Колледж

Порой самое значительное и судьбоносное событие случается в самый обычный или даже мрачный день. Наверное, это странно, но с тех пор, как я встретил Уокер, со мной произошли настоящие метаморфозы. И не только в голове. В теле. Вокруг. Я больше не чувствую, что дни проносятся мимо монотонно и бесконечно, как однотипные вагоны грузового поезда. Небо за окном больше не кажется угрюмым низким полотном: оно необъятное, глубокое, горящее яркими звездами вдалеке. Прямо как её глаза. Пульсирующий неисследованный космос. Я не могу поверить, что всё реально. Сначала думал, что это какое-то безумие, глупость и вовсе так не бывает — увидеть девушку, а потом не иметь воли выкинуть её из головы. И что в ней вообще такого? Подумаешь, глаза, улыбка, задница… Да сколько я таких новеньких ещё найду, если захочу? Сейчас я знаю ответ: ни одной. Смотрю на неё и не понимаю, почему тьма перед ней рассыпается, раздирая кабинет пополам. Всё. Конец. Точка. Я спятил, потому что, клянусь, Вики вся окутана светом. Разве это возможно? — Люци, идёшь? — она вопросительно выгибает бровь и делает шаг в сторону. Я выдыхаю. Так, никаких аномалий — это просто Уокер стояла в свете луны, падающим из окна учительской. Это всё самообман, игра разума, конечно же. Наверное. Приведя в более-менее приличный вид кабинет, где преподаватели ошиваются в свободное время, мы выходим в пустой и тёмный коридор. Настало время отбоя, все уже сидят по комнатам, потому нам нужно добраться до жилого крыла как можно тише и незаметней. Уокер резко тормозит, вихрем разворачивается и, тихо ахнув, впечатывается в мою грудь. — Я забыла кое-что, — юркает сбоку, бесшумно скользя белыми лоферами по деревянному полу, и скрывается за дверью библиотеки. Проходит меньше минуты, прежде чем она возвращается, прижимая к груди бумажный пакет. — Что это? — ничем не высказав удивления, невзначай интересуюсь, пока мы преодолеваем холл между кампусами. — Мне подарили, — отвечает и, судя по шелесту, сдавливает бумагу сильнее, словно думает, что я собираюсь вырвать его из рук. Подарок. Ясно от кого. Мне неприятно, да. Но устраивать сцену ревности и требовать вернуть/выбросить/сжечь — это совсем уже крайность. Запомните, если ваш ухажёр вынуждает уничтожить презент, преподнесенный не им, или, ещё хуже, делает это сам, то с башкой у него нехилые такие проблемы. Оно вам надо? Хотя, признаю, ударить пижона было тоже проявлением неадекватного поведения. Наваждением — окутывающим, поглощающим, отравляющим, застилающим глаза, — будь у этого состояния цвет, то, наверное, он был бы серым. Густым, глубоким. Прямо как пальто пижона. По глухому коридору ощутимо тянет сыростью, сквозит колючий холод, забирается под одежду и ощупывает тело ледяными клочьями. Прижимаю Уокер ближе к себе и ускоряюсь, стараясь не озираться по сторонам и не оглядываться. Мерные шаги отбивают дробь по мореным половым доскам, однако этот звук почти сразу гаснет, словно утопая в вязкой тишине. Чутьё, на которое я обычно не обращаю внимания, вдруг начинает вопить так громко, что в ушах неистово звенит. — Там окно открыто, — тихо произносит она и настойчиво выскальзывает из моих рук. Ёжась от холода, подходит к проёму, из которого ветер забрасывает мелкие льдинки, орошая подоконник, и выглядывает наружу. — Почему оно открыто? — Да мало ли почему, — отмахиваюсь, но внутри отчего-то скребёт чувство волнения. Мне хочется уйти. Нет, я кое-как борюсь с желанием закинуть её на плечо и убраться подальше. — Потому что кто-то вылез через окно, — она отвечает сама себе и задумчиво опускает створку, пресекая порыв студёного ветра. — Там следы на снегу, а окно приоткрыто, потому что снаружи