Save me from my thoughts

Тюя не мог уснуть всю ночь, ворочался и скомкал всю простынь под собой. Из головы никак не выходил этот вечер, а точнее Дадзай. Такой хитрый и всё больше погружающий в омут своих карих глаз, от которых можно ждать всего, что угодно. Заснуть он смог только часа в четыре утра. Завтра не было занятий в академии из-за ремонта, поэтому Накахара решил провести этот день наедине с собой, как обычно он и привык. Будильник был отключён, как и звук на телефоне. Хотя, звонить ему было некому. 11:44. Утро. Накахара неспешно слез с кровати и ощутил неприятную боль в спине и правой руке, по причине сна в довольно неудобной позе. Подниматься на ноги не было ни сил, ни желания, поэтому он долго смотрел в одну точку. Сквозь закрытые шторы светило яркое солнце, от чего было душно в комнате. Уже май, поэтому мухи и комары пробудились от спячки, начав терроризировать мирных граждан Японии. На окнах Тюи не было сеток. Они были закрыты и не пропускали свежего воздуха, от чего его майка была сырая и пахла лёгким ароматом пота в перемешку с духами. Нужен был душ и кофе... На улице душно и пыльно, сухой воздух неприятно резал нос и глаза, а солнце оставляло всё большую россыпь веснушек, загар не ложился на его кожу, лишь мог нагло сжечь её. Накахара решился выйти на улицу только поздно вечером, пролежав весь день в кровати и листая новостную ленту, состоящую из милых котят, при этом лайкая и цитатки из литературных пабликов. Он отправился на почту за подарком от дорогой тёти Коё, ибо срок хранения уже подходил к концу. Множество подростков катались на скейтах и ездили на велосипедах, один даже чуть не сбил Тюю. Почта находилась совсем недалеко от его дома, нужно было пройти мимо нескольких магазинов, а потом свернуть направо. Это место легко узнавалось по огромной очереди, которая начиналась ещё с улицы. Ругани мамаш с детьми и людей в пожилом возрасте. Сплошной кошмар, но ради своего подарка можно было вынести хоть час этого. — Здравствуйте, Накахара Тюя. Номер посылки 533. Коробка довольно увесистая, будто с книгами или чем-то похожим. Соблазн открыть её сейчас был велик, но куча народу тут же отбила его. При выходе с почты какой-то полу-слепой старик зарядил ему в живот своей тростью, даже не извинившись перед ним, что очень разозлило Тюю. Место удара болело, и скорее всего останется синяк. "А потом такие как он говорят что мы плохое поколение" — пронеслось в его мыслях. Придя домой и ещё даже не успев раздеться, он сразу же решает открыть коробку. На его ключах висел маленький раскладной ножик для защиты от всяких пьянствующих по ночам людей. К сожалению, повидать ему удалось их много. Аккуратно, стараясь не повредить внутренности он разрезал скотч и принялся бережно доставать свой подарок. Первое, что лежало на самом верху и привлекло его внимание — плюшевая крыса по кличке Букля. Заметно потрёпанная жизнью и временем игрушка возвращала к воспоминаниям когда он, в возрасте двенадцати лет, сжимал её по ночам и плакал, боясь темноты и резких звуков. Во время аварии 16 марта 2014 эта игрушка была в его руках, и именно её он так сильно сжимал в надежде, что всё будет хорошо. Именно эта вещь сопровождала его всю реабилитацию, переезд и жизнь у Коё. Такая маленькая, но вызывающая столь неприятные и колющие разум воспоминания. Она хранит в себе много боли и потерь, пропитанная горькими слезами от утраты родителей и желания исчезнуть. Сейчас, как ни в чем ни бывало, она лежит в его трясущихся руках. Он с силой прижал Буклю к себе, зарываясь носом и втягивая аромат игрушки, теперь пахнущей стиральным порошком. Слеза робко прокатилась с его глаз и достигла ткани игрушечной крысы. Как и раньше, наедине с собой и своими едкими воспоминаниями. Обнимая игрушку, он рухнул на пол и откинулся спиной на прохладную стену. Слёзы щиплят глаза, а воспоминания вырываются тяжёлыми хрипами из его груди. Вытерев глаза игрушкой и икая от слёз, он достаёт следующий и последний предмет из коробки — большой и тяжёлый фото-альбом его любимого зелëного цвета и с кучей вырезанных цитат из журнала, но главная и расположившаяся в самой