Redemption (редактируется)

— Я не был здесь с начала лета. Не думал, что когда-нибудь увижу это здесь снова. Блин, чертовски красиво, правда, Артём? — Павел продолжал выполнять свою миссию — делать атмосферу между ними хоть немного весёлой и личной. Артём, как обычно, молчал, но даже он был вынужден признать, что на улице живописно. —Да… Так и есть, — сказал он, сделав голос чуть теплее. Конечно, всё вокруг до сих пор было похоже на пейзаж после ядерной войны, но, благодаря растущим деревьям, траве и сияющему солнцу, большая часть этой жути была не так заметна. Это ни в коем случае не было похоже на довоенные фотографии, но всё же… Это было лучшее, что они могли лицезреть. Артем заметил, что они не видели никаких мутантов с тех пор, как поднялись. Это было странно, но, возможно, они просто лежали где-нибудь на солнце; по крайней мере, на это он надеялся. Им очень повезло — летом проблемы с мутантами, как правило, становятся острее из-за сезона спаривания: их не только становилось больше; ещё они также делались гораздо более нервными и агрессивными, потому что большинство из них защищали своё потомство или отчаянно пытались успокоить свои гормоны. — Как нога? — Артём не мог не спросить. Эта чертовски хорошая погода делала его полной противоположностью тому, кем он хотел быть — ворчливым и холодным. Он хотел быть сварливым и отстранённым по отношению к Павлу, но у него это не слишком получалось. — А-а, все в порядке. Знаешь, могло быть и хуже, могло быть и хуже… — Быстро кивнул он. Оптимистично, как всегда. — Тебе следует обратиться к врачу, когда вернёмся. Скорее всего, они смогут помочь тебе. Хотя ты так долго это не лечил… Что за идиотский поступок.—сказал Артём, звуча как раздраженный подросток, что разозлило и позабавило Павла одновременно, потому что звучало это чертовски раздражённо. — Да ладно, блять. Это не честно, Тёмыч. Я здесь страдаю из-за своих грехов, а ты не счастлив? Да нет, это явно не так, м-м? — Он насмехался над ним своим тоном, но Чёрный продолжал спокойно идти впереди него, игнорируя и не оглядываясь, поэтому Павел попробовал ещё. — Ты изображаешь из себя спасителя, щадишь преступников, приручаешь мутантов и всё подобное; но ведь тебе нравится видеть, как я страдаю, да? «Думай головой, Артём, » — повторял он про себя. «Запомни — думать головой. Просто сохраняй спокойствие». — Сейчас не время, Павел. — Что ты ещё хочешь, чтобы я сделал, а? Я был бы очень рад, если бы ты мне сказал. — Паша внезапно остановился и Артём повторил за ним. Когда последний посмотрел на него, ему показалось, что у него действительно болит нога и поэтому он так нервничает. Естественно, Павел никогда бы ему не признался: он безмерно горд. — Это тупо, — прорычал Павел, и в этот момент его тон напомнил Артему, как звучал его голос на Красной площади, когда тот кричал на него, взбешенный и отчаявшийся: — Ты должен был убить меня, Артём! Что же мне теперь делать, а? Ведь я даже на родную станцию не могу вернуться из-за этих грёбаных кошмаров, которые мне эта обезьяна подарила. — Это просто твоя совесть, — заметил Артём насмешливо горьким тоном, что ничуть не улучшило ситуацию. — Мы должны идти прямо сейчас. Мы не можем просто стоять здесь, на открытой местности. Ты можешь поспорить со мной позже. Я куплю обезболивающее на вокзале, так что просто потерпи до тех пор, — он снова повернулся, — а пока мужайся: ты должен быть Атосом, разве нет? — Павел услышал эту последнюю приглушенную, намеренно тихую фразу Артёма и его лицо изменилось в выражении ребенка, получающего подарок. Он практически чувствовал, как это согревает его сердце. Быстро догнав Артёма, ему хотя бы на мгновение показалось, что всё в порядке; может быть, он и не знает, есть ли у него место, которое можно назвать домом, но сейчас он вместе с Артёмом и это было правильно. Думалось, что даже Артём не знает: ненавидит он Павла или нет — это придавало ему уверенности. На улице было прекрасно, но людям всё равно негде было жить, не говоря уже о нехватке фильтров, поэтому оба вернулись в метро. Артём был счастлив, что на поверхности они не столкнулись ни с какими проблемами. Это показалось ему малясь подозрительным, но