Колледж

— Какого чёрта ты явился? — злобно цедит Селена, как только дверь захлопывается. — Я же велела приезжать только тогда, когда Я скажу! Я не успеваю до конца закрыть шкаф, в который чудом получилось залезть. Забиваюсь как можно глубже, упираюсь взглядом в пол, словно надеясь, что там образуется дыра, в которую можно провалиться. Затем поднимаю голову, сквозь рейки жалюзийной дверцы смотрю на вошедшего с ней Мальбонте. Впервые вижу его таким обеспокоенным, даже можно сказать, растерянным. Он тянется к бутылке с водой, стоящей на полированном столике, и прикладывает горлышко к пересохшим губам. — Или ты не ко мне теперь приезжаешь? — продолжает Селена в претензионном тоне. — Я просила тебя просто немного увлечь эту девку, это не значило, что нужно крутиться возле неё постоянно! — Собирай вещи, — перебивает он, будто не слыша её слов, — мы уезжаем. — Опять начинаешь? — Селена морщит нос и складывает руки на груди, отчего ткань облегающего фигуру длинного платья с высоким воротом некрасиво собирается. — Прекрати говорить мне, что делать, Маль. — Селена… — Замолчи, — она вытягивает руку вперёд и недовольно кривит губы. — Хватит. Я не собираюсь опять выслушивать твои претензии, ты сам знаешь, что мне нужно выйти замуж, — она подходит ближе, касается его плеча. — А вот тебе таких условий не ставили, так какого дьявола с тобой происходит? Почему ты отдаляешься? Мальбонте проводит ладонью по лицу, будто желает стереть своё напряжение, берет её руку в свою, и в этот момент я впервые наблюдаю их колоссальную схожесть: одинаково наклоняют головы, у них идентичные глаза — холодные, иссиня-чёрные, пронизывающие до костей, — зловещий взгляд, пылающий готовностью поставить весь мир на колени. Кажется, брат и сестра даже дышат в одном ритме. Точь-в-точь. Как один слаженный механизм. Как два пазла одной мозаики. Стоя рядом, они словно отстраняются в другую вселенную. В неразгаданную местность, куда никому больше не добраться. — Свадьбы не будет, — произносит он, сильнее сжимая её руку. — Отец Люцифера отказался от сделки. Селена меняется в лице. Недоуменно-ошарашенно хмурится. Часто-часто моргает. В расширенных глазах нечто, не появляющееся там ранее, совершенно ей не свойственное — чёрный, тянущийся патокой страх. Слишком сильный, чтобы остаться незамеченным. — Наверное, — она резко разворачивается, на секунду закрывает рот дрожащей ладонью, затем продолжает: — Наверное, можно что-то придумать. — Мы уедем, Селена, — Маль вновь поворачивает её к себе. — Куда? — раздается истерический смех. — Отец найдёт нас. Из-под земли достанет. И ты знаешь, что будет потом. — Послушай, я купил небольшой дом в Германии на чужое имя, сделал нам документы, — он взволнованно говорит и бережно убирает волосы с её лица. — Нужно залечь на дно. Я придумаю, что делать дальше, а сейчас надо просто исчезнуть. Утром за тобой приедут люди отца и увезут сразу в госпиталь Святой Елизаветы. Селена с хрипом отшатывается, будто теряет стабильность и ориентиры, не может устоять на ногах и впечатывается рукой в дверцу шкафа, отчего та жалобно трещит деревянными рейками. Я зарываюсь ещё глубже, прижимаю колени к груди и, кажется, не дышу вовсе. Едва не подпрыгиваю, когда в кармане начинает гудеть телефон. Вынув его, убавляю яркость до минимума и открываю входящее сообщение. Ости: Где тебя носит? Мими с Дино. Я тоже собираюсь уйти на всю ночь. Это до жути щекочущий нервы выбор: попросить соседок выманить из комнаты Селену и Мальбонте и самой улизнуть незамеченной или остаться в злополучном шкафу и узнать то, что знать мне не положено.

Вы: Всё в порядке. Я скоро буду. Но не отключай телефон на всякий случай.

— Он убьёт меня, — тихий голос Селены заставляет воздух вибрировать. — А если поможешь, то и тебя тоже. Без раздумий, Маль, найдёт и убьёт обоих. В комнате звенит молчание навзрыд. Всё, что остаётся — дикий, необузданный страх, вырывающийся глухим всхлипом наружу. Сейчас она выглядит жалко, скукожившись, будто уменьшилась в размерах, потерялась, разбилась. Селена зарывается пальцами в волосы, сжимает их у корней, едва не скулит и раскачивается туда-сюда. — Сядь, — Маль придерживает оседающее тело, ведёт к креслу. Сестра отталкивает его и срывается на рыдания: крупные капли серебряными дорожками стекают по её щекам. Она впивается зубами в своё запястье, чтобы сдержать рвущийся наружу вой. — Селена, — Маль встряхивает её за плечи. Сильный, холодный, сейчас он напуган её состоянием. — Успокойся, — скидывает сумку с поверхности кресла, и по комнате прокатывается едва слышный, почти неуловимый щелчок. — Что это за звук? — он замирает. Переводит взгляд с сестры на лежащий на полу аксессуар и обратно. — Ты опять за старое? — Нет, — она истерично мотает головой и цепляется за его локоть. — Нет-нет. — Нет? — поднимает сумку с пола, а Селену начинает трясти сильнее. — Прекрати, — тихо просит она, захлёбываясь в собственных слезах. Он не слышит. А если слышит, то не реагирует. Переворачивает кожаную сумку и вытряхивает содержимое. Затем присаживается и поднимает из кучи выпавших предметов прозрачный оранжевый бутылёк. — Ты обещала больше этого не делать, — сжимает в руке так, что флакон трещит, пластиковая крышка слетает, на паркет синими бусинами сыпятся мелкие таблетки. Селена бросается к нему, но сразу оказывается грубым рывком отброшена в кресло. Бьется о подголовник, хрипло вскрикивает и вжимается в жёсткую обивку, когда он подходит к ней и наклоняется, застыв в сантиметре от испуганного лица. — Ты и сейчас под кайфом? — в его голосе незнакомые мне стальные нотки, хладнокровные, заставляющие страх серой змейкой проползти по позвоночнику. — Нет, — обхватывает его напряжённые скулы, хрипло шепчет, словно боится произносить слова в полный тон. — Прошу, пожалуйста. Мальбонте освобождается от её ладоней, выпрямляется, качая головой, делает шаг назад. Он ей не верит. И смотрит странно. В его глазах что-то вроде… Разочарования. Селена, совершенно утратившая всю свою глянцевость, подскакивает с места, пальцами размазывает тушь и примыкает ближе. Руки пробираются под расстёгнутое пальто, смыкаются на его торсе, не позволяя отстраниться. Сквозь слёзы принимается истерично выхрипывать извинения, обещания, мольбы, оправдания. Так громко, надрывно, на одной горькой ноте. Вся состоит из «прости» и «люблю», а потом губами касается его губ. Что это было? Она поцеловала родного брата? Стойте, погодите. Она поцеловала родного брата! — Я не могу тебе верить, — он быстро разрывает поцелуй и пытается выпутаться из её рук. — Я уже слышал эти обещания, Селена. Мы никуда не поедем, тебе нужно в клинику. — Нет, прошу, — она падает на пол, наверняка разбивая колени о твердую поверхность, дрожащими руками цепляется за его ноги. — Умоляю, не отдавай меня ему. Я клянусь всем, во что верю, во что веришь ты. Клянусь нами, Бонт. Давай просто уедем. А дальше я сделаю всё, что ты скажешь. Умоляю. Только не домой, отец сдаст меня в психушку, как маму. — Наша мать была больна, — бесцветно произносит он. — Не говори так! Она умерла там в мучениях! Из-за него! Он не реагирует на её выпад, однако чёрные глаза будто начинают блестеть серебряными искрами. Селена садится на пол, обхватывает колени руками, царапает себя ногтями и начинает нервно раскачиваться из стороны в сторону. Она трещит по швам. Красная кнопка сработала, пути назад нет. — Я не могу так больше, — срывает горло она. — Я всё ещё помню! Я всё ещё чувствую! Неужели ты забыл, Бонт? Неужели простил ему всё, что он сделал? Ты обещал быть со мной до конца!

