Вики
Запахи сырой земли и гнилой древесины вызывают тошноту, сворачивающуюся вязким комком, пульсирующим в стенках глотки. Ещё мгновение назад идея спуститься вниз казалась мне не столь абсурдной, но теперь, когда я в кромешной тьме не могу разглядеть даже собственных рук, чувство тревоги отчаянно колотится в висках. Я неровно дышу, жадно заглатываю пересохшими губами тяжелый воздух. Болезненными пальцами крепче цепляюсь за лестницу, несколько ступеней которой я уже успела преодолеть, и делаю шаг обратно. С ума сойти. Легко одетая чёрт знает сколько кралась по лесу, преследуя непонятно кого. Забралась в яму. А о возможных последствиях подумать не посчитала нужным. Да зачем мне это сдалось? Кому нужен этот необдуманный героизм? Полнейшее сумасбродство. Зачем я вообще полезла не в своё дело? Почему нельзя было дождаться Люцифера? Всего лишь скоротать время до рассвета, возможно, опробовав презент, что сделала Мими. А потом увидеть его, затащить в свою комнату и… Хотя, нет, моя постель, в принципе, вполне подходит для траханья, но недостаточного размера, чтобы комфортно спать в ней вдвоём. Поэтому мы бы отправились в его спальню. Невольно улыбаюсь. Где-то под рёбрами щемящим теплом отдаётся выдох, растекается бархатом по сердцу. Хруст. И оно внезапно ухает в пятки, сиротливо сжимаясь в комок, когда шаткая ступень под ногой с треском ломается. За долю секунды до того, как мне удается осознать степень той задницы, в которой оказалась, руки соскальзывают с лестницы, и я падаю вниз, больно ударяясь подбородком о разбухшую деревяшку. Мысли скачут, прыгают, носятся: что там на дне? Насмерть или нет? Если умру, то найдут ли меня? Человек без лица — это… Падение длится на пару стуков сердца больше, чем нужно. Резкий всхлип выбивается из груди. От сильного удара из меня будто дух вышибает. И остаётся лишь хрипло стонать и морщиться от боли, прострелившей затылок. Перед глазами кружат неоновые мухи, пока я дрожащей рукой шарю по рытвинам на земле в поисках мобильного. На мою удачу, ладонь находит его быстро. Но внутренности снова скручиваются по спирали от ощущения паутины трещин под пальцами. Несколько раз нажимаю на боковую кнопку, но смартфон не отзывается ни звуком, ни даже слабым свечением. И внезапное понимание, в какую ужасную ситуацию я попала, заставляет страх навалиться сильнее. С тихим стоном поднимаюсь на локтях. Вскидываю голову, фокусирую взгляд на хмуром небе, не мелькающим ни единой звездой. Надеюсь, удастся подняться по лестнице, не грохнувшись снова. Глупая, глупая Вики, ну куда тебя занесло? Пытаюсь подняться на ноги, но темно-серый квадрат неба в нескольких метрах над моей головой вдруг заслоняется фигурой. И наступает тишина. Вновь прижимаюсь к холодной сырой земле, боясь издать звук. Хочется закричать: «Да кто ты такой, чёрт возьми?». Но я так переполнена страхом, что не могу двигаться, не в силах даже моргнуть. Человек без лица возвышается над ямой. Молчит. Облако пара извергается из чёрной дыры под капюшоном. Паника по сознанию бродит кругами, спокойная, как хищник, который выжидает, пока отключится огонёк самообладания. Возникает ощущение, что страх, просочившийся в мои мысли, окружает тело плотным удушающим туманом. Но вот он разворачивается и уходит, словно потеряв ко мне всякий интерес. Я не слышу его шагов из-за настойчивого стука перепуганного сердца. Не вижу — чувствую, что он отступил. И будто под весом кошмара вся обмякаю, всё ещё не дышу, боясь, что небо вновь заслонится чёрным силуэтом. Минуту или больше — вообще, если бы меня спросили, сколько времени длился приступ ужаса, я бы не смогла сказать точно — пытаюсь совладать с отчаянием. Медленно-медленно поднимаюсь, не отводя взгляда от выхода. — О Боже, — прерывисто выдыхаю, придерживаясь за стену. — Боже, Вики, если ты умрёшь, то отчасти сама будешь в этом виновата. Оставшись в тишине, продолжаю стоять в капкане, наблюдая за хаотично спускающимися хлопьями снега, что попадают в яму и теряются в кромешной тьме. И в какой-то момент даже начинаю сомневаться в том, что находиться здесь — такая уж плохая затея. Не знаю, кто или что может поджидать меня на поверхности за очередным корявым стволом или притаившейся тенью. Но стоит задуматься об этом, как ладонь с запекшейся на ней кровью натыкается на металлический выступ в холодной стене. Судорожно вожу руками по плоскости, чувствуя каждую шероховатость. — Дверь? — толкаю. С трудом, но мне удается. Раздаётся тихий зловещий скрип. В нос бьёт химический запах лимона — так пахнут дезинфицирующие средства, — хлорки и ещё какой-то незнакомый мне аромат, ощущаемый на кончике языка. Если из ямы видно хотя бы квадрат неба над головой, то здесь же царит истинная тьма. Густая, насыщенная, почти материальная. Я выставляю руки вперёд, щупаю пространство, делаю шаг. Слишком маленький, чтобы продвинуться значительно, но колени так дрожат, что на большее я вряд ли способна. В последнее время слишком часто смотрю в глаза своему детскому страху. Нагло бросаю ему вызов. Хотя на деле сейчас слабее слепого котёнка. Почти не соображая, что делаю, упрямо шагаю дальше, пока со вздохом не натыкаюсь на что-то стоящее посреди мглы. Раздаётся короткий звон. Будто предметы покачнулись на столе, но быстро приняли стойку. Опускаю руки, касаюсь прохладного металла. Задеваю какую-то стеклянную штуковину, которая падает и со звуком, что в тишине кажется невыносимо громким, разбивается вдребезги. Какие-то предметы, инструменты (хирургические?), чаши. Пальцы вляпываются в вязкую отвратительную субстанцию, и я невольно отпрыгиваю назад, упираясь в сырую стену. Ногой натыкаюсь на стоящее на