15:36
С того момента, как они обмолвились друг с другом последним словом, прошло полчаса. Солнце на небосводе продолжало резвиться, выгуливая своих лучистых зверей на просторном поле. Гул, шедший снизу, и слабые вибрации пропадать в ближайшее время не собирались. Но только «в ближайшее время», о чем свидетельствовала жизнь, закипающая за пределами купе. Пассажиры, которые и раньше беседовали, смеялись, бродили от одного угла к другому, начали делать это с еще бóльшим усердием. Нетерпение — значит, скоро остановка. Артур в умиротворении продолжал читать книгу, не понимая, к чему такая спешка. Он придерживался следующего плана действий: поезд останавливается, и в тот момент, когда коридор заполняется толпой обезумевших людей, он одевается. И, кажется, Максимус придерживался подобной системы. Или, может, вовсе не замечал, что происходит вокруг, поэтому и не предпринимал ничего. Артур склонялся ко второму варианту. Этот парень уже как пятнадцать минут лежал головой к окну и болтался на телефоне. Непонятно, с кем. Непонятно, о чем. Артур не стремился внедряться в этот лепет и узнавать подробности: во-первых, ему было не интересно, а во-вторых, формировались прекрасные условия для чтения. То есть, не «формировались», а «формировал». Максимус, по всей видимости, превосходно понимал, как шум осложняет процесс углубление в чужую историю, поэтому шел на крайние меры. Весь разговор вел только шепотом, а если и срывался, делая голос зычным, то произносил курьезное «ой» и поспешно возвращался в строй. Артур, замечающий эти потуги, соврет, если скажет, что не благодарен. Сейчас в связи с фоновым пассажирским гомоном он всё чаще стал выныривать из собственного мира. И в один из таких моментов задержался на поверхности, зацепившись за событие, которое, казалось, не должно было произойти: Максимус принялся подводить разговор к концу. — Да-да, как только приеду, так сразу сходим, — улыбаясь во все тридцать три зуба, с видимым предвкушением шептал он и щурился. Потом, послушав, что ему сказали на другом конце линии, положил руку к себе на живот и состроил жалобное выражение лица. — Вот из-за твоих рассказов у меня голод проснулся. Не стыдно тебе? — прислушался и внезапно стер всякую плаксивость. — Эй! — отозвался возмущенно и принялся тихо посмеиваться. Артур, созерцающий представление этого циркового шута, думал о том, когда бросать похвальные цветы. — Ладно, в общем, отдыхай. Сейчас сбегаю в вагон-ресторан и напишу. Пока-пока. Походу, сейчас. Он не ослышался? Выхватив решительный взгляд кофейных глаз и определенные телодвижения, Артур понял, что нет. И в тот момент, когда Максимус, приняв сидячее положение, посмотрел вниз в поисках обуви, он, не сдержавшись, безучастно проронил: — Обанкротиться решил? — карие глаза застыли на нем, и изумление, вспыхнувшее в них, плавно растеклось по всему лицу. Видно — не ожидал. Артур, узрев, как живой человек претерпевает превращение в каменное изваяние, невозмутимо перевел взор на книгу и листнул страницу. — Почему с собой ничего не взял? Не принято? Ему, впрочем, было до лампочки: пусть идёт и тратит столько денег, сколько его душе угодно. Одна лишь проклятая крупица любопытства не дремала — прямо сейчас он столкнулся с человеком, которому легче приобрести еду в вагоне-ресторане по сумасшедшим ценам, чем взять ее из дома или прикупить в небольшом продуктовом магазине? И только Артур поставил вопросительный знак в конце этой фразы — тут же об этом пожалел. Мыслительный поток обжег, с ядовитой насмешкой нашептав: «сдвиг на деньгах, берущий начало еще в подростковом возрасте, не дремлет, правда?». С противоположной стороны донесся смех, который, словно метла, разогнал беспрестанно тявкающие думы. Артур, пользуясь периферийным зрением, проследил за тем, как Максимус поднял ноги с пола и уселся в позу, похожую на ту, которая водилась в йоге под названием «бабочка». — Да проспал я. В панике и позабыл про еду в холодильнике, — чистосердечно опроверг его предположения он, и стыдливость пала на багровые губы. — Да ты, Максимус, ходячая катастрофа, как я посмотрю, — с приподнятыми в язвительной манере бровями выразился Артур и предался размышлениям. В груди засело чуждое желание, и вот он теперь принимал решение насчет него — приглушить или дать волю. А «чуждым» оно считалось по той причине, что отличалось значительной силой. Нет, к родным подобного рода стремления всегда таковыми являлись, но вот к малознакомым… Впервые. И эта неясность, на удивление, не замигала красным светом, как верхний круг светофора: на передовую из глубин души вышло нечто, превосходящее ее по энергии. — Голод-то сильный? — Слабый, но, зараза, докучливый, — с поддельным раздражением отозвался компаньон и пожал плечам. Артур, проследив за движением златых кудрей, великолепно блеснувших в солнечном свете, поставил страницы в одну шеренгу. — Чего бы тебе хотелось? Он неторопливо сел, коснувшись ступнями пола, и отдал книгу в распоряжение стола. Максимус в вопросительной манере хлопнул желто-лимонными ресницами, и Артур не отразил на себе ответы: вместо этого спустился вниз, найдя опору в коленных чашечках, и достал из-под зеленого сидения небольшую дорожную черную сумку. Он догадывался о том, что надолго задержаться в Санкт-Петербурге не выйдет, поэтому отправлялся налегке. На обратном же пути такую форму сохранить не вышло: тетушка загрузила несчастную вещь всякими лакомствами. Какими именно — для Артура до сих пор оставалось загадкой. И это не из-за того, что ему якобы было не интересно, не важно — ни в коем случае. Дело в том, что родной человек