Люцифер
Мелкие снежинки хаотично спускаются с серого неба и накрывают землю белоснежным одеялом. Вокруг так тихо, что слышен надрывный стук моего сердца — мне страшно, но одновременно хочется ещё раз опустить голову и взглянуть в разрытую… могилу? Как назвать место, где лежит человек, который был для тебя родным? Сознание подкидывает несколько безрадостных вариантов: «погребение», «место захоронения», «последний путь». Печаль отца я ощущаю пальцами. Она висит в воздухе зыбким и вязким туманом, крупицами оседает на коже и каменных надгробиях. Весть о смерти мисс Бёрдс выбила меня из и без того шаткого равновесия. И только сейчас я осознаю всю горечь не озвученных слов, всю вину за неотвеченные СМС, когда она после моего очередного игнорирования звонков перешла на них. Она отдала слишком многое — посвятила свою жизнь, отказавшись от личной сначала в пользу воспитания моего отца, затем меня. А взамен получила ничтожно мало. Совершенно не равнозначно. Отец уже не нуждался в няне, моё детство было слишком быстротечно, а в подростковом возрасте я вовсе отдалился от той, что заменила мне мать. Мы для неё — вся жизнь. Она для нас — лишь период. Период, когда она была необходима, а после стала второстепенным персонажем нашей жизненной книги. Наши маски отчуждения давно превратились в ужасающие гримасы уродства. Чёрт возьми, я даже не знал, что она больна. Настолько был глуп, глух и слеп, холоден, жесток и равнодушен. Стал тем, кто пройдёт мимо, даже если кто-либо будет захлёбываться в рыданиях, и не подумает протянуть руку помощи. Политика невмешательства и разрушительная вера в собственную исключительность стали моими жизненными кредо. Время летит так быстро и закручивается так непредсказуемо, поэтому постарайтесь побольше внимания уделять своим близким, говорить им о том, что важно. Ведь, как бы банально это ни звучало, может наступить день, когда сказать эти слова будет просто-напросто некому. И они так и останутся стоять болью в горле, раздирая его, словно дикий зверь, пытающийся выбраться наружу. — Как ты поживаешь, сын? — низкий голос отца выводит меня из тягучих раздумий. — Почему ты спрашиваешь? Я поворачиваю голову, рассматривая его строгий профиль, выглядящий сейчас непривычно изнурённым. Кажется, что ничего для него не имеет значения: ни блестящая снежная крошка, что ложится на печальное лицо, ни небрежно выбившийся из-под пальто ворот белой рубашки. — Никогда не спрашивал, — как-то горько усмехается он. — Думаешь, не стоит начинать? — Ты меня ненавидишь. — Я тебя не ненавижу, Люцифер, — он не поворачивается ко мне лицом, словно стыдится, будто, встреться мы глазами, мир для него разверзнется пополам. — Скорее, себя, — отец выпрямляется, складывает руки в карманы. — Я винил тебя в смерти матери, да. И ничего не мог поделать с этим чувством. Я не хочу, чтобы ты стал таким, как я. Он встает ко мне вполоборота, с бледного лица кусками спадает напряжение. — Знаешь, мисс Бёрдс была мудрой женщиной. И добрейшим человеком, — он поднимает глаза, и только теперь замечаю, как сильно он постарел. Будто никогда прежде я не смотрел на него так пристально и не подходил так близко. — Я редко прислушивался к её словам, считая свою точку зрения неопровержимой истиной. Впрочем, так делал и ты, — он кладёт руку на моё плечо, и от этого прикосновения во мне разливается какое-то новое, неизведанное ранее чувство, полыхающее в области горла и грудной клетки. — Она попросила меня кое о чём. Но прежде скажи, твои чувства по отношению к ней настоящие? Каждый человек воспринимает любовь по-своему. Кто-то испытывает её как мимолётное ощущение, которое через неделю сменится другим, более свежим увлечением. В вездесущем океане потребительства мужчины и женщины используют друг друга, несмотря на клятвы и признания. А некоторые любят