то, что не пришлось отбиваться от полчищ мутантов с раненым Павлом — было лучшее, так что возражений против такого не имелось. — Мы прибудем на Курскую через несколько минут. Надеюсь, они позволят нам сесть на поезд до Комсомольской, а уже оттуда всего ничего до Красных ворот. — Потом по Красной Линии можно попасть прямо в Полис, — кивнул Павел. Путешествие оказалось намного длиннее, чем могло бы быть. Артём шёл впереди — у него были люди на Курской, с которыми ему нужно было поговорить. Он мог бы управиться вдвое быстрее, если бы они просто прошли через Театр, но Павел на это не пожаловался: ему, в любом случае, нужно было добраться до Красной станции. — Надеюсь. Теперь проблем быть не должно, — твёрдо добавил он и продолжил идти. В основном, отношение Красной Линии ко всем, особенно к рейнджерам, оставалось смиренным. Артём понятия не имел, что происходит внутри, правда, единственное, что он знал — сейчас происходят большие перемены, выбор нового лидера, и, на данный момент, у них проблемы внутри правительства. Ганза также внимательно следила за ними; и все знали, что, если кто–нибудь попытается что-то предпринять снова, это приведет к новой войне — той, которая действительно может уничтожить метро навсегда. И этого никто не хотел. — На Курской может быть кто-то, кто вылечит твою ногу. У них много полезных вещей благодаря договору с Бауманским Альянсом. — Слышал-слышал, — быстро кивнул Морозов. — Ты бывал там, Артёмыч? На Бауманской? Или на Электрозаводской? — Спросил он энергично и, может быть, даже слишком эмоционально для скучного вопроса. Артём мимолетно взглянул на него, недоумевая, с чего это он вдруг так радуется. — Нет, не был. А ты? — Спросил он с любопытством. — Не-а. — Махнув рукой, Павел покачал головой. — Конечно, нет. По мне, так там ужасно, — он усмехнулся, и Артём услышал презрение в его голосе. — Хоть они и собирают ценности, довоенные технологии и, к тому же, есть защита от Ганзы, но это только потому, что без неё долго не протянут. В остальном, кто захочет жить на таких изолированных станциях, как эта? Никакого порядка, а другие люди используют друг друга — отвратительно. Юный рейнджер снова на секунду посмотрел на Павла. По какой-то причине, он, похоже, имел довольно стойкое мнение на этот счет. Это было странно, но многое из жизненной философии Морозова было странно для Чёрного, так что он не придал этому значения и лишь слегка покачал головой. —Какая у тебя родная станция, мушкетёр? Он, естественно, задал личный вопрос. Возможно, это был иной способ проникнуть Артему под кожу. — И зачем тебе это знать? — Просто поддерживаю разговор! Давай-давай, приятель. Мы не можем идти безмолвно — это сводит меня с ума. Ты же знаешь, что в туннелях можно начать видеть всякое дерьмо, так что я просто хочу занять свой мозг, вот и всё. — Он очень старался добиться своего, и ему это удавалось. Артём пригляделся. — Выставочная, — сказал он через несколько мгновений. Ему не нужно быть с ним абсолютно честным — определённо не после того, что сделал Павел — солгал ему. И то, что сказал Артём, было не так уж далеко от истины, просто это была не вся правда; не говоря уже о том, что он был определённо не в настроении рассказывать Паше о произошедшем на Тимирязевской. Да и вообще кому бы то ни было… — О-о, я вижу, вижу. Это не так далеко от Красной Линии, да? Мы могли как-то встретиться давным-давно, даже не зная об этом! — Снова заволновался он. Артем просто молчал, стараясь не заразиться дружеским настроением Павла. Чувствовал, что ему всё труднее и труднее не вступать с Павлом в диалог — Артёму действительно было приятно его слушать и в целом разговаривать с кем-то. Большинство людей, которых он знал, были рейнджерами — они всегда говорили о мутантах и миссиях, и Артёму это нравилось, да, он интересовался этими вещами большую часть времени, но он не встречал много людей, разговаривающих о бытовых вещах, как будто в тот момент обычный день: нет никакого апокалипсиса и всё благополучно — Павел был таким. Он мог говорить о чём угодно и, казалось, что всё вокруг в порядке. Если только он не говорил о коммунизме или своих планах уничтожить другие станции, конечно. — Мы почти