середине была на латыни. Тюя сразу понял её и слёзы полились из его глаз с новой силой. "Te amo magis quam vita" — именно эта фраза была выгравирована внутри его кулона, который подарила ему мама незадолго до аварии, с фотографией, на которой папа крепко обнимал маму Тюи. Эта фраза значила очень много для его семьи. Отец Тюи произнёс её во время клятвы его матери на их свадьбе. Именно эту фразу сказал он, когда увидел только появившегося на свет Тюю. И именно эту фразу произнесла его мама перед смертью, о чём знала Коё. Горькие слёзы катились по его бледным щекам, пока он, дрожащими руками листал альбом с фото. На первой странице была записка, написанная красивым и большим почерком его мамы: "Моему дорогому Тюе на двадцать один год". Всхлипы становились всё громче, разносясь эхом по коридору. Его мама собирала все фото на протяжении его жизни, а после её смерти это дело прожилжила Коё. "Нашему Тюе один годик!" — подпись к фото, сделанная почерком его отца. Красивые, каллиграфичные буквы с сильным уклоном влево. "Наш Тюя идёт в первый класс", "Первая двойка"... Эти подписи и фото уносили в момент, когда они были сделаны. Теплота и грусть накрыла его с головой. " Первые шаги после реабилитации!" — было написано дрожащей рукой Коё. Она продолжила эту традицию, всегда фотографируя Тюю в важные моменты его жизни. Иногда он спрашивал её, зачем она делает столько его фото, на что она пожимала плечами и говорила, что хочет запомнить каждый важный для него момент... Это было всё содержимое коробки, что принесло ему столько воспоминаний. Он сидел на полу в коридоре, сжимая Буклю с фотоальбомом и горько рыдая в них. Его глаза покраснели, а из носа тёк ручей. Постепенно он успокоился, замерев в позе лотоса и глядя на две дорогие сердцу вещи, которые хранили память обо всех важных воспоминаниях его жизни. На лице появилась лёгкая и искренняя улыбка, а губы двигались в повторе только одной фразы, адресованной его маме и Коё: "Спасибо, спасибо, спасибо..." *** И снова новый день, сборы в академию и убежавший из турки кофе. Единственное, что отличает это утро от всех его остальных — довольный хозяин берлоги, счастье от вчерашних эмоций и предвкушение встречи с Осаму. А если быть точнее — жажда запечатления его на бумаге. Тюя бы очень хотел оставить себе его рисунок, но раз уж этот нарцисс жаждет самолюбования — то пожалуйста. Накахаре хватит и набросков.

Для: Осаму Дадзай

6:55

Доброе утро) Приходи сегодня к 17:00 ко мне домой. Адрес знаешь...

Руки тряслись, набирая это сообщение. Что-то непонятное витало между ними во время их нахождения вместе. Диалоги были затягивающие, а все факты и истории очевидны, будто они знают друг друга уже очень, очень давно. Эти мысли не давали покоя, и Тюя чуть не проглядел время, когда ему нужно было выходить. Время в академии шло быстро. Множество комментариев от преподавателей, куча драпировок и поиск удачных ракурсов не давали думать ни о чём другом. Спина и руки немели от постоянной и несменяемой позы, а карандаши снова и снова становились тупыми. Приходилось брать в руки канцелярский ножик и ювелирными движениями формировать острие карандаша. Не дай божé сломается, иначе приходилось начинать заново. Последней парой стоял урок у Фукудзавы-сана, после которого Накахара не остался на очередные беседы с преподавателем, а сломя голову побежал домой. Нужно было приготовить подходящее место, разложить драпировку и привести свою берлогу в более-менее сносный вид. Накахара бежал по лестницам академии, перепрыгивая через две ступени и раза три чуть не покатился кубарем из-за проклятых шнурков, на завязывание которых уже не оставалось времени. Он чуть не влетел в двери академии, и пронёсся ураганом по улице. Оставался всего час. Лестница, ступеньки вверх до четвёртого этажа и поиск ключей. Он быстро скидывает кеды и бежит искать подходящую ткань. Глаза у Осаму карие, словно смоль и блестят... Его бледная кожа будет просто потрясающе контрастировать с тёмно-синим цветом, для глубины который можно скомбинировать с коричневым. Одежда и листы бумаги летят на свои места, и даже письменный стол, к которому Тюя не подходил примерно месяц вруг стал чистым. Осталось ещё немного времени и он вспоминает о еде. Дадзай наверняка голоден, но в холодильнике словно мышь повесилась. Тогда взгляд плавно падает на верхние ящички, где стоит вино Тюи. Жемчужина его квартиры "Шато Петрюс. 