крепко. Годами. Превращающимися в десятилетия, а затем и в целую жизнь. Такие люди, как мой отец. И, возможно, как я. Со смерти мамы прошло уже больше двух десятков лет, и за всё это время отец ни разу не приводил в дом другую женщину. Кажется, он даже в теории не собирался этого делать. Конечно, он до сих пор её любил и не решался продолжить свою жизнь рука об руку с другой. Он думал о ней. Очень часто и очень много. Хотя сам уже не являлся человеком, в которого моя мать когда-то влюбилась. Я не думаю ни секунды, отвечаю: — Да. Отец едва заметно кивает. Убирает ладонь с моего плеча и, поджав губы, в последний раз кидает взгляд в аккуратно разрытую яму. Затем разворачивается и под пологом усиливающегося снега идёт в сторону кованых ворот Нью-Йоркского кладбища. — Поехали домой, — останавливается, слегка поворачивает поседевшую голову. — Пошлём Уолтона и его дочурку к чертям. А по дороге расскажешь мне о своей девчонке. Мастер с трепетом раскрывает фольгу на всё ещё горячем контейнере с пищей. Поднимает крышку, и запах затхлой сырости смешивается с ароматом куриного супа. Он несколько минут заворожённо рассматривает кружащие в золотистом бульоне кусочки сельдерея и лапши. Затем поднимает посуду, расплывается в блаженной улыбке и разворачивается. — Полли, ты совсем мало ешь, — пальцами он сжимает блестящую ложку, наполненную едой, и подносит к губам Лоры. Точнее, губам, которые он сам ей сделал, с любовью вылепив их пальцами из эластичной глины. Бульон проливается мимо, стекает по твёрдому, почти каменному подбородку и капает на грязный пол. Мастер негодующе качает головой, приговаривая слова о том, что нельзя быть столь неуклюжей, ведь Полли уже не ребёнок. Полли уже восемнадцать! Но Мастер будет терпелив, ведь они не виделись столько лет, что он уже и забыл то щемящее чувство в груди при виде её глаз. Он проводит рукой по её голове и замечает, что несколько тонких прядей тянутся вслед за движением. Мысленно ругает себя, что так торопился наклеить волосы и отнёсся халатно к данной процедуре. — Поставить тебе музыку, Полли?Вики
Фенцио ритмично постукивает ручкой по деревянному столу и с абсолютно каменным лицом разглядывает притихших студентов. Честно признать, его лекции для всех — настоящая каторга. Вот бывают преподаватели, которые увлекают, подают свой предмет интересно, как, например, мистер Гордон. Но Фенцио, кажется, абсолютно не заботит тот факт, что после его пары мозги у студентов кипят от натиска неусвоенной и сухой информации. — Мисс Уокер, — наконец говорит он. — Начертите график степенной функции для чётной и нечётной степеней. Похоже, он заметил, что половину пары я в бездумном оцепенении пялилась под парту, ожидая, что экран телефона оживёт звонком или сообщением от Люцифера. Конечно, перспектива получить низкий балл по математике меня совершенно не радовала, но отчего-то после его отъезда я не могла полностью расслабиться и заняться своими делами. Поднимаюсь с места и иду к белой доске. Далее Фенцио задаёт какие-то формулы, которыми я пытаюсь воспользоваться, пока ветер за стенами колледжа насвистывает угрюмую песню. — Подумайте ещё, мисс Уокер, — в голосе учителя сквозит разочарование: должно быть, он ждал от меня большего. Я чертовски не выспалась, и от долгого вырисовывания иксов уже начинает плыть перед глазами, а затем и вовсе всё погружается во тьму. — Оставайтесь на местах, — рявкает Фенцио, — из-за метели проблемы с электричеством. Он встает со стула и проходит мимо по направлению к выходу из аудитории, пока я рукой пытаюсь нашарить край столешницы, чтобы удержаться, иначе складывается ощущение, будто тело плавает в вязкой, почти тяжелой темноте огромного пространства. И вроде бы ничего страшного не произошло, но скручивающие спазмы в горле кажутся мне весьма дурным предзнаменованием. В помещении стремительно