Будь моим ветром, тёплой планетой Воздухом в лёгкие Космоса недрами, кладом несметным Песнями звонкими Будь моим целым, будь моей частью И когда не уснуть Мне очень мало нужно для счастья Ты просто рядом будь Будь со мной рядом Свети, как тысячи звёзд Всегда рядом
(Елка, Banev! — Будь со мной рядом)
***
Просыпаться с кем-то рядом было странно. Ехать в одной машине на работу — тоже. Арсений еще долго думал о происходящем в его жизни после последних событий и все никак не мог понять, правда ли такое могло с ним приключиться. Он уже не первый год жил под лозунгом «никого не впускаем в свою жизнь» и надеялся, что проживет так еще много лет. Но планы несколько поломались, когда затянуло болото с зелеными глазами. Может, редактор и мог бы отказаться от очередных задачек со звездочками, но уже не хотел. Ему чертовски нравилась эта задачка со звездочкой. Прошло не так много времени, чтобы в голове сложилась какая-то картинка, но уже было понятно — не было смысла выпутываться из этого болота. И, судя по реакциям Антона, он считал так же. Но весь этот романтический флер развеивала приближающаяся конференция, до которой оставалось пару дней. И если Арсений еще держал себя в руках, хоть и пыхтел над текстом, который надо было зачитать на брифинге, то Люба носилась в ужасе. Ситуация накалялась: руководителю дизайн-группы нужно было принять одно важное решение, которое могло вызвать огромный резонанс в СМИ, а он толком не мог ответить шеф-редактору, точно ли он на это согласен. Девушка знала, что заявление уже было готово, но не знала одного — решится ли Антон на обнародование информации. Обвинить кого-то в фабрикации дела — это не потягаться с кем-то за авторские права, а навлечь на себя конфликтную комиссию, устроив тем самым огромный скандал в прессе. А итог не мог быть нейтрален — либо положительный, либо отрицательный. И молодой человек прекрасно понимал, что, если заварит эту кашу, но дело разрешится не в его сторону, в журналистику ему будет уже не вернуться обходными путями, да и сумма штрафа будет колоссальной. Люба пачками пила кофе, стараясь соображать трезво и игнорировать недосып, но даже ее постоянное присутствие в офисе проблемы не решало. Она могла урегулировать все трудности, предотвратить новые перед конференцией, но не могла надавить на своего сотрудника, потому что понимала, что это решение принимать не ей. Неопределенность сводила с ума. Да и между делом шеф-редактор паниковала из-за приближающейся встречи с московскими коллегами, не имея понятия, узнал ли Арсений от Антона, какие есть нюансы у этих «московских коллег». Девушка четко осознавала, что если эти двое так и не удосужатся поговорить, то на конференцию можно вообще не ехать, потому что закончится она катастрофой. Пришлось пару раз все-таки мягко спросить у руководителя дизайн-группы, а есть ли какие-то подвижки в плане «когда-нибудь скажу», и ни разу ей толком не ответили. Но Люба жила не первый год на планете, чтобы не видеть очевидного. Между тем разговором в гриль-баре и финальными днями перед брифингом прошло меньше недели, но она видела, что за это время все поменялось. Руководители в офисе появлялись всего несколько раз за неделю, потому что больше и не требовалось: в этот период подготовки все решалось дистанционно. Но даже за эти часы нахождения в офисе шеф-редактор ловила себя на мысли, что что-то эти двое снова натворили. Радовало ее только то, что напряжение между коллегами испарилось. Она не могла не заметить эти вскользь брошенные улыбки, невесомые касания, когда никто не видит, и простую невербалику, которая выдавала их с потрохами. Люба решила пока не задавать вопросов, а просто выбрала тактику аккуратного наблюдения, чтобы понять, когда будет уместно уточнить, что происходит. Многие вещи ей были и так понятны. Слишком много лет пришлось пройти бок о бок с Арсением, чтобы угадывать его эмоции по одним только движениям. Тот стал чаще улыбаться. И даже, разговаривая по видеосвязи, он излучал какое-то тепло. Девушка хотела искренне верить, что причину этих улыбок звали Антоном. Люба вообще много чего замечала, несмотря на суматоху перед конференцией: оба руководителя чудным образом всегда просили ставить созвоны днем, а если приходилось связываться вечером, то видеосвязь каким-то чудом никогда не работала. В большинстве случаев мужчина придумывал дурацкие отмазки, а шеф-редактор делала вид, что верит. С каждым днем для нее все становилось очевиднее: почти всегда два контакта уходили из режима «онлайн» в одно время во всех мессенджерах, когда звонили по очереди, на фоне могла играть одна и та же музыка, а свитера обоих пропахли одним цитрусовым ароматом. Сложно было сказать, в какой момент девушка стала надеяться, что все шло именно так, как она думала. И если раньше ее безумно пугала перспектива каких-либо отношений между этими двумя, то сейчас она искренне желала им счастья, потому что понимала, что все ее страхи были надуманы. Люба боялась за них весь прошлый год, опасаясь, что, если два человека с тяжелым прошлым начнут близко взаимодействовать, где-нибудь взорвется атомный коллайдер. Но сейчас она была согласна и на это, лишь бы они были счастливы. За два дня до конференции девушка последний раз вызвала руководителей в офис, чтобы обговорить все еще раз. Антон так и не смог дать четкий ответ, будет ли он читать свое письмо, но отметил, что тот пункт с рассказом про питерский филиал все равно выполнит. Арсений пообещал, что «не будет никаких выкрутасов». Остальные ребята из редколлегии уже уточнили последние моменты и тоже собирались по домам, чтобы готовиться к брифингу. Люба в тот вечер, попрощавшись со всеми, вышла на открытый балкон, понимая, что ей зверски не хватает воздуха. Хотелось спать, коньяка и в отпуск. Но сейчас она не могла позволить себе ничего из этого списка. Последние дни очень хотелось в Люблин к семье, но нужно было довести дела до конца и надеяться, что конференция пройдет, если не хорошо, то хотя бы нормально. Курить обычные воняющие сигареты сейчас казалось не такой уж и плохой идеей. Да и вряд ли кто-то из сотрудников решился бы беспокоить шеф-редактора, которая со всего размаху хлопнула дверью. Усталость брала верх, и теперь оставалось только дойти до финишной прямой, закончить с брифингом и не потерять последние нервные клетки. Она простояла так, может, минут двадцать и по стечению дурацких обстоятельств задержалась еще на какое-то время, отвечая на сообщения в мессенджере. И именно в этот момент в знакомую машину на парковке стали усаживаться два человека. Девушка смотрела на это, укутываясь в свое пальто, и думала о том, что с этими двумя она точно сойдет с ума. Арсения приобнимали за талию и целовали куда-то в висок. Люба поджигала вторую сигарету. Она даже не собиралась устраивать допрос с посылом «вы, черти, долго скрывать от меня все будете?», потому что сама толком не знала, было ли что там скрывать. Личная жизнь сотрудников ее не касалась. Ее касалось другое: состояние двоих ее близких людей. Страшно было за одно: что случится, если Антон все-таки не осмелится на разговор. И именно поэтому девушка обещала себе следующим утром выдернуть парня на кофе с булкой и обсудить, как они будут действовать дальше. А пока она затягивалась в очередной раз, смотрела на то, как машина уезжает с парковки, и проклинала тот день, когда наивно поверила в то, что один якобы разучился что-то чувствовать, а другой якобы выключил чувства.***
