Всего лишь человек

Тьма вокруг клубилась чернильной густотой, непроглядная, без малейшего просвета, хоть сколько угодно всматривайся в нее до боли в глазах. Единственной связью с материальным миром был гладкий пол под ногами и шероховатая стена, за которую он цеплялся словно утопающий скрючившимися от страха пальцами, боясь потерять эту последнюю точку опоры. Ему ничего не оставалось кроме как двигаться вдоль стены вперед, или может назад? Здесь, в этом мраке, не было ориентиров. Тьма лишь на первый взгляд казалась неодушевленной, на самом деле она была живым существом – дышала ему в затылок, в упор пялилась в спину, глумливо хихикала, шуршала и постукивала, глушила его жалобные всхлипы, словно накрывая лицо мягкой подушкой. Она ждала. Ждала, когда жертва вконец обессилит, сдастся и упадет. И тогда существа из Тьмы, Ее дети ринутся вперед, мягко топоча лапками и пожрут его плоть. Он на минуту остановился передохнуть, попытался выровнять дыхание. Закрыл глаза – они все равно здесь бесполезны. Внезапно, бесплотный, почти забытый женский голос из прошлого легким дуновением коснулся его уха. «Ну что ты, что ты… Не бойся, мой маленький! Если страшно, то нужно лишь подумать о чем-то хорошем, это придаст тебе смелости». И он подумал о Ней. Той, которую однажды принял за сестрицу Бодхисатву. Сияющее неземной красотой лицо и аура, что пульсировала ярко-алой непреклонностью в такт биению ее сердца. От этого воспоминания Тьма как будто сделалась менее густой, призрачные голоса и шорохи со злобным шипением шарахнулись в разные стороны, и он явственно ощутил дуновение сквозняка откуда-то спереди. Спустя некоторое время под ногами появились ведущие круто вверх ступени, а потом, упершись ладонями в какую-то дверь, он начал яростно в нее колотить, зовя на помощь. Дверь вдруг поддалась, открываясь, он буквально вывалился наружу и едва не упал навзничь, подхваченный чьими-то руками. - Ван Чжи, глупый ребенок! Вот ты где! – старый евнух Инь Чэн неодобрительно разглядывал его зареванное лицо, испачканную одежду с порванным правым рукавом и ободранные до крови ладони. – Как ты умудрился там оказаться? Ты ведь знаешь, что под дворцом целый лабиринт, где можно легко заблудиться и сгинуть без следа. Не в силах ответить, Ван Чжи лишь всхлипнул и икнул; его тут же потащили умываться и переодевать, пока Благородная Наложница не увидела своего воспитанника в столь неприглядном виде. Спустя час он пил чай с успокаивающей настойкой, а Инь Чэн слушал его сбивчивый рассказ о том, как трое старших мальчишек-евнухов подстерегли его, подхватили под руки и втолкнули в какое-то подвальное помещение, где было очень темно и очень страшно, так что он едва не умер. Задумчиво пожевав губами, старик произнес: - У тебя особенная судьба. Многие тебе завидуют и продолжат завидовать в будущем. - Что же мне делать, мастер Инь? Они постоянно меня обижают, колотят украдкой, подстраивают разные каверзы, а я совсем ничего не могу поделать. Тот многозначительно поднял узловатый палец кверху и веско произнес: - Что делать? Слушать. Дворец шепчет, надо лишь уметь слушать. Дворец многое может тебе поведать. Знаешь, в чем кроется наивысшая сила? Глаза мальчика вспыхнули любопытством. - В каком-нибудь очень могущественном оружии? - Нет. Наивысшая сила, дающая абсолютную власть, кроется в обладании информацией. Чем больше ты знаешь, тем ты сильнее. Пока что просто запомни это, пройдет время и ты научишься искусству внимательно слушать, смотреть и сохранять услышанное и увиденное как самое драгоценное сокровище. Ван Чжи научился слушать очень быстро. Дворец и вправду шептал – множеством приглушенных голосов, шелестом подошв по гладкому полу, звоном посуды, шевелящимися сгустками тьмы по дальним, тайным углам, бликами света на начищенных до блеска элементах интерьера. Он научился ловить вскользь брошенные взгляды, угадывать тайный смысл витиеватых намеков, чутко ощущать запахи и разбирать их на составляющие; он садился, поджав ноги, закрывал глаза, мысленно складывал из света и тени журавлика и отпускал полетать по всем коридорам и залам дворца, улавливая едва ощутимые вибрации в воздухе. Не прошло и года, как он в одиночку сумел отыскать пропавшую из сокровищницы дворца драгоценную заколку для волос, а спустя еще некоторое время помог Благородной Наложнице избежать серьезного скандала, подстроенного Вдовствующей Императрицей. Двух его постоянных обидчиков вскоре с позором изгнали из дворца за неподобающее поведение, а с третьим случилось несчастье – мальчишка свалился с лестницы и свернул себе шею. Ван Чжи был одним из двоих младших евнухов, которым поручили подготовить тело погибшего к погребению. Он медленными, бережными движениями проводил мокрой тряпицей по синюшной гладкой коже мертвеца, вглядывался в заострившиеся черты когда-то ненавистного лица и прислушивался к собственным ощущениям. Жалость склизким комом шевелилась где-то в районе желудка, а сердце капканом стискивали тонкие щупальца Тьмы. Ибо никто, хоть раз побывавший в Ее власти, не уйдет не измененным.