полу устройство и лишь наклонившись, найдя руками рубильник, понимаю, что это, по всей видимости, аккумуляторная электростанция. Такую папа всегда брал с собой, когда мы отправлялись в поход. Выключатель, поднятый вверх, отзывается коротким щелчком, и всё пространство заливает холодным светом, пронзающим зрачки, поедающим глаза, заставляющим жмуриться. С усилием разлепляю веки, и все очертания сливаются в одно невнятное пятно. Среди всей этой мазни постепенно прорисовываются стальной стол, старые стулья, прочий хлам. И вдруг я чётко разбираю знакомый силуэт. Отшатываюсь в ужасе, закрывая обеими руками рот, чтобы подавить рвущийся из пересохшего горла крик. Но он всё равно выдирается из груди, когда я осознаю, что фигура принадлежит Лоре. На какой-то миг кажется, будто она живая. Хочется подойти, встряхнуть за плечи, разогнать кровь. Но застывшие глаза, перекошенное лицо, неестественная поза приносят понимание того, что вряд ли это вообще человек. Скорее, слепок, круглая скульптура, чучело человека, но точно не живая девушка. Она стоит посреди небольшого помещения воплощением ужаса, незыблемым и леденящим. И как бы я не вжималась в стену, чувство паники, ощущаемое каждой клеткой сведенного тела, не отступает, а даже растёт, словно питаясь моим страхом. Точно в каком-то хорроре. Только при просмотре подобного фильма страх не душит так настойчиво, не скребёт по внутренностям. Всегда можно уйти, уткнуться в родное плечо, спрятаться от картинок. Страх обращает меня в камень — ни вздохнуть, ни пошевелиться. Сейчас мне требуются все внутренние силы, чтобы не свихнуться. Отползаю в сторону, сметая по пути шаткий стул, плечом упираюсь в раскрытый сундук. Такой же старый и пыльный, прямо как на чердаке моего дедушки. Только в нём не пожелтевшее от времени подвенечное платье бабушки, не хлам, который жалко было выкидывать. Кости. Серые, с ошметками засохшей плоти. Меня с хрипом рвёт на пол, остаётся горький вкус желчи на языке. А истерично стучащее сердце толчками вынуждает ползти дальше, пока я не вываливаюсь за дверь, больно ударяясь рёбрами о нижнюю ступень. Крепко хватаюсь за лестницу и взбираюсь наверх с такой скоростью, что кажется, этот процесс занимает буквально секунду. Резкий порыв воющего ветра толкает в грудь, и, покосившись, едва не падаю обратно. Но затем ноги сами несут меня в темноту ночного леса. В ушах настойчиво гудит, облегчение заполняет меня с такой силой, что я едва не плачу. Накатывающие слёзы застилают всё перед глазами. Чащоба смыкается всё теснее и теснее, пока ветки не начинают мазать по лицу и рукам. Они показывают свой истинный вид, когда снег, кажущийся сахарной глазурью, осыпается, словно спадающая иллюзия, оголяя корявые чёрные палки, будто мелко дрожащие крючковатые руки, способные яростно расхлестать всё, что затрагивает их покой. Несмотря на измотанность и холод, я продолжаю ломиться сквозь кусты, и кажется, что поцарапать, а при удаче и вонзиться в глаз — для зарослей цель второстепенная. Основная задача: помешать мне двигаться быстро. Безутешно извергается небо, заметая лес снежной бурей, заставляя терять всякую надежду на освобождение из жестокого плена. Я беспомощно кричу, но голос тонет в ненастной круговерти, словно заглушенный гробовой крышкой, что уже присыпали могильной землёй. Падаю. Острая наледь тут же впивается в оголённые раны, вскрывая их ещё больше. Ладони с хрустом проваливаются в снежный покров, ломают ледяные пики. В голову приходит страшная мысль: никто не кинется на мои поиски сразу, потому что никто не знает о том, что я здесь. Кроме человека без лица. И до утра я вряд ли протяну. Кричу уже сорванным горлом, абсолютно точно понимая, что это бесполезная и отчаянная попытка не принесёт ничего. Губы не слушаются. Голос дрожит. Всё катится к чертям. Нет, меня обязательно найдут. Сколько до рассвета? Наверняка всего несколько часов. А потом приедет Люцифер. Он уж точно первым делом придёт ко мне. А когда не застанет в комнате, то забьёт тревогу. Представляю людей, отправившихся на поиски. Большие жёлтые автобусы с надписью «Поисковый отряд». Люди в униформе, с собаками, рациями, громкоговорителями, из которых доносится: «Вики, если ты нас слышишь, иди на голос!» Но время тянется: я продираюсь сквозь гущу веток, усеянных острыми шипами, после прикосновения которых на коже остаётся горячий ноющий след, а вокруг по-прежнему не раздаётся ничего, кроме свиста ветра. В один момент, словно в центре натянутой до предела нити, готовой в любой момент разорваться, тяжелым грузом повисает осознание того, что это конец. Но какая-то неведомая сила толкает дальше, не позволяя остановиться. Ведь стоит перестать двигаться — можно сразу замерзнуть насмерть. Мне никто не поможет, знаю, лишь интуиция и быстрота реакций. Испещрённый ветвями лес начинает проясняться, и я не уверена, подарит ли свет в конце туннеля освобождение или вовсе сожрёт, не оставив ни косточки, но упорно перебираю ногами, утопая в хрустящем снегу. А потом, споткнувшись о корягу, почти кубарем вываливаюсь на тропу. Поднимаю голову, взглядом вылавливаю замерзшую реку, где мы с Люцифером останавливались когда-то. Рывком поднимаюсь на ноги и бегу по заметенной дорожке, осыпанной хвойными иголками. Заснеженный пирс остаётся позади. Здесь он впервые меня поцеловал. Здесь же я его ударила. Как же давно это было! И сейчас столь неважно, словно замутненный сон, мысль о котором вытесняет желание выжить. Время будто останавливается. Монотонно тянется однотипный пейзаж, кромка леса сливается в одну чёрную полосу. Не обращая внимание на сбившееся дыхание, ускоряюсь, когда вижу очертания