***
Сегодня вы впервые узнаете о некоторых фактах из моей жизни. Не сказал бы, что очень приятно о них упоминать, но умолчать было бы нечестно, так как вряд ли вы сами обо всём догадаетесь. Нет, это не значит, что я считаю вас кретинами, просто мне дано располагать куда большей информацией, нежели Уокер. В общем, в очередной раз поступлю как мудак и поведаю вам о себе раньше, чем новенькой. Может быть, эта информация закроет некоторые белые пятна моей биографии, или вы найдёте мне хорошего психолога. Кто знает. Начнём с моего отца. Не уверен, что он вам понравится, но познакомиться с ним придётся в любом случае. Может показаться, что о нём вовсе не стоит упоминать, но это не так — мой папаша играет весомую роль в истории. В моей уж точно. Поэтому если вы явились сюда узнать обо мне, то наберитесь сил потерпеть и его тоже. Итак, мистер Адам Блэйк. Политик, известный Нью-Йоркский бизнесмен, в широких кругах — уважаемый человек. В незаконных делах замечен не был. «Не был замечен» — не значит, что он к ним не причастен. Кстати, вот он, прямо перед вами, сидит в массивном кожаном кресле цвета антрацита и мажет суровым взглядом какие-то документы. В его глазах отражаются отблески пламени горящего напротив камина, где тихо потрескивают дрова, тёмные волосы с заметной сединой зачёсаны набок, на губах лёгкая усмешка. Он отбрасывает бумаги в сторону, не желая читать больше ни строчки, и поднимает голову. Теперь в его глазах плещется безразличие. И презрение. Неприкрытое, колкое и ледяное. Это один из его взглядов, адресованных мне. Второй — полный холодного любопытства, напоминает пальцы патологоанатома, которые вскрывают кожу, ковыряют складки, тыкают в бьющие кровью вены, оставляя грязные следы ногтей и сальных отпечатков. Я приехал домой ещё несколько дней назад, за это время мы перекинулись парой ничего не значащих фраз. Так что отстранённость — его обычное состояние. Если бы его попросили нарисовать натюрморт, описывающий его жизнь, он бы изобразил пачку банкнот в своей хваткой руке. В общем-то, это всё, что его волнует. Миссис Бёрдс, гувернантка, которая живёт в нашем доме ещё со времён, когда отец пребывал в разгаре подросткового периода, говорила, что он не всегда являлся таким. Когда-то он был молодым и безбашенным, мог посреди ночи вскочить с постели, тайком выбраться через окно и босиком нестись по тёмным аллеям, сжимая в руках баллончик с автомобильной краской, который украл из гаража дедушки. Всё для того, чтобы написать на асфальте имя моей матери под окнами дома, в котором она жила. А потом возвращаться обратно, не чувствуя порывов ледяного ветра и собирающейся грозы. Его не смущал ни холод, ни дождь, ни насквозь проткнутая ступня, которую он повредил, когда карабкался по стене, чтобы попасть в свою остывшую постель. Потому что это было действительно важно. Он любил её так же сильно, как ненавидит меня. И причина этому только одна — моё рождение, во время которого его новоиспечённая супруга Лилит скончалась. Раньше он был более мягок, но по мере моего взросления стал всё меньше скрывать свою неприязнь. Отец понимал, что не будет больше того безумного периода, когда они не могли существовать друг без друга. Когда разлука приносила почти физическую боль. Он винил меня, хотя никогда не признавался, лишь называл то выродком, то исчадием Ада. Наверное, стоило раньше об этом догадаться, судя по имени, которое он мне дал. Миг, когда я понял, что по уши в дерьме, наступил в Дейтоне. Примерно возле заброшенного кинотеатра, когда каждый шаг отдавался тревожным звоном в ушах. Когда любое прикосновение Уокер оставляло выжигающий след на коже. Под кожей. Где-то глубже. Сначала это был азарт, я думал, что стоит переспать с ней и меня отпустит эта наркотическая тяга, но вышло иначе. Уокер не первая, кто