***

Он потихоньку выдергивает свое сознание из липкого омута беспамятства; Тьма движется следом, стуча коготками по стенам, полу и потолку, заискивающе бормочет и шепчет что-то в спину, уговаривает остаться. Ван Чжи стряхивает ее щупальца со своего плеча, небрежно и независимо, как подобает тому, кто заключил с Ней договор и уже внес задаток. В реальности шепот и бормотание никуда не деваются - он с трудом поворачивает голову в ту сторону, откуда доносятся эти звуки, и пару минут пытается сфокусироваться на окружающих его предметах. Первым в поле его зрения попадает пылающий очаг с подвешенным над ним котелком. Память потихоньку возвращается - река, водоворот, холод и боль; широкая спина Цзя Куя, шагающего впереди, мокрая одежда, противно липнувшая к телу и пробирающий до костей озноб; прелый, покрытый изморосью мох под ногами и голые ветви кустарника, что топорщились во все стороны; мучительные усилия, и снова боль - острая, жгучая, внутри которой цветками расцветали искры новой боли. Изрезанное морщинами лицо незнакомого старика; Цзя Куй, держащий нож над огнем; зажатый в зубах кусочек дерева, потом провал и пустота. Старый знахарь, у Ван Чжи не получается вспомнить его имя, тщательно обрабатывает ядовитого цвета мазью багровые струпья на левой руке женщины, одетой даже не как горожанка, как простая крестьянка, шепча и бормоча что-то себе под нос, что-то похожее на древние языческие заклинания. Цзя Куй внезапно появляется откуда-то справа; Ван Чжи ощущает стойкое и сильное сияние его ауры насыщенного цвета стали и широкую ладонь с царапающими кожу бугорками мозолей от рукояти меча на своем лбу. Губы пересохли и слиплись, Ван Чжи приходится приложить усилие, чтобы открыть рот. Все слова, долженствующие обозначить, что он тут главный и отдает распоряжения, вылетают из головы. Он то ли сипит, то ли шепчет лишь одно слово: - Сколько? Ответ следует незамедлительно. - Пятые сутки пошли. Я уж думал... Неважно. Озвученная цифра затапливает сознание Ван Чжи острым приступом паники - пять дней это огромный промежуток времени, на протяжении коего случилось множество событий, на которые он не в состоянии был повлиять. Мир за этот период необратимо изменился, и теперь придется приспосабливаться к имеющимся условиям. Он привычно пытается сделать глубокий вдох и выдох, чтобы справиться с эмоциями, но в груди внезапно как будто оживают спрятанные там до поры до времени осколки стекла, и он надсадно и болезненно кашляет. Левое плечо вспыхивает новым приступом боли, сознание мутится, но тут прирученная Тьма приходит на помощь, милостиво выталкивая его на поверхность. Стуча зубами о твердые края простой глиняной чаши, он делает глоток; жидкость растекается на языке острой горечью, он, морщась, проталкивает ее внутрь. Цзя Куй произносит, как будто совершенно без эмоций, но Ван Чжи явственно ощущает краем сознания сильную, окрашенную яркими цветами гнева и беспокойства, пульсацию внутри его ауры. - Вы провалялись в лихорадке почти пять дней. Помимо раны, купание в ледяной воде не прошло для вас даром. Все что я делал на протяжении этих дней - пытался сохранить вам жизнь. И я не собираюсь за это извиняться. Кашлянув, Ван Чжи прислушивается к себе - кажется, выпитая горькая дрянь помогла, и можно говорить. - Твое наказание за вопиющую некомпетентность мы обсудим позже. Как я понимаю - за все это время ты ни разу не был в городе, и теперь мы совершенно слепы и глухи - что произошло за это время нам неизвестно. Это совершенно недопустимо. Его телохранитель с едва заметной снисходительностью дергает уголком рта - незнакомая мимика, до сего момента он такого себе не позволял. Ван Чжи фиксирует аномалию краем сознания, думая - сейчас он слаб. Слаб и зависим. Не время отдавать приказы и назначать наказания. Но если он перестанет отдавать приказы и назначать наказания, то превратится в обычного жалкого мальчишку-евнуха, завернутого в дурно пахнущие шкуры. Ни разу в жизни он не чувствовал себя настолько отвратительно, ни разу он не был настолько беспомощным. Даже в тот день… Он тогда съежился, сжался в комок, сидя на своей кровати, подтянул колени к подбородку и всхлипывал, уткнувшись в них лицом. Старый Инь Чэн зашел к нему, постоял молча на пороге около минуты и обронил всего два слова: «Ты привыкнешь». Старик не знал, что Ван Чжи оплакивает вовсе не утрату мужественности. Ван Чжи вспоминал выражение глаз Благородной Наложницы Ван когда они виделись накануне, в них теплилась затаенная боль, но тогда он не догадывался