Forte

~ʘ~ѻ~ﮦ~ѻ~ʘ~ Услышать в поместье Барма мощные переливы рояля оказывается неожиданно. Вернее, неожиданно оказывается в принципе узнать, что в поместье Барма есть рояль и кто-то, умеющий на нём играть — мрачный дом, пропахший старыми книгами и пряностями, у Зарксиса почему-то совершенно не ассоциируется с чем-то настолько чистым и мелодичным. А уж увидеть за инструментом самого хозяина особняка… Наверное, точнее всего будет сказать, что до сегодняшнего дня вероятность данного события в представлении Шляпника примерно равнялась вероятности повторения Сабрийской трагедии. То есть, вроде и может быть, и логично, если будет, но всё равно отчаянно не верится. Даже сейчас, когда достаточно сделать всего несколько шагов от двери, чтобы положить руку на плечо поглощённого музыкой герцога — всё равно не верится. Но альбинос и не шагает. Только появляется в дверях да тут же замирает мраморной статуей прямо посреди проёма, иррационально не решаясь сдвинуться дальше хоть на мизинец. Руфус к нему не поворачивается, а сам Брейк отчего-то не может вплести в мелодию хотя бы собственное приветствие. Слишком неправильной ощущается идея заговорить сейчас — а своим ощущениям Зарксис привык доверять. Интересно, что это за произведение? — Баркарола фа-диез мажор, — Барма ни на секунду не останавливает движение пальцев, когда переводит взгляд на гостя, — И нет, Шляпник, я не читаю мысли. Но этот вопрос явно написан у тебя на физиономии. Кстати, проходи, не стой за спиной. Раздражает. Вон диванчик, специально для неожиданных гостей. Они давно уже «на ты», правда, исключительно в одностороннем порядке — герцог таким образом (безуспешно) пытается держать своего вечного оппонента на другой стороне пропасти между их социальными статусами. Альбинос в ответ обычно только смеётся и придумывает крайне вежливые, порой даже изысканные, но всегда очень едкие колкости, в которых и «ваше сиятельство» звучит издёвкой. А сейчас вообще просто тихо фыркает. Ах, ну неужели господин Растрёпанность правда думает, что Брейка задевает его фамильярность? Должно быть, нет. Он всё же не дурак. Зануда, каких свет не видывал — да. Трудоголик — да. Правильный до скучности — тоже да. Но не дурак. Почему же продолжает? А бездна его разберёт, этого Барму. Да и, в сущности, какая разница? Зарксис без особых усилий выбрасывает из головы всякие мысли и с удовольствием сосредотачивается на музыке, льющейся из-под пальцев главы Пандоры. Кто бы что о нём ни говорил, ценить действительно хорошие вещи Шляпник умеет. И эта баркарола к ним определённо относится. Плавная, лёгкая, беззаботная… Брейк прикрывает глаз и представляет, как солнечные блики, пляшущие на тропе, играют с резными тенями деревьев. Скачут с травинки на травинку, танцуют в оконных стёклах, слегка позеленевших у самых уголков, перелетают на крошечный носик идущей рядом маленькой госпожи… Какой из? Юной леди Шерон, конечно же. Конечно, её… Зарксис вздрагивает, когда музыка внезапно нарастает. Словно знает о его лжи самому себе. Нет, дорогой Кевин, совсем не леди Шерон шла с тобой в тот чудесный день в маленьком приморском городке. Совсем не леди Шерон держала тебя за руку, отчаянно пытаясь шагать так же широко, как и ты. Не леди Шерон вертела головой в тщетной надежде увидеть, запечатлеть, запомнить всё — и море справа, и парк, плавно переходящий в горный лес слева, и тёплую каменистую дорогу прямо под ногами. Совсем не она… И ты это отлично знаешь. Как знаешь и кто виноват в том, что малышки Эмили больше нет на свете. Музыка кончается неожиданно. — Что на этот раз? — Руфус отрывает пальцы от клавиш, поворачивается к визитёру. Насмешливо щурится, глядя на растёкшегося по диванчику альбиноса. Как его однако… унесло. — Да так, спросить кое-что хотел по новому заданию, — вернувшийся в реальность Зарксис машет рукой, показывая, что дело вполне себе терпит отлагательства. Ясно. Опять надуманный предлог — и ради чего? Ради того, чтобы прийти и действовать на нервы, мешая работать. Вот ведь паразитическое существо. Даже при всём своём трагизме — скрываемом настолько тщательно, что тайное становится совершенно очевидно (особенно учитывая выпадающие в очень неподходящих местах окровавленные платки)… Леденцовый клещ, вот, пожалуй, самая подходящая характеристика. Как вцепится — так и не вытащишь. Разве что с куском мяса — и то не факт. Такой, как Шляпник, может заодно и душу прихватить. Однако сегодня он определённо просчитался — у герцога в кои-то веки полноценный выходной. День без привычного распорядка, непредсказуемый, как и заявившийся в него гость, и оттого этому гостю непривычный. Но что поделать? Монополии