Вэндерли. Угрюмые кирпичные башни, со всех сторон обдаваемые бураном, будто разлиты серыми красками по грязному пергаменту, еле заметны на фоне низкого хмурого неба, что словно пытается раздавить своей мощью монументальное здание. Металлический лязг ворот почти не слышен из-за пульса в ушах. Я буквально лечу, как будто вовсе не касаясь ногами дорожки, мощенной серым разломанным камнем, преодолеваю ключицы стрельчатых арок. С облегчением падаю на пол, впуская вьюгу в холл, и чувствую, как ладони начинает щипать. В этот момент я не придаю значения такой странности. Для меня сейчас одна цель: добраться до телефона и вызвать полицию. Осталось чуть-чуть. Вот прямо сейчас я добегу до ближайшей комнаты, наберу 911 и расскажу обо всём, стараясь совладать со сведенным судорогой языком. С криком врезаюсь в чью-то грудь. Тьма коридора делает мужское лицо жестким и пугающим. — Что с вами? — мистер Гордон округляет глаза, обхватывает меня за дрожащие плечи. — Мисс Уокер, что случилось? Да вы вся ледяная! Пока я пытаюсь произнести что-то внятное, он уже снимает с меня мокрое пальто и накидывает на плечи свой свитер. Ткань пахнет цитрусом. Лимоном. Такая тёплая, словно химик надел его давно. Словно… не спал всё это время. Ведь вряд ли бы он перед тем, как лечь в постель, облачался именно в такие вещи. Он заводит меня в свой кабинет. Хлопает дверью и разворачивается. Инстинктивно отступаю и обхватываю плечи из-за непонимания того, куда деть руки. — Всё в порядке, — заверяет он. — Вы в безопасности, Вики, не нужно так бояться. — Я… — задыхаюсь. Обжигающий воздух царапает глотку. — Мне нужно позвонить. Он молча протягивает широкую ладонь, указывая на стол, где расположен стационарный телефон. В несколько шагов добираюсь до него. Трубка с коротким «дзинь» срывается с кнопки сброса. Но вместо длинных гудков я слышу лишь мерное шипение. — Он, — глотаю слова, — он не работает. — Видимо, из-за погоды, — преподаватель пожимает плечами. — Успокойтесь, Вики. Вы так перепуганы, кто-то обидел? — он делает неторопливые плавные переступы, оказывается у стены, где стоит проигрыватель, с упоением достаёт из футляра виниловый диск, кончиками пальцев аккуратно касается канавки, нанесённой на пластинку в виде спирали. — Знаете, иногда, чтобы унять волнение, я включаю музыку, — и опускает её на центральную ось. — А вы, юная мисс, какую музыку любите больше? Кабинет настойчиво заполняет мелодия, как только он опускает картридж на винил. Легкая, льющаяся… До ужаса знакомая. В ритм темпу он делает несколько дирижерских жестов, словно показывающих невидимым музыкантам сильные и слабые доли такта. — Это вы сделали, — шепчу я. Но мистер Гордон так увлечён, что кажется, будто не замечает меня вовсе. Чуть ли не пританцовывая на месте, он разворачивается. Улыбается всё той же тёплой, можно даже сказать, отцовской улыбкой, которую я видела уже десятки раз во время занятий. Окидывает взглядом моё каменное лицо и мечущиеся из стороны в сторону глаза, затем, словно спохватившись, снимает иглу со звуковой дорожки, что коротко шаркает по чёрному диску. — В чём дело? — склоняет голову. — Вам не нравится мелодия? — Это вы сделали, — повторяю. — Сделал что? — он понимает, что я имею в виду. Его зрачки зловеще блестят. Специально испытывает. Нарочно выводит. Издевается. — Убили Лору и тех девочек. В ответ — тишина. А потом химик растягивается в широкой улыбке. Спустя секунду раздается низкий грудной смех. Это он выходит через окно. Знает про камеры. Возможно, Фенцио сам ему об этом рассказал. Ведь мистер Убийца со своей добродетельной улыбкой и манерой говорить может втереться в доверие к кому угодно и далее заполучить то, что ему нужно. Даже информацию. Даже у Фенцио. — Ах, вы об этом, — он устало вздыхает, проходит к комоду и выуживает оттуда какой-то предмет. — Я думал, что узнается раньше. С вашими-то способностями совать свои любопытные пальцы во все чёрные дыры. Даже если там, в неизвестности, вас будет ждать мышеловка. На онемевших ногах я резко кидаюсь к двери, но химик, несмотря на возраст, оказывается довольно проворным и сразу нагоняет меня. Перехватывает за талию, заглушая влажной ладонью крик, и грубо отбрасывает назад. Прокатываюсь несколько метров по полу и только сейчас понимаю, что тот слегка мокрый. Спиной врезаюсь в стол, отчего он, сделанный из тонкого дерева, сдвигается к стене. Слышится звон: от удара колышется фехтовальная шпага на декоративной подставке, прикрепленной к штукатурке. Нужно встать. Запрыгнуть на столешницу. Снять клинок. Но химик в прах топчет все надежды, когда решительно приближается. — Я не убийца, ясно? — он резко меняется в настроении. — Я пытался дать им новую жизнь! Нельзя говорить сумасшедшему, что он сумасшедший. — Вы ведь понимаете, — пытаюсь совладать с дрожащим голосом, — осознаёте, что ваши поступки повлекут за собой последствия. Химик вскидывает густую бровь. Смотрит исподлобья, выворачивает взглядом. — Я был подавлен, — коротко отвечает он. — Мне нужно было найти успокоение. Хотя бы мимолетное! Сейчас это уже неважно. — Ценой чужих жизней? — Это не моя вина, — со вздохом химик садится на стул, в его пальцах зажат коробок спичек. — И не твоё дело! — открывает. Достаёт одну. Горько усмехается, склонив голову. Я пытаюсь аккуратно подняться, но мистер Гордон вдруг рявкает: — Сядь! Прижимаюсь к полу, видя, как он катастрофически молниеносно меняет гнев на милость и наоборот. — Помнишь тот пожар? — смотрит в одну точку, трясущимися руками теребит спичку. — Я тогда перепугался. Чёртов Кроули никак не уладит проблемы с замыканием электричества. И твоя пьяная подруга, которая подожгла