пытался доказать, что я вовсе не бесчувственное чудовище, но она, определённо, оказалась настойчивее остальных. Упёртая. Ей даже удалось меня удивить столь долгим пребыванием рядом. Как и с любой вредной привычкой: стоит попробовать, и отказаться с каждым разом становится всё сложнее. Она быстро и неотвратимо занимала все свободное место в моих мыслях. Да даже несвободное занимала, нагло выталкивая своей стройной ногой ненужную информацию. И то, что она беспокоит меня гораздо больше, чем хочется признавать, стало ясно, когда я среди ночи сорвался в лес. За ней. Помню, как руки похолодели при новости о случившемся. Помню, как горло скрутило от ранее неизведанного ощущения чрезмерного беспокойства. Блять. Вы, наверное, заметили, как у меня подгорает, когда эта сучка пытается перейти черту от постели к чему-то большему? Я тоже этого хочу. Хочу сейчас забрать её из Вэндерли, уехать в незнакомую страну, засесть в номере на неделю, чтобы трахаться и пялиться друг на друга. Пялиться друг на друга и трахаться. Иногда прерываться и перекусывать вредной едой из круглосуточной доставки. А потом всё по-новой. Но обстоятельства не позволяют подпустить её слишком близко. Потому что чем ближе мы становимся, тем больнее ей будет, когда станут известны некоторые факты моего ближайшего будущего. Например, что у меня вроде как есть невеста. Именно по этой причине я вернулся в дом, что всегда был для меня чужим, неуютным и холодным. Простая формальность, как говорит отец: «это выгодно для всех», но Уокер вряд ли понравится данный расклад. Её не устроит туманное и неясное будущее, которое даже для меня слишком размытое и неопределённое. Мне и самому от этой мысли становится грязно, а настроение и чувство, когда мир вокруг теряет очертания от одного лишь её прикосновения, вмиг катится к чертям. Потому нужно отфильтровать кровь от своих эмоций к ней. Пока окончательно не потерял контроль. Я оттолкнул её. Да, довольно грубо, и тогда, наверное, впервые за всю свою жизнь чётко почувствовал свою убогость и схожесть с отцом. Почти физически ощутил, как надежды на дальнейший диалог обрушились с высоты её грудной клетки мне под ноги. Наступил. Переступил? Лишь молча смотрел, как она отчаянно искала признаки неравнодушия в моём лице. Уверен, сейчас я ненавидим ею так сильно, как никогда до. Мне не нужно было оружие, чтобы заставить её истекать слезами. Могу поклясться, что видел, как они оставляют царапины на её нежной коже. — Только не веди себя с ней как ублюдок, — отец откидывается на гладкую спинку кресла и устремляет взгляд прямо на меня. Эту вибрацию напряжения, висящего между нами, можно пальцами трогать. — Это не шлюхи, с которыми ты спишь. — Я не сплю со шлюхами, — пытаюсь равнодушно усмехнуться, но внутри натягивается странное чувство. Я обижен? Оскорблён? Зол? Мне не нравится, когда затрагивают то, что мне… Дорого? — Мне плевать, с кем ты спишь, — он ставит оплетенные вздувшимися венами руки на стол, сцепляя пальцы в замок, и скучающе подпирает ими подбородок. — Произведи приличное впечатление. Я не хочу, чтобы девчонка Уолтона начала давать заднюю. Роб Уолтон должен прибыть в наш дом в ближайшее время. Сегодня я впервые увижу ту, на ком женюсь сразу после окончания Вэндерли. Я даже не помню, как её зовут. Кажется, Саманта или Мелена. Плевать. От меня требовалось только одно — подпись документов. В этом не было ни мужества, ни благородства — жалкая дань условностям, только и всего. — Какая разница, если вы уже обо всём давно договорились? — Люцифер, ты обладаешь удивительной способностью разрушать всё, к чему прикасаешься, — он выдерживает короткую паузу, отвлекшись на разглядывание шариковой ручки «Паркер». — Не заставляй её думать о тебе плохо, всё-таки вам ещё играть счастливую семью. Я не хочу, чтобы дочь моего