что именно явилось ее причиной. Он должен был стать евнухом еще два года назад, а теперь он достиг возраста, когда дворцовые правила запрещали ему состоять при особе супруги Императора, не будучи оным. Вдовствующая Императрица дала это понять весьма недвусмысленно. Он плакал потому, что теперь даже в самых смелых фантазиях, у него не получится представить себя Ее сыном. Потому что Ее сын никак не может быть евнухом. Смягчив тон, Ван Чжи произносит: - Необходимо понять, чем сейчас занят Лу Вэньхуа и выяснить что он делал в течении всех этих дней. Чтобы попытаться убить меня нужна смелость. Чтобы нанять профессиональных убийц нужны деньги, жалования магистрата шестого ранга на это не хватит. И я совершенно точно знаю, что он не был замешан в той истории с контрабандой и не получал взяток, я тогда лично проверил всех чиновников префектуры. Его ранг и влияние слишком низкие, для контрабандистов он был бесполезен. Значит, у него есть иной источник доходов. Цзя Куй кивает. - Когда я все это выясню, мне убить его? - Нет. У меня есть к нему парочка вопросов, которые я хотел бы задать лично. Ван Чжи поджимает губы, вспоминая светящиеся тревогой и абсолютной незамутненной искренностью глаза своего помощника, его сбивчивый голос. «Тот человек… он точно знает, где держат похищенного мальчика. Но он однажды стал жертвой нечистоплотного судьи, поэтому не доверяет чиновникам, он верит только вам, ведь репутация Вашего Превосходительства сама за себя говорит… Он будет ждать вас у реки нынче вечером, но вы должны прийти один». Все это сильно смахивало на ловушку, но с другой стороны был шанс отыскать и спасти ребенка, похищенных детей редко возвращали живыми. Ван Чжи отправился на встречу, но не один, а с телохранителем и прихватил пистолет, полагая что этих мер предосторожности будет достаточно. Как же он ошибался. Цзя Куй озабоченно хмурится. - До города путь неблизкий, придется вдобавок потратить время, чтобы попасть туда незаметно – слишком многие видели меня рядом с вами и знают в лицо. Опять-таки, добывать информацию придется окольными путями, оставаясь в тени. Ну, и путь обратно… Мне придется оставить вас тут одного как минимум на двое суток, а скорее всего меня не будет еще дольше. Вы уверены, что справитесь? На лице Ван Чжи мелькает раздраженная гримаса. - Я сильно постараюсь не умереть до твоего возвращения, Цзя Куй, так что просто займись делом и не задавай глупых вопросов. Перед тем как покинуть хижину, телохранитель обводит долгим взглядом убогую обстановку, задержавшись на фигуре своего подопечного. По хорошему, командующего следует как можно скорее переместить в более подходящее обиталище – в хижине сыро, хлипкие стены плохо защищают от ветра, а зима нынче началась рано. Он старался как мог держать его в тепле – натянул поверх его высохшей одежды еще и одолженное стариком тряпье, сверху укутал в шкуры, все время поддерживал огонь в очаге, но этого все равно недостаточно. Да и Хань Юн всего лишь неграмотный знахарь, а Ван Чжи нужен опытный лекарь, тогда у него появятся шансы на выздоровление. После ухода телохранителя, время для Ван Чжи сливается в какой-то бесконечный мутный поток, в котором не существует ни утра, ни дня, ни ночи; он жалеет, что у него нет книг и нет бумаги, чтобы складывать журавликов или инструментов, чтобы смастерить веер. Впрочем, на левой руке больно шевелить даже пальцами, а одной рукой все равно много не наработаешь. Ему только и остается, что лежать и размышлять обо всем подряд; хозяин хижины время от времени поит его той горькой гадостью, от которой кашлять становится не так больно, с переменным успехом пытается накормить дрянной рыбной похлебкой, кладет ему на лоб мокрую тряпицу если его начинает лихорадить и иногда даже развлекает разговорами. Но большую часть времени старик занят другими делами – у него двое коз, и к нему идут за помощью все бедняки в округе, у которых нет денег на настоящего лекаря. Так проходит три дня – о том, что прошло именно столько времени Ван Чжи узнает от Хань Юна. Цзя Куй, по его расчетам, должен вот-вот вернуться, и когда дверь хижины в очередной раз распахивается, впуская внутрь холодный воздух, он с надеждой поднимает глаза. Но вместо внушительной фигуры телохранителя, на пороге появляется куда более субтильный субъект, чье лицо Ван Чжи хорошо знакомо, а за его спиной маячат еще два темных силуэта. - Ваше Превосходительство, вот вы где! Мы вас обыскались. Лу Вэньхуа улыбается так широко и радостно, будто встретил дорогого друга.