. Тюе хотелось записать столь красивые стихотворные фразы Дадзая о нём, как тот делал с цитатами наставника, вот только блокнота под рукой не нашлось. Они бродили по выставочному залу, перекидываясь смешными подколами и тупо шутя. Дадзай часто рифмовал строчки и сочинял мини-стихи про картины Накахары, что не могло ни вызывать глупую улыбку и разливаться теплу где-то глубоко внутри Тюи. Когда мимо проходил человек, то Накахара каждый раз искал в нём особенность, которой мог бы восхищаться. Некую изюминку, присущую только этому человеку. Дадзая это не могло не восхитить, ведь он бы тоже хотел так восторженно отзываться о людях и видеть в них красоту, но увы. Он был другим. Дадзаю были противны люди, хотя даже этим словом он их не называл. Жалкие и красивые сосуды для мелочной и мёртвой души, если и та имелась. Вот только странно что впервые за многие годы, увидев Накахару, он не испытал отвращения к нему, не понимая причины. Почему именно он? В чём дело? Всё никак не мог понять Дадзай, пристально наблюдающий за Тюей. Но стоило им начать говорить, как он всё осознал. Он был особенный. Не такой, как все, и это не просто слова. Взгляд Накахары не выражал гордости, надменности и высокомерия — лишь тоска, разбавляемая детской радостью от исполнения мечты, как смог понять Дадзай. Он восхищался Тюей, его спокойным и размеренным голосом, движениями рук в попытке объяснить задумку и суть его произведения. Пальцы его рук были словно вылеплены самым искусным мастером скульптуры, когда-либо существовавшим на земле. Худощавые и длинные, с выпирающими венами и костяшками. Ногти, немного длиннее чем подушечки пальцев были аккуратно подрезаны, что говорило о его опрятности, а на бледной коже виднелось можество маленьких царапин. На левой руке среднего и указательного пальца красовались мазоли от частого рисования кистью. Дадзай отметил, что Тюя левша, а это довольно необычно для его окружения. Он невольно представил как тот, в полумраке комнаты, освещаемой только светом настольной лампы сжимает своими пальцами с боков кисть, надавливая и оставляя на холсте мазок за мазком. Линия за линией, обнажая свою душу по кускам. Как бы хотел знать Дадзай о мыслях в голове этого художника... А впрочем, они не очень то и отличались, ведь Накахара думал о том же. Он и поверить не мог, что рядом с ним восхитительный японец, совсем не типичного роста. Тюю завораживал томный и холодный голос Дадзая, который уже не пугал его. Он привык и к взгляду, который по началу обжигал, но теперь уже стал терпим и казался нежным. Тюе было до безумия приятным внимание от Дадзая. Он уже давно не вёл диалог с людьми, ведь обычно спустя пять минут каждый его собеседник совершенно забывал о нём и начинал монолог о делах насущных, но не Дадзай. Этот медленно шагающий человек, шаг которого был равен двум шагам Накахары, внимал каждому слову, пытаясь не упустить ни крупицы информации. Он был заинтересован, что притягивало Накахару, словно магнит. Вдруг Тюя поддался воображению и представил Дадзая, лежащего на своей кровати и прикрытого лишь простынёй кофейного цвета...Он ощущает желание запечатлеть всё величие его тела. Каждый мускул, прописывая рефлексы и подбирая колорит, исходя из его характера. Ему стало неловко от таких мыслей, но страх упустить и огромное желание брали верх. Накахара понял, что он напишет Осаму, что бы это ему не стоило. Обязательно. Нужно лишь немного времени им обоим... Время хотелось поставить на паузу, но оно не щадило никого, и предательски быстро утекало в столь приятной компании. Сальвадор Дали смог просто потрясающе отразить всю тягучесть и быстротечность этого ресурса в картине "Постоянство времени". Но всему приходит конец. Посетители стали уходить один за другим, перед этим обязательно отсняв каждую из картин Накахары на камеру. В поле зрения появился Мори и Фукудзава. Огай стал прощаться с Тюей, ещё раз выразив ему своё восхищение и удаляясь из зала заводить машину, перед этим попросив номер телефона Накахары, под предлогом заказать картины. На что Тюя по началу растерялся, но, увидев взгляд Фукудзавы-сана, говорящий: "Не упусти свою возможность" — согласился. После чего, с нескрываемой иронией Огай попросил Дадзая быстрее выражать своё "восхищение" картинами и спускаться к машине. В зале стало тихо и безлюдно, все резко исчезли, в том числе и Фукудзава-сан, оставив Накахару с Дадзаем наедине. Настал их момент прощаться. — Тебе пора. – спустя минуту молчания сказал Накахара, с нескрываемой грустью в голосе. — Не хочу уходить. Мне впервые за много времени было приятно общаться с человеком, но дядюшка меня четвертует за задержку. Поэтому до встречи, Тю-юя... — нежно и с тоской протянул Дадзай, выходя за двери зала. — До встречи, Ос-саму... Они оба прекрасно понимали, что нашли друг друга, и им предстоит провести вместе ещё очень, очень много времени...