закормил его перед отъездом. Да настолько, что от одного только взгляда на еду начинало воротить. Артур, с нежным чувством в груди вспоминая, как сегодня выкатывался колобком из-за стола под сопровождение довольного взгляда, принялся возиться с молнией. И как только та поддалась, предоставив нутро сумки, сверху донеслось шуточное: — Ты это специально спрашиваешь, чтобы я слюной подавился? Тот, кто обращался к нему, накренился и растянул уголки губ в иронической улыбке; и это движение показалось таким домашним, что тело обволокла сладкая нега. — Да-да, именно так, — преспокойно продолжая разглядывать имеющиеся сладости, в саркастической манере изрек Артур. Именно в «саркастической»: убедительно выражаться было опасно. Уж больно наивным в этом плане парень являлся. — Так что? Максимус задумался, с расстановкой перебирая браслет на запястье и неспешно оббегая озадаченным взглядом окружающее пространство. Артур, созерцающий признаки протекания мыслительного процесса, не допускал возможность сражения наповал желанием попутчика. Тот казался простым, как валенок; а если простой, то и потребности у него, по сути, должны быть примитивными, земными. И на этот раз с предположениями он не ошибся. — Может, печенье какое-нибудь или шоколадный батончик, — пожав плечами, отозвался парень и стал инициатором создания зрительного контакта. В тот миг посетило понимание — догадывается о его стремлениях, но не старается принять эти предположения за истину. Робеет? Артур тихо хмыкнул, после чего повернул голову и легким движением руки выудил из вещицы всем известное печенье. Надолго у него не задержалось — отправилось в полет под сопровождение лаконичной фразы: — Лови. Максимус, не ожидавший от него ничего подобного, невольно пробудил испуг. Тот заставил его вздрогнуть, но не смог сбить: быстро сориентировавшись, парень поймал увесистый красно-голубой предмет с крупными надписями «Любятово», «печенье топленое молоко». Артур, не обрушив об него и одного взгляда, неспешно застегнул молнию и, прислушавшись, осознал — нет смысла погружаться в книжные страницы. Тогда открыл боковой карман, изъял у него телефон и вернул сумку туда, откуда ее достал, — под сидение. Плавно поднявшись, устроился на диване, аккурат напротив притихшего парня, и захотел было окрасить лицо экранным цветом. Однако осуществить последний пункт не удалось — послышалось несколько удивленное, сердечное: — Спасибо. Артур машинально поднял взор. Алые губы, сверкающие радостью и содержащие крупицы скромности, прищуренные карие глаза, до краев наполненные солнечным блеском, — то, что встретилось ему на пути и заставило обомлеть. От всех жестов повеяло подлинной благодарностью, и он почувствовал, как светло стало на душе, как приятно защекотало в районе сердца, как безмерно сладостное чувство прошлось от головы до пальцев на ногах, принудив их согнуться. Рассеянно кивнув, Артур предался пикантным мыслям. Почему он делает это: делится с ним своей жизнью, советами, лакомствами? Почему интересуется его судьбой? Почему чувствует себя рядом с ним комфортно, хотя они знакомы без году неделя? Максимус бережно открыл пачку с печеным сладким тестом, взял пару кусочков и благодушно протянул ему. И как только узрел его отказ, выраженный в горизонтальных кручениях головы, так сразу понимающе пожал плечами, оставил два печенья себе, а практически целую пачку отправил на стол. Бросил на нее взгляд, как бы сказав «не моя — общая», нацепил на лицо притягательное выражение и приступил к трапезе, отправившись в социальные сети. И именно в тот момент Артур осознал: независимо от того, что скрывается под его положением, он продолжит вить дружескую нить. Ему симпатизировали добрые люди; и он невольно начинал убеждаться в том, что Максим таковым и являлся.***
16: 01
Поезд подъехал к необходимой остановке и прекратил распространять колесный стук и вибрации. Хохот, шелест разговоров и топанье стали отчетливее: вспыхнуло вавилонское столпотворение. Артур приступил к исполнению задуманного плана: поднялся, оказавшись в вертикальном положении, и потянулся к бежево-коричневому пальто, черному шарфу и такого же цвета шапке крупной вязки. В тот момент, когда часть слегка вьющихся угольных волос была покрыта головным убором, очнулся Максим — выбрался из диалогового плена. Поспешно откинул мобильное устройство в сторону и резво подскочил, принявшись накидывать на себя оранжевую куртку и повязывать шею длинным куском материи. Артур, вздыхая по осенним пейзажам и бодрости, хотел было развернуться и бросить незамысловатое «догоняй», однако, зацепившись за попытки этого шута усмирить непослушный шарф, был вынужден ненадолго задержаться. Всего одна деталь привлекла его внимание, призвав не ясные, но, на удивление, точно не отрицательные душевные порывы, — Максим был явно выше него. Насколько — неизвестно в связи с дальним расстоянием. Естественно, он не поспешил подойти к нему ради определения: знал, что в скором времени всё выясниться. Уж что-что, а этот пункт — так точно. Поэтому, не медля ни секунды, Артур исполнил задуманное и, получив в ответ светлое «да-да, скоро буду», неспешным шагом двинулся в сторону выхода. По коридору витал студёный шальной ветер, подталкивая нерасторопных пассажиров к месту, где можно было познать душевное равновесие. По крайней мере, именно для него оно таковым являлось. Любое природное место таковым являлось, независимо от того, чем славилось: горами или лесами, реками или полянами — не имело абсолютно никакого значения. Везде был один и тот же уровень комфорта — касающийся небес. Да, он отдал бы всё, лишь бы навещать окружающую среду как можно чаще. Совершенно всё, не считая, конечно, родных людей. Их он ни на что не променяет. Дойдя нужной точки, Артур замер на несколько мгновений и глубоко вздохнул. В голове высветилось одно-единственное слово — бесподобно.***