на месте, — сказал Артём, когда увидел вдалеке флаг Ганзы. Это было его спасением. — Если кто спросит, ты — гражданин Полиса. Ты заблудился. А я отвожу тебя домой. — Это не имеет смысла, ведь мы так далеко от Полиса, правда? — Просто делай, как я говорю. Как только они узнают, что ты из Красных, они могут не пустить нас на поезд. Это будет означать проблемы для нас обоих, — заметил Артём. Обычно он не любил лгать — это было излишне. Он всегда был хорошим парнем — может быть, время от времени делающий то, что не должен был делать, но в душе он ненавидел врать властям и всё усложнять. — Конечно, Д’Артаньян. Не волнуйся, не волнуйся… С заверениями Павла и осмотрительностью Артёма, оба подошли к воротам Курского вокзала. Похоже, у охранников тоже был хороший день — они говорили о том, что уже несколько дней не видели никаких мутантов, кроме носачей и беженцев с Красной Линии, пришедших несколько дней назад. Без всякого досмотра они пустили Павла с Артёмом и, казалось, всё шло по плану. Они остановились в центре станции, которая служила рынком. — Я должен получить кое-какие документы от начальника станции. Ты иди и найди себе аптечку. После мы встретимся здесь, — сказал Артём, давая Павлу несколько патронов. — Спасибо, друг. Клянусь, я не буду тратить их на жратву и проституток, ха-ха, — засмеялся он и тут же заметил, что это заставило Артёма слегка усмехнуться. — Не стоит. Купи лекарство, — спокойно сказал Чёрный и улыбнулся — совсем чуть-чуть, почти незаметно, но улыбнулся. — Хорошо-хорошо, как скажешь. Тогда встретимся здесь, мушкетёр. — Не успел Артём запротестовать, как Павел уже ушёл. — «Неужели все повторяется снова?» — Пронеслось в мыслях. Рейнджер снова позволил ему стать своим другом, словно существовала сила, против которой он не мог бороться. Как будто они всегда были друзьями — это было так естественно, что даже после всего того, что натворил Павел, всё вернулось к началу. Однажды его разыграли, введя историю с мушкетёрами. Но разве он не надеялся, что всё это время она была правдой? Сейчас Павел точно не лгал, хотя, может быть, и лгал. Артём не мог отделаться от ощущения, что сам ничего не знает. Это заставляло не доверять тому человеку полностью, но, поскольку он знал, на что способен майор ради того, что тот считает правильным — ещё более усложняло ситуацию. Артём дал Павлу прилично много патронов. Он задумался, а действительно ли столько получают рейнджеры, но потом вспомнил, что Артём все делает по-своему. Если подумать, он никогда не видел, чтобы тот убил человека, разве только одного мутанта ножом. Не видел, чтобы он потратил впустую хоть один патрон. Такой пацифистский образ жизни был редок для метро, но, возникало ощущение, что это окупается для Артёма в буквальном смысле. Когда доктор спросил, Павел ответил, что он беженец с Красной линии. Это было лучшее, что он придумал. Что-то такое неестественное и труднопроизносимое, но именно это обеспечило ему солидарность с другими, и никто не задавал ему вопросов. Когда доктор латал ему ногу, он говорил всякие вещи. То, что Павел уже слышал и никогда не хотел в это верить — что жизнь на станциях Красной линии ужасна, что там нет еды, нет зарплаты. Не говоря уже о том, что люди говорили о Корбуте и его плане — эта часть была правильной, но остальное… Все говорили одно и то же, снова и снова. Ему пришлось прикусить язык, чтобы не ответить, и злило его. Заставляло его ещё больше скучать по дому, а это заставляло ещё больше разрываться. Морозов помнил исключительно хорошее о своей жизни там: он получал хорошую зарплату, был счастлив и всегда был сыт. Он не мог понять людей, у которых на всё были эгоистичные причины и отговорки — из-за них страдали другие. Павел отдал всё свое сердце делу, оставил себя открытым и проникся идеями коммунизма — это приносило ему эту прекрасную уверенность и мир. Больше ничего. Просто место и функция в этом ужасном мире; семья, в каком-то смысле, и, прежде всего, порядок. Только, в конце концов, всё стало гораздо более запутанным и нестабильным. Закончив лечение, Паша обрадовался: он уже больше не мог слушать эти ненавистные слова, поэтому просто купил обезболивающее и ушёл с аппаратом