кокосовые сырки и первая любовь

шапка на глаза сползает постоянно — поправлять приходится. ваня долго ещё ныть будет, что саня заставляет его эту проклятую шапку носить — говорит, ваниной маме пожалуется, если тот за своим здоровьем следить не начнёт. ваня серёже плачется, а тот усмехается только и сам ему шапку на нос натягивает под громкие возмущения. — зато не заболеешь, ванечка, — елейным голосом выдавливает это противное «ванечка», от которого у бессмертных скоро нервный тик начнётся — нахватался у комендантши, падла такая, и нарочно ваню раздражает. — а сам-то? — потому что на кудрявой башке шапки не наблюдается от слова совсем. — ты вообще видел мою гриву? — и пальцами по волосам проводит, назад зачёсывая, чтобы через секунду они снова на лицо ему упали пушистой копной. ваня засматривается всего на секунду, честное слово, но этого хватает, чтобы забыть, о чём они вообще в очередной раз спорили. а спорят они примерно постоянно. но серёжа каждый раз выкидывает что-то вот такое, от чего ваня в лужу расплывается, забывает, как дышать, теряет голову — любой вариант подойдёт, — и всё желание спорить меркнет как-то разом. ваня только из вредности дуться продолжает, а пешков посмеивается над ним втихую да тянется за руку взять. — ну не здесь же! — ваня его вездесущие лапы отпихивает от греха подальше, а серёжа только губы поджимает на мгновение, но снова улыбку натягивает — не страшно. в конце концов, они сейчас у входа в универ и здесь довольно людно — можно понять ванины опасения. но когда он отталкивает серёжу, даже сидя в полутьме прокуренной спальни, в которой от силы человек десять, включая ваню с пешковым, это уже наводит на определённые мысли. и делиться этими мыслями с ваней совсем не хочется, но пешков понимает, что рано или поздно придётся. потому что иначе ничего у них не выйдет — не привык серёжа скрываться. одно дело в центре москвы держать себя в руках, чтобы на гомофобов не нарваться, а другое дело на студенческой тусовке, где половина людей — серёжины друзья. пешков машинально уже ладонь на чужом бедре пристраивает, чтобы получить по ней тут же. ваня смотрит виновато, но серёжа к нему больше лезть не пытается. а бессмертных и без разговоров нехило загоняется, когда затаскивает пешкова в свою комнату, пока саня в душе, и ластится к нему, малость неловко обнимая, и щекой о серёжин висок трётся. у них не такая уж и большая разница в росте, но ваню приходится к себе притягивать, чтоб наклонился немного и чтоб удобнее было его целовать. бессмертных морщится, чувствуя привкус виноградной ашки, но всё равно отвечает, привычно уже зарываясь пальцами серёже в волосы. и хочется верить, что пешков не обижается на него. хочется верить, что он всё прекрасно понимает. понимает, что тяжело ване вот так сразу у всех на виду. он только начинает привыкать к тому, что между ними с серёжей. только начинает хотя бы для себя считать это чем-то нормальным, но он не может не бояться осуждения со стороны окружающих. а серёжа все ванины переживания сцеловывает с искусанных губ, языком слизывает с длинной шеи и руками смахивает, забираясь ване под футболку. — щекотно! — ваня смехом заливается и серёжу от себя отпихивает, а тот успевает лишь выпирающие рёбра пальцами пересчитать, прежде чем его всё-таки отстраняют. — иди уже отсюда, — потому что саня скоро вернётся, а ване не хочется эти его довольные взгляды и ухмылки весь оставшийся вечер ловить. — выгоняешь меня, да? не ожидал я такого, ванюш, — с напускной обидой отвечает, за что его тут же по плечу лупят и выпихивают из комнаты под тихие смешки. у них всё хорошо, так ведь? даже если ване всё ещё непривычно и немного тревожно, ему с серёжей очень комфортно. иногда проскальзывает мысль, что ему ведь и сравнивать не с чем, но потом растворяется тут же, стоит пешкову на горизонте показаться с этой его шоколадной шевелюрой, с лукавым взглядом карих глаз и с сигаретой в пальцах. — не замёрз? — спрашивает первым делом, зная прекрасно, что ваня слишком уж пунктуальный, а значит, стоит тут уже минут десять. а ваня головой машет в этой своей забавной шапке и покрасневшие от холода пальцы в карманы прячет — жаль только, что краснючие щёки никуда не спрячешь. серёжа к нему подходит близко-близко, и когда ваня уже глаза машинально прикрывает, чмокает в холодный нос. — чего обманываешь? — знает ведь, что замёрз. зима решила не дожидаться нового года и ворвалась со всею мощью уже в декабре, засыпая всё вокруг снегом и посылая на москву северный ветер, от которого у вани зуб на зуб не попадает. пешков смеётся, мол, как ваня вообще в своём омске выживал, а тот отзывается, что как раз-таки и выживал, а вернее, пытался выжить — иначе не скажешь. ваня вообще очень мерзлявый, несмотря на то, что должен был уже привыкнуть к холодному климату, но серёге это даже на руку, когда он к нему льнёт под бок, руки в чужие карманы запихивая. льнёт, когда они в укромном уголке курилки прячутся, куда общажные окна не выходят, и выдыхает блаженно, чувствуя такое долгожданное тепло. — ты как печка, знаешь? — персональная ванина печка, если быть точным, которая только его одного теплом своим согревает. — а ты как ледышка, вань, — и в ледяную щёку его целует, чувствуя, как он подрагивает от холода. — пойдём уже в корпус, — потому что ваню после походов на стадион только в плед укутывать да чаем