pittacium

у льда нет граней границ и каких бы то ни было правил, потому пешков катается каждый раз так, как на бис, и в свете софитов купается, их снежных объятий не смущается. у вани есть цель и мотив, он в нем растворяется, он хочет стать лучшим. мотив, в этом и заключается. только зубы в ладошки собранные в этом не понимаются, руки до крови содранные не принимаются, только ване плевать, он катается на коньках, на чувствах, на собственных ожиданиях, как катался бы он, будь чуточку понаглей, как серёжа пешков, который не убивается. у серёжи время на циферблате давно отсчитано. он в целом уже ломается, он катался как птичка, когда был младше теперь он в других людях теряется. «всё хорошо, станешь преподавателем», а у пешкова мир разрушается, какой педагог из того, кто сам ещё молод так, как не был его, но выбора другого не намечается. он в ване видит потенциал ровно настолько же низкий, какой у нуля, потому что бессмертных не занять пьедестал, потому что бессмертных совершенно необучаемый, потому что у бессмертных от стресса ноги ломаются, и зубы снова летят. у серёжи с ним нервы, бумажки, больницы от этого бы правда, напиться и стать чуточку посмелей, потому что ваня себя в ледяную крошку стирает, как лезвие коньков замёрзшую гладь в январе. но ваня — с-т-а-р-а-е-т-с-я убивается, мечется, любится в свете софитов купается и теперь серёжа, вроде как, педагог, получается? только хочется стать наглей, прижать к себе и шею вылизать докрасна, до испарины, но серёжа взглядом правильным смотрит на очередной элемент и глушится, как свет на улице разбитых фонарей. «это всё неправильно!» — кричит в голове чужой голос, потому что будь у серёжи совесть, он в жизни не был бы в софитах. голос знакомый, любимый, далёкий, его первый брат-педагог в голове пешкова его суду предает. и пешков до последнего слушается, не включается «ногу так, здесь у тебя н-е-п-о-л-у-ч-а-е-т-с-я» и ваня до конца старается, в кровь губой улыбается задыхается от чужих рук на щеках, от объятий до хруста потому что пешков снова ломается теперь до вани, как до чего-то своего домогается — трогает, душит в руках, упивается. потому что коньки дорогое искусство а ваня и дальше убивается у него есть лёд, цель и мотив, пока у серёжи смысл существования в одном только бессмертных заключается уравнение не получается а чувства пешкова случаются, как дождь в январе, как град в сентябре и беспечным быть больше не получается. теперь серёжа за каждое падение вани ломается, за каждую ранку, за каждый перелом. а ваня в этом будто не случается, будто он, в общем-то, и не причём «почему тебе надо так разбиваться на льду, на глади безжизненной это стоит того, чтобы потом гореть от боли в аду, это стоит того, чтобы быть не единственным?» у вани ответа на незаданный вопрос нет — он вообще тут будто на время, будто он не навсегда, будто он потерян, будто паспорт где-то утерян, а в мвд не идёшь. пешкову стоять и смотреть на лёд холодно и неправильно там ваня летает, наконец-то так как летать хотелось ему легко, ненавязчиво и до сводящих скул у жюри, обязательно высший бал у вани оваций аврал а серёжа там, за кортом з-а-д-ы-х-а-е-т-с-я но ване не то, чтобы плевать, он в объятиях чужих купается. серёжа плачет и теряется, потому что пешков не убивается, а потому, у него созревает план за который он не улыбается, потому что он конченный еблан, но в себе не сомневается. вадим его бы осудил, поправил бы мозги на место, только он теперь не с ним, и желчи пешкова некуда деться. пешков «заслуженный педагог лучшего фигуриста России!» на поклоны выходит перед выступлением. оно решающее, оно ключевое и последнее. потому что серёжа болтики откручивает и тупит жёсткий металл, чтобы ваня так просто не летал, чтобы ваня остался с ним, потому что у пешкова на нём сдвиг, потому что он созависимый. убогий и жалкий, от чувств своих зависимый. ваня крутит четверной, приземляется, и чуда для него не случается, он снова ломается. только теперь до конца, перелом бедра, штифты и бесконечное «на лёд больше нельзя» серёжа н-е—у-л-ы-б-а-е-т-с-я но план то, случается, его ваня в его руках валяется, плачет и просит не бросать, потому что ване крылья обрезали, выкинули, пережевав, а пешков говорит: «я с тобой навсегда, моя маленькая звезда» и ваня, дурак, доверяется. но больше он не ломается, потому что пешков впервые влюбляется и навсегда.