нарастает гул, как только нервные шаги преподавателя прерываются хлопком двери. Этот шёпот такой неразборчивый, похожий на треск старого радиоприёмника, но голос Селены, доносящийся с задних рядов, вмиг заставляет утихнуть все остальные звуки. — Вики, знаешь, чтобы справиться со своими проблемами, нужно просто их проговорить, — тембр Селены разливается ядовито-приторным сиропом по аудитории. — Мы готовы тебя выслушать. Расскажи, каково чувствовать себя использованной? — она замолкает на секунду, но затем продолжает вновь: — А каково спать с чужим женихом? По кабинету вновь прокатывается суета, едкие смешки и присвистывания. Рука машинально сжимается, и ногти, впившиеся в ладонь, оставляют белые лунки. Сердце в груди заходится стремительным бегом, пульсирует где-то в заполненной чёрным туманом голове. — Я тебя понимаю, — продолжает она. — Член у Люцифера классный. Я оценила. И как же мы теперь будем его делить? Со мной по чётным дням, а с тобой по нечётным? — Селена, прекращай, это того не стоит, — нарочито лениво вмешивается Ости. Но Селена и не думает останавливаться. Каждой фразой, каждой насмешливой ноткой в интонации она вытряхивает из меня новую порцию злости. Между ними ничего не было, я верю Люциферу, он бы не поступил столь подло и гадко. И эта вера — крошечная искра в ладони — единственное, что сейчас сдерживает меня и не даёт поддаться на провокацию. Слышится шелест — она поднимается с места — за ним стук каблуков всё громче и громче разносится по густой пустоте. Ощущаю, как под рёбрами что-то сжимается, а потом время начинает идти как-то неестественно медленно. Теперь она так близко, что ткани нашей одежды соприкасаются — грубый красный твид и нежный белый хлопок. Чувствую шершавый, почти разъедающий кожу запах её духов и выдыхаю, чтобы избавиться от охватившего меня чувства неприятного волнения. — Тебе не противно быть такой? Бесполезной. Несуразной. Бестолковой, — произносит она теперь едва слышно, мелодично. — Мне противно лишь когда ты открываешь свой рот. Селена хохочет. Но смех её обрывается так же резко, как и начинается. — Боишься темноты? — почти шипит она. — Это зря, тьма пленительна. Понятия не имею, к чему это. Её слова проносятся мимо, сливаясь в единый поток. Иногда думается, что Селена не в своём уме, и это в какой-то мере ужасает. Она то кажется отчуждённой, неспособной на какие-либо эмоции, то выкидывает что-то абсурдное, выбешивает, выводит из себя, стелет чернильную пелену перед глазами. Я морщусь от внезапно вспыхнувшего света, сейчас между нами ничтожно малое расстояние, и Селена, во тьме казавшаяся сатаной, приобретает более человеческие черты, сверкнув на лице гримасой полного удовлетворения. Она кидает ещё одну колкую фразу в мой адрес, видимо, ожидая, что от её слов я буду чувствовать себя страдалицей, но трагикомедии не свершается, и сухое «ну и пусть» вытесняет несостоявшуюся истерику. Селена разворачивается, теряя интерес, словно меня здесь вообще нет. А я думаю о том, что у неё должен быть какой-то рычаг, на который можно нажать. Тревожная кнопка выключения равнодушного цинизма и напускной стервозности. — Я передам от тебя привет Малю, — безразлично кидаю я и, прежде чем отвернуться, замечаю её внезапно перекосившуюся от злости физиономию. Уже хочу продолжить решение задачи на доске, однако внимание привлекает изображение на разблокированном экране Фенцио, и я неосознанно делаю шаг ближе к компьютеру. На светящемся прямоугольнике в небольшом окне, открытом в правом углу, изображение входа в колледж, зависшее на остановленном видеоролике. И прохладная волна вдруг устремляется вверх по моему позвоночнику.***