***

Остров Рузвельта. Частный пансионат Магдалины — воспитательно-исправительное учреждение монастырского типа.

Ночь. Селена перекатывается с одного бока на другой, лежа на жёсткой кровати с провисшим матрасом в комнате пансионата, расположенного на богом забытом острове, омываемым со всех сторон бурными водами разъяренного океана. Она не может заснуть. Ворочается, пялится в трещины на потолке, истерично грызёт ногти. Завтра начнётся новый день. Новый-старый-день. Точно такой же, как и все предыдущие, с тех пор как отец оставил их с братом в этом страшном месте. Селена будет сквозь зубы читать молитвы. Селена будет спать на занятиях по религии. Селену будут бить: руками, ногами, прутьями, мокрыми тряпками. Пороть до кровавых полос и рваных ран. Селена молча стерпит, украдёт еду из столовой и отдаст младшему брату. Потом он придёт к ней в комнату, Селена потреплет его по тёмным волосам, и они в обнимку уснут на кровати, прижимаясь друг к другу так, будто вот-вот придёт некто, кто разлучит их навсегда. Им плевать, что подумают другие. Они не Селена и Мальбонте. Скорее, селенаимальбонте. Сиамские близнецы. Одно целое. Она стала такой худой, что сквозь застиранную сорочку выпирают острые тазовые кости, просвечиваются ребра. За окном шумит вода — волны яростно хлещут скалы, затачивают чёрные камни. Она сбежит отсюда, как она думает. Да, когда-нибудь возьмёт брата за руку и уйдёт навсегда. Не уйдёт. Поднявшись с кровати, ставит босые ноги на холодный пол. Это слегка отрезвляет. Возвращает в реальность из закручивающейся воронки сознания. Подходит к стене и ударяет кулачком по шершавой поверхности. Раз. Два. Три. Она думает, что брат услышал её. Знает, что ей снова не спится. Уверена, что он придёт. Селена открывает дверь, жалобно проскрипевшую в вязкой тишине коридора. Босиком на цыпочках бежит по шатким половицам. Перепрыгивает прорези между досок. Постоянно оборачиваясь, вниз по лестнице и в тёмную пустую кухню. Она цепляет своими ручками-веточками несколько яблок. Мальбонте любит их. Да и она тоже. Это самое сладкое, что им приходится пробовать. А шоколад они не ели слишком давно и вовсе не помнят его вкус. Селена поднимает низ сорочки, складывает в него спелые ароматные фрукты и вдруг с замиранием сердца отмечает ветерок, просквозивший по её голым ногам. В горле тут же пересыхает. Ей становится страшно от понимания того, что теперь на кухне она не одна. Чертовски страшно, так что земля уходит из-под ног, яблоки падают на пол, гулко катятся в разные стороны. — Дочь моя, вы снова идёте против системы? Намеренно делаете всё, что неугодно Господу? В дверном проёме стоит Отец Михаил. Только не это. Только не это! Единственный человек в пансионате, которого она боится. Которого она ненавидит так, что при виде его сгорает в пасти огня, охватывающего тело. Делает шаг со лживой улыбкой и острыми чертами лица, что сейчас освещаются тусклым неровным светом дрожащей свечи, стоящей на подсвечнике в его жилистой руке. — Украли яблоки? — он наступает, заставляя её пятиться назад. — Плохая девочка, очень плохая. Господь недоволен тобой, дочка. Я впервые встречаю такое неповиновение. «Пусть случится чудо! Пусть случится что угодно!» — мысленно молится она. НеСвятой отец тошнотворно улыбается. Играет с ней, как с мелкой зверушкой. Даже хищник не издевается над своей жертвой перед тем, как сожрать, а Михаил может. — Ты ведь знаешь, что за любым проступком следует наказание? Селена прижимается к стене, неистово трясётся загнанной в клетку птицей. Пастор садится на старый обшарпанный стул, что трещит под его весом, и хлопает ладонью по своему тощему колену. Нет-нет, она не пойдёт туда снова, как бы не было страшно. Не будет терпеть его шершавую руку на своём бедре, его язык на своей шее, зубы на плече. Не станет сотрясаться от рыданий и умолять остановиться, когда сухие костлявые пальцы доберутся до её трусиков. Он всегда так легко разводит её ноги, что нет абсолютно никакого смысла сопротивляться. Она не может вдохнуть, боится заработать остановку сердца. Тогда ей никто не поможет. И Мальбонте останется один. После красноречивого молчания он недовольно поднимается с места, шелестя тканью чёрной сутаны, отодвигает белый воротник, будто готовится к чему-то. Скорее просто жест, чтобы оттянуть время. Чтобы напугать её ещё больше. Насладиться страхом в глазах, из-за цвета которых в пансионате их прозвали бесовскими отродьями. — Не надо, — неразборчиво пищит она. Голова кружится, сознание висит на волоске, его пальцы теперь на её мокрой от слёз щеке, скользят ниже, разводят дрожащие полные губы, и ещё. Жёсткое кружево сорочки соскальзывает с плеча. Из горла рвётся крик, но тут же гаснет в его сухой, пахнущей церковным воском ладони. Она слышит, как капает вода со ржавого крана, как шуршат его одежды. Чувствует смрадное дыхание на своём солёном лице, когда он наклоняется. Снова крик резко прерывается ударом по лицу. Он спокойно, но угрожающе твердит о том, что лучше не сопротивляться. Иначе… Иначе будет ещё хуже. Тошнота подкатывает комом к горлу. Горько. Мокро. Мерзко. «Скоро это закончится», — говорит она себе. — «Всё когда-нибудь заканчивается. Ведь так?» Селена зажмуривает глаза до фиолетовых искр под веками. Слышит короткие резкие выдохи, а потом глухой удар. За ним ещё один, будто подушкой о стену. Звон металла подсвечника о пол. Маль удивлённо отступает назад. Не понимает, почему между ним и