от ноги до бедра, который должен был помочь ему поправиться немного быстрее, хотя врач сказал ему, что дискомфорт будет всегда — в этом смысле, травма была как бы постоянной. Но всё нормально, Павел мог с этим справиться. Неуклюже добравшись до рынка, он увидел Артёма, который уже ждал там: со шлемом в руке, наблюдая за людьми с заинтересованным и любопытным лицом. Он выглядит таким милым и наивным, подумал Павел, но тут же прогнал эту мысль, как дьявола, сразу после того, как полностью осознал её. Он вдохнул и выдохнул, а затем подошёл к рейнджеру. — Давно ждёшь, Артёмыч? — Тут же продолжил он прежним кошачьим тоном. — Нет, не совсем. — Покачав слегка головой, Артём оглядел Павла с головы до ног. — Я вижу, вижу. Ну что ж, мушкетёр, смотри, что у меня есть. — Он задрал рубашку, чтобы Артём мог увидеть кусок железки, прикрепленной к поясу вокруг его талии и ведущей вниз к ноге. — Я сейчас выгляжу чертовски уродливо, если ты вдруг спросишь меня. Я должен носить это постоянно. В течение следующих нескольких месяцев. Месяцев! Кошмар, что за чушь, правда? — Он усмехнулся. — Если это поможет тебе справиться с травмой, то это, вероятно, того стоит, не так ли, придурок? — Артём тоже не смог удержаться от смеха — это так глупо. Павел, почувствовав себя польщенным от его оскорблением, просто улыбнулся. — Через два дня прибудет поезд на Комсомольскую, — продолжал Артём, — а они перевозят какие-то материалы отсюда, так что нам повезло, нам разрешили ехать с ними. — Опа! Жду не дождусь, когда нас туда подвезут — больше никаких проклятых прогулок. — Морозов выглядел и звучал довольным, и всё больше понимал, что после этого он в самом деле снова будет стоять перед воротами. Ему придется вернуться на родину и… Он не был уверен, действительно ли он готов к этому. Если у него всё получилось в итоге. — Что такое? — Спросил Артем и, судя по расстроенному на мгновение лицу Павла, тот был более обеспокоен, чем хотелось. Прежде чем он успел ответить, внимание обоих привлекла молодая женщина, разговаривающая с охранником Ганзы, который только что появился в этом районе. На вид ей было около двадцати лет: у неё были длинные каштановые волосы и бандана на голове. Судя по одежде, была обычным гражданским лицом; вероятно, одним из менее привилегированных. — …Но вы не можете просто-напросто игнорировать мои мольбы о помощи! Вы стражники, вы должны охранять нас! Я гражданка Ганзы! — Кричала она на него, уже заметно расстроенная. — И я это понимаю. Но, как я уже сказал, — охранник выглядел довольно пассивным по отношению к её проблеме и слегка раздражённым её настойчивостью, — больше ничего не могу сделать, кроме как направить вас в юридический отдел. Сообщите им о своей проблеме. Они займутся ею после того, как будет отдан приказ о расследовании. — Я уже сделала это! — У нее сдавали нервы. — Им нужны дни, чтобы обработать это! А у меня нет дней, блин… Охранник, наконец, начал замечать, что люди смотрят на него, и вся ситуация стала гораздо более публичной и громкой, чем ему хотелось бы. — Я говорю это в последний раз, леди. — Он наклонился ближе к ней и угрожающе положил руку на свою винтовку, что заставило Артёма напрячься, внимательно наблюдая за всей ситуацией, готовый вмешаться, если она выйдет из-под контроля. — Вы должны сообщить о своей проблеме чиновникам. Тогда они рассмотрят ваши претензии и решат вашу проблему, но если это действительно окажется правдой. А это не так. Римская заброшена и точка. — Почему я должна делать это, у-?! — Она хотела продолжить, но поняла, что это проигранная битва и со стоном сделала шаг назад от него. — Бляха-муха. Идиоты, каждый из них, — пробормотала она про себя, когда охранник уходил, радуясь, что ему больше не придется иметь с ней дело. — Что ж… это было интересно. Женщины просто психички, да, Артём? Нам, наверное, пора идти, — Весело заметил Павел, которого, вероятно, даже не волновала её ситуация. Артём чувствовал, что должен что-то сделать: ему было неприятно видеть несправедливость; также было ощущение, что не он должен в это вмешиваться, а потому просто ушёл. Им все равно нужно было найти место для ночлега и где поесть. Он был уверен, что Павел с минуты