Плитка, в некоторых местах отличающаяся неровностями, дышала: водные капли разогнали, прибили к земле толстые слои пыли и скопления песка. Она вдыхала не только свежесть, дарованную недавней непоседливой стихией, но и приятный, чарующий аромат, исходящий от павших листьев. Те, опускаясь, задерживались на неопределенный кусочек времени, предоставляя ей возможность полноценно прочувствовать осеннюю пору, после чего неслись, подстрекаемые ветром, вперед, в неизвестную даль. По пути они не забывали уделять внимание своим собратьям, которые, кружась, спускались с крон деревьев. Могучие клены, кряжистые дубы, развесистые березы — и все краснеющие от смущения. Они завлекали взор в свои роскошные чертоги, и те, кто велись на их бархатные речи, обрекали себя на глубокий гипноз. Гипноз, вручающий самозабвенное упоение и сладострастную негу, приводящий к исступлению. Максим, созерцающий эту фантастическую красоту, перехватил покрепче устройство для регистрации неподвижных изображений. Проще говоря, фотоаппарат, полученный от его дорожной сумки цвета хаки. Не сдержавшись, он щелкнул окружающее пространство пару раз, стоя на подножке транспортного средства, после чего спустился на тротуар и с присущим торжеством отправился оглядывать полученные картинки. Глаза восторженно блеснули — умопомрачительно. Получив дозу сердечного удовольствия, Максим спохватился — произошла потеря: где Артур? Вскинув подбородок, он стал бегать глазами по толпе, предпринимая попытки выловить знакомые черные локоны. Первая не дала результатов, вторая, когда он очутился в середине человеческой массы, — тоже. И только третья, сложившаяся в связи с его смещением вглубь перрона, к обветшалым скамьям, увенчалась успехом. Артур держался поодаль от людей, стоял, прислонившись плечом к серой колонне, и отрешенно поглядывал вдаль, где ровным строем простирались пассажирские вагоны, где линии электропередач растворялись в солнечных волнах, где теплые воздушные потоки наигрывали на флейте музыкальную композицию. В один момент он, пронзающий внутренней пустотой недостигаемую высь, пополнил урну пеплом и поднес к губам сигаретный фильтр. Максим, стоящий в стороне, пронаблюдал за тем, как Артур медленно затянулся и, отстранив нелицеприятный сверток ото рта, выдохнул. Струящийся дым поспешил вверх, к неприглядной крыше перрона, но, не успев преодолеть и половину пространства, растаял в осенней свежести. Парень ощутил, как в грудной клетке колыхнуло от великолепия момента, и, не совладав с собой, поднял фотоаппарат. Он успел сделать пару снимков, прежде чем послышалось отчужденное: — Как я посмотрю, с понятием «скоро» у тебя обстоят такие же проблемы, как и с понятием «немного», — Максим в одночасье опустил устройство и, узрев беззлобную насмешливость в мутно-зеленых глазах, с пристыженной кривизной улыбнулся. Спустя мгновение вниз, по его телу скользнул осмысленный взор и заледенел на кистях рук. На специальном оптическом аппарате, оберегающем изображения. Артур фыркнул, выдавая перчинку любопытства, прежде чем выкинуть сигарету, прислонив оранжево-красный огонек к ободку урны. Подавшись вперед, значительно сократив расстояние, он без колебаний заглянул в экран фотоаппарата; туда, где красовалось уникальное человеческое состояние: спокойствие и озабоченность, удовольствие и дискомфортность. — Ну-ка. В то время как Артур обозревал выхваченное сочетание, Максим боролся с мышцами лица: скверный, неприятно царапающий ноздри запах прокладывал дорожку в его легкие. И в первое время он успешно справлялся с поставленной задачей, но в итоге всё равно остался при пиковом интересе. Стоило собеседнику отлучиться, показав малахитовые поля, режущие стебли которых прижались к земле, перестали колоть босые ступни, так сразу рука, пронзённая волей, взлетела и потерла пострадавший орган обоняния. Мимо Артура его отзыв на вредную привычку не прошел: невозмутимо моргнув, он плавно достал из кармана освежающий спрей для полости рта. — Не терплю табачный дым, — с простодушным изгибом губ сообщил Максим, кротко шмыгнув носом. Неизвестно только, зачем: и так всё было ясно как божий день. — Не поверишь. Я тоже, — как ни в чем не бывало изложил своё отношение Артур до того, как послышалось несколько пшиков. По ветру растекся лакомый аромат душистой мяты. Максим, охваченный наслаждением, на пару мгновений сомкнул веки. Но лишь «на пару»: в чувство поспешил привести единственный вопрос «тогда почему?». Именно его он и отобразил на темно-карих цирконах в надежде на то, что заметят, поймут и угостят ответом. И ожидание, на удивление, совпало с действительностью, только не полностью: светло-зеленые глаза зафиксировались, налились знанием, но ничего не обронили. Не захотели или, быть может, не посчитали нужным. Максим веками, как автомобильными дворниками, согнал любопытный порыв с радужек, в то время как Артур, качнув головой в сторону, ловко выдернул их из сформировавшегося положения, не позволив атмосфере проникнуться напряжением. — Значит, это и есть то самое увлечение, о котором я должен был узнать при первой остановке. Не спросил — утвердил. Максим, выловив крупицы заинтересованности из-под флегматично полуопущенных век, вспыхнул неистовым пламенем воодушевления, отбросив в сторону слабую горечь от последней неудачи. И на новоиспеченный пожар, к