отпаивать, но главное, не переборщить совсем уж, а то растает как олаф, у камина пригревшийся, — потому что создаётся впечатление, что ваня и правда может. серёжу поражает, что ване даже алкоголь не нужен, чтобы размякнуть и ласковее стать. ване достаточно уединения, запертой двери и серёжиной незаправленной кровати, чтоб мёдом в чужих руках растечься, подаваясь навстречу, когда пешков тянется поцеловать его влажно в шею или прихватить губами подрагивающий кадык. ваня каждый раз нервничает, словно они впервые целуются, — трясётся весь и за серёжу цепляется пальцами. сам не напирает почти — кайфует, когда пешков ведёт его, и с радостью за ним следует. вот только, стоит завалиться на скомканное одеяло, краснеет моментально и ладошками серёже в грудь упирается — не борщи. а тот и не собирался борщить — знает ведь, какая ваня у него нежная фиалка. с ваней вот так сразу не получится, даже если очень-очень хочется, даже если в штанах уже тесно и даже если ваня, напрочь забывшись, трётся о него бёдрами и на ухо скулит тихонько. но стоит хотя бы потянуться к чужой ширинке, как отпихивает сразу же и смотрит испуганно так, что серёже даже совестно становится — ему не привыкать к такому, а для вани это всё в новинку. — я пока, ну, знаешь, — запинается, путаясь в словах, — ну, не готов я пока, — и отворачивается, пытаясь спрятать от серёжи свои вспыхнувшие щёки, до которых пешков всё же дорывается, оставляя на них мягкие поцелуи под ванино хихиканье. потому что знает он прекрасно, что ваня не готов, — он же не слепой, в конце-то концов. да и они только начали встречаться — некуда им спешить, так ведь? а макс всё шутит, что серёжа себе последнюю девственницу на районе отхватил, за что по лбу получает тетрадкой — думать надо, о чём говорит вообще. потому что ваня может и девственник, но вместе с тем — самый нежный мальчик из всех, кого серёжа только встречал. — я тебе из-за внешности понравился? только честно, — спрашивает как-то ваня, когда они на лавочке задницы морозят, пока пешков никотином заправляется перед парами — бодрит лучше всякого кофеина. вопрос врасплох застаёт на мгновение, но затем у пешкова перед глазами всплывает, как ваня в этой своей горчичной футболке гонял баскетбольной мячик в коробке, закидывая его в кольцо со всей дури, и как у него во время каждого прыжка задиралась футболка, оголяя плоский подтянутый живот. ещё серёжа вспоминает, как столкнулся с ваней в душевой, и вспоминает мелькнувшую родинку на лопатке. осознаёт, что поначалу так и было — падок он на симпатичных мальчиков. но вместе с этим память услужливо подкидывает ванин образ с этим его графическим планшетом и краснючими щеками, когда он серёжины черты старательно вырисовывает. по серёжиному мнению, ваня вообще такой до ужаса талантливый. он даже удивлялся, почему ваня не пошёл в художественный, а тот другой своей страстью поделился с горящими в энтузиазме глазами — программирование. и здесь ваня показывается со своей трудолюбивой стороны, когда в учёбу с головой зарывается или когда вместо своей комнаты идёт к серёже и на его постели разваливается с ноутом, доделывая навалившиеся проекты, которые сам же себе и нахватал, совсем о нагрузке не заботясь — чем больше, тем лучше. а серёжа только выдёргивает его периодически, принося сладкий чай да всякие вкусности и обсуждая что-то отвлечённое, чтобы ваня голову разгрузил хоть немного, прежде чем снова в работу погрузится. серёжа может бесконечно размышлять о том, по каким именно причинам ваня ему нравится, но в итоге приходит лишь к одному выводу, который и озвучивает: — ты мне понравился, потому что ты — это ты, — и больше нечего ему добавить, потому что ваня представляет собой совокупность столь разных черт и особенностей, которые серёжа всё ещё продолжает изучать кропотливо, всё новые и новые характеристики открывая. а ваня не перестаёт его удивлять, с разных сторон раскрываясь совершенно по-разному. и сейчас тоже смотрит влюблённо так и тянется серёжу обнять крепко-крепко и в самое ухо ему прошептать: — ты мне тоже нравишься, потому что ты — это ты, серёж, — и так тепло собственное имя из чужих уст слышать, что пешков плавится, ещё крепче ваню к себе прижимая. и когда они вот так обыденно делятся откровениями, все проблемы на второй план отходят — всё становится неважно, когда они вместе и когда им очень хорошо друг с другом. но хорошего понемножку. начавшаяся сессия ебёт размеренно, но планомерно — как ваню, так и серёжу. пешкову надо свои задания для журналистики выполнять, из-за которых он носится чуть ли не по всей москве — сначала ищет, у кого взять интервью, а потом придумывает, какой ролик ему снять. носится вместе с максом и девочками-однокурсницами. а ваня в это время над экраном ноутбука корпит, возясь с кодами, верстая сайт и помогая сане с его заданиями — тот совсем ничего не понимает и только плачется ваньку, как его всё это заебало. бессмертных заебал только сам саня с его нытьём, но он всё равно помогает — не может же он бросить друга в беде. а тот ему за помощь притаскивает грушевый гараж, чтобы расслабиться после нескольких напряжённых дней, проведённых наедине с монитором ноутбука, тетрадками и чашками горького кофе, который хоть немного бодрил. ваня чувствует себя выжатым лимоном, но улыбается саньку, когда тот ему бутылку протягивает, и чокается с ним за то, что справились