колледж, заставила меня серьезно понервничать, — он откидывается на кожаную спинку, рукой зачёсывает волосы назад. — Я не хотел смертей. Мне нужно было всего лишь воспользоваться лабораторией и сделать синильную кислоту. Как говорил мой отец: что было однажды, то будет и дважды. Сегодня здесь будет жарко, Вики. — Вы отравили Лору? — спрашиваю, чтобы потянуть время. — Зачем? Химик хмурится. Закидывает ногу на ногу. — Думаешь, сейчас случится то, что случается в книжках? Главный злодей, коим ты меня считаешь, перед смертью начнёт рассказывать о своих мотивах? — приставляет спичечную головку к тёрке. — Ты глупая, Вики. И упрямая. Я ведь старался тебя уберечь. Отвлечь учёбой, ты же за этим сюда приехала. Но вышло то, что вышло. И знай, что смерти, которые произойдут сегодня, будут на твоей совести. Но мучиться тебе не придётся, потому что умрёшь ты одной из первых. Избегаю его сверлящих глаз, на дне которых плещется безумие. Они кажутся зеленее, чем обычно. Губы сжимаются в линию. Я отворачиваюсь, не в силах унять бешеное сердце. Изо рта обрушивается тихий вздох, когда входная дверь открывается. Фенцио стоит в проёме. Переводит взгляд с меня на химика и обратно. Мистер Убийца поднимается с места. Пальцем подцепляет ключ и бросает математику. — Запри дверь, — командует он. Фенцио с полным спокойствием в лице щелкает замком, разворачивается и произносит: — Что пролито в коридоре? — Жидкость для розжига каминов, — хмыкает химик. — Благо Кроули закупил её очень много. Брось ключ. — Не глупи, Шон, — он делает шаг. — О, это по твоей части, — мистер Гордон чиркает спичкой по коробку. А я тихо поднимаюсь, но тут же оказываюсь замечена: — Сядь обратно! — он судорожно мечется взглядом между мной и Фенцио. — А ты бросай ключ, я сказал. — Чего ты добиваешься? — Фенцио откидывает ключ в сторону, и тот, отскочив от стены, звякает и падает в угол. — Любопытно, как долго вы будете изрекать эти шаблонные фразы? — химик заметно нервничает. С тихого спокойствия он вновь перешёл на нервоз. — Отпусти девчонку и мы с тобой поговорим. Мистер Убийца качает головой не то с отвращением, не то с печалью. Спичка догорает полностью, огонек касается пальцев, которые он тут же равнодушно разжимает. На лице — полное безразличие. Мы замираем, словно в замедленной съёмке какого-то дурного кино наблюдая, как она преодолевает путь до пола и в последний момент затухает полностью. Химик резко вынимает следующую. Подносит к коробку. — Она должна быть в эпицентре. Как виновница торжества. Как думаешь, насколько быстро пламя распространится? Я немного полил горючим холл и коридор, — говорит он. — Признаться, я не хотел, чтобы здесь оказался и ты, Фенцио, но раз уж пришёл, то выхода назад не будет. И собрались в одной комнате те, кто не спит по ночам, — усмехается, но быстро делается серьёзным. — Как говорит наш достопочтенный директор: Всё, что попало в Вэндерли, останется здесь навсегда. — Ты эмоционально возбуждён, Шон. Расскажи, что случилось, и я тебе помогу. — Ты считаешь, что это достойно внимания? — химик усмехается, с тупым интересом разглядывая бесцветное лицо Фенцио. — Любая проблема достойна внимания. — Да? А почему ты так не считал, когда я потерял дочь?Из воспоминаний Шона Гордона
Дом располагается в сонном, вечно сером маленьком городке, где больше половины домов давно покинуты своими хозяевами, оставшись стоять бездушными громадами с заколоченными потускневшими окнами. Он выбегает на крыльцо, в панике оглядываясь по сторонам. — Полли? — вскрикивает, но не получает ответа. Некоторые считают, что Шон слишком опекает дочь. Но ему так вовсе не кажется. Он потерял жену из-за тяжелой болезни, а ребёнок — единственное, что у него осталось. Быстро перебирает ногами по дорожке. Раздаётся скрип калитки — и Шон уже несётся по тротуару. — Полли, где ты? Его возглас заглушается рычанием мощного матово-чёрного Харлея, на котором плавно движется Геральд. Корабль дорог усмиряет свой рёв, и водитель, сняв шлем, касается толстой подошвой горячего асфальта. Как по щелчку навстречу ему парящей походкой идёт Мисселина. Её волосы цвета бабл гам рваными прядями развеваются на ветру. Она перебирает тонкими пальцами по перилам, переступает через ступени, и дальше вприпрыжку к нему. Короткий топ, джинсы на бёдрах — ясно, что в центре внимания неизбежно оказывается её плоский живот и блестящий пирсинг в пупке. Мисселина наклоняется, тянет Геральда за ворот кожаной косухи так, что металлические клёпки издают слабый щелчок, и их губы слепляются в глубоком поцелуе. Шон, нахмурившись, неотрывно наблюдает за парой, и они, будто ощутив его пытливый взгляд, отрываются друг от друга. — Что? — произносит Геральд. — Вы Полли не видели? Вышла из дома и куда-то запропастилась. — Не встречал. Мисселина перекидывает стройную ногу, устраиваясь сзади, надевает хромированный шлем и обхватывает его торс. — Если увидим по пути, то сообщим, — добавляет Геральд и тянет ручку газа, на что мотор отзывается мерным урчанием. Шона обдаёт потоком горячего пыльного ветра, смешанного с запахом бензина и жженой резины. Он вновь оглядывается по сторонам, затем направляется дальше по изрезанному трещинами тротуару. Что-то внутри него надрывно бьётся, трубит, предупреждает. Такое странное чувство тревоги возникает при мысли, что с его дочерью могло случиться непоправимое. Густой сумрачный лес, расположенный на окраине городка, который пешим ходом можно преодолеть за полчаса, зловеще раскинул свои вечнозеленые ветви, касаясь ближайших домов. Скоро наступит ночь, и туманная мгла выползет из чащи, накроет белесым мороком весь Таос. — Шон, — слышится знакомый