на сбивание людей с толка у Брейка нет, а значит сейчас они будут играть по правилам Бармы. — Разбираешься в музыке, Шляпник? — Руфус наклоняет голову, будто даже заинтересованно. Зарксис хмыкает. Его Растрёпанность можно поздравить — нашёл-таки слабое место извечного врага. — Скрипку от фортепиано, пожалуй, отличу, а вот жанры и тональности — это уж увольте, не ко мне, — он не собирается лгать, набивая себе цену. Герцог волен делать с этой информацией что хочет — никакого вреда ни самому Шляпнику, ни дому Рейнсворт она не нанесёт (да Барма и не будет атаковать драгоценную Шерил). От мыслей о письмах к герцогине в груди почему-то поднимается раздражение. Которое тут же испаряется, стоит Руфусу задумчиво пробежаться пальцами по клавишам. — Вот как… — вопреки ожиданиям Барма не кажется довольным найденной брешью в знаниях «ненавистного шута», — В таком случае, тебе, наверное, будет интересно узнать, что баркарола — это песня лодочников одного старого-старого города, где вместо дорог — каналы с водой. Или что-то в стиле подобной песни… — Каналы с водой? — мозг у альбиноса цепляется как обычно не за то, за что следовало бы, и герцог морщится. — Ты ни разу не был за границей? — Нет, — Брейк пожимает плечами. Он не видит в этом ничего постыдного — если у страны есть выход к морю, а у господ имеется поместье на берегу, то для слуг и рыцарей этих господ необходимость в каких-то иных путешествиях попросту отпадает. — А вы? — короткий вопрос идеально заполняет паузу. Руфус медленно кивает. — Мне в жизни довелось попутешествовать, — негромко говорит он, — В этот город, насколько я помню, меня привели дела. Удивительное место. Я не задержался там надолго, но успел собрать пару легенд о том, что с каждым годом он опускается всё ниже и ниже в воду. — Тонущий город? — Зарксис передёргивает плечами. Он никогда не жаловался на воображение. — Да, — Барма улыбается краешком губ, — Представь дома из белого или жёлтого камня. Кованые балкончики, фонари, оконные решётки. Черепичные крыши, витражи… И всё это год за годом медленно уходит в глубину. Порастает водорослями, становится убежищем для рачков и рыб. — Как там люди-то живут? — Шляпник хмурится. — Как-то живут, — герцог пожимает плечами, — Как и мы. Только вместо экипажей используют лодки. Гребец у них — почётная профессия. Право управлять лодкой даже передаётся по наследству. И вот, изначально эти гребцы и придумывали подобные баркаролы. Разве что ещё со словами. — А потом пришли композиторы и вдохновились, — понятливо кивает Брейк, — И написали баркаролы без слов. — Верно, — Руфус снова улыбается. Очень непривычно. — Кстати, Шляпник, помнишь, ты спросил, с какой буквой ты у меня ассоциируешься? — Конечно. Вы ещё меня фальшивым обозвали, — альбинос поджимает губы в притворном негодовании. Барма же поражает его ещё больше и смеётся. Тихо, но искренне. — Ну, ты тоже внакладе не остался, — справедливо замечает он, — Но я сейчас не об этом. А о том, что если уж играть в ассоциации, то ещё ты мне напоминаешь этот город. Прячешься за масками и вычурностью, а сам тонешь. И с каждым использованием цепи — всё быстрее. — Откуда вы… — Я же знаю всё, помнишь? Да и трудно не заметить, как ты после каждого успешно выполненного задания по нейтрализации пытаешься выхаркнуть в платок собственные лёгкие, — герцог смотрит на удивление не злорадно. Скорее даже грустно как-то… Зарксис мрачнеет. Ну да, было наивно полагать, что никто не узнает. Пожалуй, стоит перевести тему, пока глава Пандоры не задумался о причинах такой странной реакции на работу с цепью. — А что-нибудь помимо баркаролы вы знаете? — вопрос звучит почти нагло. Руфус хмыкает, но откровенный уход от разговора никак не комментирует. — Знаю, что тебе пора идти, — говорит он вместо ожидаемого предложения сыграть, — Вряд ли леди Рейнсворт обрадуются, опоздай ты к ужину. И это, к сожалению — а может, и к счастью, Шляпник ещё не решил — хоть и не ожидаемый ответ, но сущая правда. Ему действительно пора. А вечером, листая позаимствованные из домашней библиотеки Шерон книги по музыке, Брейк вдруг осознаёт, что помимо буквы F герцог напоминает ему ноту Fa — четвёртую из семи, среднюю между зыбкостью сказочного города и серой обыденностью отчётов. Ноту, от которой, по версиям разных источников, могут образоваться и негодование, и одиночество, и чёрная отчаянная меланхолия, и буря, и спокойствие. И симфонии, и сонаты, и тысяча других настроений-жанров-тональностей, плывущих перед глазами чернильными пятнами. И вот, к примеру, — баркарола из тонущего города тысячи масок… Города, который подходит этому вечно юному старику ничуть не меньше.