счастью или сожалению, не нашлось управы. — Да-да-да! — с широкой улыбкой на губах и отрывистыми кивками воскликнул он, после чего направил устройство вверх, к своему лицу, — Фотографирование — моя страсть. Я щелкаю людей и природу с восьми лет… Больше, конечно, природу: душевный баланс, так сказать, но не суть, — гладко ведя объектив по толпе, а потом и вовсе обращая его в даль, к лесу, к драгоценной природе, Максим повествовал. У него не было надобности кидать взор на собеседника: шестое чувство подсказывало — слушают, — Так вот, всё начиналось с кнопочного телефона, камера на котором оставляла желать лучшего. Однако меня это не останавливало. Потом следовала старенькая плёночная камера родителей, а за ним и смартфон. В итоге, когда мне исполнилось восемнадцать лет, семья, замечающая мою слабость, подарила профессиональный фотоаппарат, — обратив устройство на Артура и подметив, что ни одни мускул не дрогнул на бледном лице, он опустил фотоаппарат и прикрыл глаза. — Связать жизнь с хобби не решился, но уверенно скажу, что попробую принимать заказы после разнообразных курсов фотографа. Думаю, какой-никакой успех да обрету, — разомкнув веки, Максим обронил взор на кончик своего ботинка, елозящего по тротуарной плитке, и нерешительно улыбнулся. — Всё-таки то, что приносит человеку удовольствие, обычно получается у него хорошо. — Да, — малозначительное, сухое слово ловко дернуло два темно-карих кружка вверх, словно за тонкие ниточки. И сделало это неспроста: подвело к тому, что важно было услышать при зрительном контакте. — Не удивлюсь, если у тебя всё получится. То, с какой душевностью было произнесено это предложение, то, как крупицы этой мягкости плавно перетекли в мерно колышущиеся изумрудные поля, вызвало неописуемое блаженство. Головокружительное чувство прошлось своими ласковыми ладонями по его коже, поселив на ней едва уловимые холмики — мурашки. На пятки ступила пылкость, и Максим понял, что не то, что не сможет — не захочет сдержать ее в узде. — Слушай, а давай вместе сфотографируемся? Артур, пораженный улыбчивой лучезарностью, образовавшейся в ответ на его, казалось бы, сухую поддержку, сначала подумал, что ему послышалось. Но потом, как только Максим стал крутиться по сторонам, скорее всего, в поисках жертвы и, вместе с тем, капаться в фотоаппарате, осознал — нет, не ошибся. И в то же мгновение в груди замелькали смешанные чувства. С одной стороны, этого нельзя было допустить: узреть в статье их совместное фото, уловить первые слухи, слетающие с губ недругов и мелких зевак, — последнее, через что ему хотелось пройти в нынешней жизни. С другой же, он хотел. И это подлинное желание, шедшее от основ, делало воду мутной, принуждало отстранять от себя мысли об отказе. Именно из-за него всё, что он успел сделать, чтобы хоть как-то повлиять на ситуацию, — это открыть рот. Произносить что-либо уже не было смысла: Максима и дух простыл. — Девушка, постойте, не могли бы вы уделить нам минутку своего времени?! — раздался его эмоциональный лепет вдалеке, и Артур, обратив лицо в нужную сторону, дался диву: когда он успел? Пылкостью отличился — настолько воодушевился идеей сфотографироваться с ним? От этой мысли крошка сладости оккупировала его душу: он правда ему интересен? В таком случае, почему бы не сделать исключение? Можно ведь дать наказ не выставлять для публичного обозрения. — Щелкните нас пару раз, пожалуйста! Давайте я вам покажу, как пользоваться фотоаппаратом. — Вот же… — пронаблюдав за тем, как Максим повертелся вокруг окутанной удивлением девчонки, Артур покачал головой. Приблизившись к нему, он оказался на фоне лесной чащи, приглашавшей каждого в свои распростертые объятия, стяжающей себе славу листьями, что порхали под мелодичные завывания ветра, замирали от прикосновения к плитке, как на полотне умудренного опытом художника. Артур, дождавшись, когда Максим с довольным выражением лица переместится на более близкое расстояние, отозвался. — Зачем? Максим сначала не обратил внимания на его комментарий: принялся корректировать стойку незнакомки жестами и фразами «чуть-чуть вправо, теперь вперед, нет, всё-таки назад, да». Но потом, как только кончил дела, повернулся к нему и счастливо, несколько озадачено улыбнулся. — Как зачем? На память! Он, встав в нужную точку, махнул рукой, призвав его подойти поближе. Артур, немного замешкавшись, отозвался на зов: просеменил, но ближе, чем на полметра, не очутился. Чаще всего он оказывался в роли фотографа, реже — модели, и то такие случаи возникали только в кругу близких друзей. Сейчас же он отважился на исключение из правил, поэтому не мог уловить нужный ориентир и понять, где берут начало и обретают конец его возможности. Ощутив, как в шею пахнуло растерянностью, Артур покосился на Максима, стремясь поймать в его мимике собственный предел. Подумал — подхватит настрой и к чему-то да придет. Однако до этого так и не дошло: парень то ли проникся его сдержанностью и не оценил ее, то ли окунулся в желание организовать дружескую атмосферу, то ли с самого начала сложил в голове великолепный кадр и приступил к его реализации. Неизвестно, но это не столь важно. Главное то, что на его лопатки плавно, без грубой силы легла чужая рука и мягко, с правом выбора придвинула ближе к своему хозяину. Артур дернулся от неожиданности и качнул головой в ту сторону, где незнакомая ладонь легко касалась его надплечья. Мысли загудели пчелиным роем, впрочем, как и ощущения. Уйти от ненадобного касания, преподносившего чувство уязвимости, отказаться от съемки и быстрым шагом вернуться к тому месту, где кружили