его не закрыть до конца и этот кто-то ещё не вернулся. — Идём отсюда, — обхватываю её запястье, чувствуя под тонкой кожей учащенно стучащий пульс. — Скорее всего, кто-то из студентов. — Зачем? — бесцветно спрашивает. — Не знаю, — притягиваю ближе, настойчиво веду дальше, и она расслабляется. — Мало ли кому и что взбрело в голову. Это нас не касается. Вики — мягкая и тёплая — пахнет горьким кофе и молоком и так доверчиво держит мою руку, что я даже не замечаю, как мы доходим до комнаты. Она толкает дверь, щелкает выключателем и, войдя в мою спальню, ставит пакет на пол. — Я в душ, — быстро оброняет она и сразу пресекает вопрос, который я не успеваю задать: — Со мной нельзя. Выпивка, вкусняшки, ты помнишь? Как же, помню. Пока Уокер шумит водой в душе, я копаюсь в мини-баре, пытаясь найти там хоть что-то ниже тридцати градусов. К счастью, забытая бутылка шампанского оказывается сейчас как нельзя кстати. Иначе пришлось бы идти к Майку. Это чудак с дредами, от него вечно несёт шоколадными сигаретами и курицей в кисло-сладком соусе (хрен знает, где он её берет). Майк снабжает половину колледжа алкоголем и лёгкой наркотой, никогда не обращался к нему и рад, что сейчас не придётся. Прихватив холодную бутылку, снимаю верхнюю фольгу и откупориваю дубовую пробку. Вопреки попыткам выкинуть из головы мысли об Уокер и пижоне, меня всё ещё мучает вопрос: что находится в грёбаном пакете? Пялюсь на него несколько секунд и понимаю, что любопытство берёт верх. Подойдя ближе, пальцем отгибаю край. Несколько книг. Я смотрю, пижон без мыла в жопу залезет. И на дне ещё что-то: черная коробка. Маленький гроб. Стараюсь не думать об этом. В самом деле, это всего лишь подарок. Ножка стеклянного фужера коротко лязгает по металлической подставке. Наполняю его до половины, пока довольная Уокер, обмотанная полотенцем, выходит из ванной комнаты, выпуская за собой облако мокрого пара, затем перехватывает искрящийся бокал из моих рук. Делает глоток, ухмыляется, коротко целует в губы, оставляя травянисто-ягодный вкус. Она приносит с собой запах морского геля для душа, одной рукой стягивает с меня галстук, встаёт на носочки и целует вновь. Её губы для меня — медовый сахар. Близость между нами щекочет рёбра, вызывает такую мешанину из чувств, столь разительных, что это постоянно вызывает недоумение. Как она это делает? Уокер хитро улыбается и проходит к шкафу. Бесцеремонно копается в моих вещах, слегка нагибаясь так, что пушистое полотенце поднимается. Не могу отказать себе в желании обнять её со спины, забраться рукой под мягкую ткань, почувствовать бархат всё ещё горячей и влажной кожи. — Иди в душ, — упорствует она, однако телом прижимается к моему животу, а задом к… — Иди. Напоследок мокро целую изгиб шеи и отстраняюсь. Душ принимаю торопливо, волнительно размышляя о предстоящем разговоре и реакции новенькой на него. Потоки воды бегло огибают тело, льются по плиточному полу, вихрем из блестящей пены скрываются в отверстии. Закручиваю кран и стою ещё несколько минут, пытаясь собраться с мыслями и не наговорить лишнего. Например, про сегодняшнее утро. На этом моменте лучше заткнуться, замолчать. Закрыть свой рот, пока не наломал дров. Моя задетая гордость — это отвратительно, но Уокер данная ситуация может действительно ранить. Кидаю взгляд на часы, промакиваю тело полотенцем, натягиваю шорты и выхожу в комнату. Вики лежит на постели, размеренно прикладывается губами к бокалу и ест клубнику, найденную в моём холодильнике. На ней моя футболка, сквозь ткань которой торчат острые соски, и я невольно сглатываю, понимая, что нужно сосредоточиться не на этом. Сок от крупных сладких ягод стекает по пальцам, но