и преодолели первую в жизни сессию — причём, справились достойно. чокается за каникулы, которые вот-вот начнутся и о которых ваня позабыл напрочь. а ведь мама спрашивала, приедет ли он. и, честно говоря, он хотел бы приехать, но вспоминает о пешкове и как-то сдувается разом. — а чего ты с собой его не возьмёшь? ну, на правах друга, — предлагает саня, однако бессмертных сразу эту идею отбрасывает — знает он серёжу, не получится с ним друзьями притворяться, тем более перед проницательным взором ваниной мамы. а рассказывать об отношениях с парнем он пока вот ни разу не готов — да и не уверен, что будет готов хоть когда-нибудь, если честно. впрочем, пешков и так собирается сгонять в армавир на пару дней, а потом вернётся в общагу, и они с ваней решают, что тот тоже пораньше приедет, чтобы можно было хоть какое-то время вместе провести. — скучать будешь? — спрашивает пешков, когда у них выдаётся время посидеть на кухне поздним вечером после того, как все по комнатам разбрелись и никто не помешает им побыть вдвоём. — ещё чего, — фыркает ваня и смущённый взгляд отводит — врёт, конечно же. — я тоже буду, — произносит серёжа и ванину ладонь пальцами обхватывает, в своей сжимая. и смотрит, кажется, прямо в душу. внимательно так смотрит, что ваня ещё больше под этим взглядом тушуется, находя спасение только в чужом плече, куда покрасневшей моськой зарывается. серёжа сам иногда поражается, как же он умудрился так сильно вляпаться за столь короткое время, но сложно удержаться перед этими изумрудными глазами, мерцающими в полутьме так ярко-ярко, особенно когда ваня малость поддатый и в открытую смотрит, стесняясь и боясь что-то большее сделать. сложно удержаться, когда смотрит и губы свои тонкие облизывает быстро-быстро, но от серёжиного взгляда этот жест не ускользает. сложно удержаться перед веснушками, солнечными поцелуями обсыпавшими ванины щёки. — где у тебя ещё веснушки, м? — спрашивает как-то пешков, запуская руку ване под футболку и плавно оглаживая поясницу. — зачем говорить, если ты сам потом всё узнаешь? — и произносит это ведь даже без намёка на флирт или игривость — просто констатирует факт, и от этого в груди щемит так приятно. ваня делает это совсем неосознанно, но интригует серёжу своими неосторожно брошенными фразами, потому что ужасно хочется прямо сейчас узнать, где ещё у него есть эти проклятые веснушки — и ещё хочется языком все их собрать, ни одну не пропустив. но ване о таких желаниях говорить пока рано, а то на чужих щеках и так уже можно яичницу жарить. ваню вообще так легко смутить — даже стараться не нужно. но пешков всё равно старается, всё новые и новые способы придумывая. особенно ему нравится задаривать ваню ароматными булочками из пекарни напротив общаги — девчонки из группы посоветовали, мол, там самая вкусная выпечка. а пешков ведь знает, как его ванюша любит сладкое, вот и повадился таскать ему пирожные да тортики. — а если я растолстею совсем? — жалуется ваня, зачёрпывая ложкой сладкий десерт и запивая чаем. — я тебя, — и серёжа почти говорит «и таким любить буду». почти, но всё же запинается в последний момент, под пронзительным взглядом зелёных глаз договаривая: — ты мне любым нравиться будешь, — а ваня только усмехается, не замечая даже серёжиной заминки. и когда пешков его на вокзал проводит, тоже вручает крафтовый пакетик с пирожным — говорит, чтоб съел, как сядет в поезд, а то испортится. а ване тепло так от чужой заботы, что хочется ответить как-то, отблагодарить, но кругом люди, и он только взгляд тупит, не зная, что можно сделать. — если мы просто обнимемся, это не будет выглядеть странно, вань, — но серёжа как всегда умеет правильный подход найти и правильные слова подобрать. у вани сразу глаза светятся и губы в улыбке изгибаются, когда серёжа к нему руки тянет, чтобы обнять. лишнего себе не позволяет, но всё же проводит носом по чужой шее едва ощутимо — за волосами всё равно не видно, — и ваня лишь на секунду напрягается, но, оглядываясь, понимает, что не смотрит на них никто, и расслабляется окончательно. а пешков только об этом и мечтал, чтобы можно было просто ваню обнять где-то вне их комнат или провести пальцами по запястью — почти платонические жесты, но даже такой контакт душу греет, напоминая, что ваня вообще-то серёжин парень и он может позволить себе такие жесты. а бессмертных этот момент на вокзале откладывает на полочку в своей голове — чтобы обязательно вернуться к нему и обдумать хорошенько. мама его встречает жаркими объятиями и слезами на глазах — соскучилась. они хоть и созванивались, но крайне редко — сначала из-за ваниной загруженности, а потом из-за того, как много времени он стал проводить с пешковым. стыдно, но жалеть не о чем. — ну что, не встретил какую-нибудь девочку случайно? — вбрасывает мама, пока ваня жуёт домашнюю котлету, заставляя его этой же котлетой и поперхнуться — слишком неожиданно. конечно, ваня понимает, что его мама такая же, как и все — ждёт свадьбы, внуков да хоть чего-нибудь, в конце концов. тем не менее, раньше у них эта тема никогда не поднималась, а тут на тебе. и что он ответить может? нет, мам, девочку не встретил, разве что одну такую кудрявую и малость мускулистую — в принципе, если не смотреть на щетину, может и за девочку сойти. однако вряд ли маме понравится такой ответ, поэтому остаётся только покачать головой и не вдаваться