Коллеги не так много времени проводили вместе, как бы этого обоим ни хотелось. И даже несмотря на то, что Арсений несколько раз оставался на ночь, ситуация всегда повторялась одна и та же: большую часть вечера редактор и руководитель дизайн-группы сидели в разных углах студии и мучились с заданиями для конференции. У мужчины ничего толком не получалось с этими итогами, и он бесконечно переписывал речь, а Антон просто находился в прострации. Сколько бы он ни пытался сформулировать мысли в заявлении, толком не получалось. Весь текст про питерский филиал был написан за пару часов, остальные же дни были потрачены на рассуждения, а стоит ли вообще обнародовать эту историю. Где-то между постоянными созвонами с Любой, разборками по работе и решением вопросов, находилось время и для того, чтобы просто попить горячий шоколад, сидя на кухне друг напротив друга. И даже в эти моменты единения чувствовалось какое-то странное напряжение, словно никаких внешних проблем не было, но что-то грызло Антона изнутри. Он обещал рассказать подробнее, что случилось в Москве, но ни в один из вечеров об этом так и не заговорил. Мужчина достаточно видел людей в своей жизни, чтобы сделать простой вывод: в этой истории были какие-то подводные камни, о которых так просто и не расскажешь. Может, поэтому парень ходил вокруг да около и каждый раз слезал с темы, если все-таки до нее доходили. Сегодня коллеги держали курс не на Петроградскую сторону, а в квартиру Арсения. Он знал, что это было какой-то новой ступенью доверия, потому что пустить к себе кого-то в дом всегда означало открыть еще одну дверцу в свое сердце. Редактор был на это согласен, потому что за последнее время ощущал потребность не только брать, но и отдавать. А отдать он был готов очень многое. Всего несколько дней, проведенных в новых ощущениях от осознания, что эти взаимоотношения могли бы иметь будущее, наполняли и заставляли улыбаться. Потому что больше не один, потому что выиграл эту борьбу с самим собой и теперь был готов открыться человеку, который взял и перевернул его жизнь с ног на голову. Кажется, даже недели не прошло, а несколько вечеров вместе, робкие касания и цитрусовый аромат впечатались в воспоминания. Арсению казалось, что ему снова пятнадцать, что для него снова нет большего счастья, чем осознавать, что бывает что-то взаимное. Он и правда чувствовал себя школьником, которому кто-то очень нравился, а этому «кому-то» он нравился в ответ. По всем традициям теперь должен был наступить конфетно-букетный период. Однако в этой истории было «но», которое не сулило никаких конфетно-букетных периодов, потому что за спиной у обоих волоклось тяжелое прошлое, которое никуда не отпускало. Коллеги знали, что между ними возникло что-то гораздо больше, чем юношеская симпатия, и серьезнее, чем влюбленность, описанная в книгах. Они будто знали друг друга сто лет и хотели бы знать еще столько же. И вот сегодня, падая на диван в этой прекрасной квартире с замечательным видом, оба думали, что все, можно выдохнуть — больше бороться не нужно. В этой борьбе мозга и сердца победило сердце. Поэтому Арсений соглашался снимать все свои маски рядом с этим человеком, а Антон в ответ соглашался отключать защитные механизмы. Так и оставались друг перед другом совершенно обнаженные, пускай один в костюме, другой в джинсах и бадлоне. Во всей квартире этим вечером горел только один торшер в спальне, и даже он казался лишним. Оба устали, вымотались и будто не видели больше никакого смысла притворяться, что все по жизни хорошо. Хотелось прикрыть глаза, припасть к родной груди и долго слушать сердцебиение. Работа должна была быть завтра, и дела должны были быть завтра, а сейчас был только холодный мартовский вечер, снег с дождем за окном и теплое одеяло на свежем постельном белье, которое ждало коллег. Они даже не ужинали, только по очереди сходили в душ, Арсений быстро рассказал, что где находится в квартире, дальше согрели чайник и долго валялись на диване, смотря какую-то дурацкую передачу по телевизору. А потом настала ночь и ее жгучее требование откровенности. Казалось, что так всегда и происходило: как только наступала ночь, все погружалось в темноту, а сердце, наоборот, только усиливало ход. Может, оно и правда, что ночью всегда происходят самые важные диалоги. Антон выключал телевизор, переодевался в выданную ему пижамку и заваливался в кровать, прекрасно понимая, что не получится у него толком уснуть. Мужчина это чувствовал и игнорировать не мог. Он давал ему паузу, пока долго мыл кружки вместо того, чтобы забросить их в посудомойку, зачем-то поправлял покрывало на диване и еще несколько минут складывал вещи на журнальном столике. Когда редактор появился у порога спальни, парень сел, облокотился о подушки и жестом подозвал того к себе. Так они и просидели в обнимку несколько минут, каждый думая о чем-то своем. Не было в этом ничего странного — просто Антону что-то такое сейчас было нужно. Ему очень хотелось чувствовать, как его кудряшки ворошат, как утопают вместе с ним в подушках. Они не совсем понимали, когда нелюбовь к тактильности перестала работать друг с другом и когда оба научились принимать и отдавать тепло. Но сейчас коллеги просто лежали в обнимку и думали о том, что счастье, оно вот в этом: после тяжелого рабочего дня прийти домой, улечься и просто смотреть в родные глаза, понимая, что суетный мир может подождать. Редактор смотрел на своего руководителя дизайн-группы так, что мир переставал интересовать, потому что рядом лежал этот смешной растрепанный человек в футболке с растянутым воротом. Под пуховым одеялом было тепло, и друг с другом было тепло. Комнату освещал только торшер, но и его хотелось скорее погасить. Когда Антон дернулся