Заложник

      Весна в Лондоне начинается рано. С первых дней марта улицы затягивает маревом розовых и белых цветущих вишен. В апреле солнце слепит глаза, улицы усыпаны лепестками магнолии, воздух веет пряным миксом из специй, цветов и бензина и, если повезет, яркие жаркие дни держатся аж до октября. Тиллю такое долгое лето всегда казалось избыточным.       Тот, кто назвал Лондон туманным и дождливым просто не жил в нем по-настоящему долго. Или жил, но лет 50 назад: пока государство не запретило массово жечь в домах камины, за мифический туман отдувался дымный смог от тысяч труб.       Горы — совсем другое дело. На прозрачных склонах снег лежит месяцами, подтаивая в долинах. Ветер приносит вечернюю пургу и снежную крошку, завывает в стеклах, раскачивая высокие сосны. Здесь тихо и пахнет совершенно иначе — хвоей, льдом, землей, лисьими норами и влажным деревом.       Будь его воля, Тилль остался бы здесь навсегда. Удил рыбу, устроил бы перевалочную хижину для горных туристов, мастерил мебель на продажу. К людям вообще не тянуло.       Закашлявшись от особенно морозного этим утром воздуха, Линдеманн сошел с крыльца в дом.       Тишина.       Утром Джон просто сидел на кровати и читал про себя.       Тилль постучал, попросил сесть на стул, отпер дверь, принес завтрак, проверил и смазал рану — вроде порядок.       Кайнц спокойно ответил, что жалоб и претензий не имеет, поинтересовался судьбой укушенной руки и, как только Тилль ушел, просто поел без единого проклятия в адрес перегретого растекшегося пюре. Снова сел читать.       От нечего делать Тилль пару раз подходил к его двери и думал о чем-нибудь заговорить, но каждый раз не находил слов.       Что тут скажешь? Типа, прости, что все так тупо выходит? Что украл тебя, траванул непонятно чем, напугал, запер, разбил — по сути — голову? Прости, что испортил жизнь и себе и тебе? Ну, класс, конечно, это прямо все исправит, настоящий мужской поступок.       Попробовал дострогать и докрутить в подсобке табуретку — только хуже заболела рука. Подсел к ноутбуку и попытался разобраться, почему половина камер или не работает, или глючит. Как-то не шло. Вообще, Тиллю с электроникой не особо везло. То ли дело построить дом, или даже лодку.       А сейчас элементарная работа кажется подвигом. От безделья и тишины становилось совсем погано на душе.       Проверил новости — ничего.       Вернулся к двери. — Эй, курить хочешь? — Хочу. — На улицу пойдешь? — Если можно. — Дурить не будешь? — Тилль отпер дверь. Джон спокойно сидел на кровати с книгой в руках и внимательно смотрел ему прямо в глаза. — Да я вроде уже хорошо надурил. Пока достаточно.       На крыльце стояли молча. Добив две сигареты, Джон просто развернулся и сам ушел в комнату.       Ночью от непривычной тишины Тилль ворочался до пяти утра, забылся уже на рассвете и проснулся в максимально разбитом состоянии — к кашлю, кажется, начал прибавляться насморк.       За следующие пару дней Тилль переделал все, что только мог сделать в доме одной рукой. Даже куртку зашил и вытер пыль. Правая саднила, пульсировала и горела. Он промывал рану и не видел улучшений. Начинало напрягать.       Иногда они молча курили с Джоном на крыльце, а один раз даже пили кофе за столом на кухне, после чего парень спокойно вернулся к себе.       На четвертое утро Тилль, привычно закинувшись парацетамолом, разогрел еду и постучал в дверь с уже знакомой присказкой. — Сядь на стул, положи руки, чтобы я их видел.       Зашел, осмотрел шов под все тем же пристальным взглядом — порез подживал, в целом, неплохо, хотя выглядел гротескно. Жалко парня, рубец точно будет навсегда. В очередной раз замялся — все-таки хотелось что-то еще сказать или сделать. — Ты, если что-то нужно, сообщи что-ли. — Хорошо, — мягко и безэмоционально кивнул Джон. Вот как у него это получается: выводить Тилля из равновесия вообще любыми действиями, да что там — он и бездействием умудряется нервы трепать. — Ты просто молчишь все время, непривычно как-то. — Вам еще Шпенглера почитать? — Ой, нет, спасибо. Ты меня им так задолбал, что он мне снится. — Шпенглер? Снится? Вы его рожу видели? — А сто́ит? — Ну, в вашем случае точно сто́ит. Вам снится огромный лысый толстый мужик. Я бы напрягся, вы — ну, как знаете. — Ужас, — Тилль не понимал, как вообще вести себя теперь и неловко засмеялся. — Слушайте, — Джон замялся. — А можно мне это как-то… — он показал на свою голову с пробритой у раны плешью и криво торчащими волосами, — Ну, отрезать… сбрить…? Я отражения в зеркале пугаюсь. — Сейчас подумаю.       