будущего партнёра начала закатывать скандалы о нежелании заключать брак с подонком вроде тебя. Я лишь напоминаю, но мы вроде бы уже решили этот вопрос, не так ли? — Я не буду с ней жить, — отвечаю уверенно. — Только давай без истерик. Ведёшь себя как ребёнок, — отец натягивает фальшивую улыбку. — Ты можешь делать всё, что взбредёт в голову, лишь бы это не касалось сделки. Ты делаешь это не только для меня, помни это. После нескольких секунд зрительного обоюдного убийства я отвожу взгляд первым. Как обычно. Отец всегда действует угнетающе, давит своим присутствием, и от этого чувства мне никак не удавалось избавиться даже спустя годы. Хотя, возможно, сейчас я держусь получше, чем в детстве, когда от одного его слова моя самооценка разлеталась на молекулы. Знаем. Помним. Проходили. Может, я бы тоже озлобился на весь мир, если бы побыл в его шкуре. Но просто не нахожу в себе ресурсов, чтобы сознательно оказаться на его месте. Покидаю кабинет медленно, стараясь не показать волнения и недовольства. По пути салютую дворецкому, поднимаюсь по широкой каменной лестнице, придерживаясь за перила из красного дерева, и толкаю дверь своей спальни. Здесь неуютно, и всегда было так. Я отчего-то никогда не чувствовал себя тут комфортно. На выдохе опускаюсь в кресло. Несколько раз безуспешно стараюсь выстроить в своем мозгу оптимальный план для дальнейших действий — жалкая попытка. Какие планы, если там привычно развалилась чёртова новенькая, что не даёт отвлечься ни на секунду? Спустя несколько минут раздается короткий стук в дверь и на пороге появляется миссис Бёрдс. Она буквально мгновение околачивается у входа, а затем, проштудировав меня взглядом мутно-зелёных глаз из-за тонкого стекла строгих очков, решительно входит в спальню, пододвигает стул и садится рядом. Знает, что я никогда не против её присутствия, всё-таки она, можно сказать, заменила мне мать. — Ты сам не свой, Люцифер, — престарелая гувернантка мягко касается моего плеча. — Поделись тем, что у тебя на душе. — А что хорошего в том, что тебя продают как скотину? — отвечаю и невольно срываюсь на смешок. — Это такой бред, что мне самому не верится. — Ох, Люци, — она прискорбно морщится, затем задается сухим кашлем. — Адам, как обычно, не идёт на уступки. Я осознаю всю горечь твоего положения и не раз пыталась с ним поговорить, но ты ведь сам понимаешь… — Понимаю, — отрезаю я. — Я даже не сопротивляюсь, но это не значит, что мне нравится такой итог. — Она из хорошей семьи, и думаю, что весьма приятная девушка, — миссис Бёрдс пытается тепло улыбнуться. — Может быть, со временем вы привыкнете друг к другу и семейная жизнь не станет для вас непосильным бременем. Так часто бывает, Люци. В конце концов в таких кругах брак по рассчету — обычная практика. Я смотрю ошарашено, что заставляет её замешкаться и поджать тонкие бледные губы. — В твоём сердце кто-то другой? — тут же спрашивает, считав что-то в моем лице. — Нет. Нет? Меня почти не разрывает от невозможности быть в её жизни и знать о ней всё. Мне достаточно её стонов, прерывающегося дыхания и влажной кожи. Вру. Я равнодушен. Внутри меня не разливается такой ураган эмоций, что сложно отличить, где начинается восторг от её присутствия и где заканчивается злость от невозможности знать, почему мне пришлось провести без неё уже мучительных два дня. Вру. Моё воображение не рисует вымышленные картины нашего безоблачного совместного будущего. Вру. Не жду её. Не думаю о ней. Не мечтаю о её вещах в нашей общей квартире. Вру. Я сам смеюсь с этой бессмысленной попытки себя убедить. Каждую минуту, что провожу без неё, запрещаю своему сердцу стучать в ритме её имени. Оно вообще ещё мне принадлежит? — Вы спуститесь на ужин? — спрашиваю, устало потирая пальцами виски. — Нет, — отвечает сконфуженно. — Мне немного