в подробности. к счастью, она отстаёт сразу же, видя, что ваня не настроен эту тему обсуждать — и за это ей огромное человеческое спасибо. но уже тот факт, что мама вообще затронула эту тему, очень сильно выбивает ваню из колеи. и когда он закрывается в своей комнате, его хватает только на то, чтобы развалиться на покрывале в позе звёздочки и начать думать о том, что рано или поздно ему придётся разочаровать маму — хочет он того или нет. ваня ещё не задумывался о своей ориентации, но те сашины слова о бисексуалах и вот этом всём наводят на определённые мысли. потому что ваня не сказал бы, что ему не нравятся девушки — они милые и симпатичные. он, наверное, мог бы представить себя в отношениях с какой-нибудь очаровательной студенткой. она бы наверное была ниже него и приходилось бы сильно наклоняться для поцелуев — не то что с пешковым, с которым у них лишь небольшая разница, и ване даже нравится, как тот его к себе наклоняет каждый раз, кладя руку на затылок. ваня вспоминает свой единственный поцелуй с девушкой и невольно морщится — но ведь ему не понравилось не из-за того, что это была девушка, просто так вышло. впрочем, вспоминая поцелуи с серёжей, ване не хочется даже представлять, как это было бы с кем-то другим. ване вообще тяжело вообразить, как он мог бы обниматься с кем-то, кроме серёжи, который так сильно к себе прижимает всегда и в объятиях которого появляется ощущение, как будто ты спрятан от всего мира. ване страшно даже представить, что он мог бы быть с кем-то другим, но он понимает, что это лишь первые его отношения — первая любовь, так это называется? и никто не знает, чем всё закончится и к чему всё это приведёт, но всё же ване не хочется о плохом думать. ване хочется очутиться в мире, где нет никакой разницы, к кому тебя тянет — к парням или к девушкам. в мире, где не нужно опасаться чужого осуждения, потому что тебя никто и не осудит. ване хочется, чтоб всё было проще, но он понимает, что не будет так. рано или поздно придётся либо смириться с тем, что не может он быть, как все, либо сдаться и выбрать более лёгкий путь. но пока что у вани звонит телефон, отвлекая от изнуряющих мыслей, и, стоит только услышать серёжин голос, ваня осознаёт, как всё это неважно на самом-то деле. совсем неважно, пока ему доставляет слушать, как пешков делится с ним историями, успевшими произойти за короткую поездку в армавир, а ваня отвечает ему тем же, рассказывая, как невыносимо шумели дети в поезде и мешали ему спокойно спать. и он сам не замечает, как засыпает, убаюканный серёжиным ровным голосом в трубке.

***

ванина мама расстраивается очень, когда узнаёт, что он всего лишь на пять дней приехал, — каникулы длятся две недели, что поделать. и когда ваня вернётся, как и серёжа, у них будет ещё целых полнедели, чтобы побыть вместе. не то чтобы им мало совместного времяпровождения, однако в полупустой общаге — это совсем другое дело. жалко только, что новый год пришлось встречать с мамой — впрочем, как и все восемнадцать лет до этого. пешков ему потом звонил по видеосвязи, и они проболтали почти до утра. а подарками они ещё до отъезда предусмотрительно обменялись — ваня пешкову подарил несколько ашек с разными вкусами, а серёжа вручил ему тёплый шарф. впрочем, на большее денег у них бы и не хватило так или иначе, но ване шарф очень нравится — синий, конечно же, и шерстяной. а ещё нравится, как серёжа его к себе за этот шарф притягивает, когда встречает у ворот университета с вещами. ваня пугается на мгновение, но его лишь к себе прижимают в трепетном объятии и отпускают, сразу за собой таща. за каникулы снега нападало столько, что хватило весь стадион накрыть — не чистили пока ещё. ваня вещи закидывает в общагу и обратно к пешкову выходит. — соскучился? — спрашивает серёжа, смотря лукаво и набирая в руки липкий снег. — да мы каждый день болтали, соскучишься тут, — усмехается ваня и оглядывается, любуясь красивым заснеженным видом. солнышко пригревает так приятно, несмотря на морозный воздух. и не замечает, что серёжа за спиной у него делает, но чувствует вдруг, как ему за шиворот наваливают огромный ком снега, отчего кожу холодит неприятно — почти больно, — и ваня вскрикивает, поворачиваясь к хохочущему пешкову. — ну ты получишь у меня, — возмущается ваня, пытаясь вытряхнуть всё это безобразие из-под куртки. — попробуй догнать сначала! — отзывается серёжа, срываясь с места. ваня хоть и реагирует не сразу, но бежит явно быстрее, совсем скоро настигая пешкова и впечатываясь в него всем телом, опрокидывая прямо в сугроб и сверху наваливаясь. — попался! — довольно восклицает, но серёжа не улыбается почему-то, и тогда бессмертных замечает, как близко они друг к другу и как давно — несколько дней, тянувшихся невыносимой вечностью, — у них не было близости. всего лишь на секунду думает — а вдруг кто-то увидит, — но сразу же эти мысли отгоняет, ещё ниже наклоняясь, пока у серёжи глаза в удивлении расширяются. хочет было сказать что-то, но ваня уже его целует, мягко захватывая чужие губы своими, стараясь не переборщить со слюной — а то губы у них обоих потом обветрятся на морозе. разве что, напоследок за нижнюю губу кусает легонько, отстраняясь, и улыбается серёже, который глаза открывает с сильным запозданием — плещется в них что-то такое, что ване распознать не удаётся. а серёже кажется, что он вот-вот позорно