растрёпанной сестрой распласталось тело пастора, а из его виска тянется алый ручеёк. Он вляпался по самое горло, по самое не хочу, а Селена словно с катушек слетает, когда слышит тихий стон неСвятого отца. Её изувер жив. Ему потребуется ещё минута, чтобы прийти в себя, пошатываясь, подняться на ноги и тогда двум малолетним демонам придёт конец. Совершенно точно и бесповоротно. — Давай уйдём, Селена, — Маль тянет её за ткань помятой сорочки, но та вырывается из его рук и бежит в соседнюю комнату, где хранится посуда. Через несколько секунд возвращается, полы ночной рубашки разрезают воздух, и отблеск лунного света вспыхивает в её руке. — Что ты делаешь? — вдруг вскрикивает он. — Прекрати! Священник со стоном переворачивается на спину. Селена запрыгивает сверху и одним ударом вонзает лезвие под его щетинистый подбородок. Прямо в мягкую хрустящую плоть. Вынимает и с мокрым чавканьем всаживает снова так, что из его раскрытого рта начинает булькать ярко-бордовая вязкая жижа. Мальбонте оттаскивает её, едва не поскальзываясь на луже горячей крови, что брызгами разлетается в стороны, пока Селена кромсает уже бездыханного пастора. С каждым ударом ей будто становится чуточку легче. Ночь превратилась в кошмар. Селена падает на пол, мокрые от крови и пота волосы липнут к лицу, тело сотрясает крупная дрожь. Но слёзы больше не просятся наружу. И дышит она гораздо ровнее. А время тик-так, тик-так, стрелка по циферблату тащит за собой багровый рассвет. Селена в коконе жуткого оцепенения, точно Алиса, падающая в кроличью нору. Молчание и безумие отходят на второй план, стоит Малю коснуться её, приподнять за плечи и крепко прижать к себе. Ничто в этом мире не способно перевесить его значимость на весах. — Мне страшно, — шепчет она. — Мне тоже, — отвечает, поднимая её с пола. — Нам придётся обо всём рассказать. Селена протестует. Её план банален и прост. Они берут тело священника за руки, пытаются тащить к выходу. По полу тянется мокрый кровавый след, выдающий их преступление с потрохами. — Так не пойдет, — откидывая обмякшую руку, вздыхает Селена, будто задачку пытается решить, а не избавиться от трупа. — Во-первых, мы его не дотащим, во-вторых, если весь коридор заляпаем кровью, то до рассвета точно не отмоем. Она снова бежит в соседнюю комнату и возвращается оттуда с пачкой огромных черных мусорных мешков. Судорожно подрагивающими пальцами вдвоем разворачивают шелестящий материал, изредка поглядывая на дверь и прислушиваясь к звукам в коридоре. Пыхтя, переваливают труп на пакет, поднимают, пытаются тащить, но ослабленные тюремным режимом руки не способны крепко удержать такой груз. Тело со шлепком падает прямо в лужу крови, разбрызгивая её ещё больше. — Сейчас, — задыхаясь, шепчет Мальбонте и куда-то спешным шагом уходит, оставляя Селену один на один с ненавистным телом. Пока его нет, она складывает забытые в панике окровавленные нож и подсвечник в другой пакет, затягивая его тугим узлом, аналогично тому, что чувствует на своей шее с тех пор, как попала сюда. Спустя минуту брат приносит пододеяльник из своей спальни. Они укладывают на него пастора и уже легче волочат тело к выходу. Мертвая, тотальная тишь. Никого. Лишь редкие капли дождя, стучащие по крыше, заставляют леденеть кровь в жилах. Страх быть пойманными держит за горло, не отпускает, стучит молотом по наковальне в голове. Шаг за шагом. Осторожно пробираются по коридорам пансионата, дрожат от каждого шороха, пару раз в панике роняют тело, пододеяльник трещит по швам от веса и нервно вцепившихся пальцев по краям ткани. В мыслях на повторе крутится только одно: «Мы справимся! Никто не узнает!» Узнают. Папа решит. Скоро рассвет, и, кажется, он испепелит их обоих. Возможно, это лучший выход для каждого. И лишь появившаяся в поле зрения заветная дверь за пределы обители вселяет призрачную надежду на счастливый финал. Осталось только пересечь длинный коридор. Ещё чуть-чуть. Надо поднажать. Не чувствуя рук, усталости, Селена и Маль буквально бегут по коридору, словно там, за дверью, их ожидает долгожданная свобода. Остров встречает хмурым тёмным небом без единой звезды и непрекращающимся моросящим дождем. Кажется, сами небеса против них, хотят наказать, уничтожить, стереть с лица земли. Холодный ветер продувает тонюсенькую ткань успевшей промокнуть одежды. Тело становится ещё тяжелее, пододеяльник постоянно выскальзывает из рук и падает вместе с грузом в грязь. Но двое продрогших, перемазанных землёй и кровью, настойчиво продолжают свой путь к обрыву, который близко физически и далеко морально. Селена давит в себе истерику, лишь позволяя дождю смывать с лица выступившие слезы, Мальбонте не видит ее страданий, но чувствует, ощущает иголками под кожей, и крепче стискивает зубы. Ещё несколько шагов, и они там, где всё закончится. Край земли, край обрыва, край их мучений. Здесь пахнет мёртвыми рыбами и солью океана. С облегчением подтягивают тело к пропасти. Толчок ногой. Труп стремительно летит вниз, беззвучно за бурлением воды приземляется на острые скалы, на мгновение остаётся там, но неспокойные волны яростно бьются о камни, скрывают всё в безбрежной немой глубине. Прикованные взглядом к лазоревой мгле, они переплетают пальцы, терзают себя противоречивыми чувствами. Маль справляется с эмоциями, прячет их, укладывает в гроб. — Обещай, что всегда будешь рядом, — Селена говорит тихо, еле слышно сквозь злобный шум воды. — Всегда.

Особняк Роба Уолтона.