в дивном вальсе цветастые пластинки. Или остаться, в полной мере вкусить тепло, исходящее от чужой руки, наиболее полно выведать приятельский настрой и взглянуть на получившуюся картинку. Картинку, при взгляде на которую в груди будут вспыхивать разными цветами противоречащие друг другу чувства; будет возникать то, что он ни разу до этих пор не питал. — Ты не против? — та фраза, произнесенная в участливой, трепетной манере, которая стала последним всплеском на пути к решению завязавшейся проблемы. Ключевым толчком к ответу и выбору, показавшемуся наиболее правильным. Качнув головой в отрицательной манере, Артур чуть шевельнулся, удобнее расположив вторую верхнюю конечность рядом с чужими ребрами, и бросил взгляд вперед, на девушку, готовую с минуту на минуту запечатлеть их в статусе «друзья». И хоть до друзей им было столько же, сколько до вершины горы Эверест, и сейчас они считались лишь знакомыми, Артур не чувствовал отторжения к этой миниатюрной сценке. Скорее, даже, наоборот.***
Максим, принявший любезно протянутый незнакомкой фотоаппарат, устроил всё так, чтобы и Артуру были видны ее старания. В целом, вышло неплохо, но ему, как опытному фотографу, естественно, было отчетливо видно некоторые недочеты: картинка немного повернута, ракурс чуть-чуть не такой, какой нужно, да и легкая размытость имеется. Однако Максим ни в коем случае не осуждал: с первого раза справиться с профессиональным фотоаппаратом не каждый может. К тому же, могло быть гораздо хуже. Всё это — первое, что бросилось ему в глаза, остальное же осталось без осмотра: с девушкой необходимо было распрощаться. — Отлично! Спасибо большое, — отблагодарив ее с теплой улыбкой на лице, Максим махнул на прощание рукой и, дождавшись ответа в виде кроткого «ага», повернулся к той точке, на которой ранее находился Артур. И какого же было удивление, когда его там не оказалось. Несколько секунд понадобилось, чтобы мысленно и ненароком пробурить дыру в асфальте, после чего он очнулся, направил взор вперед и узрел, как необходимый субъект с опущенной головой неторопливо блуждает возле лесного массива. Очутиться рядом с ним не стоило большого труда — всего лишь непродолжительная пробежка; и когда он поравнялся с тем, кто не переставал его удивлять, весело, с легкой одышкой, со смехом прощебетал: — Эй, ты телепортацией обзавелся? Как так быстро из одной точки в другую, а? Максим ловко повернулся спиной вперед, тем самым обратившись лицевой стороной тела к Артуру, и подался туловищем вниз, поставив перед собой цель — выловить с непроницаемо-бледного лица подтверждение или опровержения своей догадки. В связи с тем, что парень не намеривался унимать свой «бешеный» темп шагов, он двигался задним ходом, под стать ему. Первое время ничего не происходило: Артур словно делал вид, что не замечает его стремления разгадать Бермудский треугольник. Однако вскоре замер на месте, внезапно, без предупреждения, и, приветливо хмыкнув, установил зрительный контакт: — Выдумщик, — зазвучала благосклонная острота. В бледно-зеленых глазах проскользнула притягательная эмоция. Максим с присущим ему любопытством уставился в них, желая понять, что именно его так завлекло. Ироничность? Дружелюбность? Сердечность? Однако провести исследование не дали: мало того, что вонзили взор в сырую землю, так еще отвлекли хладнокровной строгостью. — Совместное никуда не девать. Бесхитростный кивок златокудрой головы — без проблем. Проследив за тем, как Артур, будто оголодавший коршун, плавно присел на корточки, чтобы ухватить неописуемо красивый лист, Максим выключил фотоаппарат и последовал его примеру — оказался визави. Требование не взволновало его интерес, не пробудило «почему?»: часто перед ним ставили подобные условия, обусловливая это заурядными причинами. Он попросту привык. Вокруг дребезжало присутствие людей. Отец кутал свою годовалую дочь, наблюдая за тем, как чужие дети, хохоча, шныряют друг за другом. Милостивая старушка кормила кошку серебристого окраса, поглаживая ее по спине, тем самым вызывая удовлетворенное урчание. Кондукторша деликатно учила уму-разуму мальчишку, которого ранее поймала за безобразным занятием — бросанием камней в поезд. Большинство взрослых теснилось вдоль перрона, предотвращая подход младших к железнодорожным путям: мало ли — вдруг кто упадет. Все вели себя типичным образом. Все, кроме них. Только они выбивались из массы, ёрзая по земле на корточках и занимаясь несуразным делом — сбором листьев, за что получали в свой адрес неодобрительные, можно сказать, порицательные взгляды. Как будто они хоть чуточку должны были кого-то из них задеть. — Ты, как я понимаю, для гербария собираешь? — спустя некоторое время полюбопытствовал Максим и, подтянув один из поразительных кусочков осеннего ковра, преподнес его Артуру. Тот отозвался: чуть накренил голову и, немного подумав, принял незамысловатый презент. И только эта, казалось бы, ординарная вещица коснулась бледных длинных пальцев, так сразу же малахитовые глаза на несколько мгновений порхнули к нему, вновь опалив обаятельным выражением. Максим почувствовал, как дух в его теле подскочил… Он точно уже ощущал подобное. Артур не потрудился открыть рот, чтобы вымолвить сжатый ответ «да», однако и пропустить вопрос мимо ушей не вознамерился. Максим, углубившись в изучение утонченной внимательности, исходящей от парня, подвергающего осмотру его приношение, едва не пропустил слабый кивок. И только информация дошла до него в полном объеме, в голове возник если не гениальный, то точно великолепный план. Он ведь вознамерился поднять ему настроение, так? Так. В