на минуту начнет спрашивать о еде. Когда они проходили мимо неё, она просто смотрела на землю, закрыв лицо рукой. Она выглядела отчаявшейся, но… многие люди были в отчаянии. Невозможно помочь всем. — Эй, ты! Ты… Ты же Рейнджер! — Они услышали это сзади через несколько мгновений после того, как покинули место происшествия. — Ой, блять, да ты издеваешься… — Павел досадливо зарычал и остановился сразу за Артёмом, который уже повернулся к женщине. — Эй, эй, эй, мушкетёр, послушай меня! —Быстро прошептал он. — Даже не вздумай! Артём просто бросил на него взгляд «заткнись» и подождал, пока она подойдет к ним. — Ты рейнджер Полиса? Вы ведь сможете помочь мне, если эти бесполезные идиоты не могут, верно? — Она посмотрела на него так, как могут смотреть только женщины — большие карие глаза смотрели прямо в его душу, вызывая сострадание и желание защитить. Артём колебался: несмотря на то, что у него было большое глупое сердце, он знал, что не может просто так взять и помочь всем. Если бы он так поступил, то уже точно был бы мёртв. — Мы помогаем с тем, что нам поручено. Я понимаю твою горе, но… — Он попытался отказаться, но не был достаточно уверен, что она приняла «нет» в качестве ответа. — Гребаные нацисты похитили моего младшего брата! И на всей станции нет ни одного чертового человека, которому было бы до этого дело! — Она горько рассмеялась. —Боже… — Какого?.. — Павел чуть не усмехнулся, но, увидев её лицо, сразу понял, что она говорит серьезно. — Нацисты, да? — Его голос звучал слишком весело, поэтому её гнев обратился на него. — Ты думаешь, я выдумываю это, как и все остальные! Тупые… Грёбаные мужики. Если мне никто не поможет, я просто помогу себе и пойду туда одна! — Её голос дрожал от волнения и гнева, но в то же время был уверенным. — Если эта станция действительно настолько заброшена, как мне все твердят, то со мной всё будет в порядке. — Прекрасно. Мы можем идти, Арт… Павел только увидел, как он открыл рот, и понял, что они в полной заднице. — О какой станции ты говоришь? Расскажите нам всю историю. Я не могу ничего обещать, но я вас выслушаю, — он сказал это таким успокаивающим и очаровательным тоном, что Павел даже позавидовал. — Как вас зовут? — Катя, — она вдруг показалась робкой, подозревая, что он хочет её выслушать. — А я… Ну, я выходила со станции с моим младшим братом — Евгением. Мы шли по туннелю, мы… обычно ходим туда с несколькими мужиками, собираем грибы и прочее. Вчера вечером пошли одни: только я, Евгений и… Я на секунду потеряла его из виду и… Там были люди из Рейха с оружием, а я испугалась… — Она переживала всё это снова и снова. Её глаза были широко раскрыты, в них отражалась пустота, а голос дрожал. — Так испугалась… Как проклятая трусиха. — Она сжала кулаки. — Дура! Чёрт. Они… должно быть, следили за нами какое-то время, потому что они знали о Евгении. Он глухой, поэтому они… Они начали говорить о том, чтобы отвезти его на Римскую. У них там, наверное, один из этих концлагерей, они говорили об экспериментах и… Господи, я должна был пойти за ними прямо тогда, но я… Я наивно подумала, что будет лучше, если мне помогут здесь, я думала, что кто-то поможет! Сука… — Она держалась за голову и тяжело дышала. Это было не лишено смысла. После чумы Римскую сожгли и охраняли, чтобы болезнь не распространилась, но теперь она была пуста и закрыта. Это было бы одно из последних мест, где кто-то стал бы искать врага, а нацисты были достаточно безумны, чтобы разбить там свой лагерь. — Так-так-так, Артём, — сразу же сказал Павел в качестве предупреждения, желая, чтобы Артём не делал того, что, как он думал, он желает сделать. — Ты знаешь, как это звучит…— Прошептал Морозов, но она всё равно его услышала. — Я не лгу! — Катя чуть не закричала, отчаявшись и устав от всего этого. — Пожалуйста, просто дай нам минутку, — сказал Артём, хватая Павла за плечо и отводя их на несколько шагов от нее. — Не начинай, Артём! — Я хорошо знаю, что это не моя работа, но она нуждается в нашей помощи. Мы встретились с ней не просто так, и что это скажет о нас, если мы просто будем смотреть сквозь пальцы на её страдания, когда сможем хоть что-то сделать? И знаешь что — в конце