её, кажется, это не волнует. Увлеченно подносит ко рту следующую — тяжелую, сочную, кроваво-красную — и снова кусает. А затем пошло облизывает пальцы, обводя языком каждую фалангу. Она закидывает на меня ноги, как только я сажусь на постель, и цокает хрупким фужером по прикроватной тумбе. — Рассказывать будешь? — спрашивает-утверждает она. Задумчиво принимаюсь пальцами массировать её ступню. Той, кому изувечил душу и предал тленью, попрал сердце и сделал невыносимо больно. Я видел это сквозь сетчатку её глаз. Сколько раз она плакала, прощала, а потом плавила бесконечным натиском своих опасных в своей нежности обжигающих губ, не оставляя мне ни шанса контролировать своё тело, разум, душу. Глубоко вдыхаю и на выдохе вываливаю всё до мельчайших деталей (о члене в руке Селены решаю пока опустить). Говорю и говорю, иногда ловя изменения в её лице от возмущения до крайнего ошеломления. И на удивление гнетущее чувство внутри отступает, уменьшается пропасть между нами, вновь выстраивается ломкая полоса доверия, а Вики лишь хлопает пышными ресницами несколько секунд, затем поджимает розовые губы. — И что теперь делать? — Поговорю с отцом, — веду ладонью по её гладкой икре. — Не знаю, что из этого выйдет, но попробовать в любом случае стоит. Она отворачивается, делает ещё глоток, а я вновь на миг осознаю, что боюсь. Боюсь того, что она исчезнет из моей жизни, растает тенью. Да, ей вовсе не нужны отношения на грани риска. Ей не нужны эти эмоциональные качели. Растраченные нервы. Сейчас она встанет, скажет, что все кончено и уйдёт. Никому не нужны проблемные, агрессивные, замкнутые. Через несколько месяцев увижу её в компании нового возлюбленного. Он будет писать ей слащавые СМС по утрам, сочинять стихи, и после последней прочитанной строчки она обнимет его и скажет, что он самый лучший. Они закончат колледж, устроятся на работу, поженятся, нарожают детей и каждый вечер будут рассказывать друг другу, как прошёл день. Потому что это просто. Это не требует никаких усилий. — Задумался? — она смотрит испытующе, будто знает, о чём я размышляю, и надавливает ногой на член. Мягко массирует носком. — Надеюсь, о том, как будешь извиняться? Невольно улыбаюсь. — Ты не надела бельё? — обхватываю её щиколотки и тяну к себе. Вики спиной собирает простынь, ноги оказываются раздвинуты, ступнями упершись в матрас по обе стороны от меня. Пальцы устремляются точно по внутренней стороне бедра. Она застывает, будто прислушиваясь к внутренним ощущениям, кусает губы и бесстыдно расставляет ноги шире. Я касаюсь её там, где мокро, медленными движениями растираю чувствительный клитор, замечаю опьяненный и расфокусированный взгляд. Любуюсь ей. Уокер дышит тяжело, языком проводит по пересохшим губам и берёт меня за запястье. Направляет. Насаживается на пальцы и откидывает голову. — Зачем, если ты всё равно его снимешь? Несколько глубоких мокрых толчков, пара медленных, дразнящих; её сладкий стон, разорвавший тягучую тишину комнаты, и все те чувства, испытываемые мной, только ярче вспыхивают под кожей электрическими искрами. Вики сильно сжимает пальцами мою руку, просит быстрее, грубее, резче, но не получает желаемого и поднимается, ловко садится сверху, мажет губами по моей шее и ведёт тазом. Звериная нежность, шелковая кожа, безупречные изгибы под касанием моих ладоней, от одного её пребывания рядом в моей голове пустой радиоэфир. Белый шум. — Чего ты боишься? — она гладит мои плечи, пока я губами исследую территорию её ключиц, пахнущих гелем для душа и ещё каким-то особенным, принадлежащим только ей ароматом. — Боюсь тебя потерять, — отвечаю. Никогда не говорил ничего более глупого и правдивого. Вики прижимается