голос из-за спины. Он оборачивается и только тогда вздыхает с облегчением. Навстречу идёт Фенцио, который, судя по всему, недавно вернулся в город, держа на руках Полли, сразу за ним тащится сын, безучастно разглядывая одинокие заброшенные дома. — Слава богу, я уж так перепугался, — подбегает он и забирает дочь. — Полли, сколько раз я говорил тебе не выходить одной из дома. Девочка с тонкими растрепанными косичками шмыгает носом и обхватывает отца за шею. — Я рад, что ты вернулся, — произносит химик и переводит взгляд на мальчика. Фенцио инстинктивно притягивает ребёнка к себе, словно опасается, что кто-то его заберёт. — Я ненадолго. Решу кое-какие дела и уеду. — В самом деле? — удивляется Шон. — Кроули сказал, что ты будешь преподавать математику в школе Вэндерли. Фенцио фыркает, будто тот несёт откровенную чушь, а потом выдыхает и вновь входит в равновесие предельно быстро — для него это успех чистой воды. Пока он не в курсе, что придётся задержаться и послужить Кроули. А то он осмелел совсем, да. Забыл, где его место. — Я всё хотел спросить, — химик косится на Дино, что разглядывает свои кроссовки, будто ему это интересно. — Где его мать? Фенцио молчит. Только дышит чуть тяжелее обычного, мечет зрачки в его сторону, зацепляясь взглядом куда-то в область переносицы, и отвечает: — А чёрт её знает, — небрежно взмахивает рукой. — Она из хиппи. Не хотела обременять себя семейными узами и укатила куда-то под Калифорнию вместе с коммуной. — Ох, вот дела, — химик качает головой и с неподдельной грустью смотрит в его глаза. — Мне очень жаль. Фенцио неуверенно хлопает его по плечу и, потупив глаза, прощается. Хватает сына за ладошку — со стороны довольно грубо — и обходит Шона, всё ещё держащего дочь на руках, по дуге. Химик какое-то время смотрит им вслед, затем ахает от того, как сильно Полли душит его в объятиях, и направляется в дом. — Итак, сейчас я должен доделать кукол в мастерской, а ты пойдешь к себе в комнату и займёшься рисованием, — он ставит её на пол, поправляет сбившееся платье в горошек. — А потом я принесу тебе… Хм… — присев рядом на корточки, задумчиво скребёт подбородок. — Какао с печеньем! Как тебе такой план? Полли кривит пухлые губки, в её глазах — больших, невинных, цвета песчаного вихря — плещется недовольство. — Хочу запустить воздушного змея! — Мне нужно закончить дела, милая. Собрать кукол, отвести их заказчикам и получить за это деньги. На них мы сможем купить тебе что-то. Полли хоть и мала, но уже прознала все слабые точки своего единственного родителя и научилась мастерски им манипулировать. Её с уверенностью можно назвать маленькой очаровательной диктаторшей. А его — взрослой тряпкой. Хлопки пышных ресниц, топанье ног, слёзы, обиды — в ход идёт всё ради получения желаемого. И в конце, чтобы подчеркнуть пропасть, образовавшуюся между ними после спора, она станет называть его отцом. Ни папа, ни любым ласковым словом. Сухо и холодно — ОТЕЦ. — Не хочешь змея, тогда прятки! Шон тяжело вздыхает. Это не совсем уж плохая идея. По крайней мере, пока она будет прятаться, он сможет хотя бы что-то успеть, притворившись, будто ищет её. — Ладно, — улыбается он. — Чур я вожу. Только прятаться нужно в доме, договорились? На улицу выходить нельзя. Она радостно кивает, разворачивается на пятках, отчего светлые косички подпрыгивают на плечах, и выбегает из комнаты. Шон проходит на кухню, закрывает глаза сухими ладонями, принимается громко считать и, произнеся последнюю цифру, вскрикивает: — Где же Полли? Хм, кажется, она так хорошо спряталась, что я её нескоро отыщу. Шон спешно выходит из дома, насвистывая себе под нос, спускается с крыльца и заходит в прилегающую к основному строению мастерскую. Здесь стены почти обжигают своей белизной. От сильного хлопка двери бряцают глиняные куклы, большую часть из которых лепил его отец, и от старости они уже поползли трещинами. Другие, более свежие, — его рук дело. Он бездумно проворачивает ручку дверцы до щелчка и включает печь. Там лежат заготовки фигурок, маленькие, словно настоящие части тела. И Полли, что решила спрятаться под противнем с глиной. Дверь захлопывается. Остаётся только жар. Она не сразу понимает, что происходит. Спирали накаляются, становясь оранжевыми, кровь приливает к щекам. Нужно прятаться только в доме. Но для Полли ведь нет никаких правил. Девочка часто дышит, пытаясь утереть пот, стекающий по лбу и застилающий глаза, подолом ситцевого платья. Не выходит подняться во весь рост — над головой поддон, где, слегка пощелкивая, обжигаются куклы. — Папа! — ударяет руками по стальной двери. На ладонях тут же остаются красные пятна. У неё коленки подрагивают, в груди зудит, раздирает, ноет и тянет. Запах жженой резины вынуждает кашлять, задыхаться. Ведь подошва плавится на раскаляющемся дне. Полли чувствует себя едой на сковородке. Жар постепенно охватывает всё тело. Она плачет, истерит, бьёт по дверце ещё, кричит из последних сил, когда на металле остаются куски её кожи, а с ладошек стекает кровь, тут же покрывающаяся тёмной корочкой. Этим днём Таос встрепенётся от новости, что Полли пропала. Единственный местный шериф лениво позвонит в соседний штат, чтобы нехотя вызвать поисковой отряд, а сам достанет пластиковый контейнер, завернутый фольгой, чтобы отобедать бифштексом, который любовно приготовила его жена. Жители станут прочесывать всю округу, в том числе лес, обходить каждый кустик, шагать вдоль ручья вплоть до сгущения сумерек. Лишь ночью, в полном отчаянии, на грани истерики, Шон войдёт в мастерскую, сразу улавливая кошмарный запах. Рывком раскроет печь, и сердце так больно и неотвратимо даст глубокую трещину. Настоящую рваную борозду, что начнёт гнить. Нет солнца с тех пор, как нет Полли. Не поднимая тяжелых век, он прирастает к постели, не желая возвращаться в десятизаповедный мирок, где снова царит один из безликих дней, когда не разберешь ни времени года, ни времени суток. Он уже разучился чувствовать радость и боль, разучился верить и ждать чудес, придавшись увяданию и разложению. Разъедающая действительность разрежется солнечным светом лишь тогда, когда он найдёт ей замену. То есть довольно скоро.***