расплачется, если в руки себя не возьмёт, — потому что ни разу ещё ваня не позволял себе на улице его поцеловать. и пешков, к своему стыду, думал, что для вани общественное мнение важнее него, но теперь понимает, что глупости это всё. и стоит им вернуться в тепло ваниной комнатушки, как пешков его руками стискивает и носом тычется в шею, оставляя крошечные поцелуи на влажной от снега коже. — ты чего, серёж? — ваня усмехается, но самую малость пугается — не понимает, с чего пешков так разнежничался. а тот кудрями своими машет, но упрямо молчит. — ну что такое? — и переживание в чужом голосе в очередной раз подкупает. рассказывает ване, что переживал из-за его бзиков по поводу чужого мнения. рассказывает, что неприятно ему было, но боялся разговор заводить. — только ты не думай, что это твоя вина. я понимаю твоё беспокойство, — говорит серёжа, переплетая с ваней пальцы, — боится, что тот слишком близко к сердцу всё воспримет. — но ты ведь сказал тогда, что если мы просто обнимаемся, например, то в этом нет ничего такого. и я тебе верю, — а взгляд и правда доверием сквозит — серёгу со всех сторон теплом обволакивает один лишь этот взгляд, в котором столько всего бегущей строкой читается, чего ваня вслух никогда сказать не осмелится. но кое-что тот всё же решает сказать: — ещё я думал насчёт своей ориентации, — а у пешкова дыхание спирает — страшно услышать, что там ваня надумал, — в общем, я точно не знаю, нравятся ли мне парни в целом и нравятся ли мне девушки. я правда не знаю, — серёжа чувствует, как ваня его ладонь своими сжимает от волнения, заканчивая, — но я знаю, что мне нравишься ты. этого ведь достаточно? — а серёже достаточно одних лишь ваниных зардевшихся щёк, чтоб лбом с чужим столкнуться, смеясь хрипло, но счастливо, — конечно, достаточно. серёжа о большем и мечтать не мог. пешков переживает, как бы ваня не простыл после их валяний в сугробе, и отправляет его в душ. а когда тот возвращается распаренный от горячей воды — благо, не отключили на каникулы, раз уж некоторые студенты решили остаться в общежитии, — его такого хочется только тискать. а ваню такое положение дел вполне устраивает — сам ластится и чуть ли не мурчит, как самый настоящий кот. — останешься здесь? на ночь, — спрашивает серёжа, чувствуя, как ваня разом напрягается в его руках и замирает — обдумывает. — приставать не буду, обещаю, — усмехается лукаво, поправляя ванину чёлку, которая, кажется, скоро совсем ему обзор закрывать будет. — останусь, — тихонько отзывается, поправляя чёлку, чтобы она на место вернулась и ванин смущённый вид спрятала. они ведь никогда не ночевали друг у друга, а тут ещё и наедине. серёжа бы сказал, что это идеальный шанс пойти чуть дальше, но он знает ваню и знает, что тот испугается тогда и к себе свалит. поэтому они и правда просто спать ложатся, ведь когда пешков заверял, что готов ждать сколько нужно — это были не пустые слова. он специально даже к стенке отворачивается, чтоб ваню не смущать, хоть и не видно ни черта в темноте комнаты — только сквозь тонкий тюль жёлтый свет фонаря, одиноко освещающего стадион, слабым отсветом отражается. однако у вани совсем другие планы — жмётся вдруг к серёже со спины и оголившуюся шею целует влажно, тут же отшатываясь, словно сам от себя не ожидал такого. но пешков оборачивается к своей недотроге, чтобы в поцелуй втянуть — тягучий и ласковый без излишней горячности или спешки. потому что могут себе позволить, и ваня сам понимает, что надо использовать предоставленное им время по полной — в рамках приличия, конечно, но по полной. и когда ваня уже чуть ли не на серёже лежит, он отрывается, тяжело дыша ему в ухо, и проговаривает: — я сейчас вернусь, — и действительно ведь подрывается с кровати и из комнаты вылетает, чтобы в душе спокойно подрочить и довести себя до разрядки, думая о серёже, который сейчас в одиночку тем же самым занимается. и чтобы потом вернуться, взгляд стыдливо опуская. — чего ты боишься, ванюш? — но пешков и не думает осуждать или обижаться — не про это у них. у них больше про искренность, и поэтому ваня отвечает, в одеяло закутавшись так, что одна лишь макушка торчит. отвечает, что сам не знает, почему боится. отвечает, что никогда у него не было ни с кем такой близости. отвечает, что волнуется очень и боится всё испортить. — иди сюда, — серёжа его старательно из одеяла выпутывает, чтобы на бёдра себе усадить лицом к лицу. — давай тогда потихоньку начнём, шаг за шагом, как думаешь? можно потрогать тебя под футболкой? снимать не буду, — и ваня кивает часто-часто, вздрагивая, когда большие ладони по коже проезжаются, тепло за собой оставляя. и это не так страшно, потому что пешков уже трогал его. но когда пальцы легонько скользят по соскам, не задерживаясь толком, ваня ойкает от непривычного ощущения. — приятно? — и сжимает пальцами слегка, а ваня выдыхает только, от серёжи глаз не отрывая — по лицу видно, что приятно. — ладно, теперь ты, — и ваня теряется лишь на секунду, всё ещё хватаясь за остатки наслаждения, но потом принимается чужую спину оглаживать прохладными ладошками, мурашки по коже пуская. — не холодно? — спрашивает, замирая, но пешков головой машет — плевать, даже если морозит, пусть только не останавливается. и когда короткими ногтями по лопаткам проезжается, серёжа почти стонет, в последний момент сдерживаясь. у вани пальцы такие