— Ты была плохой девочкой, дочь моя… Сухие потрескавшиеся губы с запекшейся на них коркой крови мелькают перед глазами Селены. Она резко разворачивается и бежит от наступающей со всех сторон тьмы, затягивающей её в горящую воронку. Задыхается, словно на её горло повесили колючую верёвку, что всё больше затягивается с каждым ломаным шагом. Её тянет на дно. Ноги проваливаются в рыхлое ничто. — Бонт! — кричит она, выкручивая голосовые связки, захлёбываясь солёной медью. И он приходит. Хохочет над ней, и с щеки отслаивается гниющая плоть. Это заставляет Селену хрипеть от ужаса. Обхватывает голову руками: на неё кровавым битым стеклом обрушивается небо… Селену рывком подбрасывает на постели. Да, ей снова снился кошмар. Частое дыхание хрипом выпадает из горла, тыльной стороной ладони она стирает выступившую на лбу испарину и поднимается на ноги. На улице уже темно, а брат до сих пор не вернулся домой. Её привычный, зазубренный, автоматизированный маршрут — от окна к двери, к столу, к молчащему телефону. И снова. Час уже. Или, может быть, два. До того как она видит свет фар подъезжающего автомобиля. Он вернулся! Наконец-то! Селена несётся вниз по лестнице. Перепрыгивает через скользкие мраморные ступени, едва не падая и не расшибая себе нос, и с разбегу бросается на него, обнимая за шею. — Где ты был? Я не дождалась тебя с занятий и пошла домой одна. Что случилось? — Джон пригласил на вечеринку. Я ведь отправил тебе смс, — отвечает, а Селена чувствует, что от него пахнет алкоголем. — Отец уже спит? — Вечеринка? — отстраняется она, будто он дал ей пощёчину. — Зачем тебе это? — Потому что нам надо общаться с людьми, Селена, — выдыхает он и проходит мимо, направляясь к лестнице. — Мы перешли в нормальную школу, и нам тоже нужно быть нормальными. На нас и так уже косо поглядывают. — Зачем? — не понимает она и бежит следом. — Зачем тебе кто-то? Мы есть друг у друга, разве этого недостаточно? Какая разница, кто и что подумает? Эти люди — никто. Серая масса. Пыль. Маль останавливается, устало улыбается и треплет её слегка спутанные после сна волосы. — Тебе не хватает социума, Селена. Сходи с одноклассницами на шоппинг, на пижамную вечеринку с ночёвкой, попробуй себя в черлидинге. Не знаю, что там ещё девчонки делают? Веди себя, как все остальные. Честно говоря, он уже сомневается, что из их жизни может получиться что-то н-о-р-м-а-л-ь-н-о-е. Но верит. Кто знает, может быть, хотя бы один раз случится чудо? — Что с тобой стало, Бонт? — выкрикивает она, как только они входят в его комнату. — Почему ты отдалился? — Не называй меня так, — кривится он, скидывая бомбер с эмблемой частной школы. — Нам нужно учиться быть отдельными людьми. Мы не вечно будем рядом, Селена. Рано или поздно у каждого начнётся личная жизнь. Селена начинает злиться. Злиться и недоумевать! Она, чёрт возьми, не понимает, почему её брат, единственный/родной/любимый/близкий, так себя ведёт. Когда наступил момент его метаморфоз? Когда он стал таким-как-все-остальные? — Зачем тебе все остальные? Они чужие. Враги. Ты клялся, обещал, что всегда будешь рядом, — она подходит ближе, цепко хватает его за футболку. — Я больше не нужна тебе? — из её рта доносится нервный смешок. — Социум. Друзья. Конечно, ведь с тобой не делали то, что делали со мной. Ты всегда был ласковым, добрым, с огромными наивными глазами и невинной улыбкой. Не говорил плохих слов, не обижал слабых. Просто ангел! — от безумной улыбки у неё сводит скулы. — Для всех остальных, да? Ты чёртов манипулятор! Так зубы заговоришь, так вотрёшься в доверие, что всегда выйдешь сухим из воды! Все тебя любят, даже наш проклятый отец, это чудовище к тебе относится лучше, чем ко мне! Ненавижу! Отчаянно толкает его в грудь и разворачивается, но Маль останавливает, удерживая за запястье. Медленно, но верно она разбирает его по молекулам. Взывает к его чувству вины, не отпускает, держа на электрической привязи рядом с собой. Вешает оковы на шею. Тугими цепями обвивает руки. День за днём точит его оболочку. Она и шагу без него сделать не сможет, и он это знает. Она без него — никто. И он без неё тоже. Одноцелое. — Прости, — шепчет в её затылок, прижимаясь со спины. — Прости меня. Он не злится на неё. Ни капли. Любит и такой, оставляющей за собой разруху и руины, пыль и пепел. Даже когда она злобненько так закрывает его в своей клетке. Уничтожает ключи. Оставляет только для себя. Селена дрожит, бьётся, колотится в кольце его рук, а потом разворачивается и утыкается в шею. Дышит часто и жарко, носом проводит по коже и неожиданно касается губ. Маль не сразу понимает, что происходит. Точнее, он не сразу осознаёт, что это неправильно. — Что ты делаешь… — отстраняется он. Тело всё ещё горит едва ощутимой вибрацией всполохов её горящих губ. Воцаряется тишина, пронизанная лишь их обоюдным дыханием. Она аккуратно проводит подушечками пальцев по его лицу, будто хочет запомнить на ощупь каждый миллиметр его кожи. Селена сглатывает пересохшим горлом, опускает голову. Спустя несколько секунд платье с тихим шелестом падает к ногам. Она берёт его ладонь в руку, прикладывает к своей груди, и он ощущает лихорадочное биение её сердца. — Скажи, ты чувствуешь то же, что и я? — тихо спрашивает, боясь взглянуть на него. Мальбонте медленно прикрывает глаза, утопает в пучине ненависти к себе, не находя и капли равнодушия. Это аморально. Да, он влюблён в сестру. Как бы не обманывал себя и не отнекивался, как бы не старался убежать и выпутаться из липкой паутины. Они у жизни будто на испытательном сроке, проверяющем на степень безумия. Сколько раз он просил сам себя не тратить на неё все мысли/чувства, старался настроить асинхронность сердцебиений, нацепить на себя маску человека, которому всё равно. Найти девушку, чтобы водить её в кино, думать о ней, засыпая или же просыпаясь по утрам, скучать, мечтать скорее оказаться в её руках. О чём вообще думают нормальные люди? Маль — о сестре. Каждый раз, когда после долгих разговоров или же наоборот бесконечного обоюдного молчания, она уходит ночью в свою комнату, забирая с собой лунный свет в волосах, он ещё долго смотрит в стену и понимает, что просто-напросто не умеет не чувствовать к ней ничего. Господи, что он делает?! Маль укладывает её на постель. В полутьме комнаты исследует пока незнакомые ему участки тела, что выгибаются под ним, прося о большем. Губы снова сливаются. Намного смелее и глубже. Никаких правил. — Мне страшно, — шепчет она, как только чувствует его снизу. — Мне тоже…

Особняк Роба Уолтона.