таком случае если не сейчас, то не скоро: следующая остановка невесть когда, а другого способа улучшения морального состояния еще не было найдено. Из мыслительного потока прорвался стартовый выстрел — вперед. — Тогда… — протянул с хитрой задумчивостью Максим и, легким движением руки расправив край листа, расположенного в чужой бледной кисти, склонил лицо по направлению к Артуру. — Мне нужно кое-куда, вернусь к отправлению поезда. Удачи! — он, дождавшись сдержанного кивка, мило улыбнулся, после чего вернул голову в вертикальное положение. И в тот момент, когда собрался стать на метр ближе к солнцу, был безапелляционно превращен в стеклянную статуэтку, которую только тронь — раскрошится: на голову пало что-то мягкое, шелестящее, укрывающее от слабого, но колючего ветра. Максим подал рукой к кучерявой шевелюре — капюшон. — Глядишь — мозги атрофируются, — сбоку шутливо, как-то по-доброму хмыкнули. Максим, сбитый с колеи внезапным маневром, клюнул носом в сторону собеседника: тот сделал вид, будто не он причастен к возникновению укрытия, а дух природы, будто именно ветер с курьезным комментарием сжалился над его переливающимися в лучах локонами и никто более. Его навестило то же осознание, что и тогда, в случае с печеньем, только теперь оно было в разы ярче и четче — по отношению к нему проявили какое-то заботливое внимание. Специфическое, в сопровождении легкой иронии, с налетом шелковистых ноток. По телу вновь прошлась волна, сделавшая кожу «гусиной» и принудившая едва заметно содрогнуться. В тот же миг с небес на него грохнулось недавнее озарение «он точно уже ощущал подобное», но, как и тогда, осталось без надлежащего ему внимания. Максим, почувствовав, как предчувствие пустило в спину оповещение о скором прибытии нежелательных дум, выкарабкался из-под него и поспешил ретироваться с места. Он не помнил, как выдавил из себя усмешку, сошедшую в качестве благодарности, и, поднявшись, отправился быстрым шагом в нужную сторону. Также не знал, следил ли за ним Артур — не следил: голова под воздействием внутреннего натиска потеряла функцию поворота. В груди стало разражаться буйство внутренних сил — шторм? Штормы ведь ни к чему хорошему, обычно, не приводят.***
Задумчиво перешагивая прозрачные водяные скопления, Максим более подробно знакомился с новоиспеченной фотографией. Он уже отыскал всё, что требовалось, — шелест, доносящийся из широких карманов куртки, подтверждал это, — и теперь подмечал те детали, которые ранее не было времени рассмотреть. — А он на полголовы ниже меня: если не считать шапку, то черноволосая макушка примерно достает мне до носа, — тихо-тихо отметил ярко выраженный признак Максим и, придав губам лучезарный изгиб, обвел взглядом дружескую позу двух людей. Один, подняв руку вверх, выпрямил только два пальца (указательный и средний), а остальные согнул. На его лице мерцал белозубый веселый оскал, веки скрывали темно-карие глаза, из-за солнечных лучей его волосы выцветали, становились бело-золотыми; голова была наклонена в сторону второй личности. Та же не изъявила желание составить из определенных частей тела жест — ее руки пребывали в карманах бежево-коричневого пальто. Голова держалась прямо, тускло-зеленые глаза смотрели аккурат на объектив, верхние веки были полуопущены. В целом, эта личность выглядела расслабленной — и только воспоминание о накале мышц плеча не укладывалось в спячку, заставляя сомневаться в этом выводе. Кстати, об этом… — А я и не заметил, что произвел на свет такое телодвижение… — шепнул он, зацепившись за свою руку, огибающую чужие надплечья. Именно благодаря этому жесту два человека оказались достаточно близко друг к другу, и от такого обстоятельства в груди возникало трепещущее, нежное чувство. Придя к подобному выводу, Максим замер, безвольно, под давлением неопознанной силы прислушавшись к процессам, действующим в его организме. Он точно ощущал нечто схожее, теперь намекающее на природу нынешних сдвигов, только это было давно. Это было давно.***
1 сентября 2018
Безветренный, с большим количеством солнечных лучей и чистым лазурным небом — основополагающий школьный день. Хоть и значился данный месяц осенним, но давал незначительную фору лету, позволяя ему в последний раз порадовать детей, которым предстояло провести учебный год без его дивной специфики. На дворе, расположенном перед официальным входом в учебное учреждение, стоял человеческий гомон: как подростки, так и маленькие ребята смеялись, дразнили друг друга, бегали, огибая взрослых, пришедших посмотреть на праздник. И подобное поведение казалось более чем нормальным: они так давно виделись друг с другом — соскучились, скорее всего, неимоверно. Присутствовали все, начиная с первоклассников, которые только-только вкусят горечь школьной жизни, и матерых старших, рискнувших еще раз пройтись по девяти кругам ада в десятом и одиннадцатом классе. Впрочем, первая группа остается без нашего внимания, а вот вторая… — Так, все в сборе? — в вопросительной манере кликнула классный руководитель, учитель русского языка и литературы, Ирина Александровна, сгребая в одну кучку непоседливых старшеклассников, которые от детей отличались лишь пропорциями тела. Перед ней стояла задача — построить их, чтобы запечатлеть на фотографии день, с которого начнется тяжкий путь. — Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать… Нет, кажется, мы всё-таки умудрились кого-то потерять, — она вздохнула, сокрушенно покачала головой и задумалась, коснувшись линии челюсти указательным пальцем. Бегая глазами по собранной ею толпе, она, основываясь на