его выключить, мужчина вопросительно на него взглянул и мягко убрал его руку. — Собираешься спать? — а по глазам прекрасно видел — «это вряд ли». — Нет, просто… — так они и зависли в одном положении, не уводя взглядов и уже не пытаясь врать. Арсений устроился поудобнее, но руку не опустил, перехватывая запястье и скользя к ладони. Волнение. Вот это чувство сейчас наполняло спальню. — Просто выключить? — ему кивнули. — А ты выключишь? — и снова было непонятно, о торшере ли вообще они говорили. Мужчина дернул цепочку-выключатель, и комната погрузилась в темноту. Антон замолчал, нащупывая чужую теплую ладонь. Ему сейчас хотелось чувствовать, что его держат за руку, что Арсений тут и что в темноте они не потеряют друг друга. — Так лучше? — они соприкоснулись плечами, укрываясь пуховым одеялом. — Не знаю, — парень тяжело вздохнул и опустил голову на чужую грудь, — без света не то чтобы лучше, но проще значительно. Дальше молчали пару минут. Редактор аккуратно перебирал пшеничные волосы, чувствуя, как ему дышат в шею. Когда-то Женя Мильковский спел, что на его плече засыпало его счастье, и в те далекие годы эти строчки понять было сложно. А вот сейчас они проигрывались совсем по-другому. И пусть даже Антон не засыпал, но счастьем одного человека он точно был. Комната погрузилась в темноту. Она нужна была лишь для того, чтобы не видеть друг друга, а только слышать. Арсений чувствовал, что все это было не просто так. — То есть ты наконец-то понял, что мне не двадцать и я уже не выгляжу, как n-ное количество лет назад? — они синхронно засмеялись, разбавляя эту атмосферу. — Если честно, я подозревал, что тебе уже не двадцать, — парень продолжал хохотать коллеге в плечо. И этот момент был настолько трогательным, что оба на секунду затихли, обдумывая происходящее. — А я наивно верил, что мои массажи по какой-то там технологии идут мне на пользу. — Нарываешься на комплимент? — Антон чувствовал, как расслабляется, и гнетущие мысли утихают. Потому что редактор смеялся. А его коллега этот смех очень любил. — Скажешь, что годы мне к лицу? — мужчина не понимал, что сейчас происходило, но ясно ощущал, что этот диалог был не обычной ироничной перебранкой. Сейчас она покрывала что-то другое, более глубокое и тяжелое, что легче было обыграть смехом, чем озвучить, как есть. — Подыграю и скажу, что люблю постарше, — емкое слово «люблю» разрезало тишину в комнате. — Это звучит просто ужасно. — А то есть постоянно говорить про то, что «мои года — моё богатство», когда у нас разница пару лет — не ужасно? — еще немного, и они бы точно подрались на подушках за звание «главный душнила в этой комнате». — Еще немного, и у меня будут все права сорокалетнего человека! — а руки так и не расцепили, продолжая хохотать. За окном гудели машины, а в этой спальне сохранялась их тишина, прерываемая изредка брошенными фразочками. — В этот перечень, разумеется, включен бубнеж без остановки, шутки про возраст и артрит? — Арсений театрально фыркнул, отворачиваясь от коллеги. — Разумеется. Они еще долго просто болтали ни о чем, пока диалог не стал себя исчерпывать. На телефон Антону уже ближе к полуночи пришло сразу несколько уведомлений, и молодой человек не нашел ничего лучше, чем попросить редактора прочитать, кто пишет так поздно. Тот наклонился к тумбочке, взглянул на экран и на секунду застыл. Это было не сообщение, а уведомление от напоминалки, которое просило «срочно позвонить Любе». Следом шло два пункта: «сделать папку по делу», а за ним очень странный — «разговор». Мужчина дернул цепочку на торшере, и тут же его улыбка сползла с лица. Он молча передал телефон руководителю дизайн-группы, поджимая губы и внимательно вглядываясь ему в глаза. Тот осознавал, что сам же себя подставил. Здесь было дело не в том, что Арсений увидел что-то запрещенное, а в том, что он уже успел сделать для себя какие-то выводы. — Телефон говорит, что надо позвонить Любе, — а сам пытался не показывать волнения, делая вид, что не увидел два следующих пункта. — Да, вижу, — Антон нервно смахивал все уведомления, пока редактор прожигал в нем дырку. Сейчас искренне хотелось верить, что, если его спросить напрямую «а что происходит?», руководитель дизайн-группы не будет врать. — Опять рабочие моменты? — а сам выгнул бровь, словно дожидаясь, соврет или нет. — Они самые. Там неважно, просто днем не успели, как всегда закрутились, вот и… — все-таки врал, и это было очевидно. — Завтра уже позвоню, не бери в голову. — «Неважно»? — от удивления выступили морщинки на лбу. Арсений знал, что Антон никогда не говорит «неважно». Его лицо все стремительнее меняло эмоцию, выражая тяжелое смущение. Он врал, и это не могло не стрелять прямо в больное место. — Да, неважно, — он не смотрел в глаза, продолжая бездумно смахивать уведомления, — я уже не помню, зачем я напоминалку поставил. Не думаю, что там что-то серьезное. Потом вспомню. — «Потом вспомнишь»? — мужчина облокотился о локоть, внимательно смотря на коллегу, который сейчас так тушевался, что уже любой бы понял, что что-то в этой истории не сходилось. — Зачем вообще ставить напоминалки, если дело неважное? Ты же вообще их никогда не включаешь. — Ну, бывает такое, решил, видимо, что что-то надо не забыть, включил уведомление, а в итоге… — Антон не выдержал этот пытливый взгляд. — А в итоге не слушай меня вообще. Редактор тяжело вздохнул и подполз ближе, вынимая чужой телефон из рук, откладывая его на тумбочку и приобнимая молодого человека. У того бешено колотилось сердце. — Выключить свет? — коллега словно онемел. Он только кивнул на это предложение и прикрыл глаза. Арсений снова погасил торшер и больше не собирался его включать. Ему хотелось раствориться в этой темноте, чтобы просто понять, что же так пугало молодого человека, как только в комнате загоралась лампочка. А его пугала реакция. Очень не хотелось увидеть в этих голубых глазах разочарование. И, кажется, Антона давно перестало волновать, что о нем думают, но одного мужчину очень не хотелось оттолкнуть. Но тот все чувствовал: и ускоренное сердцебиение, и тревогу, которая не унималась уже несколько дней, и это отчаянное желание быть ближе. Он мягко коснулся щеки коллеги губами, оставляя невесомый поцелуй, чтобы лишний раз подтвердить «все в порядке, я тут, не переживай». Это каким-то образом и правда действовало, потому что парень выдыхал, возвращаясь в теплые объятия. — У меня перестало получаться врать, — руководитель дизайн-группы хмыкнул и умостился на подушках. Сегодня Арсению выпадала роль «большой ложки», и ему ужасно нравилось, что иногда и он мог отдавать все