— Сегодня у нас введение, — мистер Гордон начинает первое занятие в новом учебном году. — Кто помнит, что такое химия? Кстати, за каждый правильный ответ на уроке будут начисляться баллы. Сколько наберёте, такую оценку и поставлю на экзамене. Вики резко вскидывает руку. Нетерпеливо привстаёт с места, сверкая горящими глазами, словно ответ рвётся из её рта и никак не может остаться неозвученным. Шон мог бы подумать, что она выскочка, в общем-то оказался бы прав, только внимание привлекает её соседка. Её пшеничные волосы, песочные глаза… Совсем как у Полли. У него пересыхает в горле, свербит в груди, когда она поднимает голову. Что-то внутри вырывается из заточения, из внепространственности, вневременности, из астрала. Поднимается по кривым ступенькам его сущности. Вновь напоминает о себе. — Да, мисс?.. — он еле справляется с непослушным языком. — Уокер. Химия — это наука о строении, свойствах веществ, их превращениях и сопровождающих явлениях. — Хорошо, — искусственно улыбается он. — Вот и первые баллы появляются, — он наклоняется, чиркает в ежедневник какой-то бред, сам не осознавая, что именно. — Продолжим. Знаете ли вы, каким огромным количеством продуктов, без которых невозможна жизнь современного общества, обеспечивает современная химия? — едва дыша, рассказывает он. — Например, если бы люди не научились получать кокс, то вся металлургия бы просто встала, без моторного топлива остановилась бы работа транспорта, — студенты беспечно хихикают. — Красители, лаки, лекарства, взрывчатые вещества, удобрения — это всё химия! Без неё мы так бы и остались с вами жить в пещере с развитием на уровне неандертальцев. Его сбивчивую речь прерывает звонок мобильного. И Лора (его Лора, иначе и быть не может) просит разрешения выйти. После недолгого отсутствия возвращается и направляется прямиком к нему. Она напугана, расстроена, и Шону до замирания сердца хочется её обнять, прижать к себе, погладить по светлым волосам. Она будет вредничать, топать ногами, плакать, но в этом ведь нет ничего страшного, так? Ему хочется раскрасить её бледную кожу… — Вы не могли бы отпустить меня с занятия? — шепчет она, едва не плача. — Мне только что сообщили о смерти матери. Она потеряла мать. Совсем как Полли. — Как вас зовут? — спрашивает химик. Он хочет узнать её. Ближе. — Лора Тейлор, — тихо отвечает. В карих глазах сияют льдинки. — Простите, я могу уйти? — Конечно, идите, мисс Тейлор. Лора, наспех прихватив вещи, буквально вылетает за дверь. А преподаватель наливает в стакан воды и залпом выпивает. — Бедная девочка, — едва слышно произнёс он. Нужно её утешить. — Где останки? — сглотнув, спрашивает Фенцио. Он хоть и пытается выглядеть невозмутимо, однако волнение видно невооруженным глазом. — В бункере, который мы нашли с тобой, когда были детьми, — химик поджигает спичку, лицо на миг заливается оранжевым светом, отчего кажется ещё более зловещим. — То убежище американской армии, недалеко от топей… — Я помню, — прерывает. — Полли тоже там? Девочки, которые пропали в школе — твоих рук дело? — Да, — ответ на два вопроса. Мистер Убийца осекается. — Считаешь меня чудовищем? Или сумасшедшим? — Я не вправе так считать. Ты должен захоронить тела по-человечески. Стук сердца заглушает почти все их слова: они доносятся до меня отрывками, звучат то громко, то едва уловимо. В моей голове перелистываются все возможные варианты событий. Наблюдаю за спичкой, что зажата его пальцами. Ими он сжигает/тянет/замедляет время. Сколько ещё? Если искра коснётся пола, то Вэндерли всполохнет, словно громадный факел. И всё, занавес. Одна спичка горит пятнадцать секунд. Ещё три на то, чтобы поджечь новую. Три секунды для спонтанного действия не так уж много, однако в этот момент я, широко раскрыв глаза, вижу, как Фенцио бросается вперёд. Толчок. Химик откидывается навзничь. Спички падают на пол, хаотично рассыпаются в стороны. Мистер Убийца пытается подняться, но вновь пошатывается от силы удара и летит прямо на меня. Я едва успеваю перекатиться в сторону. Белая, как полотно, наблюдаю за резко развернувшейся дракой. Предметы падают со стола. Спохватившись, поднимаюсь с места и на негнущихся ногах бегу за ключом. Ловко подцепляю металлическое кольцо и поднимаю их с кафеля. Ничего страшного не случится, — думаю я. Но оно случается. За спиной слышится вздох. Поворачиваю голову. Они стоят так близко друг к другу, а на пол багрово-красными кляксами капает кровь. Я бы заорала от ужаса, если б тело не окостенело до кончиков пальцев. Затем всё видится будто со стороны. Вот Фенцио отшатывается, держась обеими руками за живот, а под ладонями на его излюбленном белом балахоне до невозможности быстро расплывается алое пятно. Вот химик откидывает в сторону канцелярский нож и поднимает мутные глаза. А вот и я сама кидаюсь к двери, сокращая путь в несколько шагов за какую-то долю секунды. Судорожно пытаюсь вонзить ключ в сердцевину, но связка так издевательски позвякивает в дрожащих руках. И чуда, конечно же, не происходит. Химик настигает быстро. Схватив за волосы, швыряет меня обратно. Я прокатываюсь по полу, впечатываюсь затылком в