крепче, притягивает за шею и, горячо дыша в губы, шепчет: — Но я уже тебя выбрала. Выбираю каждый раз и буду делать это всегда, даже если ты самый ужасный человек в мире, даже если сотворишь что-то страшное, даже если твои чувства ко мне остынут, я всегда буду выбирать тебя, ты слышишь? — она трётся нежной щекой о мою щёку. — Всегда. Я слегка отстраняюсь, даю прочитать в глазах безмолвный вопрос: «Правда?». И она улыбается, тянется к моим губам и целует, будто в подтверждение своих слов — делает последний решающий шаг навстречу, прописывая новую главу наших отношений. Отрывается от моих губ и сметает весь трепет близости очередной своей ехидной улыбкой. Я вовсе не знаю, какой план созрел в её голове, и это неважно, потому что абсолютное доверие чётко засело в подкорке сознания. Уокер увлекает меня за собой, поднимает галстук и фиксирует мою руку к изголовью кровати. Затем на второе запястье ложится гладкая ткань её галстука, некрепко — лишь дёрни разок и узел развяжется, — Вики совершенно не знает толк в обездвиживании, но я решаю подыграть и наблюдаю за её предвкушающим выражением лица и искорками в расширенных зрачках. — И что дальше? — насмешливо произношу. — Дальше… — она поднимает бровь. Интригует. А я всеми силами пытаюсь не рассмеяться, не освободиться и не подмять её под себя. — Дальше тебе понравится. — Сними футболку, — склоняю голову вбок, разглядывая её торчащие соски. — Без одежды мне нравится больше. Уокер запрыгивает сверху, игриво кусает мой подбородок и молча опускается ниже. Языком проводит по груди, оставляя мокрый след, который тут же холодится прозрачным воздухом. От этой иступлённой нежности перед глазами всё искрится, пальцы сжимаются, когда она медленно стягивает с меня бельё, а вздох застревает в горле, стоит ей обхватить пухлыми губами головку. Член погружается в горячий рот, заводится за щёку, скользит по нёбу, пока рука ласкает ниже, легко сминая, но при этом не причиняя боли. Опаляющее дыхание посылает россыпь мурашек по позвоночнику, тугую волну внизу живота. Она запускает член глубже, до мокрого стона, двигает головой, и я понимаю, что лишь она любым своим действием может вызвать неконтролируемую дрожь. Хочется запустить пальцы в волосы, насадить до конца и кончить мгновенно, но я тут же откидываю эту идею, когда Уокер, будто считав мой неозвученный план, выпускает крепко стоящий ствол изо рта и поднимается. — Хм, я даже не знаю, как ты можешь вымолить моё прощение, — одной рукой она накручивает на палец конец пряди, другой без стеснения надрачивает мой конец. — Или ты предпочитаешь вылизывать прощение, м? Я хрипло смеюсь, прикрывая глаза. Вылизать, вымолить, вытрахать — для тебя что угодно, Уокер. Она ухмыляется, подцепляет низ футболки и стаскивает её через голову. Ну всё, пиздец, у меня аж член дёргается при виде её полностью обнаженного тела. Мысленно желаю сунуть между её сисек и кончить, но эта сучка по-кошачьи ползёт ближе. Точнее, выше. Её бёдра оказываются на уровне моей шеи, одна нога перекидывается, а потом… Потом она совершенно по-блядски садится мне на лицо. Я не теряюсь — губами припадаю к её клитору, чем вызываю тихий стон. Уокер ведёт бёдрами, стекает прямо мне в рот, хватается за изголовье кровати и выгибается. Языком в неё — сладко. Кончиком между губ и внутрь. Ткань галстука натягивается всё сильнее, трещит под звуки её усиливающихся стонов, по напряжению чувствую, что вот-вот кончит. — Всё, хватит, — вздрагивает, пытается встать, но я резко выпутываю руки и силой опускаю её ниже. Ноги расходятся шире, крики доносятся громче, Вики крупно дрожит, пока я методично посасываю её клитор и, сжав мои волосы, кончает, бурно