то тепло, которое у него плескалось внутри. — Да когда у нас с тобой получалось… — это был не вопрос, а простое подведение итогов. — Хоть бы поубедительнее что-то придумал, — мужчина поглаживал молодого человека по спине, чертя какие-то свои рисунки, — даже твои ребята не поверят, если я им скажу, что тебе что-то вдруг стало «неважно». — Потому что «важно все», — он устало пожал плечами. — Я помню, что я им говорил. И не было никакого давления, никаких лишних фраз — только размеренная нежность и открытость друг перед другом. — А помнишь, что ты мне говорил? — он почувствовал, как Антон поднял на него взгляд. — Я много чего тебе говорил. — Что, когда нам становится «плевать» или «неважно», это означает, что мы больше не испытываем никаких эмоций, и это в разы хуже, чем злость или еще что-то, — Арсений смотрел в потолок, думая о каждом слове. — Равнодушие появляется. Когда-то давно мы это обсуждали, может, пару месяцев назад. — Полгода где-то, это в «Диккенсе» было, я помню, — парень жался все ближе, боясь впустить холодный ветер из форточки в эти объятия. Редактор коснулся губами его лба и так и остался, обнимая все крепче. Отпускать не хотелось. — Так что сложно не заметить, что тебе не «все равно». Поэтому вряд ли эти напоминалки случайно поставлены, — он перешел на шепот. — Считай, что меня рассекретили, — наконец-то они оба улыбнулись. — Уважаемый подозреваемый, тогда я могу спросить, что тут происходит? Ему кивнули. — Спросите, товарищ следователь. Мне некуда бежать. Антон поднял руки в жесте «сдаюсь», коснулся носом подбородка мужчины и в очередной раз лишь довольно хмыкнул, чувствуя эту легкую щетину. Она ему всегда нравилась. — Так и о чем вам с Любой нужно было срочно поговорить в ночи? — голос стал совсем тихим. — О заявлении на конференции? — О человеке, который в этом заявлении фигурирует, — свет не горел, но взгляды друг друга они прекрасно чувствовали. — Я тебе о нем несколько дней назад вкратце рассказывал. — То есть это все сводится к тем событиям в Москве… — он тяжело вздохнул, понимая причину бесконечной тревоги молодого человека. — По сути — да, — Арсений продолжал мягко прижимать к себе коллегу, надеясь, что тот никуда не уйдет посреди ночи, потому что только сейчас доходило, как это тяжело, когда остывает место в постели. — Там много грязи и очень много неприятных подробностей. И вот оно всё напоминает о себе, куча воспоминаний поднимается последнее время. Чем ближе конференция, тем тревожнее, потому что вся московская компашка тоже там будет. Мужчина уместился поудобнее, подтягивая сползающее одеяло. Они перешли на шепот, словно боясь спугнуть искренность этого момента. — И я правильно понимаю, что если ты все-таки решишься зачитать это заявление на брифинге, то тебе придется это делать прямо перед людьми, о которых, собственно, там и написано… — пазлы, наконец, складывались. Парень все-таки выпутался из объятий и уселся на кровати, оставляя коллегу в недоумении. Пути назад не было, и лучшего времени для этого разговора уже было не найти. — Да, правильно понимаешь, — он потер виски. — Но тут дело не в том, что придется смотреть на лица людей, которые участвовали в моем увольнении, и рассказывать, как все было, а в том, что придется копаться в грязном белье и поднимать все на поверхность, — коллега рядом не двигался — только молча слушал. — Меня вряд ли станут слушать, если я не предоставлю нормальные аргументы, зачем было директору огромной редакции идти на такие уловки и клеить дело на меня. И вот я пока не знаю, как я буду на огромное количество людей, да еще и смотря на человека, который все это заварил, рассказывать о нашем общем прошлом. Арсений подсел рядом и положил руку на плечо руководителю дизайн-группы. Реакции не было никакой. Сейчас было страшно сказать что-то не то. Хотелось спросить: «а что будет с твоей репутацией?», «а что будет, если оглашение этих отношений не станет прочным аргументом?», но редактор спрашивал совсем другое. — Антон, — тот смотрел в темноту, не реагируя, — я… — его спины коснулись пальцами, и он обернулся, улавливая неожиданно серьезный тон. — Я не знаю, мое ли это дело. Раньше бы я, наверное, сказал, что не мое, — волнение подступало к горлу, — но мне почему-то кажется, что тут проблема не только в вашем общем прошлом, о котором придется рассказывать. — Что ты имеешь в виду? — они нашли друг друга взглядами, хотя в этом мраке хоть что-то разглядеть было невозможно. Молодой человек не видел, но чувствовал, как нарастала тревога в его коллеге. — Может, дело еще и в самом человеке? — внутри от этой мысли неприятно заныло. — Ну, то есть понятно, что и без того сложно рассказывать куче людей о куске личной жизни, но там же будет и тот, к кому ты что-то… — он запнулся, закусывая губу, — чувствовал? Может, проблема не в том, чтобы о прошлом на аудиторию рассказать, а… — его резко перебили. Парень наклонился к торшеру, все-таки включил лампу, чтобы внимательно взглянуть Арсению в глаза. И сам понял: нет, не ошибся, редактор сейчас уходил в сложный лабиринт из своих мыслей. Пришлось сесть прямо перед ним, чтобы установить зрительный контакт. Бедный торшер уже устал включаться и выключаться. — Стой, остановись, — мужчина поднял голову, чувствуя, как пресекают его поток размышлений, — и прекращай то, о чем ты сейчас думаешь. — Ты не знаешь, о чем я думаю. — По твоему лицу все видно, — и это было чистой правдой. — И у меня есть ощущение, что ты сейчас уже успел раз двадцать себя накрутить. Арсений ответить ничего не мог. Он только сейчас задумывался о том, что, на самом-то деле, ни черта не знал о московской истории, понятия не имел, что чувствовал Антон к тому человеку и что чувствовал сейчас по прошествии времени. И очень страшно было представлять, что все происходящее, вся эта романтическая лабуда — лишь пластырь, которым хотелось закрыть рану прошлого. — Тебе кажется. Антон неотрывно смотрел в его глаза. — Мне не кажется, — и повисла тяжелая пауза. — Я знаю этот взгляд. Ты так смотришь, когда чего-то боишься. Помнишь тот день, когда ты в обморок грохнулся? — Этот день сложно забыть, если честно, — он поджал губы, прокручивая в голове те минуты ужаса. — Так вот, сколько бы ты там шуток ни шутил даже в своем обморочном состоянии, я помню, какой у тебя был взгляд, — парень взял его за руку и уселся поудобнее. — Я сейчас сознание терять не собираюсь. Но руку никто не убрал. — Но взгляд у тебя сейчас такой же, — они взглянули друг на друга. — И у меня есть предположение, на что у тебя такая реакция. — Вообще-то, это я сегодня играл следователя, а не