ножку стола и краем зрения замечаю, как Фенцио оседает, скатываясь спиной по стене. Он всё ещё рвано дышит, когда я ощущаю, как подошвой ботинка химик прижимает моё запястье и отнимает ключи. Его лицо, зависшее перед моим, смазывается, растекается, будто картина на уличной выставке, попавшая под ливень. — Что за дети пошли… — бормочет он, недовольно сморщив лоб. Затем поднимается и, не торопясь, отходит. Опять это предательское чувство — холодная моросящая паника. Мне требуется несколько секунд, чтобы подняться на ноги. — Зачем вам это нужно? — взглядом царапаю его спину. — А почему бы и нет? — отвечает он. — Моя жизнь уже разрушена. Давно. Спасибо вам огромное за последний толчок. Моё небо всегда чёрного цвета. Сегодня оно будет чёрным и для всех остальных. Нет. Я не собираюсь умирать. Мне, чёрт возьми, всего восемнадцать лет. Я хочу закончить учёбу, переехать в Майами, куда-нибудь поближе к побережью, устроиться на хорошую работу. Боже, я не желаю, чтобы родители оплакивали мой прах. Я не могу оставить Люцифера с его вечными эмоциональными качелями и подколами в мой адрес. Не хочу представлять его жизнь без меня. Да, довольно эгоистично, но эти мысли придают мне решимости. В висках пульсом бьётся кровь, когда я запрыгиваю на стол, едва не соскальзывая с полированного дерева. А затем резко снимаю фехтовальную шпагу с подставки на стене. Срываю защитный наконечник, повреждая и без того израненную ладонь. От волнения кусаю губу так сильно, что рот заполняется металлом. Вздох Фенцио. Прыжок на пол. Химик разворачивается. В его руках пламя. В моих — холодная сталь. Эти микросекунды длятся так долго и одновременно катастрофически быстро. Все сливается, смешивается темными красками по холсту. Едва заметный, почти неуловимый свист — и чернота окропляется красным. Лезвие задевает его уязвимое горло, а затем упруго отскакивает и толкает горящую спичку из его пальцев. И теперь вопрос о том, смогу ли я оправиться когда-нибудь от всего произошедшего, сменяется неуверенностью, что я вообще смогу выбраться. Всё, что попало в Вэндерли, остаётся здесь навсегда. Химик падает на колени, держась за шею, чтобы угомонить бьющую струю горячей крови, связка ключей отлетает в сторону, а рядом с ним кривыми дорожками стремительно растекается оранжевое пламя. Хрипит, булькая вязкой кровью во рту. Тугой комок подкатывающей от ужаса тошноты не даёт вздохнуть. Жар и сухость воздуха ощущается прилипшим к нёбу языком, и я покачиваюсь в сторону, едва не падая от головокружения в разгорающийся огонь, когда наклоняюсь, чтобы схватить ключи деревянными пальцами. — Вставайте, — кричу раздражённым горлом, пытаясь поднять Фенцио с пола, но он не поддается. — Ну же! Мне не удаётся даже сдвинуть его, да и сам он нисколько не помогает усилиям, я лишь причиняю ему боль, тревожа кровоточащую рану. — Боритесь! Вы же сильный, — не желая сдаваться, вновь тяну его за плечо. — Уходи, — он мокро прокашливается, морщится. Затаённая боль в глазах, неполученное прощение в слабо бьющемся сердце. — Выйди сейчас и разбуди остальных. И скажи Дино… В его зрачках будто проносятся кадры из его прошлого… Фенцио распахивает скрипучую дверь. В лицо тут же ударяет запах кислого перегара и дешёвого табака. Если бы он не знал своего младшего брата Чарли, то, увидев, скорее всего, принял бы его за бомжа, живущего в грязной лачуге, но теперь так нагло забравшегося в дом его родителей. А он его и не знает. От того Чарли с копной золотистых кудрей и вечно красными щеками не осталось ничего. Теперь перед ним какое-то подобие человека, что самовольно втаптывает свою жизнь в грязь. Что сам стал грязью. А Фенцио ведь не глупый, нет. Знает, очередной их разговор закончится как обычно. Не принесёт результатов. Однако всё ещё лелеет надежду, подкармливает её, взращивает. — О-о, привет, — хрипло протягивает Чарли, терзая руками пакетик плотного полиэтилена. Его действия всегда по одному заученному сценарию: ложка, вода, белый порошок, дрожащее пламя зажигалки. Фенцио с грустью отмечает, что на этот раз в доме, который когда-то принадлежал их родителям, предметов интерьера почти не осталось. На полу хламом валяются подсвечники матери с каплями застывшего старого воска; оленья голова с извилистыми рогами, ставшая когда-то трофеем отца; всюду мусор: пустые банки, бычки, пожелтевшие коробки из-под полуфабрикатов. Всё, что было дорого и важно, давно продано за бесценок. — Принёс тебе продукты, — Фенцио ставит пакет на обшарпанный стол. Чарли едко хмыкает. Достаёт из кучи барахла упаковку шприца. — Видишь, Фенцио, он запечатан, — грязными подрагивающими пальцами он вынимает его. — И вода чистая. Чтоб ты не говорил, будто я сдохну от заражения крови. В этот раз Генри дал мне что-то посильнее той дряни, что суёт каждый раз. — Не от заражения, так от передозировки, — он берёт мешок для мусора и брезгливо скидывает туда пустые бутылки от самого дешёвого пойла. — Либо не поделишь с дружками очередную дозу. У таких, как ты, Чарли, смерть стоит за спиной. Да. Рядом. Он поднимает воспалённые глаза со слипшимися ресницами и срывается на хохот. Внезапно внимание Фенцио привлекает молодая девушка, тяжело спускающаяся по лестнице со второго этажа. Она хватается за засаленные липкие перила, второй рукой придерживая живот. — Кто это? — Фенцио сжимает зубы. — Это? — равнодушно кидает Чарли, фиксируя сгиб руки стяжкой. — Мария. Она из Дейтона. — Она беременна. — Правда? А я и не заметил, — ухмыляется, затем зубами срывает защитную крышку с иглы и плюёт её на пол. — От меня, кстати. Фенцио готов был отдать всё что угодно, лишь бы это оказалось шуткой. Потому что это что-то