— Так вот почему Фенцио всё и про всех знает! — Мими швыряет сумку на пол и негодующе плюхается в кресло, устало откидываясь на его мягкую спинку. За окном завьюживает всё сильнее. Ветер завывает так буйно, будто вокруг колледжа бродит какое-то чудище. Я лежу на застеленной синим пледом постели, таращась в белый потолок, а в голове суетится целый ряд вопросов. Во-первых, в курсе ли Кроули о наличии видеонаблюдения в Вэндерли? Директор такой старой закалки, что презирает все современные технологии. Ему дай волю, вручил бы всем студентам перо и пергамент для записи лекций. Во-вторых, это незаконно, потому что любая камера должна быть видна, а о её существовании на входе никто даже не догадывался. Судя по кадру, расположена она под одним из карнизов. И, в-третьих, на этих записях должен быть день, когда Лора вернулась из дома. Можно увидеть, кто в это время входил в колледж и выходил из него. — Что там? — соседка вытягивает ногу и носком касается бумажного пакета, который я так до сих пор и не открыла. Мы обе неожиданно вздрагиваем от оглушительно завывающего ветра за окном, а потом я поднимаюсь с места и лениво плетусь к нераспечатанному подарку. Беру шелестящий пакет и пальцами одной руки раскрываю край. Выуживаю из глубины несколько увесистых книг и за ними — чёрную глянцевую коробочку. — Ух ты, — подпрыгнув с кресла, Мими пальцем поддевает цепочку из открытого мною футляра. — Картье, круто, — она заходит за мою спину, перекидывает украшение через шею, — это хорошее, очень прочное плетение, такое точно не разорвётся. Нужно попросить отца купить мне такую же. Соседка быстро цепляет застёжку и, улыбаясь, становится передо мной. Металл холодит кожу, я трогаю пальцами покатые грани и понимаю, что такое украшение точно не в моём вкусе. — Выглядит как поводок. — С ума сошла? — соседка всплескивает руками. — Тебе очень идёт, к тому же… Прежде чем она заканчивает фразу, в спальню тайфуном врывается возмущённая Ости. Она злобно сверкает глазами и смеряет нас взглядом полным недовольства. — Я не буду больше с ней таскаться, — она стягивает галстук и расстёгивает верхние пуговицы, будто ей недостаточно воздуха. — Это невозможно! Она задавит меня своим эго. Ости размашистыми шагами преодолевает расстояние между дверью и подоконником, достаёт из пачки тонкую сигарету и, зажав её между пальцев, раскрывает окно. Створка откидывается настежь, и в комнату тут же врывается ледяной ветер, а вслед за ним и колючий снег. Мы с Мими бросаемся к ней, чтобы помочь прижать раму. — Да твою мать, ну что за день?! — ругается Ости, стряхивая с волос и лица тающие льдинки. — Удалось что-то узнать? — Мими достаёт сухую салфетку и протягивает ей. — Ничего. У неё с головой не в порядке, это я точно заметила, — Ости промакивает смазанную тушь под глазами и никнет, словно всё происходящее её утомляет. — Серьёзно, она ведёт себя неадекватно. Вчера дала ей свой конспект по биологии, а вечером, когда я пришла за ним, та сделала вид, что у неё ничего нет, — соседка-которая-бордовые-губы, упирает руки в бока. — Я говорю: ты обалдела? Гони доклад, мне сдавать его завтра. Эта идиотка молча закрывает дверь прямо перед моим носом. А я стою в шоке! Мне вообще показалось, что её трясло, и глаза такие страшные, — Ости выпучивает глаза и водит зрачками из стороны в сторону. — Вот так они бегали, честное слово. — Какой кошмар, — Мими шуршит надутой упаковкой, садится на кровать и кладёт в рот рифлёные сырные чипсы. — И что потом? — Я стояла под дверью какое-то время, уже думала, что если эта овца не откроет, то я выломаю её к чертям! Но потом Селена распахивает как ни в чём не бывало, и суёт мне в руки папку с докладом, — выпалив на одном дыхании свою тираду, Ости опускается на постель и откидывает гладкие чёрные волосы назад. — Она чеканутая, это точно. Мими смахивает с груди упавшие крошки, задумчиво жует нижнюю губу и хмурится. Какое-то время мы не произносим ни слова, стараясь переварить в голове всё сказанное. Я не верю, что Селена сумасшедшая (хотя иногда очень даже верю), но и Ости не из тех, кто станет приукрашивать реальность. Возможно, её что-либо беспокоит, как меня беспокоит судьба Лоры, открытое окно в коридоре прошлой ночью и компьютер учителя. А может, что-то ещё более существенное. — А, ещё она говорила, что нужно взять Фенцио за яйца, чтоб не рыпался лишний раз, — Ости закидывает ноги на стол, чиркает зажигалкой, и кончик сигареты вспыхивает янтарной точкой. — Больше мне нечего рассказать. — Вот сука, — Мими хлопает ладонью по постели. А потом её глаза заволакивает мечтательная, отстранённая дымка. — Мы вообще-то с ним почти родственники. Запах ментолового дыма забирается в нос и щекочет горло, а мне, наверное, приходит в голову самая разумная идея за последние несколько месяцев. Ну, по крайней мере, мне она таковой кажется. — Заставь её украсть ноутбук из комнаты Фенцио, — я ловлю её саркастичное выражение лица, подчёркнутое выгнутой бровью, и продолжаю: — Скажи, что там есть какой-то компромат. — Да, — добавляет Мими, — что там фотки голых студенток или видео с их совращением. Соседка сконфуживается, когда мы, округлив глаза, одновременно поворачиваем головы в её сторону, окидывая пристыжающим взглядом. — Ну а что? — пожимает плечами. — Это, между прочим, ого-го какой скандал может быть. — Она может не поверить, — продолжаю я. — Не знаю, придумай что-нибудь, но сделай так, чтобы она добыла ключ от его комнаты и забрала оттуда ноутбук. — Зачем? — Ости звучно затягивается, выпускает изо рта струю белого дыма и суживает глаза. — А потом мы заберём его у неё, — наверное, это вполне здравая идея, если учитывать тот факт, что видеонаблюдение может быть где угодно, и пойди я туда сама, то велик шанс, что Фенцио об этом узнает. И тогда с колледжем можно будет попрощаться. А если Селена попадётся, то… То это её проблемы. По крайней мере, у меня будет время, пока преподаватель не спохватится. — Он мне нужен. Соседка (та, что с Энди) заводит глаза к потолку и тушит истлевшую сигарету в тёмной пепельнице, стоящей на низком столе. Попроси я её об этом месяц назад, она бы без сомнений послала меня в задницу, но сейчас лишь со вздохом кивает и безразлично взмахивает рукой с заостренными ногтями, накрашенными алым лаком.***
Химия никогда не являлась моим любимым предметом, однако нельзя сказать, что в данной науке я была полным нулём. Вообще-то мои оценки за первый семестр были вполне приличными, если не считать того теста и доклада, которые, по словам мистера Гордона, я провалила. Тогда на контрольной, согнувшись в три погибели и высунув кончик языка, рядом со мной сидела Моника. Недавно она честно призналась мне, что не понимает ни слова ещё с третьей недели обучения, примерно с того момента, когда начала встречаться с Донни. Он подкинул ей в сумку записку о том, что у неё забавная причёска и что её задница классно смотрится в трико. Вот такие высокие чувства. И я намеренно приподнимала локоть, чтобы та могла безнаказанно подглядывать в мой лист ответов. Там было всего несколько вопросов, но Моника, как обычно, не могла дать правдоподобный ответ даже на один из них, и потому, заглядывая мне под руку, наловчилась почти незаметно списывать. То есть наши ответы были идентичны, но лишь я получила низкий балл. В лаборатории, насквозь пропитанной реактивами, доносится звонкий смех Мисселины, пока я, скинув сумку, надеваю белый халат, защитные перчатки и очки. — Ваш рассказ великолепен, мистер Гордон, однако я уже знаю, что подарить вам в этом году. — От вас любой подарок будет особенным, — вежливо поддерживает он. — Я до сих пор ношу часы, что вы дарили мне на прошлое Рождество. — О-о, — тянет Мисселина, — в этот раз вы будете в несказанном восторге! Под их прощальные реплики я выхожу к демонстрационному столу, и как только преподавательница скрывается за дверью, мистер