наоборот, — редактор сильнее сжал ладонь коллеги. Антон наклонился ближе. — Между нами с этим человеком, кроме сожженных мостов, ничего больше нет. И я не чувствую ничего, кроме равнодушия. Мы не виделись почти два года с того самого момента, как меня фактически выгнали из штата. — Разве больше даже не больно? — послышался только шепот. — Уже нет, — он тяжело вздохнул. — Но в твоих словах о том, что дело даже не в заявлении, а в человеке, есть часть правды. Потому что мне действительно страшно встретиться лицом к лицу с тем, кто переломал все, что я строил. И вполне ожидаемо, что может быть больно. Арсений от нервов постоянно покусывал губы и теперь выступала парочка красных капель. Редактор ни на секунду не расцеплял руки, словно ужасно боясь больше никогда не ощутить этого тепла. — Вы долго были вместе? — вот и все, что получилось спросить. — Хочешь полную историю? — вот и все, что получилось ответить. Руководителю дизайн-группы только кивнули, и с этого момента ночь обещала быть очень и очень долгой. Антон облокотился о спинку кровати и притянул мужчину к себе, заставляя того улечься у него на груди, чтобы, как в детстве, послушать сказку на ночь. Разве что на сказку эта история была мало похожа. — Если ты не начнешь рассказывать с фразы «давным-давно…», — ему коротко улыбнулись. Парень не хотел бы вообще никогда не вспоминать то, что происходило много лет назад, но оставить Арсения в неведении он тоже не мог. Поэтому выхода не было. — «Давным-давно» в Воронеже звучит как криминальная хроника. Но мы опустим тот факт, суть там примерно такая же, так что пока все подходит, — на это оба только коротко посмеялись. — Если кратко: у меня в моем городе была неплохая работа на радио, а ещё были так себе отношения, из-за которых много чего случилось. У меня вообще, судя по всему, талант вляпываться в какие-то проблемы из-за отношений. — Я сейчас надменно выгну бровь и выгоню тебя в ванную, — мужчина недовольно всплеснул руками, но его быстро накрыли одеялом, и все претензии тут же исчезли. Обоим это дурачество сейчас было нужно, потому что одному сложно давались все эти воспоминания, другому — чувствовать всю боль, которая в них резонировала. — Если ты меня выгонишь в ванную, то не узнаешь, как у меня почти появилась судимость, — теперь редактор скорчил удивленное выражение лица и уже совсем не специально. — Вот поэтому слушай. Мы проработали вместе с этим парнем несколько лет, может, года два, примерно столько и провстречались. У меня какой-то максимализм тогда шпарил, и я был уверен, что рядом со мной идеальный человек, — он сделал вдох и выдох, успокаивая поднявшиеся воспоминания. — И я был уверен до последнего, даже когда получаемое финансирование для развития нашего радио стало куда-то расходиться, а он все чаще пропадал у «начальников». — То есть они там чего-то делали с финансированием, а ты был не в курсе? — мужчина удивленно хлопал глазами. — Скажем проще: пока они отмывали какие-то фантастические суммы, я наивно верил, что начальники лучше знают, куда должны идти деньги. Ко всему, тот парень убеждал меня в том, что «там у них все под контролем». И разумеется, все это не могло остаться незамеченным, — Антон потер лоб, прокручивая в мыслях ту ситуацию. — Я был молодым и не сильно умным, судя по всему, потому что у меня не возникло вопросов, что это за внезапная командировка нарисовалась у всего управления радиостанцией, и зачем там был нужен мой коллега. Арсений устало вздохнул, понимая, к чему вся эта история шла. — Дай-ка угадаю, что произошло в итоге… — он даже не иронизировал, а печально поглядывал на парня. — Да, все как по плохим канонам сериалов. Дальше были разборки, куча волокиты с нашими сотрудниками и, как вишенка на торте, мне и остальному близкому к «начальникам» кругу впаяли судебные штрафы, — Антон запрокинул голову, тут же чувствуя, как взволнованно на него взглянул коллега. — Мы еще удачно отделались, потому что нас всех могли посадить. Но это не отменяло кучу проблем: во-первых, сумма штрафа была немаленькая, во-вторых, этот скандал прогремел на весь Воронеж — мы все лишались работы в медиа на ближайшие лет пять точно. Редактор опустил руку на плечо руководителю дизайн-группы, ожидая хоть какой-то реакции. Но парень сейчас был глубоко в своих мыслях. — И что, «начальников» так и не посадили? — он вопросительно вскинул брови. — Да и неужели этому парню все тоже с рук сошло? — Не торопи события, — пытался шутить, а на смех уже сил не оставалось. — По стечению обстоятельств в тот период жизни мы и познакомились с Андреем. Арсений внимательно взглянул на коллегу. — А Андрей это… — он задал вопрос, но тут же сам себе на него ответил — стоило только посмотреть в глаза Антону. — Валевский, — у мужчины глаза полезли на лоб. — Это вот на нем все завязано. — Подожди-ка, — редактор аж поднялся, прокручивая одну и ту же фамилию в мыслях, — тот самый Валевский? — Тот самый, — парень печально ухмыльнулся, но в этой ухмылке была только тупая боль. — Якобы женатый, якобы самый добродетельный человек в мире, который жертвует деньги во все фонды мира, и якобы замечательный руководитель крупнейшего информационного агентства Москвы. Шестеренки крутились с невероятной скоростью. Человек, которого знала вся Москва и не раз видел сам Арсений, был причиной развала и жизни, и карьеры этого молодого человека. — Теперь я вообще ничего не понимаю, — а сам так и застыл в одной позе, сидя на кровати. — Он столько лет в медиа и столько лет держит стабильную репутацию, что у меня в голове сейчас это все не укладывается. — Потому что свой сахарный образ Андрей выстраивал годами, в жизни он совсем другой человек. Я даже не знаю, как тебе его толком описать… — Антон пожал плечами. — Так получилось, что мы познакомились еще до моего дела о хищении средств. Я был перспективный парень, а он уже на тот момент состоявшийся журналист, который руководил несколькими филиалами в Москве. И нам удалось поработать вместе на нашем региональном канале в Воронеже. Уже даже не помню, зачем он туда приезжал, но итог простой: мы встретились. — Лет десять назад мы все катались из Москвы и Питера в регионы, — мужчина стал перебирать и свои воспоминания. — Это была частая практика для налаживания связей. Так что неудивительно, что и его туда послали. Руководитель дизайн-группы молчаливо согласился и так же продолжил смотреть в потолок, особо не реагируя на эмоции коллеги, меняющиеся минуту за минутой. — Ну вот, значит по такому принципу, — Антон тяжело вздохнул, понимая, что дошел до завязки в этой истории. — Он был в Воронеже в тот момент, когда