Мы ходили под флагами свободы

****** Я на «Возмездии» почти месяц, и чуть ли не каждый вечер перед сном капитан Боннет читает экипажу пьесы, сказки или приключенческие рассказы. Команде особенно нравятся мистические истории, но, клянусь, мистика существует не только в книгах. И возвращение прежнего писаря можно по праву считать одним из ее проявлений.  Это случилось пять дней назад, когда к нашим фрегатам прибилось третьесортное судно с десятком человек в команде. Оно, как мы выяснили, сбилось с пути из-за туманности (лично я думаю, не меньше повинен в этом оказался капитан, которого мы обнаружили храпящим в обнимку с бутылью рома). На борту этого судна оказался живой-здоровый бывший писарь, который с радостью вернулся на «Возмездие». Капитан Боннет радовался его «воскрешению» как ребенок, да и все в команде были счастливы этому, но надо было видеть Черного Пита. Кажется, эти двое сцепились в объятиях не меньше чем на четверть часа. Клянусь, чайка мистера Пуговки, которую он зовет Оливией, всерьез хотела свить гнездо на голове, но не могла выбрать, чью именно облюбовать. Им даже не требовались слова. Готов поклясться, они общались без единого звука. Может, это настоящее чувство, о котором слагают легенды и поют баллады? Если так, я им даже немного завидую. Когда все успокоились, и прибывшего обняли все, кто только мог, он познакомился и со мной. — Кажется, я тебя не знаю. Привет, — он с любопытством рассматривал меня. — Здравствуй, — я протянул руку. Парень выглядел, как его и описывали: дружелюбный, добродушный и улыбчивый. — Мы знакомы односторонне: наслышан про тебя. Линдер Крейк. — Люциус Сприггс, — он с явным удовольствием ответил на рукопожатие, а Пит хлопнул меня по плечу. — Он парень что надо, детка, — отрекомендовал он, влюбленно глядя на Люциуса, — прокладывает курс для нас и иногда стоит за штурвалом. — И несколько раз писал в капитанском дневнике, пока тебя не было, — добавил я, — поэтому, когда увидишь на страницах ужасный почерк, не пугайся, ладно?  Люциус засмеялся. Голос его звучал довольно звонко, однако во время смеха делался более низким и чуть хрипловатым.  — Думаю, ты преувеличиваешь, — возразил он. — Вовсе нет. По сравнению с тобой я пишу как курица лапой, — подумав, я добавил: — слепая и хромая курица лапой.  — Просто я учился каллиграфии, — скромно заявил парень. Словом, так мы и познакомились. Тем же вечером Люциус рассказал всем историю своего спасения. Как я понял, в момент, когда его вышвырнули за борт, он ухитрился зацепить рукавом куртки отходящий от каркаса кусок деревянной обшивки. Тот оторвался и упал в воду вместе с беднягой, и Сприггсу повезло уцепиться за обломок. На самом деле, думаю, у него есть свой ангел-хранитель, который за те дни потрудился, не покладая крыльев, на год вперед. Парень не только смог не утонуть, не привлечь акул и не умереть от переохлаждения: после двухдневной болтанки в открытом море его, обессилевшего, теряющего сознание, обнаружили рыбаки. На борту их шхуны парень свалился с жесточайшим воспалением, лежал в бреду с помутненным сознанием, однако боцман выходил его. С той поры у Люциуса остались только хрипы при попытке засмеяться или крикнуть, и можно лишь поражаться живучести этого человека. Когда он смог держаться на ногах, не падая поминутно, шхуна вернулась в порт, где он принялся искать работу. Спустя неделю его нанял капитан, которому надо было переписать судовой журнал, залитый пивом, и на том судне Сприггс и пребывал, пока оно не попалось нам.  Между прочим, на радостях мы даже не стали грабить тот кораблик. Только заставили капитана протрезветь. Небывалое милосердие! Хотя, кажется, он расценил это как изощренную пытку. (из дневника Линдера Крейка) ****** Не то чтобы он был сильно обескуражен внезапным появлением мальчишки: просто было чему поразиться, когда тот снова оказался на «Возмездии», словно и не считался мертвым все эти недели. И не сказать чтобы он терпеть не мог парня сильнее, чем прочих: старпома одинаково раздражали все члены экипажа под руководством гребаного Боннета, настолько же непредсказуемые, насколько недисциплинированные. Ну, кроме, может быть, Крейка, но тот вообще стоял особняком, хоть и пытался влиться в команду. Однако появление Сприггса гарантировало неприятности, и плохие предчувствия Иззи подтвердились той же ночью.  