нежные, подрагивают так трепетно вибрацией по серёжиной коже, но трогают уверенно, переходя на грудь, повторяя то же самое, что пешков с ним до этого проделывал, и следя за реакцией — серёжа шипит негромко, когда ваня ногтем задевает. — больно? — приятно, вань, — и он ниже движется, кладя ладошки на живот, и ведёт касанием до самого пояса домашних штанов, заставляя воздух где-то в горле застрять на мгновение, только там останавливаясь и убирая руки. — ну что, уже не так страшно? — серёжа улыбается уголком губ, забавляясь с такого серьёзного вани — словно не тело чужое изучал, а, как минимум, учебник по биологии. но тактика, придуманная серёжей, и правда оказывается действенной, потому что через день они уже без футболок целуются — кожа к коже прижимаясь. у вани сердце стучит часто-часто, словно так и норовит грудную клетку пробить да на свободу вырваться, и он постоянно смущается, ведь серёже теперь его волнение слышно, дуется недовольно, но когда пешков его ладонь себе на грудь кладёт, понимает, что дулся зря — у пешкова сердце ещё громче грохочет, чуть ли не импульсами отдаваясь в ладонь. и смотрит он совсем уж поплывшим взглядом, благодаря чему ване в чужом возбуждении сомневаться не приходится — бессмысленно отрицать, что ему это льстит. а серёжа рад стараться, если это поможет его мальчику увереннее себя почувствовать рядом с ним. этой же ночью ваня будит серёжу гулким стуком тапка о пол — таракан услужливо оберегал их сон, но ваня оказался безжалостен по отношению к бедному насекомому. — долго ты их лупить будешь? — бурчит спросонья серёжа. — их от этого меньше не становится, — а ваня в ответ ругается, мол, если так считать и игнорировать, то, конечно, их меньше не станет. они ведь микробы разносят, их прихлопывать надо, а серёжа только глаза закатывает и обратно ваню под одеяло затаскивает. — спи уже, мой истребитель тараканов, — и у вани самую малость сердце ёкает от такого обыденного «мой», впервые услышанного из серёжиных уст.

***

по ваниному скромному мнению, эти каникулы — самые лучшие в его жизни. днём они с пешковым выбираются в центр, гуляя по красивой заснеженной москве, а вечером они гуляют разгорячёнными ладонями по телам друг друга, путаясь в простынях и сплетаясь конечностями. веснушки серёжа всё-таки находит — на ваниных плечах цветочной полянкой рассыпаются так невинно. ему нравится целовать их, когда ваня снимает с себя футболку, оставаясь перед ним таким открытым и смущённым в тусклом свете прикроватного ночника — он каждый раз порывается выключить, но пешков вовремя его одёргивает. — я хочу тебя видеть, — и когда серёжа говорит так, не сводя с вани глаз, сложно ему отказать — почти что невозможно. а серёже просто нравится, как тёплый свет на бледной коже отражается, будто подсвечивая тёмные засосы вдоль рёбер — ваня ещё долго на него дулся за это и сам просился тем же ответить, но в итоге просто неловко покусал серёжину шею с ключицей и отвернулся к стеночке, щёки дуя. новая партия веснушек обнаруживается на лопатках — они там совсем светлые, едва заметные, но серёга не был бы собой, если бы проглядел их. эти веснушки он тоже внимаем не обделяет, выцеловывая каждую, пока ваня неосознанно бёдрами к его паху жмётся, лёжа на боку. — а на попе у тебя тоже веснушки? — буквально чувствует, как бессмертных глаза закатывает в ответ. — вот сам и проверишь, я же говорил, — а пешкову уже не терпится проверить, когда ваня в его руках тягучим желе растекается, навстречу касаниям подаваясь и дыша тяжело. правда каждый их вечер заканчивается одинокой дрочкой в душевой, и серёжу в один момент это настолько выводит, что он нарочно не отпускает ваню, когда тот уже весь раскрасневшийся и явно на грани пытается из объятий выскользнуть. но пешков на себя его тянет, упираясь коленом в пах, чувствуя, как там жарко и твёрдо. а ваня скулит вдруг совсем тихонько и вздрагивает, расслабляясь и падая на серёжу, тяжело дыша в шоколадные кудри. — блять, ну что, доволен? — а серёжа ещё как доволен — ванюша от одного касания коленом кончил так быстро, а что будет, если в следующий раз дальше пойти, пешков даже представить не может. — какой же ты чувствительный, — смеётся серёжа, накрывая ладонью ванину поясницу — успокаивает и говорит, что всё нормально одним лишь касанием. а в последний день перед приездом соседей ванюша сам уже смелеет, на серёжиных бёдрах устраиваясь, и с опасливым «можно?» резинку чужих боксёров вниз тянет. а серёжа ему всё что угодно готов позволить, пусть только не перестаёт трогать своими тоненькими пальчиками так осторожно и нежно, словно хрустальной вазы касается. — мой член не хрустальный, вань, — и выдыхает тяжело, когда бессмертных чуть сильнее его сжимает, следя своим пристальным взглядом за чужими эмоциями. — иди сюда, — когда уже невыносимо становится и возбуждение тянет болезненно в низу живота. и когда вместе их рукой обхватывает, ваня стонет так протяжно — от неожиданности, — и сам же тушуется, прячась лицом в серёжиных волосах. ване потом серёге в глаза смотреть стыдно, но от воспоминаний живот приятно сводит. — не страшно ведь? — на всякий случай спрашивает пешков, не желая оставлять недосказанности между ними. — с тобой нет, — потому что и правда, если это серёжа, то с ним совсем не страшно. с ним, наоборот, хочется всё попробовать — хоть и не сразу, но рано или поздно обязательно.