прогремел этот скандал с нашей радиостанцией. И разумеется, как во всех дурацких историях, не могло не произойти какой-то глупости. У меня тогда мозг вообще не работал, когда дело только начинали рассматривать. — У меня бы тоже мозг не работал, если бы мне грозила колония… — оба вроде улыбнулись, но сейчас было совсем не до улыбок. — Так и что за глупость произошла? — Мы созвонились, долго обсуждали ситуацию, хотя на тот момент были просто приятелями, и он предложил мне помощь, — Арсений прикрыл лицо руками, уже четко понимая, в какой момент начались проблемы. — Дальше все из истории про «принца на коне». Мне и хороших адвокатов подсунули, и недостающую часть денег нашли, и стали вести разговор про новую работу. Все разборки по делу длились около месяца с лишним, и за этот месяц мы успели сблизиться. Мужчина поморщился, прикидывая, как все это выглядело со стороны. Антон ни разу не повернулся: он боялся перевести взгляд и встретить ответный. — Прямо сблизиться? — редактор задавал этот вопрос не столько из интереса. У него начинали скрипеть зубы, потому что итог этой истории уже был известен. И в контексте имеющихся знаний она выглядела еще хуже. — Нет, не настолько. Тогда мой воспаленный мозг видел это все как странную дружбу. Андрей меня старше почти на десять лет, и я его тогда воспринимал как авторитета, который намного больше понимает по жизни, — с каждой фразой парню становилось все труднее говорить. — Не знаю, чем я думал, но тогда мне казалось, что больше некому рассказать, что действительно происходило на этом радио. Он с самого начала был уверен, что я не причастен к расходу финансирования, а я, чтобы это подтвердить, вывалил всю историю. И нюансы про того парня там тоже были. — А, когда он тебе помогал, он уже был в курсе всех «нюансов»? — Арсений боялся что-либо спрашивать, но у него так все внутри клокотало, что молчать он не мог. — Не был, меня это и подкупило, наверное. Не зная всего, Андрей был уверен в моей невиновности и помогал «просто так», — Антон прикрыл веки, чувствуя, что больше не может это все проговаривать. — Сколько бы ни случилось, я все равно благодарен за то, что тогда он помог и что потом благодаря нашей совместной работе всю эту шайку с радиостанции посадили. Нас тогда связала эта ситуация и моя безвыходность. Мужчина взял коллегу за руку, чувствуя, как того начинало потряхивать. Эти откровения ему давались тяжелее, чем что-либо. — Вопросов меньше не становится, — редактор переплел пальцы. — А Москва как получилась? И что по поводу того парня? Да и командировка же не вечная у Валевского была… — Да на это все один простой ответ есть, если честно, — Антон, наконец, открыл глаза и взглянул на Арсения. — Те отношения в моей жизни были «для галочки», и я не могу сказать, что был сильно убит из-за случившегося. Меня больше ударило предательство. У меня рухнул мир, а Андрей этим моментом воспользовался. Осознано или нет я до сих пор не понимаю. Когда он собирался уезжать, то задал мне один вопрос, не хочу ли я попробовать все начать заново, но в Москве. — Ты согласился. — Да, — у парня дергался глаз. — А что мне было делать? Что тогда ему мог ответить человек, который за день потерял репутацию, работу, деньги, какие-никакие отношения, и ему больше ничего не сулило в Воронеже? — Я не прошу тебя оправдываться, — казалось, что еще немного, и у руководителя дизайн-группы из глаз прыснет вода. — Я бы поступил точно так же. И эта фраза положила начало тяжелым размышлениям Антона. Его руки крепко сжимали в своих, а ему хотелось плакать, как маленькому ребенку, которого просят рассказать маме и папе, как он провел лето в лагере. А лагерь он ненавидел. — Не знаю, мне кажется, ты бы понял раньше, что это все ничем хорошим не кончится, — он перешел на шепот. — Я не могу объяснить, почему я не видел никакого подвоха в происходящем. Ни одна нормальная редакция не возьмет к себе сотрудника после такого скандала, особенно на какие-то важные должности. А меня засунули сначала в технические редакторы, а потом и в руководители отдела. — Тебе это как-то объяснялось? — мужчина поглаживал чужие кисти, чувствуя, что парень сам себя в руках держать уже не мог. Приходилось держать его самостоятельно. — Где-то через полгода, когда между нами уже возникли очень доверительные дружеские отношения, перетекающие в романтические, мы иногда стали обсуждать произошедшее, — вспоминать о том времени было катастрофически больно. — В целом, я и сейчас верю в то, что он считал меня перспективным журналистом и с высоты опыта понимал, что я уже не смогу развиваться в этой сфере, если не уеду. Но я не верю в то, что дело было только в жалости. — Думаешь, что ты тогда уже, ну, нравился? — почему-то говорить эту фразу было неловко. Антон печально улыбнулся. Так и сидели в тени торшера, сцепив руки. — Я уверен, что он уже тогда был заинтересован. Да и прекрасно видел, что из меня можно было слепить то, что ему было нужно, — у Арсения в мыслях крутилась одна и та же фраза «какой же ужас». — В целом, так и получилось. Мы прожили вместе лет пять, и я сейчас не вспомню, каким я был человеком до этих пяти лет бок о бок. — Пять лет? — осталось только в немом удивлении открыть рот. — Да, где-то так. Это еще без периода, когда мы просто работали вместе, встречались и вот это все, — парень подсел ближе к коллеге. — Я понимаю, как эта история звучит, но вот те пару лет, когда чувства еще горели, были действительно хорошими. У нас были неплохие отношения, очень стабильные и спокойные. — Но потом как всегда что-то трескается, ломается, и стабильность заканчивается. Редактор устало покачал головой. — Так и получилось, — Антон жался все ближе к мужчине, чувствуя, что каждая фраза давалась труднее. — Сейчас это тяжело говорить, но когда-то я очень любил этого человека, — Арсений видел, как коллега сглатывал ком в горле, и не мог смотреть на это спокойно, — и доверял бесконечно. Мне было хорошо в этих отношениях, пока к седьмому или черт пойми какому году они не стали сдавать. Но сейчас я понимаю, что это не отношения сдавать начали, а я повзрослел и понял, что никакая там уже не любовь была, а простая зависимость. — И, видимо, на этой почве произошел разлад? — по лицу руководителя дизайн-группы стало понятно, что «разлад» — слишком мягкое слово. — На этой почве произошли огромные проблемы, так правильнее будет сказать, — он устало прижался к плечу коллеги, тот только мягко запустил руку в его волосы. — Мы не раз обсуждали, что все как-то поломалось, но постоянно приходили к выводу, что еще можно что-то спасти. Первое время я соглашался «попробовать вдохнуть новую жизнь» в эти отношения, потом «попробовать восстановить», а потом я для себя понял, что меня просто стараются удержать. Арсений перебирал пшеничные пряди, но делал это скорее от нервов. Они уже не смотрели на время, да и оно сейчас было совершенно неважно. — И не удержали, судя по всему. Оба иронично усмехнулись. — Да, мы все-таки разошлись, но Андрей не мог понять, что иногда люди расстаются не из-за каких-то нерешаемых обстоятельств, а просто потому, что дальше вместе уже никак, — Антон прикрыл глаза, растворяясь в родных объятиях. — Весь этот период после переезда был очень сложным. Я продолжал работать под его началом: давления становилось больше, ревность пробивала потолок. Короче, находиться в офисе стало невозможно. — Сколько так продолжалось? — он робко поинтересовался, пытаясь не сбить рассказ. — Всю осень до ноября, и оно только усиливалось, — Арсений в мыслях прикидывал, сколько оставалось до декабря и той встречи, — а потом рвануло как бомба. У меня были какие-то непонятные интрижки в это время, и я до сих пор не знаю, что это был за странный порыв «забыться» таким образом, — мужчина уже понял, к чему все вело. — Андрей сходил с ума от собственничества, и, когда он узнал, что у меня кто-то был после него, дошел до ручки. Там было еще много накопленных обид, и оно все привело к итогу с увольнением. — Мне все еще не верится, что человек просто сломал тебе карьеру из-за того, что не вытерпел расставания. Антон поджал губы и только пожал плечами. — Никому в это не верится. Даже Люба, узнав о произошедшем, несколько раз переспросила, точно ли мы о Валевском говорим. — Люба знает все в подробностях, получается? — и здесь не было укола, только простой интерес. — Так получилось, что да, — парень облегченно выдохнул, понимая, что никаких претензий ему не собирались предъявлять. — Если честно, она просто заставила меня объяснить, как я оказался в черном списке со своими навыками и опытом. Вот я и объяснил. У Арсения даже венки на лбу вспухли от напряжения и размышлений. — И все же я не понимаю, — Антон вопросительно на него посмотрел, — у Валевского, конечно, куча возможностей, но как он добился и такой огласки делу, и черного списка, и вот… — его перебили. — Обиженные люди часто бывают безумны, знаешь, — парень засмеялся, а мужчине сейчас было совсем не до смеха. — У него достаточно связей и достаточно «собачек» во всех инстанциях. Я это всегда знал, но никогда не думал, что он их против меня и направит. Мне до сих пор кажется, что самое болезненное было не то, что он сломал все, что нас связывало, а то, что, как бы пафосно это ни звучало, мне воткнули нож в спину. — Да не пафосно, так и есть. Вряд ли что-то может быть страшнее, чем, когда тот, кому веришь больше всего, эту веру просто топчет, — по лицу редактора было понятно: он знал, о чем говорил. И не уловить эту нотку в его тоне молодой человек не мог. — Именно так. Все просто треснуло в день увольнения. Когда мне зачитывали этот позорный «приговор» при полном офисе, прямо на редколлегии, я уже ничего не чувствовал, кроме разочарования. Это была красивая игра в «Бога»: он меня в профессию привел, он меня из нее и выгонял, — Антон продолжал говорить, но голос начинал дрожать. — В те секунды до меня дошло, что Андрей сделал то, что мог сделать в любой момент. Он тогда огласил всю историю конфликта с радиостанцией, перевернув ситуацию: оказалось, что я там чуть ли не главный участник в хищении средств. Ну и навесили на меня пункты для дела по «превышению полномочий на рабочем месте». Арсений выдержал паузу, зависая в состоянии шока. — Я, если честно, даже не знаю, что тебе на это сказать, — он глупо хлопал ресницами. — Это что-то из серии «не достанешься ты мне — не достанься ты никому». — Может, и такая тактика была, но чем больше проходит времени, тем больше мне кажется, что это все происходило от извращенной любви и неумения отпускать, — сердце ужасно колотилось. — Я не думаю, что ему стало легче от того, что он сделал: он сломал мне карьеру и возможность нам остаться в нейтральных взаимоотношениях. И это вряд ли кому-то помогло. У меня новая жизнь, работа, — он на секунду замолчал, отпрянул от чужого плеча и взглянул Арсению в глаза, — ты. И я чувствую, что этот переезд мне был нужен. А что у него — я не знаю и не думаю, что он сильно счастлив. Редактор коснулся носом щеки Антона. — А ты… — и аккуратно мазнул губами, — можешь сказать, что сейчас счастлив? Повисла тишина на несколько секунд. Дальше молодой человек подводил простой итог. — Я последнее время часто ловлю это ощущение, — ему чертовски хотелось поцеловать этого мужчину напротив. — Не знаю, может, оно и так, может, я правда впервые за долгое время счастлив. Руководитель дизайн-группы не отказывал себе в желаниях, особенно если они касались поцелуев. А Арсений был не только не против — он хотел этих прикосновений вдвойне. Если бы ему в ответ задали вопрос «а счастлив ли ты?», пришлось бы сказать правду — «с тобой — да». Так и зависли посередине кровати в робком поцелуе на смятом пуховом одеяле. Он завершал тяжелый разговор и выносил свой вердикт — прошлое оставалось где-то далеко, здесь теперь было только счастливое настоящее. Антон съехал обратно мужчине на грудь и устроился поудобнее. — Ты звучишь так, будто совсем не злишься на этого человека, — редактор аккуратно поправлял парню съехавшие рукава пижамы. — И меня это, мягко говоря, удивляет. — Мне кажется, я все свои эмоции оставил в той осени и зиме. Потом мне вообще казалось, что я больше ничего не чувствую, — он усмехнулся, понимая, какой же это все фарс. — Я уже «отзлился» и «отненавидел». Мне сейчас Андрея искренне жаль, потому что сложно быть счастливым, когда ты сидишь в прошлом и продолжаешь на это прошлое злиться. — Думаешь, он продолжает? — Мы оба, конечно, поменялись за это время, и я думаю, что у него уже не так много обид и злости на меня. Может, ему даже стыдно за то, как он тогда поступил, но это не отменяет того, что он никогда не умел отпускать, — Арсений еще крепче сжал его в своих объятиях. — Сколько помню, даже мелкие конфликты Андрей всегда долго помнил и этого парня с моего радио годами вспоминал. Он быстро разбирался со всеми, кто делал больно, а потом ещё кучу времени носил эти ситуации где-то в памяти. Вряд ли можно быть счастливым, когда ты тонешь в этой боли прошлого. — Невозможно. — Что? — Антон перевел взгляд на коллегу. — Я знаю по себе, — мужчина боялся это говорить, но все-таки решился. — Невозможно быть счастливым, пока ты существуешь где-то «там», пока мимо тебя проходит