пульсирует, расслабляется. Под моими касаниями она сползает ниже, ложится сверху и сердце на мгновение перестаёт стучать, а потом заходится с новой силой. Кипящее желание принадлежать друг другу каждым нервом закручивается в груди, выплескивается наружу рваными всхлипами, глаза пьяные — синева, затянутая поволокой. Всё, что происходит дальше — какое-то сумасшествие, бесконтрольное безумие. Поцелуи глубокие, судорожные, наполненные сладкой болью, жадные, хаотичные. Её/мои руки/губы во всех нужных/нежных местах. — Как тебе больше нравится? — шепчет она, оторвавшись от моего рта. Жёстко сжимаю её зад, слегка насаживаю на член, вводя внутрь лишь головку, и отвечаю: — С тобой. Уокер с протяжным стоном садится полностью, ладонями упирается в мои плечи, поднимается, опускается вновь. И ещё. Ускоряется, хнычет. Я опираюсь на локоть, языком обвожу вокруг соска, слегка кусаю. — Ляг на бок, — осторожно приподнимаю её. Уокер слезает с члена, рвано дышит и облизывает губы. Покопавшись в ящике, вынимаю пачку презервативов, бутылёк со смазкой и щедро выдавливаю жидкость на руку. Я сзади. Губами по линии роста волос. Пальцы проскальзывают туда, где потуже. Растягивают. Она прогибает спину, отчего зад ещё больше выпячивается, тихо постанывает, расслабляется. — Не молчи, если будет больно, — целую её влажные плечи и упираюсь членом сзади. Нажимаю и вхожу плавно, аккуратно, позволяя привыкнуть, принять, ощутить. Там так до опизденения узко, что перед глазами расцветают неоновые пятна, и дыхание сбивается окончательно. Я делаю толчок. Второй — сильнее. Третий — жёстче. Она не выдерживает, вскрикивает, сжимает смятую простынь. Осознание власти пьянит, будоражит до дрожи и глухих стонов во влажное плечо. Я поднимаю её бедро, вторую руку протискиваю между постелью и талией, завожу к клитору, стимулирую. — Да-а, — стонет она, когда я скольжу между складок и ввожу внутрь. — Господи, я сейчас сдохну. Трахаю её с оттяжкой, всё больше ускоряя толчки. Членом. Пальцами. Одновременно. Вики отзывается сбитым дыханием, громкими стонами, дрожью. Воздух в комнате, наполненный лунным светом, оседает на коже серебряными хлопьями. Я тону в ней, растекаюсь чернильной каплей в талой воде. Нажимаю. Трогаю. Вхожу. Испытываю, то замедляясь, то становясь резче. Мне хочется сказать ей гораздо больше, чем «я тебя люблю», но онемевший язык изрекает что-то бессвязное. Слышу громкие стоны — не только её, — слышу своё имя, звучащее так особенно из желанных уст. Уокер содрогается в последний раз, сжимает меня в себе, испускает контрольный стон, царапает мою мокрую руку, расположенную между её ног. Раскрываю, добавляю ещё прохладной смазки. Переворачиваю её на живот и наваливаюсь сверху, слегка приподняв бёдра, натягиваю глубже и жёстче. Она такая хрупкая снизу, что кажется, будто я делаю больно, но на вопрос об этом Вики лишь подаётся вверх и сама насаживается до основания. Иметь её в задницу оказалось чертовски приятным занятием. Больше не сдерживаюсь, сжимаю волосы на её затылке, второй рукой развожу ягодицы и грубыми рывками вторгаюсь до упора, каждым толчком выбивая из её груди хриплый вздох. Ощущаю, как мир перекручивается. Взрывается. Складывается заново. И с шумным стоном остро пульсирую между упругих мышц. Выхожу из неё предельно осторожно, падаю рядом и прижимаю к себе. Замираем в постели — мокрые, солёные, дрожащие, — отгораживаемся от всего мира, чтобы запечатлеть как можно фундаментальнее оттенок точки невозврата бывших нас. Уокер сосредоточенно разглядывает кружево морозных узоров на окне, между которых серебрится зимний месяц, нежно гладит мою руку, переплетает пальцы. — Выйдем во двор? — шёпотом спрашивает она.