1989" — очень старая и очень дорогая бутылка, доставшаяся ему в благодарность от одного очень богатого человека, который покупал картины у Тюи. Заплатить ему было нечем, кроме как подарить это вино. А Накахара был знатоком, и сразу понял, что цена этой бутылки намного больше всех его картин. Пыльная бутыль достаётся с верней полки, и со всей отсторожностью ставится на стол. Милая, вот и пришло твоё время... Кто-то громко стучится в дверь. Не составляет труда понять, кто это припёрся в логово к одинокому зверю. Даже в глазок не приходится смотреть, это определённо Осаму. Дверь открывается с едва слышимым скрипом, а за ней стоит и улыбается во все тридцать два Осаму Дадзай собственной персоны. — Ну здравствуй, художничек. Я без белья! — выпалил он, спокойно изучая взглядом ошарашенного Накахару. — Как неожиданно и приятно, но мозги всё таки нужно было брать. — спокойным голосом ответил Тюя, хотя внутри уже разгоралось чувство паники. — Приятно, говоришь? — Ну конечно! Длинная нога Осаму ступила за порог квартиры. Шанса повернуть время вспять больше нет. Он по-хозяйски осмотрел Накахару с ног до головы: босой рыжик, переминающийся с ноги на ногу. На нём была белая футболка и короткие чёрные шорты адидас. Волосы были завязаны в высокий хвост, а на шее красовался чёрный, бархатный чокер, от которого было просто невозможно отвести взгляд. — Ты голоден? Еды у меня нет, но могу предложить кое-что другое... — Совсем нет. И что же ты готов мне предложить, Тю-юя? — протяжно и бархатно спросил Осаму, снимая кеды и снизу-вверх смотря на Тюю. — Точно не то, о чём ты... Иди за мной. — от осознания, что это уже он ни о том думает, Накахара ушëл в кухню. Осаму за ним следом. Он отметил что в квартире Тюи довольно мрачно из-за закрытых штор, а на кухне преобладают яркие оттенки бирюзового. Увлечённый изучением интерьера он не заметил, как Накахара достал штопор и принялся открывать бутыку вина на столе. — Ты удивителен, Тюя. Решил меня споить? По оригинальнее способа не придумал? — с иронией сказал Дадзай и в удивлении изогнул левую бровь, при виде умелого открывания бутылки. — Хах, просто больше мне предложить нечего. Вино хорошее, думаю, тебе понравится. Ты не против? — Только за... Дадзай хотел ещё сказать, что предложить ему Тюя может ещё много всего, от чего он не смог бы отказаться, например себя, но не стал смущать и без того стесняющегося Накахару. Он понял это по покрасневшим кончикам ушей. Такие заострённые как у эльфов, и миниатюрные, как он сам. Пробка громко открылась, а из горлышка пошёл водяной пар, после чего лёгкий и пленящий аромат окутал кухню. Для вина нужны бокалы, стоящие на самом верху гарнитура, куда Накахара не может достать без стула, что делать он просто ненавидит. Он не любит чувствовать себя не таким как все, а столь низкий рост заставляет Накахару себя так ощущать. Он, с просьбой в глазах, взглянул на бокалы, намекая Осаму их достать. Хоть-бы он понял... И он догадался. Улыбнушись, он спокойно, не вставая на носочки протянул свою длинную руку и одним лёгким движением подхватил два бокала для вина из бордового стекла и поставил на стол. Петрюс лился тонкой струйкой, от чего текли слюни, а после пробных глотков сознание стало тихим и спокойным. — Это же Шато Петрюс?! Да оно стоит, как моя почка... — Осаму был восхищён вкусом вина и его выдержкой, но не понимал, откуда у Накахары деньги на него. — Именно. Не спрашивай, откуда оно у меня — никто не верит. — Так. Прошу начать ваш рассказ... История за историей. Они идеально дополняли друг друга. Тюя показал Осаму место, где он будет позировать: мягкая кровать, на которой аккуратно разложена ткань, а рядом охристо-золотистое покрывало, которым он должен прикрыться. Выглядело это просто потрясающе. Словно он — прекрасный принц, за которым ухаживает его слуга. Вино заметно расслабляло