pittacium

кхаэнерия падёт. это неизбежный ход вещей, к которому жители не готовы. правители — тоже, но ни у кого из них нет выбора. подземному царству, что прогневали богов — само сердце селестии — нет места на земле, среди обычных смертных. среди тех самых, что исправно подносят дары богам, тем самым, что следуют своду правил от селестии. в кхаэнериях не было небесного порядка, потому что и неба не было. они подземные жители, у них нет лазурных рек — нет солнечного света, чтобы отражать лучи от водяной глади, которая есть, просто другая — холодные бездонные озёра. дети в них купаются — смеются также, как и те, что где-то там наверху. в кхаэнериях очень ценится свет — его полно, королевский дворец и все усыпальницы озаряют неиссякаемые источники — жертвенные куски из груди звезды. так их называют. одиннадцать звёзд кхаэнериях. так называют членов царской семьи, монархов. в кхаэнерии нет бога — в ней есть человек, который дарует свет своим присутствием, который зажигает все неиссякаемые источники, потому что на самом то деле они не бездонные — а вполне себе живые. самая печальная участь родиться в правящей семье — твои родители умирают почти сразу, как зажигается свет в твоём сердце, потому что они больше не нужны. их звездный путь заканчивается на моменте, когда ребёнок начинает говорить — они уходят туда, откуда нет пути назад, там, где есть спокойный берег, есть все прошлые звёзды. но они счастливы — они оставляют своему королевству — своему главному детищу — своё дитя. часть истории каждой звезды написана на его собственной и это переплетение загорается яркой звездой — одиннадцатой звездой кхаэнериях. ваню знакомят с мальчиком может на пару лет младше его самого, когда ему десять — ребёнок радостно дёргает его за руку и весь замок озаряет свет ещё ярче предыдущего. мамки-няньки охают, прикрывают подъюбником глаза кудрявому сорванцу, который заливисто смеётся и зовёт ваню дальше с собой, убегает от служанок. так хранитель ветви знакомится с одиннадцатой звездой кхаэнериях. сережа невообразимый, отец говорит, что он не похож на прошлых звёзд, одиннадцатый самый луноликий из всех, самый яркий и наверняка приведёт народ подземного царства к победе. только сам сережа о своей особенности будто не знает — играется со всеми, улыбается и не строит каких-то победоносных планов. из всех наук выбирает только поэзию и будто грезит о чём-то далёком от жизни, таком же далёком, как и он сам. ваня познает науки хранителя ветви — того, кто будет помнить всю историю правящей семьи, каждую мелочь о каждом. так, старший член семьи передает эти знания своему ребёнку перед смертью, связывая поколения и сохраняя тлеющие знания о тех немногих, что даруют свет государству. ваня не радуется этому, но принимает как должное, читает письмена, бегает светлыми пальчиками по пергаменту, который по возрасту превосходит его отца и впитывает — чтобы знания после церемония вошли не в пустоту, а сели на все те самые места. рукописи — горят, люди и их память нетленна, потому что ритуалом передается в семье хранителей. то есть каждый ребёнок несёт свою ношу во дворце, своё бремя. только если ваня от этой ноши сгибался, сшибал колени, но вставал и учился дальше, постигал науки и магию без дарования богов, сережа будто не знал, кем он является. звезда раз за разом врывался на уроки к хранителю и выкрадывал его — бежал с ним к одному из прудов в тёмной части сада и сидел подолгу, смотрел на водную гладь, слушая то, как ваня на него ругается — за то, что не учится должным образом, что срывает его. «да как ты вообще можешь стать достойным правителем?!» — ты правда так считаешь? — сережа говорил грустно и поджал под себя коленки — ему пятнадцать, а ване семнадцать. ване в пору задуматься о том, кого брать в жёны, скоро будет церемония передачи знаний, а он смотрит на одиннадцатую звезду и в этой темноте еле различает его. — что? — что я не смогу быть правителем? — до вани доходит, что к сереже как к «монарху» он не относился. наговорил гадостей из-за того, что переживает бесконечно, а парень, похоже и сам со своей душой не в ладах. — не считаю, никто лучше тебя не справится с этой ролью. ты единственная наша звезда. — ваня не говорит, что одиннадцатая, но единственная сейчас звучит верно — кроме сережи некому быть звездой и освещать всё королевство. он один наполняет неиссякаемые источники светом каждый день своей жизни — а это уже много. ване совестно. — иногда мне кажется, что из-за того, что у людей здесь нет выбора — правлю я. никудышный. — неправда. ты лучшее из всех, понимаешь? звезды не ошибаются. — сережа только отмахивается и поправляет своё белое платье, а ваня садится рядом. его одежда проще — темно-синяя, у монархов же она всегда белая — чтобы выделять в толпе. как будто света, исходящего от их рук и глаз недостаточно. — почему ты приходишь сюда каждый раз? тут темно и сыро, если ты свалишься в озеро, то что нам делать? — тут спокойно. и темно. меня тянет сюда, будто здесь мой дом. ваня складывает в тот вечер в голове два и два и получает, что сережа тянется к тому самому темному небу — потолку их королевства, к своей семье. хранитель ветви не знает, насколько много в голове у сережи от прошлых правителей, но у одиннадцатой звезды стремление наверх началось раньше, чем у остальных. неправильный. только это не отталкивает ваню от сережи, а лишь наоборот — теперь вечерами они вместе сидят у бездонной пропасти, смотрят на непроглядную тьму и молчат. ваня о том, как много после церемонии передачи знаний знает о семье, сережа о том, что слышит голос каждого усопшего из них. потому что вся та сила, что в нём есть — сила жизни его семьи. а потому к моменту наступления селестии сережа до безумия устал. он не на передовой, как и ваня, лежит в своих покоях и слышит, как королевская стража сдерживает натиск и знает — это не имеет смысла. ваня сжимает его в своих объятиях до безумия, до хруста костей, до того, чтобы ткань на плечах смялась и начала трескаться под натиском — так не обращаются с монархами. но ваня никогда не относился к сереже как к монарху, как к другу, как брату, как к тому, с кем проведёт всю свою жизнь бок о бок. если бы только ваня знал, что такое любить — непременно назвал бы сережу его любовью — единственной и навсегда. — я сейчас сделаю глупость, ванюша. — сережа шепчет на ухо, гладя пшеничные волосы хранителя ветви. ваня наклоняется чуть ближе и соприкасается с ним носами — улыбается в ответ, пытается отвлечь звезду от звуков борьбы где-то там внизу. — разве ты не всегда этим занимаешься? — эту будет сложнее простить. — вполне серьёзно глядя глаза в глаза отвечает сережа и резко целует нависающего над ним ваню — тот опешивший не отвечает и не отталкивает, как вдруг вспышка света ударяет по всем нервным окончаниям и забирает вес с его рук. забирает, рассеивает сережу, а в голове набатом чужим голосом: «единственный и навсегда»