нездоровится, лучше отдохну. Надеюсь, что всё пройдёт гладко, Люцифер. Миссис Бёрдс покидает комнату, оставляя за собой шлейф недосказанного. Машинально скидываю одежду и иду в душ, горячие струи касаются тела, а я всё не могу выйти из состояния охватывающих внутренних терзаний. Стоит ли мне забить на всё и уехать в Вэндерли прямо сейчас? И Уокер имеет право знать обо всём. Но почему имеет? Что, если я окончательно втрескаюсь в новенькую? И что тогда? Я и без этого по уши в проблемах. Не хватало только Уокерской задницы, в которую, как бы иронично это ни звучало, я сам попал. Зад у неё классный. И губы. Мягкие и нежные. Особенно эта нежность чувствуется на моём члене. Она сжимает их у основания и скользит по всей длине так упоительно сладко, что до сих пор перед глазами периодически всплывают картины. Языком проводит вокруг головки и смотрит снизу вверх, наблюдая за моей реакцией. Желание вспыхивает неотвратимо. Разрушительно. И я только сейчас замечаю, что уже обхватил отвердевший член рукой. Дрочить на новенькую… Докатился. Самому смешно от того, что не могу и не хочу препятствовать внезапно вспыхнувшему порыву. Время на передумать — какая чушь. Мне уже плевать. Медленно, но решительно веду ладонью вверх, пока мягкие струи толкаются в кожу, стремительно стекают по разгоряченному телу и заканчивают путь у водостока возле моих ног. Я не знаю, как не хотеть её. Кажется, уже не умею. Мы одержимы собой друг в друге и обречены пылать от прикосновений, потому что совпали в тот самый миг, когда впервые пересеклись на вечеринке. И каждую встречу желания множатся, кажется, что сильнее уже невозможно, немыслимо, но каждый чёртов раз всё больше накрывает неконтролируемая волна нерастраченной страсти. Она запускает по венам бешенство, полное безрассудных надежд на то, что я когда-нибудь научусь не знать язык, на котором мои демоны нашёптывают мне схемы, чтобы забыть её. Прикрываю глаза и ускоряю движения. Снова представляю её. Медленно. Нежно. Резко. Глубоко. Вспоминаю, прокручиваю в голове сладкие стоны, что теперь смешиваются с шумом горячей воды. Ощущаю шёлк её волос под пальцами. Вкус кожи на губах. Она — коллекционный экспонат, которым хочется любоваться и одновременно беречь от чужих взглядов. Утопаю в безграничной ненависти к себе, не находя желаемого равнодушия. Сжав зубы, последними фрикциями довожу себя до финала. С её глазами, нарисованными в мыслях. С её именем на губах.***
Небо затягивается сизыми рваными тучами, полными тяжелого и наверняка продолжительного дождя. Небо дышит холодом, и это свежее дыхание проникает под кожу, остужает сердце и затягивает разум в необозримые высоты чёрной бесконечности. — Не подведи меня хоть раз в жизни, — в голосе отца звучит холодная сдержанность, пока я с липким ощущением на душе и застывшим лицом стою рядом с ним на каменном крыльце. Гравийная дорожка подъездной аллеи, с двух сторон украшенная ровными кустами, постепенно ведёт к дому медленно приближающийся автомобиль, откуда уже через несколько минут выберутся гости. — Он приедет не только с дочерью, но и с сыном. Не вздумай дерзить, Люцифер, — он на секунду поворачивает голову и кидает на меня короткий взгляд. — Селена достойная девушка, ты будешь доволен. Значит, Селена. Какая внешность может быть у обладательницы данного имени? Я почти на сто процентов уверен, что она окажется блондинкой с перекачанными губами и твёрдыми искусственными сиськами. А ещё у неё, скорее всего, будет самое тупое в мире выражение лица и длинные накладные ресницы, которыми она будет часто хлопать в любой непонятной ситуации. По классическому сценарию я жду именно это. Автомобиль останавливается так же стремительно, как замедляются удары моего сердца. Я давно смирился с фиктивным браком, так почему сейчас меня это беспокоит и в горле