и раззадоривало. Поток информации, выходящий из их уст, уже не фильтровался. Они начали беситься на драпировке, комкая её и пытаясь оседлать друг друга, чтобы ударить рукой по лицу. Кряхтение, маты и скрипящая кровать. Любой человек, вруг решивший сюда зайти — впал бы в шок от вида двух парней, которые пытаются выбрать, кто займёт главенствующую позицию в... драке. Резким движением локтя в шею, Осаму опрокинул Тюю на пол и сел верхом, держа того за горло и не стесняясь пялиться на его чокер. Накахара распластался по полу, полностью доверяя Осаму. Только сжимая за его руку на своей шее. — Нравится, когда я сверху? — протяжно, бесстыдно и с содраганием голоса от вина сказал Осаму, облизывая губы и смотря прямо в глаза Накахары. — А если и нравится, что тогда? — рука убирается с руки, держащей за горло — в жесте полного доверия, а глаза смотрят с лёгкой нежностью. — Ты точно не гей, Осаму. — Да, я не гей, но ты мне нравишься. — неожиданно выпалил он, всё сильнее прожигая дыру в Тюе. Совершенно искренние слова. — Я. Тебе. Нравлюсь? — будто не веря, повторил Тюя. Его нижняя губа невесомо подрагивала, а потом вновь растянулась в такой глупой и кривой, но полной удовлетворения от этих слов улыбке. Рука на шее уже не сжимала, а просто легонько держала, большой палец Осаму поглаживал кожу под чокером. В мыслях Дадзая было лишь одно: "Не смей. Не делай этого, ты ведь пожалеешь", но сегодняшний день не из тех, когда они могут контролировать себя. Волосы Осаму растрëпаны, сам он смотрит прямо в голубые глаза напротив с прищуром и желанием, склоняет голову немного в бок, спрашивая о согласии поцеловать. Накахара уже давно готов на что угодно, лишь бы рядом с ним. Он понимает его рвение и полностью разделяет, поэтому сам направил свою руку к шее Осаму, немного сжимая, и притянул к себе, от чего тот лёг на него, упираясь одним коленом в пах, а локтями по обе стороны от рыжей макушки. Широкая улыбка на лицах обоих, тяжёлое дыхание и запах вина уносят... Осаму касается своими губами чужих, уводя в невесомых поцелуй, а Тюя подстраивается, издав едва слышимый полу-стон. По началу они вкушают вкус вина и мягкость чужих губ, что так долго пленили, а потом теряют абсолютно все грани приличия, целуют грубо и требовательно. Рука Осаму сжимает шею Тюи, от чего рот того открывается, и первый без стыда касается своим языком языка Накахары, сплетая их и сладко причмокивая. От наслаждения Дадзай подогнул коленку выше и потёрся ею о пах Тюи. Такой жест заставил того ещё больше стонать и прикусывать нижнюю губу Осаму, слизывать кровь, кусать снова и снова... Руки онемели и Дадзай рухнул на Накахару от бессилия. Дрожь и тепло проносились по его телу, а чья-то рука массировала тёмные, как смоль волосы. Время словно остановилось. Они чувствовали душевное единение. Даже если потом они буду корить себя за это и краснеть при первом же воспоминании, то сейчас им никто и ни что не может помешать. Оказывается, целовать парня — неловко и смущает, но ощущения совершенно иные. Ты прекрасно знаешь тело своего партнёра, как своё, все его чувствительные места и болевые точки, понимаешь желания партнёра и способы их осуществления. Ох уж эта атмосфера, когда нечего сказать. Вы просто молча сидите и улыбаетесь от счастья, что никто не осудит и не наругает за это. Ты можешь быть самим собой, что очень ценно. — Кажется, мы немного подпортили ложе, что ты соорудил для меня. — Как по мне, так даже лучше... — улыбка не слезала с лица Накахары. — Устраивайся поудобнее и, может, начнём? Он расположился на скомканой драпировке, в позе спящей Венеры, прикрывшись охристо-золотистым покрывалом. Свою руку он запустил в растёрпанные волосы, подперев ею голову и согнул ногу в колене. Его пьяный, ровный взгляд, устремлённый на Тюю, не сходящий с него — наслаждался. Накахара заметил на длинном, едва помещающемся на кровати теле бинт, намотанный на шее. Тюя понял, от чего он и спрашивать не хотелось. В такие приятные моменты разбавлять атмосферу суицидальными подробностями было совем не ахти, да и в день их похода в ресторан, Накахара отметил следы от продольных порезов