жизнь. — Может, поэтому важно вовремя этот шаблон сломать. Арсений посмотрел коллеге в глаза, думая лишь о том, к чему в итоге выводил этот разговор. Он узнал слишком много личного, и это не могло произойти «просто так». Всегда должен был быть свой логический вывод. — Ты поэтому согласился на предложение Любы? — парень увел взгляд, чувствуя подоплеку в этом вопросе. — Ну, я имею в виду, подумать об этом предложении? Мужчина не торопил, он давал время на подумать. — Мне просто хочется оставить эту ситуацию там, где ей и место, и больше к ней не возвращаться, — Антон понимал, что нужно сделать последний рывок и сказать, как есть. — Но не в таком виде. Люба права в том, что нужно все-таки добиться пересмотра дела. Вопрос только в том, что все как-то… — он не закончил фразу. — Страшно? — редактор видел по глазам, что было и правда страшно. — Страшно, — принять это оказывалось не так просто. — Собирать папку с доказательствами на того, кто был для тебя кем-то очень важным, страшно и прописывать в заявлении фамилии людей, с которыми вы вместе столько лет отработали, — тоже. Но больше всего меня пугает, что нам вообще придется встретиться и что из обычного брифинга получится гигантский скандал, о котором будут говорить несколько недель. — Но, если ты этого не сделаешь, будет ли легче? — и парень дрогнул, услышав взволнованную интонацию в чужом голосе. — Если ты посчитаешь для себя, что все-таки не стоит, и с такой горой проблем сталкиваться ты еще не готов, то, может, и не нужно зачитывать заявление. Думаю, что теперь это только твой выбор. Арсений погасил торшер и потянул Антона к себе, падая на подушки. Они укрылись пуховым одеялом, чувствуя, как обоих уже сильно клонит в сон. — Нет, легче не будет, но и, если я обнародую всю информацию, легче тоже не станет. Мне просто будто бы не хочется отплачивать Андрею той же монетой, — это странное осознание сейчас било по вискам. — Все-таки разрушить его амплуа «счастливого семьянина» — тоже грязная и скользкая затея, и я уже неделю думаю, как можно было бы доказать сфабрикованность дела, не приводя в аргумент наши отношения. — И пока ничего? — Пока ничего. Мужчина прислонился к щеке коллеги, переходя на шепот. — Не знаю, откуда в тебе столько вот этой доброты к людям после всего, что они натворили в твоей жизни, — Антон открыл глаза, пытаясь понять, не послышалось ли ему. — И я совсем не понимаю, откуда у тебя силы после всего продолжать проявлять эту доброту. Ты хочешь смягчить итог для того, кто когда-то вообще не пожалел ни тебя, ни твою карьеру. Считай меня демоном на твоем плече, но я уверен, что хоть какая-то справедливость должна быть в этом мире. — У меня были хорошие учителя, знаешь ли. Арсений оробел, проматывая в голове еще раз и еще раз эту фразу. Повисла странная смущающая тишина. Им повезло: в темноте оба не видели лиц друг друга. — Ну вот не надо, это не я из себя кота Леопольда корчил все это время, — мужчина фыркнул, а парень лишь приподнялся на локте, нависая над коллегой. — Считаешь, что я все время пытался жить дружно, а ты упорно не поддавался? — и сон как рукой сняло. Обсуждение их взаимоотношений совсем не входило в план этого вечера. — Считаю, — Арсений чувствовал, как чужая рука опускалась ему на талию. — И что это только твоя заслуга, что мы вообще в итоге, ну… — а сил договорить не хватило. — «Ну» что? — дразнился и знал, что редактора это вгоняло в смущение. — Есть друг у друга. Фраза получилась надрывистой. Для того, что он бы сейчас хотел сказать, было еще слишком рано. — У нас не было никаких шансов прийти к чему-то другому, — он засмеялся и уткнулся носом коллеге в шею, чувствуя, как тот медленно стал выпутываться из одеяла. — Две занозы не могут не объединиться в одну большую занозу. Они громко хохотали, представляя себе ту смешную картинку с черным котом с руками. — Я никогда не считал тебя занозой, вот не ври, — рука Антона медленно скользила по его бедру. — Я уже понял, что ты считал меня Леопольдом, — одеяло окончательно улетало куда-то вниз, за пределы кровати. — Но я не удивлен, если честно. Мы же всегда пытаемся увидеть в людях то, что есть и в нас. — Отвратительный приемчик, — и уже было непонятно, то ли речь шла о пальцах, оглаживающих поясницу, то ли об этом факте из психологии. — Во мне от Леопольда примерно ничего. — В тебе больше от Кая, но это не отменяет того, что его просто заморозили. Может, внутри него всегда сидел Леопольд. Смех разлетался по комнате, стирая все напряжение этого вечера. — Ты перемешал все сказки, это не по правилам, — молодой человек коснулся носом чужого носа и заставил Арсения еще громче смеяться от этого забавного «эскимосского поцелуя». — Может, иногда их стоит нарушать? — и тут же они столкнулись губами. Эти короткие поцелуи обещали остаться приятным воспоминанием, которое захочется прокручивать время от времени в голове. — Скажи это этому доброму коту внутри тебя, — Антон прекрасно понимал, о чем говорил его коллега. — Он тоже иногда наказывал тех мышей. Причем без поблажек, в полной мере. — Я подумаю об этом, ладно? — на секунду диалог снова вернулся в серьезное русло. Коллега ему только кивнул. Дальше валялись в кровати долго, бесконечно, размеренно целуясь и думая о том, что так в жизни не бывает. Арсений не верил, что в жизни бывают такие люди, умеющие прощать даже тех, кто доставил невыносимую боль. Не верил и в то, что они соглашаются попробовать начать доверять, зная, какие последствия могут быть. И он не верил, что ему доверяли, отдавая и свое тело, и душу, прося лишь одного — «только не сломай, чинить будет некому». Антон тоже не верил, что в жизни бывают такие люди, умеющие открывать сердце даже после тысячи ножевых. Не верил и в то, что они соглашаются поднять ледяную решетку и выпустить всю свою неистраченную любовь, зная, как часто это не оценивается по достоинству. Они оба были изранены, и оба прошли тяжелый путь, чтобы теперь понять одно: они были готовы открыть друг другу свои сердца. И пусть никто не был уверен, что больше не прилетят ножи, но почему-то уже не было страшно. Им было хорошо бок о бок, потому что обоим удалось добраться до тех частей друг друга, где после Антарктики обнаруживалась Африка — жаркая и кипучая. На неделе предстояла конференция, Антону предстояло принять самое сложное решение в своей жизни, а пока они просто валялись в кровати, думая о том, как им было чертовски светло в темноте.***
Милей тебя только ты Когда с улыбкой на лице Я посчитаю родинки Их больше сотни на тебе Я заберу тебя с собой Целоваться до утра Отключаю телефон (Свидание — Родинки)