Гордон произносит: — Я рад, что сегодня вы решили посетить дополнительное занятие, мисс Уокер. И крайне разочарован, что вчерашний урок вы пропустили. Это выглядит как фривольность, вы не находите? Несмотря на его добродушное выражение лица я испытываю укол раздражения. — Я плохо себя чувствовала, — обманываю я и опускаю голову, делая вид, будто подготавливаю пробирки. — Это ничего, — химик становится напротив, и свет подвесной лампы освещает его слегка нездоровое лицо. — Я и сам приболел немного. Но прогулы, знаете ли, не в вашем стиле. В голове я перебираю поступки, совершенные после прибытия в Вэндерли, которые наверняка шокировали бы и химика, и моих родителей. Я бродила по лесу ночью, валялась под кроватью физрука, пока тот хлестал плетью свою возлюбленную, пила алкоголь, по незнанию употребляла наркотики, занималась сексом в библиотеке, а потом в учительской… Можно ещё долго перечислять то, что не в «моём стиле». Что это вообще значит? Как понять, что в моём стиле, а что нет? Лаборатория, несмотря на приличную квадратуру, кажется тесной и душной. Мистер Гордон с тихим стуком ставит стеклянную колбу передо мной и предлагает провести опыт. Он вскрывает плотный прозрачный пакет с пылеобразным серо-зелёным порошком. Такого же цвета, как его глаза, скрытые за защитными очками. — Покажите, мисс Уокер, как проходит окисление этилового спирта оксидом хрома, — глухо произносит он, включая вытяжной шкаф, и лаборатория тут же заполняется мерным, едва слышным гудением. Я наливаю спирт из колбы в испарительную чашу, засыпаю порошком и поджигаю, после чего зелёная поверхность начинает тлеть и слегка прищёлкивать, испуская мелкие искры. Мистер Гордон улыбается, отодвигает ёмкость в сторону и даёт ещё задание. А затем ещё. И ещё. Я постоянно поглядываю на часы, висящие на стене кабинета, и понимаю, что не так долго осталось до отбоя, а химик всё продолжает вещать этим странным размеренным тоном, будто у нас ещё море времени. — Чем вы занимаетесь в свободное от учёбы время? — интересуется он, помогая залить реагент в мерный цилиндр. — У меня его не так много, — особенно после того, как вы поставили мне дополнительные занятия, словно желая завалить заданиями побольше. Эта мысль крутится в голове, но я решаю её не озвучивать. — Это нормально, — улыбается он. — Так и должно быть. Ведь путь к знаниям можно преодолеть только стараниями и усердием. Знаете, это как оттачивать какое-либо мастерство. — Вы не указали мне на ошибки в докладе, — напоминаю я, смешивая в колбе жидкость, которая через несколько секунд начинает испускать плотный белёсый пар. Мистер Гордон растягивается в улыбке пуще прежнего, демонстрируя ряд идеально ровных зубов. Теперь он смотрит с нетерпением, а тонкая стрелка часов стремительно летит по циферблату. Сейчас он отпустит меня, напомнив, что следующее занятие состоится завтра, но химик отчего-то медлит, а воздух начинает звенеть так зловеще, словно полон острых ножей, которые вот-вот упадут на пол. Обогнув стол, он молча и медленно подходит ко мне, кладёт тяжелую руку на плечо и добродушно произносит: — Терпение, юная мисс. Я забыл сказать, что в обучении нужно терпение, а не излишнее любопытство. Вам ведь присуща любознательность? — А кому она не присуща? — задаю я вопрос и тут же продолжаю, кивая на часы: — Время, мистер Гордон. Скоро объявят комендантский час. — Ничего страшного, — он убирает ладонь, блестящие острые ножи обрушиваются на пол и одновременно что-то обрывается внутри, стучит в такт учащённому дыханию. — Я проведу вас до комнаты. Мобильный в кармане халата слабо вибрирует, рукой вынув его, читаю входящее сообщение. Ости: Эта идиотка стащила ключ прямо со стола и пошла к нему в комнату! Чёрт тебя дери, Уокер, во что ты меня ввязала? — Мистер Гордон, мне правда пора, — я снимаю очки и быстро