***

с началом второго семестра к ване с саней нежданно-негаданно подселяют новенького — мол, не зря же у вас третья койка пустует. ярик, который и занимает эту пустующую койку, как оказывается, болел сильно и не смог приехать в первом семестре, поэтому учился он дистанционно и ему позволили приехать после нового года. саня с ваней поначалу переглядываются многозначительно, не желая делить с кем-то своё пространство, к которому уже так сильно прикипели за столь короткое время. — да вы не парьтесь, я тут права качать не собираюсь, — смеётся ярик, пытаясь хоть немножко снять повисшее в воздухе напряжение. и, как ни странно, ему это удаётся, потому что, пообщавшись совсем немного, они успевают и общие интересы найти, и сдружиться. ярик вон тоже в баскетбол гонять любит — жаль только, что сейчас из-за снега особо не поиграешь. — тогда весной обязательно сыграем! — или на физре! — точно! можно и на физре, — и так завязывается начало их дружбы. а уж когда ребята узнают, что ярик тоже в майнкрафте любит посидеть вечерком, то они его сразу же принимают как своего. и когда пятничным вечером серёжа предлагает ване сходить с ним покурить, ответа он не получает ближайшие часа два — и тогда уже начинает беспокоиться. из-за хлипкой двери доносятся бурные возгласы — ванин голос звучит громче всех с этими его гнусавыми нотками, когда что-то идёт не так, как ему хочется. и серёжа усмехается, толкая дверь и заставая трёх парней, уткнувшихся в свои ноутбуки. — у вас тут клуб задротов, что ли? — и плюхается к ване на кровать, бедром его случайно толкая, из-за чего он вскрикивает, когда его в очередной раз убивает кто-то из его придурковатых соседей и начинает яро возмущаться из-за утерянных вещей. — ты на сообщения не отвечаешь, — а ваня только глазами хлопает, сдуваясь мигом и принимаясь шариться под подушкой в поисках телефона. — блин, я не видел, — и смотрит виновато, только сейчас просмотрев входящие. — да пофиг, — отмахивается пешков, мягко улыбаясь. — а чего, он тебя на свиданку звал, что ли? — доносится от ярика, на что ваня тут же отзывается: — нет, конечно! какая нахуй свиданка, — и взгляд тупит, пугаясь, что переборщил. — чего ты так нервничаешь? я же шучу, — ярик смеётся, а саня кидает на него предостерегающий взгляд. вот только ярик не замечает совсем, добавляя вдруг: — или вы реально встречаетесь? — и смотрит лукаво, ухмыляясь, а у вани внутри всё замирает. он ведь не знает, как ярик к этому отнесётся и как отреагирует, а рисковать не хочется от слова совсем — им ещё жить вместе. поэтому ваня выпаливает первое, что приходит ему в голову: — ты совсем еблан? мы же оба парни, конечно, нет, — а бедром чувствует, как серёжа вздрагивает, и взгляд на него переводит. но тот только улыбку натягивает почти искреннюю. почти искреннюю, но только не для вани, который видит прекрасно, что до глаз эта улыбка так и не доходит. — ладно-ладно, не кипятись, — отзывается ярик, не отрывая взгляда от игры и не замечая, как резко серёжа с места встаёт — слишком резко. — я пойду тогда, не буду вам мешать, — и взгляд кроткий бросает в сторону вани перед тем, как выйти из комнаты. взгляд, от которого у вани сердце по швам трещит, разрываясь от горечи, мелькнувшей в карих глазах. и ване бы за ним пойти да извиниться, но отчего-то стыдно так становится, что с места сдвинуться не может. ловит только санин осуждающий взгляд напоследок, но так и сидит на кровати. а когда ярик отходит на кухню соорудить себе что-то перекусить, саня тут же к ваньку подсаживается. — ты почему так отреагировал? — а что я должен был делать? — взрывается бессмертных. — я же не знаю, как бы ярик отреагировал! нам с ним ещё жить. — ты понимаешь, что серёгу своего обидел? причём сильно, — и смотрит так укоризненно, что ване ещё неприятнее становится от всей этой ситуации — сам он всё понимает, не маленький. — и что мне делать? — ну, как минимум, пойти извиниться. — а как максимум? — усмехается невесело, но саня ему руку на плечо кладёт — поддержать хочет, хоть и сам ругать его начал. видит ведь, как ване тяжело и непривычно — видит и переживает за друга. они знакомы-то всего несколько месяцев, но ваня за это время уже родным ему стал — хочется быть ему не только хорошим другом, но и верным советчиком, а то дурачок совсем загнётся. и ваня смотрит благодарно, но щёки всё равно дует — сначала ругает, а потом ещё поддержать пытается, ловко это саня придумал. — как максимум, я выведаю у ярика, как он ко всему этому относится, а там уже будем решать. — ко всему — это к геям? — отзывается ваня. — ко всему — это к однополым отношениям, ебло, — потому что знает, что ваня не определился ещё и не разобрался толком в себе. но с серёгой ему хорошо — это невооружённым взглядом заметно. и скрывать их отношения от ярика будет максимально дискомфортно. саня обещает поднять эту тему в ближайшее время, а ваню пинками отправляет к пешкову — пока парня своего не успокоишь, можешь не возвращаться. и бессмертных щенком побитым под дверью у него стоит с полными ладонями сырочков, которые по дороге прихватил с кухни, и ногой стучит легонько. и когда макс ему открывает, замечает боковым зрением серёжу, на кровати в клубочек свернувшимся. — он дуется, — шепчет максим — как будто бы ваня не знает. — я пойду пока в душ, — и ваня кивает ему