показателях зрительной памяти, пыталась уловить, какой крыс сбежал у нее из-под носа. Дело в том, что ранее она вела только у «А» класса: к «Б» ни разу не выдавалась возможность попасть — учителей русского языка и литературы хватало с головой. Из-за этого она была плохо осведомлена о тех ребят, которые пришли получать среднее общее образование из данной группы. По крайней мере, о половине из них — так точно. — Всё намного проще, чем вам кажется, — безобидно хихикнул рыжеволосый ученик рядом с ней. Приветливо прищурив серые глаза и обнажив зубы с щербинкой, он провел тыльными сторонами ладоней по скулам, тем самым стерев проступившие капельки пота. И только она обратила взор к Илье — такое имя при себе имел старшеклассник, — из-за его спины вынырнула каштановая макушка и таинственным шепотом прощебетала: — С вероятностью сто один процент вы знаете этого проныру, — парень, обладающий густой шевелюрой, зелено-карими глазами и длинными конусовидными зубами, за которые получил кличку «оборотень», махнул перед ее лицом ладонями, не забыв потрясти пальцами, мифически протянул букву «у» и скрылся за спиной своего приятеля. «Чудной мальчишка» — мило улыбнувшись, подумала Ирина Александровна и вспомнила — Артемом звать. И это последнее, что умудрилось сформироваться в ее голове: внезапно с противоположной стороны раздался мерный голос. — Просто уделите особое внимание тому, чем мы, собственно, сейчас занимаемся, — с деловитостью промолвил высокий, с черными короткими волосами юноша, держащий руки за спиной. Он, Владимир, был не то, что сдержанный, — он был до ужаса спокойный, как удав. Кстати говоря, за такие качества, как безмятежность и неторопливость, его так и прозвали — удав. Холодные голубые глаза и осторожная улыбка — те черты, которые были ему постоянными спутниками. Впрочем, как и выражение «одет с иголочки». Он, выхватив небольшой платок из кармана классических брюк, снял с себя маленькие круглые очки и стал их протирать. — Что мы делаем? Фотогра… — …фируемся, — закончила его фразу учительница, нахмурилась и, чуть поразмышляв, гневно вздохнула. — Ну и что я должна из этого извле… — неожиданно она остановилась, так и не завершив свою реплику. Могло показаться, что передала своеобразную эстафету «начни — дополни», однако это было далеко не так: просто в голову стукнул ответ, к которому так упорно подводили старшеклассники-шалопаи. Медленно развернувшись под сопровождение довольных ухмылок, Ирина Александровна выловила взором из толпы фотографа, а вместе с ним и нужную персону. Ну, конечно же — шестнадцатилетний Максим Лазуренко, о котором знала вся школа: на каждой выставке попадались его изумительные рисунки и качественные фотографии. Впрочем, и он довольно часто сиял, пародируя до скрежета начищенный кубок, как на пьедестале, так и в школьной газете. Подержав два пальца на переносице и тихо посмеявшись, Ирина Александровна слегка задрала голову и крикнула. — Эй, Лазуренко, долго еще будешь фотографа поучать? А ну, бегом сюда! — Иду-иду, — отозвался он и, обменявшись с фотографом любезными фразами и приветливыми улыбками, помчался к своей группе. Лавируя в толпе, Максим кое-как вышел на чистый участок и, глубоко вздохнув — все-таки здесь было больше кислорода, — глянул туда, откуда его созывали. И хоть нового классного руководителя не нашел, — вероятно, она ушла организовывать ребят, — зато опознал другое. То есть других. — О-о-о! — радостно воскликнул он, подходя к дорогим ему людям и поочередно обмениваясь с ними крепким рукопожатием. Двое ребят знатно оживились. Артем начал смеяться, производить на свет забавные звуки и задавать шуточные вопросы, начиная с подобных — «какого цвета боксеры ты сегодня надел?» и заканчивая такими — «неплохо бы булочки у поварихи выпросить, не думаешь?». Илья смеялся, наблюдая за безмерно активным другом, и, как и он, закидывал удочки, только адекватные и актуальные: «что планируешь делать после первого учебного дня?», «кто из родителей пришел на праздник?» и другие. Видно — рады его видеть. Владимир же оставался в стороне, не выражая такой пылкости, но по потеплевшему взгляду становилось понятно — разделяет их чувства. — Когда вы пришли? Я вас не видел. — И почему мы не удивлены? — улыбнувшись в саркастической манере, протянул риторический вопрос Артем и качнул головой в сторону фотографа, настраивающего устройство для регистрации неподвижных изображений. Максим криво улыбнулся и дернул плечами. Да, его настолько увлекали разговоры на данную тему, особенно с теми людьми, которые являлись профессионалами, что, бывало, он абстрагировался от реальности. Однако ребята не имели ничего против такого свойства, глядели на него со снисхождением, чему Максим был безмерно рад. Всю атмосферу дружеского единения прервала изнеоткуда явившаяся Ирина Александровна: — Так, отставить пустой лепет и вперед на фотосъемку! — скомандовала она на пути к тому месту, к которому были повернуты их спины. Встав позади, она начала махать кистями рук, будто сгоняя со сладких фруктов надоедливую мошкару. И, конечно же, Артем не смог сдержать язык за зубами, не пошутить, за что поплатился множеством шуточных угроз со стороны учительницы, например, таких: «гляди, дошутишься — весь класс в одиночку драить будешь» или «еще чуть-чуть — и в кабинете директора продолжишь смеяться». Вся оставшаяся дорога до нужной точки прошла в сопровождении незначительного шума, состоящего из женских запугиваний и мужского смеха. Подойдя к своим, ребята попытались прошмыгнуть на задние ряды, подальше от фотоаппарата, однако свободных мест там оказалось