Он рапортовал капитану об остатках продовольствия и воды, когда в каюту вошел Боннет, а сразу за ним — Люциус. При виде последнего Эдвард сглотнул, а сам мальчишка сжался, словно очень хотел исчезнуть. — Эд, ты не хочешь что-нибудь сказать? — негромко осведомился Боннет, не обращая на Хэндса ни малейшего внимания. Тот, стиснув челюсти, отошел, но покидать помещение не спешил.  — Полагаю, ты имеешь в виду, что я должен попросить прощения у Люциуса, — проронил Эдвард. Его взгляд остановился и был рассеянным, словно пытался пробить стену каюты и раствориться в угасающем закате. — За то, что скинул его с корабля. Боннет молчал, только скрестил руки на груди, и внезапно Иззи понял, что в этом состоянии Тич чрезвычайно близок к Кракену. Сознание его капитана всегда балансировало на лезвии ножа, но еще никогда это лезвие не напоминало по толщине волосок.  — Но ты должен понимать: не оставь ты меня тогда, этого бы не произошло, — голос Эда внезапно взлетел на октаву выше. — В том, что Люциус чуть не погиб, ты виновен не меньше моего.  — Только в воду меня скинул ты, — еле слышно подал голос Сприггс. — Не смей обвинять во всем его. Я не ждал такого от тебя. Не ждал, потому что ты показал себя человеком. Не кровожадным пиратом, не отъявленным головорезом, не гениальным стратегом. Человеком, Тич. И этот человек куда-то делся в ту ночь, когда я оказался за бортом.  Глаза Эдварда словно потускнели. — Тот человек умер в ту ночь, — пробормотал он, — умер, потому что в него всадили клинок и провернули несколько раз. Ему дали понять, что Эдвард Тич не нужен на «Возмездии». Некто показал ему, что единственный, кто может управлять этим кораблем — Кракен. И он им стал.   Взгляд капитана, ранее блуждавший, остановился на Хэндсе. И старпом понял, что сейчас произойдет. — И мне помнится, этим некто был ты, Иззи, — мягко произнес Тич. Резким движением он сдернул пистоль с пояса и нацелил старпому в сердце. — Ты убил Эда, — с мурлыкающими нотками произнес капитан, но за ними крылась черная клубящаяся боль, — и случившееся с Люциусом, и высадка команды на островок — твоя вина. Сможешь жить с этим, Из?  Хэндс молчал. Сейчас все его существование свелось к вороненому дулу, направленному в него. Слова не шли на язык, и может, это было к лучшему: Эдвард перевоплощался в Кракена, и любое действие, любой звук мог ускорить процесс. — Я вот думаю, что сможешь, — продолжал пират, — а значит, нужно исправить это. Попросишь прощения, прежде чем умереть?  — Хватит! Хэндс дернулся от неожиданности. Кричал Боннет.  — Оставь его в покое, — удивительно, но в голосе аристократа звенела ярость. — Ты готов обвинить своего помощника, меня, кого угодно, только не себя. Я не отрицаю своей вины, как не стану спорить, что Иззи оказал на тебя влияние. Но ты — не марионетка, Эдвард, и сам способен отвечать за свои действия. У тебя был выбор, и ты его сделал. Неужели тебе не хватает смелости признать это своим решением?  Кажется, услышать такое от Стида не ожидал никто, и Иззи — меньше всего. Он не знал, что ощущает сильнее: потрясение (гребаный Боннет вступился за него, хотя они всегда с трудом терпели друг друга), раздражение (ему нахрен не уперлось заступничество от гребаного Боннета) или благодарность (все-таки благодаря гребаному Боннету Тич медленно опустил оружие). А в следующую секунду Эдвард, тяжело осев на пол, закрыл лицо руками. Дальнейшие минуты были тягостными, кажется, для всех, и в разгар извинений, сдавленных всхлипов и крепких объятий прощения Хэндс счел нужным тихо покинуть каюту. В конце концов, эти трое прекрасно разбирались без его участия. Выйдя, старпом выдохнул и опустился прямо на дек, запрокинув голову и безучастно глядя на темно-синее небо, усеянное мелкими бриллиантами звезд. Только сейчас Иззи понял, как его вымотала пережитая сцена, пусть даже он в ней почти не участвовал. Тихие шаги не стали неожиданностью. Положа руку на сердце, Хэндс догадывался, что он появится. — Плохой вечер? — Крейк уселся рядом. — Нет, — хмуро отозвался старпом. Он не собирался посвящать в произошедшее с его капитаном кого бы то ни было, а потому приготовился жестко отчитать штурмана, как только тот проявит неуместное любопытство. Вместо идиотских вопросов он протянул Хэндсу бутылку. — Тебе не повредит, — пояснил Крейк, не дожидаясь реплики старпома. Хмыкнув, Хэндс приложился к горлышку. Его любимый бренди. В горле потеплело. Следующие несколько минут он отпивал по глотку и наслаждался тишиной, которая не давила, а успокаивающе ласкала сознание.  — Черной Бороды больше нет, — внезапно произнес Иззи. Первоначальное желание молчать о происходящем растворилось, как сахар в воде. То ли дело было в алкоголе, то ли в крайней опустошенности внутри. Линдер ничего не ответил, только пошевелился, меняя позу. Покосившись на него, Хэндс заметил, что тот внимательно слушает.  — Он, знаешь, теперь больше Эдвард, — протянул мужчина, — и иногда гребаный Кракен. Но сейчас, там, — он ткнул пальцем в сторону каюты, — ты видел когда-нибудь плачущего Кракена, а, Крейк? Я вот видел. Ты был прав, это, — он тряхнул бутылкой, зажатой в пальцах, — мне необходимо. Чтобы забыть. Промыть голову и не помнить, что он может быть таким. — Зря, — хмуро произнес Линдер. Он подтянул колени к подбородку и обхватил ноги руками. — Почему?  — Потому что он будет регулярно напоминать тебе, что может быть таким. Боль лучше пережить один раз.  Аргументов, чтобы возразить, Хэндс не нашел, вместо этого сделал еще глоток бренди.  — Не вздумай трепать о том, что услышал от меня, — предупредил он.  — Я не из болтливых, — фыркнул Крейк. — К слову, помнится, ты обещал мне помочь с астрономическими изысканиями, — он ткнул пальцем вверх, — звезд в избытке, так почему бы не начать? И следующий час Иззи рассказывал, что знал о расчете местоположения по звездам, лунном календаре и прочих вещах, столь необходимых навигатору, без приборов. В конце он устроил Крейку небольшое испытание, в ходе которого должно было стать понятно, слушал ли тот или хлопал ушами. — Пятнадцать северной, — бормотал Линдер, — и семьдесят… семьдесят восемь западной. Все правильно? — он с надеждой посмотрел на Хэндса. Тот сложил руки на груди. — Восемьдесят, — произнес старпом. — Ошибка на два градуса. Больше двухсот миль. Неверящий взгляд Линдера Хэндс выдержал с невозмутимым выражением лица, хотя в душе испытывал нечто вроде удовлетворения от вида того, как штурман с удвоенным рвением сверяет положение светил относительно корабля и горизонта.  — Восемьдесят градусов одиннадцать минут, — наконец заявил он и, посмотрев на пораженного Хэндса, рассмеялся. — Ты же сам сказал ориентироваться не только на главные созвездия.  Перепроверив, старпом убедился, что на сей раз расчеты оказались верными. — Какого дьявола ты проебался с ними в первый раз? — поинтересовался он. Казалось невероятным, чтобы Крейк так ошибся сначала. Тот молча указал вверх и немного правее. Проследив за движением пальца, Хэндс хмыкнул. — Облако? Сраное облако? — Да, минуту назад оно закрывало концевые звезды Южного Креста, и умоляю, не спрашивай, на что оно похоже по форме, — отрезал Крейк, и Хэндс ухмыльнулся. — Узнаю Эдварда. Снова игра в «угадай, что я вижу вон в той тучке», — мужчина покосился на собеседника, — и когда это было? — Позавчера, — хмуро отозвался Линдер, — он пытал меня минут пять, а потом заявил, что я второй на его памяти придурок с нулем вместо фантазии. Хэндс издал короткий смешок, и парень повернулся к нему, сверкнув глазами. — Это не смешно! Но… погоди-ка, — он вдруг прищурился, но затем умолк, словно не решаясь спросить, и Иззи нехотя протянул руку. — Имею честь отрекомендоваться как первый придурок, сэр, — насмешливо протянул он. Линдер прыснул, пожимая ладонь. — Должен был сразу догадаться, — через смех выдавил он, — у нас еще больше общего, чем я думал.  Иззи на это только фыркнул. Разговоры о духовном родстве, схожести и прочих вещах отчего-то заставляли его ощущать неловкость.  — Такими темпами вскоре выяснится, что ты мой потерянный в детстве брат, — с сарказмом проговорил он. — Вот уж вряд ли, — Линдер посмотрел на него в упор, — а в самом деле были у тебя братья или сестры?  — Нет, — коротко ответил Хэндс. — А твои родители?  — Нахрена тебе это? — старпом повернулся к парню всем корпусом. Тот лишь пожал плечами. — Интересно узнать, с кем ты рос, как жил. О моей семье ты слышал, а я о твоей — ни слова. Честность выбивала из колеи, заставляла растеряться. Хэндс никогда ни с кем не откровенничал — терпеть не мог изливать душу, да толком и не умел этого. О его семье знали немногие, но тайной это не было, однако в последний раз подобный вопрос задавали лет двадцать назад. Кому в море может быть интересна твоя семья, если на суше ты бываешь реже, чем в плавании, а умение держать саблю и стрелять ценится дороже, чем родственные связи?  — Мать была судомойкой, — угрюмо произнес он, — отец работал на китобойном судне.  — Он жив? — удивительно, но Крейку хватило деликатности не выспрашивать про мать. — Когда я видел его двадцать лет назад, был жив, — Хэндс раздраженно провел рукой по гриве волос.  Линдер вздохнул. — Едва ли мы их еще увидим в добром здравии, — произнес он. — Я своих так точно. — Скучаешь?  Иззи тут же пожалел, что фраза сорвалась с языка. Он не был заинтересован в этой ебучей откровенности, не хотел знать ничего о семье Крейка и не собирался рассказывать о своей. Проявлять участие было лишним. Но почему-то же он задал этот вопрос?  — Иногда, — голос Линдера звучал сдавленно. — Особенно по матери.  Только бы не начал реветь, раздраженно подумал Хэндс. Впрочем, он помнил, что парень, хоть и не чужд эмоций, сопли без нужды не распускает.  — Свою мать я не помню, — произнес он, желая прервать тягостную тишину, — умерла в родах.   Так-то. Пусть неловкость ощущает Крейк. Для Хэндса это чувство тем бесполезнее, чем неприятнее. А спустя секунду на его плечо легла ладонь. — Мне жаль. Правда, — негромко произнес Линдер. Судя по всему, ему неловко не было.  — Насрать, — грубо оборвал его Хэндс, стряхивая руку, и поднялся на ноги. — Продолжай работу с курсом.  Не попрощавшись по обыкновению, он отправился на борт «Мести», где напряжение отпустило, только когда старпом закрылся у себя. Сегодня была та редкая ночь, когда можно было выспаться, а не носиться с поручениями или коротать на вахте, но, как назло, сна не было ни в одном глазу. Неприятный разговор с капитанами и Сприггсом, если его вообще можно было назвать разговором, уже не вызывал таких острых эмоций, как сначала. Он бы рад был объяснить это собственной нечувствительностью к конфликту, но лукавить перед самим собой в таком деле было бы преступлением.  Крейк. Чертов Крейк. Не имело значения, осознанно он помог или нет, намеревался поддержать Хэндса специально или сделал это просто потому, что подвернулся случай.  Вспоминалась теплая и приятная тяжесть руки на плече. Протянутая вовремя бутылка. Немногословная откровенность. Отчего-то Иззи сомневался, что парень всем так легко раскрывает душу. Краем уха он слышал, как тот однажды отвечал на расспросы команды о личном: уходить от темы Крейк умел превосходно. Кажется, он даже не рассказал, что предпочитает парней, а свел все в шутку. И если он не вилял в разговоре с Иззи, значит, и не хотел скрываться.  Что это значит? Он… заинтересован и обозначает свою позицию? Оказывает знаки внимания не просто так? И кроется ли что-то за дружелюбным отношением? Эти мысли заставили Хэндса поежиться, словно в душной каюте резко стало холодно.  Его не пугало, что парень мог хотеть развлечься: легко можно было послать его и припугнуть, чтобы не смел даже заикнуться кому-нибудь, что решился предложить себя старпому Черной Бороды. Куда сильнее напрягал тот недавний всплеск возбуждения, о котором не хотелось вспоминать. И еще больше страшило то, что воспоминания о фехтовании с Крейком, разговорах с ним, даже ссоре во время «корпоративного мероприятия», задуманного гребаным Боннетом, не вызывали отвращения. При мысли об этих моментах в груди нарастало тянущее ощущение, которое… грело. Может, даже обжигало. Немного, самую малость. И этой малости хватило, чтобы Иззи Хэндса пробрало ознобом до костей.  Это было ненормально — значит, от этого нужно избавляться. Если понадобится, выжечь каленым железом.  Приняв это решение, Иззи наконец смог задремать. Проваливаясь в сон, мужчина уже не обращал внимания на то, что в горле на миг стало сухо и солоно.