Тилль принес ножницы, крем для бритья, помазок, чашку и бритву. Положил на стол. Принял суровый вид. — Я буду все время тут. Одно лишнее движение и… ну, ты понял, — Джон кивнул, отошел к раковине с зеркалом, принялся криво и неумело отрезать спутанные волосы, периодически поднимая внимательный взгляд на Тилля. Тот примостился рядом у стены, на расстоянии вытянутой руки и наблюдал. Было неловко, что пиздец. Два человека раз в минуту волком изучающе смотрят друг на друга прямо в глаза и молчат. — Вы так и будете все время пялиться? — Буду.       Однако, Тилль сдался. Ну, как сдался — продолжая наблюдать краем глаза, прошел в угол, подвинул стул, встал на него и попробовал разобраться с одной из неработающих камер под потолком. Типа, дело себе нашел. Включил-выключил, проверил шнур. — Не работает? — Неа. — Она как сигнал передает? — По вай-фаю.       Джон присвистнул, дескать, ни хрена себе, да у вас тут технологии как в нормальном мире. — На пульт? — Чего? — У вас на пульт сигнал идет или на что? Как смотрите? — Не понял. — Ну, камера куда все транслирует? В АБЭс или в микшер, или во что? — В ноутбук она все транслирует. — Теперь — я не понял. В ноутбуке что конкретно стоит для просмотра? — Ты разбираешься что ли?       Джон пожал плечам и сделал жест рукой, типа «есть немного». — Просто у вас очень простые камеры. Обычно, если они не работают, то это потому, что захват неверно настроен. Хотите — посмотрю, — Тилль от удивления аж слез со стула, — Не, спокойно-спокойно, я просто предложил, — Джон отвернулся и продолжил пытаться побрить голову. — Тебе твое предложение не кажется верхом абсурда?       Джон отложил бритву и уставился на Тилля с полной сарказма ухмылкой. Голова наполовину в пене, наполовину побрита, наполовину клочками, глаза шальные. — Вот давайте сейчас начнем логику искать, а? Типа, мы тут все в такой, ну, соверше-е-еннно обычной ситуации собрались и просто тусуемся. Вообще каждый день случается. Фигня вопрос. Абсолютно любому же известно, как и что сейчас делать! — Джон возмущенно развел руки, хлопнул себя по бедрам и вернулся к зеркалу и бритью, ставшему еще кривее. — Я же вижу, что вы нормальный чувак. Я тоже, вроде, помню, был адекватным. Давайте договариваться, что-ли. Хотя нет, если вам нравится играть в похитителя и жертву, то пожалуйста. Вернемся к страшному таинственному Господину маньяку и его узнику, мало ли какие у вас фантазии, хуй знает. Вон, прикуйте меня к батарее, что-ли, для разнообразия. Вам тут со мной сидеть еще долго, давайте расширим, так сказать, практики. Я, думаете, шутил, когда говорил, что отцу посрать? Не шутил. И что, мы тут с вами будем, до старости в садо-мазо играть?       Джон снова развернулся лицом. — Я реально думал вы какой-то мудак, или маньяк, или папин бизнес-партнер, или Алькаида, или …не знаю. Записки еще эти клали мне стремные, я в ужасе был, спать боялся, думал вы псих и ночью придете с во-о-о-от таким ножом мне уши резать. А потом я вас увидел и вспомнил. Вы — полицейский, под отца дело копали. И не докопали. Это же вы к нам лет пять назад с обыском приходили, точно вы. Я только хоть убей не помню, как вас зовут и как папа в итоге вас слил. Но слил же. Не получилось так — вы пробуете иначе. Понятно? — понятно. Нормально? — ну не очень, но объяснимо же. У вас же какие-то высокие намерения, все дела. Ну так чего мы здесь как блохи в супе такие — блямс! блямс! — барахтаемся. Давайте, не знаю, решим что делать. Или ну, нахуй, не знаю, — Джон выговорился, снова отвернулся и со злости хряснул бритвой о раковину.       