пересыхает от того, что из машины выйдет далеко не Уокер? Почему меня терзают сомнения в правильности этого поступка? Прислуга заученно касается ручки и открывает дверь. Сначала мужской ботинок ступает на дорожку, за ним из тачки появляется фигура главы семьи, и мой отец тут же натягивает на лицо маску слащавой доброжелательности. Смотреть противно на эту фальшь! На мужчине чёрное пальто и костюм, на вид ему около сорока пяти, зачёсанные назад волосы, гладкое лицо, и весь его вид кричит о том, что денег у него много. Очень много. Это видно по взгляду и буквально нескольким произведенным жестам. Говорят, что деньги не пахнут — это не так. Запах крупных купюр бьёт в нос даже при мимолётной встрече с их обладателем. А у моего отца нюх на бабло заложен в крови, кажется, с рождения. В ладонь Роба Уолтона ложится рука. Её рука. Тонкая и изящная, с длинными пальцами, облачёнными в тёмную перчатку. Одна туфля на внушительной шпильке показывается под дверью автомобиля, затем вторая. Кажется, с её появлением и без того тусклый двор приобретает угрюмые очертания, тучи сгущаются ещё больше, точно по чьей-то указке. Селена выпрямляется во весь рост. Совсем не та Селена, которую я себе представлял: у неё пепельно-чёрные волосы, прямыми прядями лежащие на острых плечах, широко распахнутые тёмные глаза, оттеняющие слегка бледную кожу. Она выглядит одновременно строго и неброско, но при этом красиво. Не так, как обычно красивы девушки, её вид скорее завораживающе опасный и холодный, как у крадущейся пантеры, или как металлический блеск острого лезвия. А ещё она кого-то мне смутно напоминает. Селена берёт своего отца под локоть, а я внезапно отвлекаюсь от созерцания её облика, когда из машины показывается ещё один член их семейки. Мягко говоря, я крайне удивлён. Говоря нормальным языком: я охуел! Пижон из Дейтона, по своему обыкновению, кидает на меня надменный взгляд, он смотрит примерно так же, как на парящую кучку дерьма, неожиданно появившуюся на пороге своей комнаты. По его реакции сразу ясно, что он всё знал наперёд. Моё тело, словно набитое ватой, наотрез отказывается пошевелить хоть мизинцем. Пижон коротко кивает, и по его губам скользит едва различимая высокомерная улыбка. Вся троица приближается к нам, и наконец тишину разрезает низкий голос отца: — Рад приветствовать вас в своём доме, — он здоровается лёгким поклоном головы. — Надеюсь, добрались до Нью-Йорка без происшествий. Под звуки его радушного голоса мы заходим в дом. Почти кожей чувствую, как пижон сочится язвительностью и желчью. На его гладковыбритом лице зависло немое отвращение, которое воспринимается намного острее, чем любое грязное ругательство. — Приносим свои глубочайшие извинения за опоздание, мистер Блэйк, — Роб Уолтон сбрасывает верхнюю одежду прислуге. — Мой сын посещал выставку картин и слегка задержался в поездке. — Что вы, всё в полном порядке, к вашему визиту мы готовы в любое время, — отец стелится перед ним, и это очень заметно. — Позвольте представить вам моего сына. Все трое одновременно обращаются ко мне. Старший Уолтон меня не волнует, внимание привлекают лишь Селена и её брат. Маль. Мальбонте. Называйте его, как хотите, для меня он останется пижоном. Только сейчас понимаю, что они удивительно похожи. Мимикой, режущим взглядом, даже тем, как сейчас синхронно стягивают перчатки с пальцев. Если присмотреться, то на её щеках можно увидеть россыпь едва заметных веснушек, лицо пижона же, наоборот — идеально светлое, лишённое каких-либо отметин. Они — близнецы. Из тех, что вроде бы разные, но в каждой мелочи повторяют друг друга. Идентичные. До тошноты идеальные. У меня заметно сосёт под ложечкой — раздражение, смешанное со странным благоговением. Машинально оставляю касание губ на руке новой-знакомой-будущей-жены — не более, чем