Мальбонте возвращается в пыточный родной дом после двухнедельного отсутствия. Идёт на казнь. Очередное обезглавливание гильотиной. Скидывает пальто, уверенно ступает по лестнице. Ноги сами ведут его в комнату сестры. Сейчас он войдёт, увидит её дьявольскую ухмылку, получит мокрый жадный поцелуй любимых губ. Она всегда знает, что он вернётся. Опять начнутся бесконечные срывы и истерики. А он сильный, он справится, не должен её обижать, а защищать обязан. Сестра такая предсказуемая, когда с неё слетает маска. Она будет кричать о том, как ненавидит его. Что он её бросает! Что не любит! Она сводит его с ума, пьёт, как вампир, а потом даёт время на восстановление. И снова по кругу. Намеренно причиняет боль, и ведь знает об этом. Но когда он её обнимает, чувствует себя самым счастливым чудовищем на свете. Он ненавидит эту полусвободу. Ненавидит её. Ненавидит себя. Но при мысли о том, что кто-то заберёт её, у него сводит зубы. Понимает, что она для него. Дальше ждёт бесконечная злоба и депрессивный секс. Возьмёт на столе быстро, без всяких прелюдий (в последнее время он не так ласков, как раньше) доведёт до оргазма и кончит сам. Потом свозит в ресторан на «семейный» ужин. Она будет сидеть на пассажирском, такая дерзкая, непристёгнутая, а он станет бороться с желанием ударить по тормозам, чтобы посмотреть, как она пробьёт головой лобовое и размажется по мокрому асфальту. Маль захлопывает дверь. Сцепляется взглядом с Селеной. — Отца нет? — равнодушно спрашивает. Сестра отрицательно качает головой, а он подходит к бару, наливает коньяк и опрокидывает бокал. В комнате прохладно, угли догорают в камине, он бездумно берёт несколько поленьев и бросает их в красный ворох. Поправляет кочергой, смотря на образующееся оранжевое пламя. — Скучал? — мурлыкает Селена, подойдя со спины. Мальбонте выпрямляется. Руки скользят вниз, сжимают член через брюки, ногтями царапают сквозь ткань. Без слов он вынимает ремень из пряжки, ведёт молнию вниз и направляет её ладонь внутрь. — Скучал, — довольно констатирует она обоим известный факт. Медленными движениями поднимает его, ласкает, пальцем размазывает по головке выступившую каплю смазки. Горячим языком ведёт сзади по шее. Сейчас ему будет хорошо. А завтра он скажет, что больше так продолжаться не может. Завтра. Завтра. Завтра. — Задом ко мне, — выдыхает он сквозь зубы. Селена не медлит. Они меняются позициями. Трётся ягодицами, обтянутыми юбкой, о напряженный член и улыбается. Он течёт по её венам, стучит в артериях. А под рёбрами сладко саднит от жесткого нажима его рук. Сегодня довольно грубо он впечатывает её щекой в поверхность камина. Перед ней трещит пламя, обдаёт жаром, сзади поднимается юбка. Он даже бельё с неё не снимает, просто отводит вбок и входит полностью. Она и так мокрая, к чему эти условности? — Ты не в настроении? — с прерывистыми вздохами от его резких проникновений интересуется. — Всё нормально. Врёт. Он трахает родную сестру. Разве это нормально? Он любит её не как родственницу. Что, блядь, в этом нормального? Данный пункт давно стёрт из их жизней. Вдалбливается в неё всё резче, заводит руку и сжимает горло, прерывая частые стоны. Боится нечаянно задушить. Или не нечаянно. Шпильки разъезжаются от агрессивных толчков, но он не даёт упасть. Конечно, он всегда поймает, всегда подставит плечо, отгородит ото всех. Отдаст жизнь за неё, если потребуется. А она и довольная. Жаль только, что глупа и по кирпичикам методично разбирает стену, которая её прикрывает. Рука спускается на грудь, больно сжимает, Селена на удивление просит его быть мягче. А он намеренно вколачивается в неё всё грубее, до упора, до её короткого вскрика. Должен же он хоть иногда не идти у неё на поводу? Чёрта с два! Маль до боли сжимает её бедра, шумно выдыхает и равняет движения на более плавные. Спустя несколько секунд, почувствовав его очередную податливость, когда он теряет контроль (иллюзию контроля), она выскальзывает из рук и толкает брата на просторный диван. Как бы он не противился, как бы не геройствовал, при виде болезненно-острого взгляда, обращённого, когда она садится сверху, свобода кажется ему фантастической выдумкой, а глоток воздуха рядом с ней — заражённого, ядовитого — сладкой приманкой. Селена плавно ведёт бёдрами, глубже насаживаясь на член, пальцами путается в его волосах, отдаёт всю себя, а взамен берёт в сотню раз больше. Целует шею, губы, мучительно медленно растягивая каждое своё движение. Маль спускает бретельки лёгкого топа, оголяет грудь, языком проводит по напряженному соску, губами по ложбинке, задерживаясь там, вдыхает запах и возвращается к ключицам. Селена перекатывается в его сердце шариком ртути, одной крупицей вытесняет все чувства, кроме тех, что предназначены ей. Мокрые движения всё резче, концентрация внизу живота вибрирует интенсивнее, скручивается, приводит к взрыву, заставляя её с громким стоном впиться ногтями в его каменные плечи. — Скажи, что любишь меня, — шепчет она во влажную шею, чувствуя, как он пульсирует в ней. — И так знаешь, — тихо отвечает и гладит её спину, прижимая ближе. Сегодня Селена готова пропустить мимо такой уклончивый ответ, потому что теплится внутри предвкушением. Хочет рассказать новость, которую сама узнала буквально на днях. Он будет счастлив — она думает. Он будет уничтожен — на самом деле. — Маль, я беременна, — спокойно произносит она. А он какое-то время тускло молчит, пытаясь осознать смысл слов. Как такое могло произойти, если она принимает противозачаточные таблетки? Получается, не принимает? В его горле хлипкий комок бессилия. Он не знает, что делать, но чувствует, что нельзя её отпускать. Всё ещё сидя на члене, Селена поворачивает голову, и её глаза расширяются от неподдельного ужаса, лицо вытягивается в странном паническом осознании неизбежного. Отец стоит в дверном проёме ещё буквально несколько секунд, затем молча уходит. Но возвращается быстро, через минуту, не больше, за которую Маль и Селена успевают лишь одеться. — На колени, — звонко щёлкает предохранитель. Шаги мистера Уолтона, который так некстати вернулся домой, резкие, решительные. Селена медленно опускается на пол, от страха кажется, что её позвоночник покрывается наледью. Мир сползает диагональю по стенам. — Отец, это сложно объяснить, — произносит Мальбонте, опасливо выставляя ладони и делая шаг к нему. — Объяснить