на руках Осаму. "Это часть его. Часть, которой он не должен стесняться и прятать. Таким мне он даже нравится ещё больше". Любая мелочь в Осаму заставляла запоминать её и влюбляться. Тюя сидел за мольбертом, повернувшись левым боком к Осаму. Он очень быстро намечал его на маленьких листочках, переходя на разные ракурсы. Царила тишина. Лучший набросок получился во фронтальном положении. Скулы Дадзая очерчивали чудесный овал лица, рёбра выпирали, а грудь спокойно вздымалась вверх-вниз. Взяв лист формата А3, он слегка наметил его позу, проверяя соотношение пропорций, а потом мускулы и само тело. Взгляд бегал по натуре, пытаясь передать каждый изгиб, найти всё новые и новые особенности строения тела и формы. Лёгкое состояние опьянения совсем не мешало Накахаре работать, а наоборот — придавало уверенности его движениям и штрижкам. — Знаешь, твоё тело просто прекрасно. — сказал Тюя, немного отстранившись от мольберта, и заглянув в омут пьяных глаз. — Тебя легко рисовать. — Да? Ну спасибо. — искорка интереса проскользнула в глазах Осаму. — И даже про бинты и шрамы не спросишь? — этот свинцовый тембр голоса настораживал. — Осаму. Если тебе есть, что мне рассказать — я весь внимание. Но если не захочешь — я не расстроюсь. — И тебя даже не трогает тот факт, что я хотел умереть? А вдруг я ненормальный или больной на голову? — его лицо было нахмурено, а брови сведены к переносице. — Нет. — спокойно ответил Тюя. Ни один мускул на его теле не дорогнул в сомнении. Пьяный разум Дадзая давно хотел кому-то рассказать о своей жизни, а сейчас выдалась подходящая возможность выговориться. Кроме своего психиатора или Мори, он никому и никогда не говорил о своём прошлом. А вот почему решил сделать это именно сейчас — не понятно. Все девушки, когда видят следы его прошлого незаметно испаряются, ведь считают это "ненормальным". Много, кто отказывался общаться с ним из-за этого, кроме таких же "больных на голову", как и он. А тут вдруг его даже не спрашивают об этом. Это настораживает. — Знаешь, после того, как мои родители погибли в авиакатастрофе, разбившись на самолёте, я три раза пытался вскрыть себе вены, а после того, как мой дядя спасал меня все эти три раза, не давая умереть — я решил повеситься прямо в больничной палате. У меня почти получилось, но опять Мори. — он задумчиво молчал минуту, после чего продолжил. — Мори раньше не был таким угрюмым, а наоборот. Был милым, заботящимся и сопереживающим, но после того, как он не смог спасти в операционной своего брата — моего отца и мою мать, добрая часть него умерла. Он забрал меня к себе, воспитывал как родного сына. Ради меня он забыл про личную жизнь и счастье. Теперь он чёрствый и угрюмый. — и снова тишина — Мой отец и Мори были близнецами. Раньше, я часто называл его "папа". Ты... — вздох. Глаза Осаму стали стеклянные, а сам он онемел. По его телу поползли мурашки, а он снова попал в петлю воспоминаний. Накахара сидел по началу с совершенно ошарашенными глазами, которые постепенно сменялись на понимающий и сопереживающий взгляд. Его родители тоже умерли. Он тоже жаждал смерти, а тётя тоже была сестрой-близнецом его мамы. Столько сходств в их судьбах кажутся странными и ужасающими. Тюе хочется рассказать о том, что события его прошлого очень похожи. Но не успевает он и слова сказать, как Осаму, резко вскочив, натягивает на себя одежду и вылетает в коридор. Теперь Тюя вообще ничего не понимает, и не может переключиться с раздумий на действия. — Стой! — он срывается на громкий крик и выбегает за ним, по пути сшибая свой стул, но дверь громко захлопнулась. Следов Осаму как и не бывало в этой квартире. От кромкого удара двери Тюя вздрогнул и поёжился. Он что-то сделал не так? В чём он виноват, чем он напугал Осаму? Ведь в глазах того точно читался испуг и ужас. Тихий всхлип доносится из его уст. Он падает на колени, не в силах сдержать прилив эмоций. Он плачет. От того, что сегодня Осаму показал свои чувства, от их первого поцелуя и от испуга, что потерял того, с кем хорошо. твой образ светлый пред глазами застыл навеки у меня, ты даришь тёплые забавы, и душу треплешь не щадя...