в знак приветствия. — Приятно познакомиться, Селена, — не знаю, зачем, но выделяю её имя. Она скептически выгибает бровь, как бы бросая вызов. Мне? Наивная. — Это очень взаимно, — первая сказанная ею фраза на секунду выбивает из равновесия. Дело в глубоком экстравагантном голосе, который совершенно точно не вяжется с её внешностью. — С Люцифером нам уже довелось пообщаться в Дейтоне, — пижон топит ухмылку в словах. — Неужели? — удивляется мой отец. — Да, Мальбонте приятный собеседник, — коротко парирую я. — Это отлично. Я рад, что вам чудесным образом уже удалось познакомиться, — сдержанно отвечает и вытягивает руку по направлению к гостиной. — Прошу. Он намерен провести экскурсию по дому, так как гости останутся здесь на несколько дней, и старшие вместе с Селеной уходят вперёд, увлеченно обсуждая наверняка что-то неважное. — Ты знал? — не поворачивая головы, спрашиваю, когда пижон равняется со мной, поднимаясь по каменным ступеням. — Узнал уже после нашей встречи, — кидает он, сквозя раздражением в голосе. До меня не доходит мотив его неприязни. — А она в курсе? — добавляет пижон. — Нет. Все уходят вперед и скрываются в стенах следующего коридора, а мы так и остаёмся стоять посреди лестничного пролёта. — Так подло и низко с твоей стороны, — Маль изучающе склоняет голову вбок. То, что он делает, и то, как он это делает — давит на совесть и взглядом выворачивает наизнанку, — начинает быстро выводить из себя. — Это не твоё дело, — чеканю каждое слово. — Знаю, — усмехается, но тут же вновь становится серьёзным. — Мне важно лишь, чтобы ты ни при каких обстоятельствах не обижал мою сестру. Надеюсь, мне не нужно повторять дважды? — Это угроза? — я не сдерживаю улыбки. — И что? Завяжется драка? — Я не опускаюсь до рукоприкладства, — пижон морщится и подаётся ближе ко мне. — Но всё же могу сделать тебе больно. Мне кажется, он угадывает ход моих мыслей. Ухмыляюсь. Он переживает за сестру, а я искренне пытаюсь вытащить откуда-то из глубины своего «богатого внутреннего мира» хоть что-то, отдаленно похожее на эмоции. Этого не будет. И играть с ним в эмпатию я не собираюсь.***
Ужин, которого отец с нетерпением ждал, продуман до мелочей. Весь день повара не выходили из кухни, чтобы устроить приём без малейшей оплошности. Ведь мистер Блэйк будет в бешенстве, если хоть что-то пойдет не так. Потому стол сервирован идеально: белая скатерть, сверкающее в свете огромной архаичной люстры серебро приборов, идеально натёртая, без единого развода посуда. — Адам много рассказывал о тебе, Люцифер, — приподняв в улыбке уголки губ, говорит мистер Уолтон, как только все усаживаются по местам. — Приятно знать, — мне плевать. — Ты ведь учишься в Вэндерли? — никто не прерывает его монотонный голос с раскатистой «р». — Говорят, там сильная команда преподавателей. — Всё верно. — И как ты находишь это учебное заведение? — он разворачивает тканевую салфетку и неспешно кладёт себе на колени. — Не могу сказать, что всем доволен, но преподаватели у нас действительно профессионалы своего дела. Однако быть отрезанным от остального мира — не для каждого. Уолтон задумчиво качает головой. Пижон заметно хмурится и кидает неоднозначные взгляды то на отца, то на сестру. — Совсем скоро мы станем семьей, и, думаю, Вэндерли отличный вариант узнать вам с Селеной друг друга поближе. К тому же кто-то должен помочь ей освоиться на новом месте. Я же могу рассчитывать на тебя, Люцифер? Только этого не хватало. — Разумеется, — выдавливаю из себя учтивую улыбку, хотя такая перспектива вовсе не радует. — Не беспокойся, Роб. Люцифер сделает все, как надо, — последние слова мой «покорный» родитель особенно выделяет, а затем бросает на меня строгий взгляд. Ещё один из его арсенала. — Не думаю, что это хорошая идея, — неожиданно нагло перебивает пижон. — Селена