стягиваю перчатки с рук. — Продолжим завтра, уже поздний час для занятий. Разворачиваюсь, намереваясь уйти, и преподаватель придерживает меня за запястье, однако, тотчас встряхнувшись, разжимает пальцы и вновь растягивает бледные губы в улыбке. На выходе из лаборатории я ловлю пару косых взглядов уходящих в комнаты студентов. Такие взгляды стали для меня почти привычными после появления Селены в колледже, когда все узнали, кем она приходится Люциферу. Но, несмотря на всю эту ситуацию, думаю, что держусь я довольно неплохо. Хмыкаю себе под нос и иду, вернее, несусь по лестнице, затем по угловому крылу, где находятся спальни преподавателей. В длинном коридоре одна стена, почти сплошь состоящая из окон, смотрит на главный двор. Там ночь серебристая, заснеженная, голые деревья окутаны ледяным покрывалом, будто отлитые из гипса скелеты. И я едва успеваю прижаться к стене, когда одна из дверей отворяется и в самый центр идеально ровного квадрата лунного света выходит Селена. Затаив дыхание, я таращусь на её руки, но не нахожу в них ноутбука. Она держит какую-то тетрадь или старую папку — не могу разглядеть точно. А потом, инстинктивно осмотревшись по сторонам, спокойно щелкает замком, кидает украденный ключ в угол, оплетенный паутиной теней, и юркает за поворот. Вэндерли, словно живое существо, задаётся рёвом сигнала, означающим, что студентам пора возвращаться по комнатам. И я, недолго думая, спешно тащусь следом за Селеной к жилому корпусу. Как можно более естественно скольжу по коридору, прижимая к груди учебник по химии. Между нами примерно десять ярдов, и я словно чувствую выражение её лица в темноте, как будто оно вычерчивается в воздухе. Селена, абсолютно не замечая меня, толкает дверь своей комнаты и исчезает из поля зрения. Я замедляюсь, не переставая терзать своё любопытство вопросом о том, что она забрала из комнаты преподавателя. Может быть, она не поверила в то, что информацией с ноутбука можно воздействовать на Фенцио? Либо то, что она забрала — неопровержимо верная красная кнопка? Неожиданно дверь снова распахивается, ударяясь о стену, и Селена, уже более взвинченная, яростным шагом вылетает в пустой коридор. Она мельком окидывает меня взглядом, словно прошивая насквозь — в чёрных глазах горят искры пламенной ненависти. Стуча каблуками по дощатому полу, она с остервенением пихает меня плечом. — Дай пройти, — злобно выплёвывает и, обдавая потоком ветра, проносится мимо. Несколько секунд я ошеломлённо стою на месте, а потом крадучись подхожу к двери её комнаты и заныриваю внутрь. Рукой нащупываю выключатель на стене, и яркий свет заливает спальню, отчего все предметы кажутся резкими и обособленными. Но на первый взгляд ничего необычного: стол, постель, несколько шкафов. Бегло шарю взглядом по открытым поверхностям, но не нахожу то, что Селена стащила из кабинета Фенцио. На мгновение у меня сводит живот. Я тревожусь — наполовину от страха быть застуканной, наполовину от предвкушения удовлетворить любопытство. Быстро осматриваю выдвижные ящички, но не нахожу ничего, кроме косметички и пластиковых платёжных карточек. Оглядываюсь по сторонам, и лампочка под потолком начинает издавать слабый треск, мгновение всё кажется размытым, будто заблюренным полупрозрачным оттиском. Затем освещение меняется, и всё снова выглядит нормально. Я останавливаюсь между окном и постелью, встаю на четвереньки и заглядываю вниз, сама не понимая, что ищу. На моё счастье, потрепанная папка оказывается там. Ложусь на пол, вытягиваю руку, собирая пальцами подкроватную пыль, и цепляю ногтями размягчённую временем обложку. — Ещё чуть-чуть, — бубню себе под нос. И, наконец, двигаю её ближе к себе. — Есть! Но всё моё ликование разом улетучивается, когда дверная ручка издаёт механический щелчок. А надежды не столкнуться с Селеной разлетаются в прах.