неправильное, невероятное, невозможное. Мария сгибается, вновь хватаясь за низ живота. Фенцио подходит ближе, берёт её под руку и помогает спуститься. — Ей надо в больницу, — говорит он, поняв, что у неё схватки. — Сколько тебе лет? Она не отвечает. Морщится от резко наступившей боли, и слёзы стекают с пушистых ресниц, прочерчивают дорожки на сухих щеках, оставляют тёмные мокрые пятна на старой кофте. — Семнадцать вроде, — Чарли плавным движением вводит иглу в серую тонкую кожу с кровавыми точками, синяками от прошлых инъекций и кривит губы в улыбке. Фенцио не теряет времени. Под зависший эйфорический вздох Чарли выводит Марию из дома, пока та от боли сжимает зубами растянутый рукав, усаживает на сиденье своего форда и везёт к доктору, весь путь слушая её усиливающиеся крики, что становились всё чаще и громче. Он оставляет её там, в небольшом помещении с белыми стенами, где специфический запах фенола заполняет лёгкие. Миссис Джонс, мать Кроули, одергивая медицинский халат — не тянущийся хлопок садится после каждой стирки, — окидывает его удивлённым взглядом, не понимая, кто эта девушка и какое отношение имеет к ней Фенцио. Но она узнает. Потом.***
У Чарли лицо худое, словно кожа на лице натянута на скелет, смятые волосы прилипли ко лбу, где сбоку пульсирует вздутая вена. Он заторможено, непослушными пальцами скручивает косяк, морщась от касания солнечных лучей, что еле пробираются через давно немытое стекло. — Кто знает об этом? — Фенцио не смотрит на него. Застыв у стола, тупо таращится в стену, разглядывает тёмные кривые потёки. — О чём? — сипло переспрашивает Чарли. — О том, что ты обрюхатил малолетку. — А хрен его знает. Я и сам только вчера понял, когда она притащилась ко мне, — Чарли облизывает пересохшие губы, нетерпеливо поджигает край косяка и шумно затягивается. — Я трахнул её в той лечебнице, куда ты меня отправил. И вот. — У неё проблемы с психикой? — Угу, шизофрения вроде. Фенцио поднимает голову, наблюдает, как быстро тлеет сигарета, зажатая между его искусанных губ, при каждой затяжке она трещит, источает мелкие искры. Он набирает в грудь спёртого воздуха и на выдохе произносит: — Отдай мне ребёнка. — Чё, блядь? — едва не закашлявшись, гудит брат. — Ты зависим, Чарли. У твоей малолетки проблемы с головой, — стараясь говорить ровно, отвечает. — Со мной ему будет лучше. Чарли ржёт, откинув голову так, что папироса едва не падает на драный ковёр. — Мне с тобой не было лучше. Решил наверстать упущенное? — непривычно высоко визжит он. — Да пошёл ты! — Я заберу его, даже если ты будешь против, — Фенцио разворачивается, чтобы уйти. Знает, что всё, чего ты боишься, случится завтра, но до этого «завтра» есть ещё время, потому он полон решимости. Одним движением Чарли резко сбрасывает пустые бутылки со стола, и пол покрывается блестящими изумрудными осколками. Он что-то кричит, срывается, настигает быстро. И пусть. Что он сделает? Ударит? Он на ногах едва стоит. Заплачет? Фенцио эти истерики давно уж не трогают. Сколько раз он видел Чарли, что жалким щенком приползал к нему, слёзно умоляя дать денег на очередную дозу. Всхлипывал, кричал, что горло чуть ли не кривило, царапал себя ногтями, пытаясь забраться под кожу, оставляя яркие полосы на груди. Но сегодня Чарли другой. Чарли в ярости. Чарли обижен на жизнь. На Фенцио, точнее. Он грубо тянет его за одежду. Разворачивает, чтобы сделать с ним что угодно, лишь бы тот не покинул порог этого дома. И так небрежно оказывается оттолкнут назад. Щенок. Фенцио его, как обычно, за шкирку. Только в этот раз не так, как в былые времена, а с последствиями. Потому что спустя несколько секунд, когда сквозь хрипение воздух вокруг начинает комкаться, словно старая сухая бумага, а перед глазами плыть и крутиться, Фенцио видит, что ЧарлиЛюцифер
Снег прекращается лишь тогда, когда я выезжаю на шоссе, ведущее прямиком в Вэндерли. Перед рассветом здесь всегда особенно темно. Виден только тусклый свет фар, что отражается от мокрого асфальта и выхватывает мёртвые ветви деревьев, покрытые снегом. Машинально нащупываю на соседнем сиденьи мобильный, отмечаю, что сигнала до сих пор нет, потому не знаю, ответила ли Вики на моё СМС, отправленное с заправочной станции по пути. Но это, наверное, не так важно. Мы встретимся совсем скоро. И при вспышке её образа у меня сладко ноет в груди. Снова потеряем все границы настоящего, считывая любой импульс, погружаясь в наш рассвет. Как странно, что я никогда не успеваю за временем, находясь рядом. Но чувствую себя абсолютно наполненным и живым, когда ещё один день начинается с мысли о ней. И знаю, что теперь всё, о чем молятся богам, нам доступно. Плавно вписываюсь в поворот, крепче сжимая руль, и выцепляю взглядом чёрное облако на сером небе. Мой прерывистый выдох искажает сизую туманность салона авто. Вдавливая педаль газа, лишаю себя безрассудной надежды на нереальность происходящего. На крутых поворотах машину заносит на обочину, из-под колёс вылетают комья земли, и мотор рычит так громко, что кажется, будто ему передаётся нарастающая дрожь, что сейчас бьёт моё тело. Проходит десять секунд. Двадцать. Неожиданно остро я начинаю чувствовать каждую кочку, каждая песчинка на асфальте отзывается лезвием по натянутым нервам. Минуты, растянутые в вечность, оживают навязчивыми вспышками кадров, летящих на запрещенной скорости под двести. И словами отца перед моим отъездом: «будь осторожен на дороге». Резкий визг возвращает меня к ядовитой реальности. Покрышки скользят по мокрой трассе. Слышатся жуткие звуки: скрежет железа, звон стекла. Затем грохот, мимолётная боль и вкус крови во рту. А дальше — ничего.