что? — он возносит увесистый пистолет. — То, что ты спишь с собственной сестрой? Избавь меня от подробностей того, как ты заделал ей выродка, — Роб Уолтон выдыхает, ярость тёмным облаком копится за грудиной. Достаёт сигарету. Поджигает. Глубоко затягивается, испуская едкий дым. — На колени, я сказал. — Папа, пожалуйста, — дрожит Селена, припадая коленками к паркету, её скручивает спиралью от ужаса, зубы клацают от первобытного страха. — Ну и кому мне разнести голову сначала? Извращенцу сыночку или шлюхе дочери? — он усмехается, пепел с сигареты, зажатой между губ, падает на тёмный паркет, рассыпается порошком. — Думаю, будет резонно заставить тебя смотреть, как его мозги разлетятся по стене, — он медленно заходит за спину Мальбонте, сжимает волосы на затылке, приставляет холодное дуло к виску. — Это же наверняка ты его надоумила. Раздвигала ноги, задом крутила. Такая же законченная блядь, как и твоя никчёмная мамаша. — Отец, прошу, успокойся, она не виновата, — стараясь подавить волнение, произносит сын. Знает, нельзя, нельзя говорить неосторожных слов, будет только хуже. — Не надо, — Селена давится слезами, оставляющие чёрные полоски на щеках. — Умоляю, прости, — ёрзает коленями по твёрдому полу, в кровь кусает губы. — Пожалуйста, клянусь, я всё сделаю, только отпусти его. Голос Мальбонте — надтреснутый. Голос Селены — сломленный. Она дрожит, бьётся в истерике, рыдает рваными всхлипами. — Честно сказать, эти тревожные звоночки всегда меня беспокоили. Но я и помыслить не мог, что вам придёт в голову трахаться и плодить уродство. Видимо, мало дури из вас выбивали в пансионате. По комнате прокатывается едкий смешок, не предвещающий ничего хорошего. Мистер Уолтон отходит от сына, отчего тот ловит сухими губами порцию раскалённого, пахнущего полированным металлом кислорода. Брат и сестра неотрывно смотрят в одинаковые чёрные омуты. Нить не рвётся, уплотняется. Им страшно не за себя, а друг за друга. Боль от возможности потерять ядовито-красная, стекает кислотными струйками по стенам, шипит и плавится. Отец толкает массивную дверь, подзывает одного из своих верных псов. Затем велит сыну подойти. — Если будет рыпаться или посмеет закрыть глаза — стреляй, — равнодушно говорит он, на что мужчина в чёрном коротко кивает и упирается пистолетом Малю в затылок. Селена всё больше сжимается при каждом звуке приближающихся шагов отца. Опускает голову в пол, сквозь пелену слёз видит его обувь, всхлипывает, когда он сжимает её волосы, заставляя посмотреть вверх. — Ну и что мне делать с мерзкой дрянью вроде тебя? От его голоса, режущего по нервам, она инстинктивно смыкает веки в ожидании удара. Селена знает, что он это может. От его рук всегда остаются внушительные синяки. Но ничего, она стерпит. Нужно лишь пережить этот день. Если она, конечно, переживёт. В этом есть большие сомнения. — Разденься. Он поднимает её за волосы, кажется, вырывая клок. Селена взвизгивает, хватается за его руку, сжатую на своей голове, но всё же встает на непослушные подкашивающиеся ноги. Трясётся, стучит зубами, стаскивает топ, юбку и кидает их рядом с собой, не смея поднять на отца взгляд опухших глаз с лопнувшими капиллярами. — Полностью, — Уолтон подходит ближе, тушит истлевшую сигарету о её плечо, вызывая ещё один жалобный вздох и просьбы Маля остановиться. Из-за сухого горла его голос искажённый, словно сломанная пластинка. — Сын, или кто ты мне теперь, даже не знаю, как называть такую ересь, — он хмыкает, — так вот, каждое произнесённое тобой слово, будет равно её отрезанному пальцу. Понял? Маль молчит. Уяснил. А потом события обрушиваются на него волной. Селена снимает бельё, прикрывается руками, плачет, истерично шевелит губами, говоря что-то умоляющее, конечно же не действующее на отца так, как она желает. Он лишь плюёт ей в лицо, а потом хлещет по щеке так, что голова откидывается в сторону, и волосы рваными чёрными лентами рассекают воздух. Оставить кочергу в камине было дурной затеей, но Маль понимает это лишь тогда, когда она оказывается зажата в сильной и жёсткой руке. В ушах Маля звенит, скребёт, мечется отчаянный крик, когда Уолтон прислоняет красный металл к её телу. Кожа шипит, липнет, отслаивается от плоти, ошмётком тянется вслед за шуровкой. Во рту разливается солёный привкус, и он задерживает дыхание, ловя слабые колющие частоты в груди. Селена падает на пол, закрывается руками, извивается, получает ещё и ещё, а в комнате вовсю смердит палёной кожей, кровью и горячим железом. Крики царапают глотку, всё вокруг теряет яркость, а сердце надрывно пытается сделать удар, но выходят какие-то слабые жалкие вибрации. От безумной бездны в её глазах всё его тело покрывается потом. Его лихорадит, дуло тесно-предупреждающе до боли упирается в голову. Она уже слабо сопротивляется, кажется, ещё дышит и даже что-то говорит, но каждое слово отзывается страшным бульканьем в горле. Кожа покрывается новыми отметинами, с тихим хрустом ломаются кости, на смену бешеному адреналину приходит странное отупение: она больше не чувствует боли, не закрывается руками в попытке защититься от очередного удара или ожога. Просто лежит мешком и смотрит на того, кого любит каждой клеткой своего истерзанного, покрытого кровью тела. Знает, что он винит себя в этом. У него слёзы по щекам. Впервые. Даже в детстве ни одна капля не упала с его чёрных испепеляющих глаз. По крайней мере, Селена этого не видела. Он прятал свои эмоции, словно покажи их и станет каким-то… уязвимым? Не высеченным из камня? Жалким? Настоящим. — Мне страшно… — одними губами. — Мне тоже. Уолтон хладнокровно тянет провод. Телевизор с грохотом падает на пол, за ним эксклюзивные вазы с полки разбиваются вдребезги. Селена опять паникует. Кровавый монстр ползёт по осколкам, что с хрустом впиваются в вязкую кожу, пока отец не хватает её за щиколотку и рывком не притягивает обратно. Попытка зацепиться за паркет приводит к сорванным до мяса ногтям. Какая жалость, Селена. Какая жалость. Роб наступает дочери тяжелым ботинком на спину. Прорезиненный провод жгутом стягивает горло, приподнимает голову, заставляет хрипеть. — Значит, слушай меня внимательно, драная шлюха, — он наклоняется к уху и вкрадчиво так, наигранно мягко произносит: — Раз тебе насрать, кто будет долбиться в твою дырку, то член я тебе подберу сам, — он душит сильнее, так что у неё