***

Ночь тихая и ясная. Хоть на улице лежит снег, сверкающий и переливающийся, словно сахарная пудра на печёном кренделе, и отовсюду отчётливо тянет свежим морозом, но, кажется, сейчас даже воздух пахнет как-то иначе. По-особенному. Под ногами хрустят сугробы, пока мы, держась за руки, выходим на задний двор и молчаливо понимаем, что больше не будет, как прежде. Не будет недомолвок, если только совсем короткие, не приносящие боли и слёз. Не будет раздробления нас на отдельные пустые частицы. И никто из нас не станет лишь прописной буквой в книге жизни. Я диаграмму её вселенной выжег под рёбрами несмываемыми чернилами. Больше не думаю о ней в чужих руках. Потому что знаю/вижу/чувствую, что этого не случится. — А я прогуляла дополнительные по химии… Уокер неожиданно отпускает мою руку и ускоряется. Разворачивается ко мне и падает на снег, начиная синхронно двигать ногами и руками. — Что ты делаешь? — удивляюсь я и подхожу ближе. — Снежного ангела, — она улыбается, поднимает голову и протягивает руку в голубой пушистой перчатке. — Иди ко мне. Она действительно похожа на ангела. Самого светлого, доброго, чистого, что только можно представить. Я так далеко зашёл в своей возможности создавать шрамы на двоих, разбивать нас на миллиарды мелких крупиц. Но она собирает, будто огромным магнитом, всё моё невысказанное и разрушенное. — Вставай, ты ведь замёрзнешь, — беру в ладонь её руку, но она обхватывает второй и тянет на себя так, что я не имею ни единого шанса устоять на ногах. Падаю к ней. Вокруг ажурным пологом поднимается снежная пыль, а Вики лишь мелодично смеётся, смахивая капли талого снега с раскрасневшихся щёк. — Уокер, по-твоему я похож на ангела? — нависая сверху, и натягиваю шарф на её нос, отчего ткань тут же покрывается инеем на месте, откуда доносится её горячее дыхание, исходящее мятным паром. — Можешь быть им, — она улыбается. Под шарфом не видно, но распахнутые синие глаза хитро блестят. — Иногда. Очень редко. Наши лица близко, и становится всё так очевидно и просто, так легко и свободно, без доказательств и точных подтверждений. Выйдя за рамки своего эго, я в первый раз прикоснулся к чужой тоске. Я долго возводил стены между собой и лицемерным миром, выстраивал непролазный лабиринт, в котором сам же и заблудился. Наделял каждого человека ярлыком «потенциальный враг» или «недостоин» и даже не пытался разглядеть ближе их настоящие лица. Я не хочу забирать свою душу у неё. Не желаю беспрерывно твердить о том, что люблю. Она и так это знает. И принимает всех моих демонов. Всегда. — Там жужжит, — Вики ловит моё удивление. — Телефон, говорю, звонит. Достаю смартфон из кармана куртки и вижу на светящемся экране номер отца. Напрягаюсь в момент, потому что его звонки — крайне редкое событие. Хочет промыть мне мозги по поводу Селены? Но почему в столь позднее время? — Да, — отвечаю, нажав зелёную кнопку принятия вызова. От того, что он говорит в трубку, я на секунду теряюсь. Его голос хриплый, на грани дрожи. Впервые. Чувствую, как ком подкатывает к горлу и не желает отступать. Рука ложится на мою грудь, когда я последней фразой обрываю разговор: — Я скоро буду.