благодарно — за понимание. — серёж, — на край кровати присаживается, сбросив свою ношу на стол, — ты не спишь? — уснёшь тут, когда макс свои турецкие сериалы без наушников смотрит, — раздаётся приглушённо. такой ответ ваню устраивает — если бы пешков совсем разобиделся, то вряд ли сказал бы больше одного слова в ответ. ваня его уже изучить успел — если он злится, то молчит в тряпочку как партизан и в себя уходит совсем. с таким серёжей гораздо сложнее контакт наладить, но, к счастью, у них и было такое лишь один раз и из-за ерунды полнейшей. — извини, серёж, — шепчет ваня и со спины неловко пытается его обнять, чувствуя, как тот напрягается всем телом. хочется ваню оттолкнуть и подольше подуться, но не может он, когда по коже мурашками бежит дрожь с чужих пальцев. — просто я не знал, как ярик отреагирует, понимаешь? вдруг он гомофоб или ещё что? я просто, ну, — и сдувается, не зная, как ещё себя оправдать. — тебе и не надо было говорить всё как есть. просто ты так бурно отреагировал, как будто одна мысль об отношениях со мной тебе противна. — но ведь это не так! — я знаю, вань! но звучало именно так, — и оборачивается, в глаза заглядывая всё с той же горечью — потому что понимает, что глупо на это обижаться, но не может он на корню срезать уже выросшую обиду. потому что неприятно и не хочется ещё хоть когда-нибудь услышать такое от парня, в которого он, кажется, влюбился с концами. — ты ведь понимаешь, что это не первый такой случай? если ты каждый раз будешь реагировать вот так, то я боюсь, ничего у нас не выйдет, — и слова эти почти шёпотом вырываются, но серёжа всё же решается их сказать — лучше сейчас, чем потом, когда ситуация снова повторится. — я понимаю, что тебе тяжело. я понимаю, что ты боишься чужого мнения. но оно для тебя действительно важнее, чем я? — и хоть они вместе два месяца, серёже впервые не хочется рассматривать это всё, как что-то временное — что-то, что рано или поздно закончится. напротив, серёже впервые хочется, чтобы это было чем-то серьёзным. но если ваня настолько боится, то лучше оборвать всё, пока не стало слишком поздно, а ведь даже сейчас одна мысль о расставании причиняет лишь боль, выворачивающую грудину наизнанку. и больше всего пешков боится, что ваня действительно уйдёт — попросту не захочет мириться с трудностями и переступать через свои страхи. но ваня вдруг глаза на серёжу поднимает — кажется, вот-вот расплачется, — и головой машет. а серёжи хватает только на то, чтобы подняться и к груди своей его прижать, поглаживая по волосам успокаивающе. хочет было начать извиняться, но ваня опережает. — прости меня, пожалуйста, — на всхлип прерывается, — просто мне всё ещё непривычно, понимаешь? но я пытаюсь, правда, потому что ты важнее, — и серёжа сам уже в чужие волосы зарывается носом и бормочет тихие извинения, потому что переборщил — забыл совсем, какой у него ванюша чувствительный. он ведь ему даже сырки эти несчастные принёс, чтоб примириться — самый драгоценный. а когда макс стучится перед тем, как войти в комнату, серёжа на него только шикает, чтоб ваню, у него на плече задремавшего, не разбудил. саня, как и обещал, перетёр с яриком, всё-всё выведал, что мог, и остался доволен чужой позицией. а вот об отношениях с серёжей ваня пускай уже сам рассказывает, если захочет. впрочем, и не пришлось даже рассказывать. на субботней тусовке все вместе собираются в серёжиной комнате, вытаскивая из-под кровати ящик ананасового гаража, на который ваня плюётся только, приговаривая, что невозможно ведь пить эту дрянь, а ярик пытается с ним спорить, мол, совсем вкуса нет. впрочем, серёжа готов был к такому повороту — достаёт из рюкзака пару бутылок вишнёвого пива и ване протягивает. — держи своё сладкое и не ной, — на что ваня, конечно же, дуется для проформы, но смотрит всё равно с благодарностью во взгляде. даже дым сигаретный не раздражает так сильно в приятной компании, а серёжа с максом специально не стали никого больше звать — хотели чисто двумя комнатами посидеть познакомиться поближе. и когда уже к десяти вечера все приятно опьянённые слушают хип-хоп из колонки, которую ярик с собой притащил, ваня чувствует, как серёжа ближе к его боку притирается, плечами соприкасаясь. чувствует, что тому внимания не хватает, потому что уж пьяного серёжу он знает как облупленного. ваня лишь секунду сомневается, но сразу же отбрасывает лишние мысли куда подальше, касаясь кончиками пальцев чужого запястья, а пешков реагирует тут же, пальцы переплетая с чужими. после третьей бутылки серёгу совсем развозит да и разговоры смолкают — хочется ваню в другую комнату утащить и долго-долго целоваться, смешивая вишню с ананасом на чужом языке. но бессмертных сам к нему поворачивается и ближе подаётся, не обращая внимания на остальных, и тогда пешков уже сам его целует мягко-мягко — пока они не одни, надо в руках себя держать. и стоит ване языком по нижней губе скользнуть, как их прерывает громкое улюлюканье со стороны макса. — ну наконец-то! посмотрите на них — какие бесстыдники, — журит их по-доброму, потому что именно ему серёжа плакался о ваниных загонах. — ну я так и знал, что вы встречаетесь, — говорит вдруг ярик под всеобщий смех, и ваня, не в силах сдержаться, тоже улыбается серёже в губы, сталкиваясь с ним взглядами в полутьме. больше не страшно.