бомбы взрываются перед глазами. — Выйдешь замуж, будешь у меня на виду, станешь НОРМАЛЬНОЙ, верной женой. Уяснила? Последний шанс, мразь. Советую им воспользоваться и не испытывать моё терпение. Синий цвет лица Селены под слоем подсохшей крови почти не виден, а Уолтон знает толк в удушениях — помучается, но не сдохнет. — А ты убирайся, Маль, — поднимает голову и смотрит ледяными зрачками, в которых мечется ярость, на сына. — Проваливай из города, займись делами, найди женщину. Не кровную родственницу. Не дай бог я узнаю, что ты вернулся. А я узнаю, — ослабляет хватку, вынуждая Селену рухнуть на пол, и выпрямляется. — Будешь приезжать домой тогда, когда я скажу. И молись, ублюдок, чтобы никто не узнал о том, что мои дети — долбанные извращенцы. Иначе сотру в порошок обоих, разделаю по кускам и выброшу на помойку. Вам там самое место. Будете гореть в аду. Брезгливо мазнув окровавленной рукой о брюки, достаёт мобильный, попутно толкая дочь носком ботинка, проверяя, жива ли. — Сейчас приедет врач и сделает тебе аборт, — набирает номер и слышит тихий обессиленный протест. — Лучше заткнись и не сопротивляйся, не то я собственноручно вырежу из тебя эту грязь. — Неужели ты забыл, Бонт? Неужели простил ему всё, что он сделал? Ты обещал быть со мной до конца! — Я всё помню, — устало произносит Мальбонте. Он поднимает её на руки, укладывает в постель и гладит по спутанным волосам, какое-то время храня мрачное молчание. — Поспи немного, — нежно целует в висок, не прерывая движения пальцев в прядях. — Раньше утра никто не явится, постарайся отдохнуть. — Скажи, что любишь меня, — Селена прижимается к брату всем содрогающимся телом, утыкается в грудь. — Что никогда не оставишь одну. — Не оставлю, — тихо отвечает. Ноги колет иголками от долгого положения в одной позе. Лишь бы только дождаться, пока они уснут, и выскользнуть из комнаты. А дальше всё будет хорошо. Только бы сбежать, выскочить за дверь, раствориться в коридоре, выпить холодной воды и бухнуться спать. Но я прикована к месту. Крошечный шкаф давит со всех сторон, висящая на вешалках одежда ворсинками щекочет нос и щеки. Может, просто выйти? Не убьют же они меня, в конце концов. Ну, сразу. Спустя минут десять моего пыхтения и разминания пальцев на ногах, Мальбонте поднимается с постели. Садится на самый край, и я замечаю, как дрожит его рука, которой он проводит по волосам. Встает и направляется к двери. А я прижимаюсь к тонкой деревянной дверце, рискуя вывалится вместе с ней и с мысленным «о, чёрт» смотрю, как он запирает дверь на ключ. Затем, бездумно повертев его в руках, кладёт в свой карман и уходит в ванную. Твою мать! За что? Уже хочется выть от бессилия и злости! За дверью доносится шум воды и это, наверное, мой шанс. Или попытка провалиться, как обычно это бывает. Третьего не дано. Наплевав на всё, я тихо открываю дверь и буквально выкатываюсь из шкафа, силясь не замычать. Встаю на затёкшие ноги. Намного лучше чувствовать опору под ступнями, а не коробку из-под обуви под задницей. Вариант один — окно, покрытое кружевной изморозью. Остаётся только догадываться, как быстро я свалюсь с жаром и лающим кашлем после лазанью по карнизу. Ну, думаю, Селена не будет против, если я возьму её пальто. Скорее всего, даже не заметит — их тут целая куча. Бесшумно снимаю одежду с вешалки, накидываю на плечи и крадусь к подоконнику. В руках старая украденная папка, которую я быстро укладываю в сумку. Делаю шаг и БЛЯТЬ! Селена подскакивает с кровати и пялится прямо на меня своими чернющими опухшими глазами. Что мне делать? Что мне делать? Сказать: «Привет»? «Я совсем не видела, как ты лезла языком в рот собственного брата»? Но она не реагирует на моё присутствие. Будто смотрит не на меня, а сквозь. Сползает с кровати, свешивается наполовину и скребет ногтями по полу. Сгребает синие шарики-таблетки, пихает в рот и плюхается обратно, зарываясь в одеяло, пряча голову под подушку. Какое-то время не двигаюсь. Шум воды за дверью стихает. Делаю несколько полувдохов и на цыпочках бегу к окну. Холод набрасывается мгновенно, щупальцами проползает под одежду, кусает щеки и кончик носа. Одна нога наружу — уже неплохо. Ночь крутится перед глазами, когда выбираюсь полностью, встаю на круглую вытяжную трубу и закрываю створку. Вот зашибись! Ветер тут же растрепывает волосы и одежду, снежинками кидается в лицо, едва не сдувает, вынуждая вцепиться в торчащую камнем облицовку. Так, и что дальше? Импульс импульсом, а что делать потом я не удосужилась придумать. Тупица. Нужно просто дойти до угла и спуститься по трубе, тут ведь всего парочка метров. Делаю несмелый шаг, раскачиваясь на скрипящей хлипкой вытяжке, точно маятник, нога уходит в сторону, скользя по хрустящей обледенелой поверхности. Порыв ветра остервенело рвёт полы верхней одежды, ползёт по взмокшей спине, пока сердце грохочет в горле. Собравшись с силами делаю ещё несколько шагов. Даже интересно, сколько костей я сломаю, свалившись с четвёртого этажа. Может быть, вообще воткнусь головой и потеряю сознание. Тогда же я вряд ли смогу реализовать свою задумку и покопаться в украденной папке. Тихо и нервно посмеиваюсь себе под нос и аккуратно перебираю ногами по скользкой опоре. Хватаюсь за железную балку. Ногами обвиваю металл. И ещё чуть-чуть. Как жаль, что я не особо сильна и потому скатываюсь по трубе, с писклявым криком сдираю кожу на руках и падаю задом в пухлый сугроб. Нормально. Лучше, чем могло быть. Хоть и ладони саднят. Лежу какое-то время, пытаясь угомонить бой сердца и частоту дыхания. Да, всё на самом деле не так уж плохо, я спокойно себе лежу на перине из сахарной ваты, ну и что, что по ладошкам кровь, колготки порвались, а снежные комья забились под одежду и студят поясницу. Успокаиваю себя. Сейчас бы забиться под плед, укутаться по самый нос и ждать, пока Люцифер принесёт огромную кружку сладкого латте с пушистой пенкой. А ещё миндальный круассан с зажаристой корочкой, которая будет крошиться на постель под его беззлобный бубнёж. Вот так было бы замечательно. Неожиданная вибрация вынуждает чуть ли не перевернуться. Ковыряюсь в кармане, выуживаю телефон и утыкаюсь носом в тусклый экран, на котором скапливается конденсат от разности температуры на улицы и моего дыхания. Мими: Ты вернулась? Быстро печатаю ответ замерзающими пальцами.

Вы: Да. Почти на месте. Ложись спать.