учится в достойном Вашингтонском университете, и переводить её посреди обучения в новое заведение — как минимум, в высшей степени неразумное решение, ведь она привыкла к местной обстановке и дисциплинам. — Отчего же? — Селена отвлекается от ковыряния салата в тарелке и встревает в разговор. — Может быть, я отлично устроюсь в Вэндерли. Да и Люцифер будет рад познакомиться со мной поближе. Она растягивается в какой-то странной улыбке, в то время как Маль очевидно напрягается с каждой секундой, судя по сжатым пальцам на приборах и четко выделяющимся скулам. Селена ждёт моего слова, жаждет получить поддержку в том, что её порыв сменить колледж — верное решение. Смотрит выжидающе-выворачивающе, но не получает ни слова в ответ. Детка, я могу играть с тобой в эти гляделки сколько угодно, мне сегодня некуда спешить. Наверное. И если ты думаешь, будто я после встречи расстроюсь от невозможности лицезреть тебя каждый день, хоть и ты безусловно в моём вкусе, впаду в депрессию и буду лить скупые слёзы, то ты ошибаешься. Я просто не умею. И не хочу. — Иначе как же я могу выйти замуж за совершенно незнакомого человека? — делает попытку надавить. А я лишь усмехаюсь в ответ, ускользая разумом в совершенно другую реальность. Где Уокер просыпается не по будильнику, а от прикосновений, проносящихся по коже, ещё горящей сновидениями. Большая кровать, прохлада простыней, а рядом я, тот, кто не давал уснуть этой ночью. Там она улыбается и утыкается носом в мою ключицу, всё ещё хранящую запах утреннего душа. Такой ритуал пробуждения непременно приводит к влажным поцелуям и её разведённым ногам. И это устраивает нас обоих. Пока старшие увлечённо переговариваются насчёт рабочих моментов, Селена незаметно расстёгивает пуговицу на красном пиджаке, будто ей внезапно стало душно, и вновь смотрит на меня порядком дольше, чем того позволяет этикет. А я всё ещё там, где небрежное «раздевайся» звучит закономерно и ожидаемо. Вики ходит босая по комнате в совершенно нелепой пижаме с какими-то сердечками или сопливыми единорогами, потому нетерпеливыми пальцами через голову стягиваю с неё дурацкие шмотки. Между нами нежность на грани, запретные темы на длинных паузах. — Давайте же поднимем бокал за знакомство и объединение, — отец поднимает фужер, и мистер Уолтон охотно его поддерживает, касаясь стеклом о стекло, где переливаются хрустальные пузырьки. — Дети, у вас имеются особые пожелания по поводу свадьбы? — Роб делает глоток шампанского и переводит взгляд черных глаз на меня. — Да мне, в общем-то, всё равно, — я откидываюсь на мягкую спинку стула и чую нарастающее возмущение отца. — Мы организуем всё сами, Роб. Дети не всегда способны сделать правильный выбор, — вмешивается отец. — И редко бывают благодарны. — Решение должно приниматься исключительно нами, — напряжение, исходящее от Селены, с каждой минутой застолья всё ширится и растёт. Она отодвигает бокал с шампанским в сторону и складывает руки на стол. — Иначе далее начнутся слухи о многочисленных любовницах и любовниках: от этого страдает репутация. Пижон прячет резко натягивающуюся улыбку, промакивая губы салфеткой. А я правда пытаюсь испытывать сожаление, что она вот-вот словит неизбежный псих и вовсе откажется от брака. Стараюсь поймать себя на мысли, что отец будет в ярости. Но почему-то думаю о том, что хочу просто встать и уйти. — О, всё будет в порядке, — заверяет отец. — Ничья репутация не очернится. Если прыгнуть в тачку прямо сейчас, то, возможно, я могу успеть на этот чёртов Праздник Осени. Может быть, смогу даже пригласить сучку Уокер на бал. И если она найдёт силы меня простить, то после затащить её в комнату, где она по обыкновению пошло будет тереться бёдрами о мой член. Неплохая перспектива, чтобы послать эту сраную семейку и своего папашу вместе с ними.