концов, тебе ничего не нужно делать. Ты ранен, так что останешься здесь и… — — Ни за что ты от меня не избавишься, Д’Артаньян! Кто бы сказал тебе, что ты делаешь что-то тупое? Вот как сейчас, — усмехнулся он. — А зачем ей врать? Мы сами видели один из подобных лагерей, Павел, помнишь?! — Ты знаешь, как оно работает, приятель. Берёшь какую-нибудь красотку, говоришь ей плакать и грустить, а после заводит мужиков в какой-нибудь темный туннель и «бам»! — Да ладно, Павел, это всё не так, ты же сам видишь. А как же мушкетёры и эта твоя поговорка? «Один за всех? Все за одного?» — Артёмыч, она не Портос, мушкетёры — мы! Ты совсем не понимаешь, как это устроено, ну же! — Павел явно был очень оскорблён тем, что Артём применил это к нему. — Ты не можешь просто так ходить и принимать всех подряд людей. Нас всего двое, Артём. Это наша фишка. А она всего лишь какая-то женщина-психичка. Артём чувствовал раздражение и нервозность из-за всего происходящего. Он хотел помочь ей, должен был поступить правильно — так хотели Чёрные, но он не мог думать правильно, когда Павел рядом с ним. — Но мы больше не мушкетёры, — огрызнулся он — так сильно, что забавная ухмылка Павла тут же исчезла с его лица. — Мы никогда ими и не были. Были только ты и твои планы. Нету «все за одного», потому что есть только я и только ты. Тебе нужно вернуться на Красную Линию. Туда, где твой любимый порядок перевёрнут с ног на голову, а равенство доступно лишь немногим наверху. — Он посмотрел на него злобно, возможно, впервые всё время их знакомства. — Не смей так говорить! — Гнев преобладал на лице Павла, но Артёму было все равно. — Да, я не убил тебя, и я тот же человек, каким был во время нашей встречи, когда ты доверял мне. — А когда мы встретились, ты был тем самым человеком, который распространил вирус, убивший почти всех на Октябрьской. Ты устроил беспорядок. Вы, Красные, всегда так поступаете. Это правда. Неважно, что ты там видишь, — сказал Артём. Голос был настолько твёрдым и решительным, что Павел не мог найти слов против него. — Вот твой пропуск на поезд. — Артём почти швырнул бумажку Павлу, не ожидая какой-либо реакции. — Если я не успею, ты сможешь добраться до дома. Это всё, что тебе нужно. — Холодно закончил он свое предложение и вернулся к Кате, даже не взглянув на Павла. Он выглядел жестоким и звучал твёрдо, но его сердце безумно билось. Он не был уверен, правильно ли поступает — это не казалось правильным, но он обещал, что будет думать своей головой. — Хорошо. Давай ты покажешь мне дорогу. У тебя есть всё необходимое с собой или тебе нужно куда-нибудь зайти, прежде чем мы пойдём? — Слава Богу, о мой…! Я не… Я даже не знаю, что сказать. Не думала, что ты действительно согласишься! — Катя чуть не подпрыгнула и начала обнимать Артёма. —Мне ничего не нужно. Если можешь, мы должны идти как можно быстрее. Я не знаю, сколько у нас времени… — Мне только нужно отправить сообщения моим людям, прежде чем мы отправимся. Я сделаю это у ворот. — Я знаю дорогу через боковой туннель. Они всё равно нас не пустят. Нам просто нужно… Павел смотрел, как Артём и Катя уходят. Их голоса становились все более далёкими, а он продолжал стоять посреди улицы, пока мимо проходили люди. Морозов посмотрел на разрешение в своей руке. Неужели Артём вот так просто-напросто бросил его? Он всё ещё был в шоке — никогда не рассматривал такой вариант. Он знаком с молодым рейнджером хотя бы немного, поэтому знал, насколько Артём добрый человек. Он всё ещё был по-детски наивен, но, похоже, наконец-то повзрослел. Всё, что произошло, должно быть, изменило его больше, чем Паша думал. Точно так же, как всё изменило и его самого. Только вот… Артём казался твёрдым и уверенным в своих решениях, а Павел — нет. Морозов снова почувствовал себя одиноким. Он презирал это состояние души — этот дисбаланс, неуверенность. Он помнил эти чувства из прошлого, которые так старался забыть. Это было всё, что он знал раньше. А потом, в один прекрасный день, коммунизм стал его смыслом жизни. Но после всего произошедшего, его привело сюда — в этот момент и в эту ситуацию. И, думая, что порядок — всё для него, решил сделать то, что вернёт большую часть его в эту жизнь.