pittacium

если небесная канцелярия и была подчистую идеальной, то люди слизали её как фисташковый шарик для своей системы государственности. алчная, жадная и не терпящая никаких переиначиваний она была идентичной той, что творилась на небесах.     но это если спросить об этом у Серёжи.     — сегодня славная погода? — тишину парка разрушает как всегда спокойный голос. ваня садится рядом с сережей, а тот, витающий в собственных мыслях дёргается не сразу, пугается уже только для галочки. непонятно, где только эта галочка нужна.     — а? да, вполне, — погода и правда неплохая — тихо и безветренно, кто-то гуляет по летнему парку, кто-то сидит, прямо как они сейчас в тени.     сережа всегда в тени.     — ты не радостный. — ваня вздыхает тяжело — пешков всегда был таким, сколько он его помнил. минута — он смеющийся и злорадствующий, совершенно походящий на того, кого называют демоном, другая — он рассуждает о вине, смысле жизни и почему-то о сгоревшей помпее.     — нечему радоваться, ванюш.     — ну смотри, вон, милая пара, разве это не радость? они любят друг друга. — парень указывает рукой в сторону действительно обыкновенной девушки с её молодым человеком — сережа на это поникает только больше.     ему как демону видно всё — почти прошлое-будущее, только всё безрадостное. сереже бы радоваться, что он знает обо всех всё плохое наперёд, да вот только видя сплошное «смерть-алкоголизм-наркотики-предательства» совсем не заставляет его улыбаться и ухахатываться.     правда.    зато ваня сидящий рядом — чистый белый лист. у него из плохого наивность только и та уже родной стала за столько веков. то ли судьба, то ли ещё что сводит их из раза в раз вместе хотя бы раз в сто лет, чтобы они поговорили, посмотрели вместе на то, во что мир, во что природа и всё сущее превращается. картинка, по правде говоря, безрадостная как не погляди, но ваня будто не умеет грустить — в нём это не заложено. Он на каждую еле живую птичку найдёт минутку сказать, что у неё произошло хорошего — так устроены ангелы.     или, наверное, лучшие из них.     — они сейчас поругаются и будут ненавидеть друг друга, пока из памяти не сотрутся имена, — выдыхает пешков, улыбается вымучено. как умеет сейчас, насколько его личный моральный лимит позволяет.      потому что такова реальность пешкова видеть всё то, что у людей в голове из плохого.  подумаешь, что такого?  а пешкову не перечесть.     девушка действительно больше не обнимает парня, что-то кричит, замахивается, чтобы ударить по чужому лицу, но парень отталкивает её раньше, гаркает на неё упавшую от силы толчка и уходит, даже не помогая девушке встать. Та лишь проклятьями его дорогу усыпает, но они беспочвенные, сережа это знает, потому что парень умрёт не от всех смертных болезней, а от своей любви к выпить — «какая ирония».     — зачем же ты это сделал?! Они были очень милы, — теперь ваня дуется и чуть отворачивается от демона.     — я только посмотрел на них, это не означает, что я причина всех проблем, — пешков говорит это чересчур искренне, понимает по вытянувшемуся в удивлении лицу напротив.     ваня никогда не забывает, что перед ним демон, но сережа будто отличается от тех, что начинают войны, голод и эпидемии.     — но они ведь так верили…    — когда любишь, для отношений, ваня, только лишь веры недостаточно, — поучает сережа и уже тянется за сигаретой — пустой дым в пустое тело не даст ему облегчений, но пешков считал себя достаточно человечным, чтобы находить в курении особую эстетику.     — если богу достаточно одной её, с чего бы другие требовали больше? — бессмертных спрашивает, как ребёнок, а сережа тонет в зеленых омутах — таким же был и райский сад, когда пешков был удостоен видеть его.       прекрасный, невообразимо красивый и душащий своей зеленью, как змий душил еву своими чарами, искушал — она предалась греху, а пешков, спрашивающий слишком много о том, почему и за что — вылетел из сада, из рая и из всех списков первых ангелов. полное вычёркивания существовавшего серафима.     павший ангел, бессмертный и бесконечно печальный сережа.   демонам не дают имена — пешков своё выбирал сам и менял очень часто ни на чём никогда не задерживаясь.     потому что бессмысленно это всё — своё собственное он никогда больше не вспомнит.     потому что сколько не отрицай, сколько не переиначивай он падший, но ангел. Пусть и в далёком прошлом, пусть и не помнит ничего о том времени, кроме смазанных фресок на стенах католических храмов. Он был ангелом так ничтожно недолго, по сравнению с тем, сколько он демон.      но для него это мало что меняет.     его природа, его истинное естество не могло же сгореть в адском пламени за какие-то жалкие тысячи лет? правда же?    но сережа явно тот, кто знает, что богу недостаточно веры — он любил бога и верил в него, целовал его длани, гладил закрытые веки и до бесконечного упивался каждым взглядом, лишь брошенным в его сторону. Но этого недостаточно.     — богу всегда нужно в сто раз больше, чем слепая вера: ему нужно слепое следование, преклонение и чтобы ты разделял его мысли и чувства так, будто не имеешь собственных. Будто тебя самого, как личности и не существовало. — пешков знает, что может нарваться на спор. ваня — сын божий, очевидно, что он не потерпит таких слов против своего отца.     — то есть богу нужно моё сердце? — ангел не звучит разозлённым — всё такой же спокойный, как водная гладь, он внимательно следит за словами сережи и похоже и правда пытается его понять.     — богу нужна вся твоя жизнь, а для любви достаточно лишь её сохранить — жизнью платить не нужно. — пешков вздыхает в последний раз и уже встаёт с лавочки. Он утомлён этим разговором, это не то, после чего чувствуешь себя победителем или проигравшим — просто бесконечная грусть, усталость и желание побыть одному.     ваня поднимается за ним следом, поправляет свою рубашку и вмиг делается выше — он и так всегда был выше пешкова, но сейчас свет от загоревшегося за ним фонаря делает над головой нимб, а за спиной будто очертания крыльев появляются.     — звучит так, будто ты знаешь, о чём говоришь. — ваня кладёт ладонь на щёку обомлевшего сережи, гладит и смотрит глаза в глаза по-доброму. — ты знаешь, что я не могу согласиться, но понять твою боль и то, что обида небезосновательна — вполне.     пешков уже тянется возразить, что он не обижается, что обида на бога — бред, тому нет дела до таких мелочей и в целом…    — но я прощаю тебя, — говорит ангел и медленно целует в лоб, — и он прощает тебя тоже, софериэль.     сережа не слышит чужую улыбку, его будто током ударяет.  софериэль… его имя, софериэль.     — как думаешь, почему пути господни неисповедимы?     — софериэль, потому что никто не господ, лишь он ткёт нить чужой судьбы.     — но он же наказывает, значит, он же и делает людей грешными? — ангелу на губы укладывается чужой палец, а голова товарища мягко качается.     — не надо, софериэль.     — думаешь, он меня выгонит, итуриэль? — говорит и улыбается.     не верит.