Мими: Хорошей ночи. Я заказала классный вибратор, он лежит у тебя в шкафу. Пользуйся. И не благодари 🙂 Я машинально закатываю глаза, сую мобильный в карман и, смахивая прилипшие волосы с лица, перекатываюсь на колени. Встаю, отряхиваю снег с одежды и ещё раз на всякий случай шарю пальцами в сумке, с успокоением нащупывая обложку, грозящую развалиться от прикосновения. Ночи в Вэндерли странные. Слишком тёмные, несмотря на то, что двор покрыт белым светящимся пологом. В моём родном городе ночь никогда не играла настолько угрюмыми, беспросветными оттенками. Скорее походила на рождественское украшение, сверкающее всеми огнями неонового. Здесь же даже звёзды сияют тускло, будто небо затянули матовой плёнкой, не позволяя ему показать всю свою красоту. Наверное, в подобных краях это привычное явление, однако я порой чувствую себя некомфортно. Медленно огибаю колледж и попутно достаю со дна сумки папку. Открываю. Какое-то время листаю потрёпанные пожелтевшие страницы, исписанные крупным размашистым почерком. Бровь удивлённо выгибается. Медицинская карта нашей уборщицы? Вроде бы. Записи о болезнях, сделанные от руки, результаты некоторых анализов, о беременности. О рождении ребёнка. Двадцать три года назад. Вынимаю ещё один документ, более плотный. Но резкий порыв ветра вырывает его из моих пальцев и несёт по снежному покрову, переворачивает, треплет, словно пожухлый осенний листочек. Чертыхнувшись, бегу за ним. Подпрыгиваю, падаю, накрываю ладонями и, выдохнув, толкаю обратно в сумку. Вдруг в гробовую тишину, сопровождаемую лишь свистом ледяного воздуха, обрушивается хруст. Я замираю, вслушиваюсь в чьи-то быстрые шаги. Затем вытягиваю шею, наблюдая удаляющуюся по двору спину. Пробираюсь чуть ближе. Окно в коридоре колледжа осталось открыто. Некто вылез прямо через него и теперь ступает по дорожке к воротам, даже не оглядываясь. И этот некто знает о наличии камер на входе. Не теряю времени. Крадусь следом за человеком, лица которого даже не вижу. Лишь серую куртку с накинутым на голову капюшоном и тёплые коричневые штаны, а когда он на секунду оборачивается, его лик так прикрывается тенями, что кажется, будто вместо головы там красуется чёрная вселенская дыра. Он с уверенной походкой бредёт по извилистой дорожке, вымощенной камнем и присыпанной снежной пылью, открывает кованые ворота, что издают резкий металлический скрип, и покидает территорию Вэндерли. Пока я терзаю себя вопросами, кто он и куда отправляется в такой час, человек без лица спешно вышагивает по гравийной полосе шоссе, отделяющей колледж от тёмной кромки леса, окутанной плотным белёсым туманом. Я была полна смелости в прошлый раз, когда мы с ребятами отправились в чащу, идти же в лес в одиночестве сродни самоубийству. Но я же не стану заходить слишком далеко… Заснеженная дорога сегодня кажется шире, чем обычно. Вся сжавшись, стремительно перебегаю её, боясь быть замеченной. Поглощённая лесной мглой, с облегчением делаю шумный вдох, сопровождаемый образом пара, и выпрямляюсь. Нужно поторопиться, чтобы не упустить из виду человека с чёрной дырой под капюшоном. Включить фонарик на смартфоне не решаюсь, ведь тогда он без сомнений меня заметит, и сбежать или спрятаться будет довольно сложно. Сначала мужчина стоит на месте, где кучкуются корявые стволы исполинских деревьев, словно решает, куда двигаться дальше. Затем решительно двигается дальше, увязая голенями в сугробах. Холодный воздух с примесью сладковатого запаха гниющей коры цепляется за ноздри, пока я скачу по его глубоким следам, ругая себя за столь безумный поступок. Снег забивается в ботинки и тает, образуя хлюпающую кашу. М-да, Вики, в какую кучу дерьма ты теперь вляпаешься? Уж лучше бы зажималась по углам с Люцифером, честное слово. А он, если судить по последнему разговору, должен вернуться уже на рассвете. Ветер вгрызается мне в кожу, несёт тучи к северу, снегопад всё усиливается, размывая очертания, и я едва могу видеть человека без лица, двигающегося так уверенно, словно наизусть знает этот путь, что почти не отличается пейзажами, и может запросто преодолеть его с закрытыми глазами. Чем дальше мы заходим, тем гуще и непролазнее становится мрачная чаща. Тонкие кривые стволы, беспорядочно торчащие, словно соревнуются в уродстве друг с другом, качаются от буйных и агрессивных свистов ветра. Эти ледяные потоки кажутся живым хищным существом с тонкими могильными щупальцами, продирающимися сквозь замшелые деревья. Меня трясёт от холода и неконтролируемого страха. И сердце стучит так громко, что не слышно мыслей. Спустя долгое время плутания по лесу, когда я уже не ощущаю собственных рук и ног, а на кончиках волос висят самые настоящие сосульки, деревья начинают разреживаться. На тропе жалобно колышется и скрипит, точно молит о помощи, жестяной знак, предупреждающий о том, что это закрытая зона и ход туда запрещён. Здесь запах стылых торфяных залежей поднимается белым туманом над топью. Человек без лица останавливается, вынуждает меня чуть ли не упасть в снег, затаиться. Я вжимаюсь в сугроб, едва не срастаясь с ним, а когда, не дыша от страха, медленно поднимаю голову, то не обнаруживаю на кромке леса никого. Он словно испаряется, превращается в пар, тает тенью на рыхлом снегу. Не чувствуя ног, опасливо поднимаюсь и оглядываюсь по сторонам. Вокруг тотальная тишина. Иду вдоль болот и достаю мобильный, ощущая покалывание в замерзших пальцах с засохшей на них кровью. Сигнал безнадёжно утерян, и меня охватывает волна незыблемого ужаса, закручивающегося паникой в районе горла. До скрежета сжимаю зубы и открываю карту на экране, чтобы понять, как добраться обратно. Ускорив шаг, спотыкаюсь о скрученные коряги, и гаджет выскальзывает из рук, укатываясь под деревья. Говорят, ум и опыт приходит не из книг и учений мудрецов и даже не из чужой словесной дури. Жизнь преподносит верные и действенные уроки, но вот меня, кажется, она не учит ничему! Под натиском свирепой и беспощадной зимы, нависающей искаженной яростью физиономией с чёрного неба, под хлесткий удар голой скрюченной ветки, я поднимаюсь, бегу, хватаю телефон и снова поскальзываюсь, падая в какое-то углубление. Рваный вздох выбивается из груди. Я с ужасом осознаю, что лежу на доске, зияющей щелями и покрытой коркой льда, а нечто, торчащее из неё, больно упирается в спину. Щупаю её, слегка приподнимаясь. Затем встаю полностью, руками судорожно сметаю россыпь снега и комья грязи. В глотке мечется липкий ком, который никак не удаётся проглотить, когда я тяну за выпирающую из дерева железку. Перед глазами лестница, ведущая в чёрную бездну, которую не способен рассеять даже робкий свет включенного фонарика. Ещё раз быстро оглядываюсь по сторонам и свешиваю ноги, опасливо упираясь в шаткую прогнившую ступень. Я зашла уже слишком далеко, чтобы сворачивать назад, потому погружаюсь в тьму, где, кажется, не существует ни звука, ни движения воздуха. И теперь меня мучает только один вопрос: а я вообще выживу сегодня?