мало. В связи с этим двое парней, Максим и Артем, попали в переднюю линию: первый пошел по доброй воле, потому что стал единственным, кого не напугал объектив и кто ничего плохого в нем не увидел, а второй был вынужден — низкий рост сыграл с ним злую шутку. Да, они желали затесаться в фотографию все вместе, неразрывной четверкой, и у них даже в таком положении это сделать получилось: двое — позади, двое — спереди. Максим повернул в голову в сторону, чтобы Илья сумел прошептать ему что-то на ухо, и в тот же момент заприметил рядом с собой крашеные в красный цвет волосы. Они были средней длины; стрижка, насколько он помнил, называлась «вульфкат». Его вмиг заинтересовала эта личность, имеющая при себе такой же рост, как и у него, да настолько сильно, что слова друга, льющиеся в уши, потеряли свою значимость. Он не заметил, как рука, потянувшись вперед, коснулась чужого предплечья. — Мы раньше не виделись, — утвердительно прошептал Максим, лишний раз указав незнакомцу на свое желание — «обрати на меня внимание». Да, именно «незнакомцу»: в нынешнюю минуту тот перебрасывался репликами с другим парнем из «А» класса, голос у него был мужской. Дождавшись, когда личность с красными волосами обратилась к нему, он, немного растерявшись, продолжил. — Ты новенький, да? — А ты у нас, как я посмотрю, мистер очевидность? — с едким сарказмом протянул ученик и, повесив на губы ироническую улыбку, окинул его оценивающим взглядом с головы до ног и обратно. И только сканирование подошло к концу, так сразу насмешка преобразовалась в кокетливую хитрость, и лицо исказилось в сладострастной манере. Янтарного цвета глаза увлекли, заманили его взор в свои смертоносные сети. — Как звать? — вопросил он, придвинувшись ближе. Максим, наблюдающий за действиями незнакомца, на щеках ощутил жар, а в груди — скромную дозу невиданной неги. Не понимая, что происходит, он открыл и закрыл рот несколько раз, тем самым спародировав полуживую рыбу на суше, прежде чем вымолвить, заикаясь: — Максим, а-а тебя? — Роман, — ядовито похихикав над его реакцией, свободно отозвался парень, после чего протянул руку для скрепления новой дружеской связи. Максим отреагировал, однако не успели они потрясти сцепленные кисти, как Роман тут же брезгливо оборвал телесный контакт. — Что ж, будем знакомы, Максимка, — многообещающе прошептал он, наклонившись к лицу собеседника, после чего прищурился и оскалился. От этих изменений в его лице повеяло недоброй аурой, и Максим бы уловил ее, но, к сожалению, не выпала карта: он оказался намертво погребен под теми эмоциями и чувствами, которые ранее ни разу не испытывал. И хоть они не были яркими, отличались слабиной, — всё равно знатно потревожили его, молодого и неискушенного. В тот день он не успел отойти от состояния горячности, поэтому на школьной фотографии был покрыт алым румянцем. Впрочем, половина класса располагалась в подобном состоянии — на дворе было неимоверно жарко, — поэтому никто не мог его в чем-то заподозрить. Все списывали это на погодные условия, но Максим же знал правду. Мало того — он знал. Стремясь стереть это воспоминание, он сжег фотографию, преждевременно забрав ее из семейного альбома. Глядя на пляшущее пламя, Максим надеялся на то, что такой же судьбе подвергнется второй фотоснимок, находящийся у него.***
Ветер бил в лицо, обжигал его, стараясь преподнести глоток кислорода. Однако легкие наотрез отказывались принимать подачки. Да, Максим признал: он испытывал подобные чувства, только они были в разы слабее тех, что у него имелись на данный момент. В десятки, сотни, тысячи раз слабее — и это пугало. Пугало настолько, что, казалось, вот-вот мир уйдет из-под ног. У этих ощущений одна и та же природа. Одна и та же природа, но разная мощность. Кажется, у него есть предположения на этот счет — и это плохо. Максим не мог поверить. Нет, он просто не мог осознать. Не мог принять то, что… Неужто он… Снова… — Эй, парень! Ты здесь остаешься или как?! Сердце ёкнуло. Он почувствовал, как слегка закружилась голова, и непонятно, от чего, покачнулся. Вероятно, слишком долго пребывал в напряженном состоянии. Однако ждать, когда всё уляжется на свои места, не было времени — его позвали. Обратив тело в ту сторону, откуда донесся грубый голос, Максим приметил женщину, высовывающуюся в двери вагона и машущую ему рукой, и внезапно осознал, что на перроне стоит, как дуб в диком поле, — один. В мозгу замигали красным цветом два слова — «отправление поезда» — и мигом привели в чувство его ноги. Сказать, что Максим был потрясен, — ничего не сказать: не думал, что всё так обернется; не думал, что мысли сумеют застать его врасплох. Подбежав к своему вагону и извинившись перед, если верить бейджику, Елизаветой Ивановной, он забрался внутрь и неспешным шагом побрел по коридору. Возвратиться к той теме, что встала острым углом ранее, не было возможности: головной мозг пустовал, отказываясь принимать в себя какую-либо информацию. И не сказать, что Максим печалился об этом, — наоборот, радость оккупировала его грудную клетку: сейчас лишние думы не помешают ему реализовать свой план, не испортят только-только завязавшуюся дружбу, которую ему не хотелось терять. Филигранно сунув руки в карманы, он нащупал нужные предметы, и каждую клеточку тела в мгновение затмило предвкушение, в голову прокрались приятные фантазии. Плохое расположение духа значительно притупилось, и это обстоятельство помогло вновь пропитаться уверенностью в определенном событии — у него получится поднять ему настроение. А там, может быть, и его улучшится. По крайней мере, он хотел в это верить.