Тилль от такого всего замер, словно ему дали пощечину. В груди скопилось что-то тяжелое, давящее на вдохе, как груз, или камень, или вина. Он сглотнул, подошел к Джону и как-то совершенно неуклюже пожал его худые плечи. Тот не шевелился, но очень обиженно дышал — сопел. — Давай так, — объявил Тилль, выуживая из раковины бритву. — Я сейчас попробую тебя привести в порядок. Потом сядем и все обсудим. Лады?       Джон кивнул.       Следующие полчаса Тилль максимально осторожно брил Джона левой рукой, деликатно вращая его голову за челюсть туда-сюда, и внутренне отмечая странное удовольствие — наконец-то они все прояснят, жалко, что так долго тянули. Джон сидел закрыв глаза. Молчали.       Потом Джон счастливо сбрил, хоть и едва заметную, но все же проступившую за дни растительность на лице, и окончательно стал похож на подобие человека.       Тилль предложил примирительный перекур на крыльце. День шел к зениту. — Понимаешь, — смутно начал Линдеманн. — Мне все время кажется, что ты меня… наебываешь. Ну не могу я тебе доверять. Сначала порешь фигню всякую. Потом это… — он многозначительно указал на забинтованную руку и понял, что снова не хочет ругаться матом. — Говорит человек, который меня преступно вырубил и украл, — Джон в шапке, куртке и сапогах Тилля опять казался совсем ребенком. — Да ладно, преступно. Мы с Рихардом полдня тебе правильную дозу рассчитывали, — Тилль осекся. — Еще есть какой-то Рихард? — Нет никого. Он вообще не в курсах. Просто врач. Должен был мне и расплатился. Забудь его имя прямо сейчас. — Уже забыл. Но… Смотрите, — ехидно улыбнулся Джон. — За сговор, вроде больше дают. Или я путаю? — Не увиливай. Давай так. Ты сидишь смирно… — …прикованный к батарее, ага, я уже понял, у вас пунктик на заточении. — Это у тебя пунктик на батарее. Ты просто сидишь тихо тут. До двадцать четвертого, немного осталось. — И? — Если твой отец на совете директоров не объявляет себя управляющим партнером «Transport for London» и не получает безграничную власть над транспортными потоками, бла-бла-бла, ты едешь домой, — Тилля словно отпустило, стало легко и тяжело-тяжело-тяжело — пиздец тяжело одновременно. Вот, вроде все сказал. Взял свой камень с души и метафорически вручил тому, кто этот камень физически не вынесет. — И все? — Джон разочарованно выпустил дым прямо в солнечный диск. — Ну, если он хочет получить тебя целым, а не по частям, он еще объявит, что у него похищен сын и что это произошло потому, что он виновен во взрыве на стройке в Саутварке. А если он это не объявит сам, то на следующий день в Таймс опубликуют новость, о том, что Александр Кайнц уже месяц не знает где его сын, преступно скрывает твое похищение и подвергает смертельной опасности ради наживы. — Про расчлененку можно поподробнее, пожалуйста? — Джон посмотрел на Тилля с такой открытой улыбкой, что еще глубже ухнуло от стыда внутри. — Да не будет ничего плохого. Это просто… для запугивания. — Ага, рассказывайте. — Уже рассказал. Человек в таком запутанном публичном следственном деле автоматом лишается почти всего. Акции падают, опять же. Он становится подозреваемым при любом раскладе. Публичность истории, все дела, не откупиться просто так, подключается комиссар, пресса. Это то, что я вообще не учел, когда отрабатывал дело прошлый раз. Просто и по закону — не работает. Нужна огласка и веская причина на нее согласиться. Вот ты, прости, моя веская причина. Надеюсь, как минимум. У нас народ не любит такое скандальное говно в верхах, станет наблюдать, обсуждать, порицать, пинать правительство, хештеги там всякие, как сейчас модно. Дескать, спасите Джона. «Transport for London» — это же не частная компания, чтобы ей управлял хуй с горы, который проебал родного сына. Будет скандал. Репутация точно пострадает. Хоть что-то, — Тилль устало выдохнул. Было очевидно, что он довольствуется даже самым малым уроном, лишь бы уроном. — Что же все-таки папа вам сделал? — от вопроса Тиллю стало совсем скверно. — Не важно. — Важно. — Не важно. — Если будете резать, начните с мизинца на правой руке, он у меня отмороженный.       Тяжелое внутри лопнуло и прорвало. Тилль понял что еще секунда и он реально разревется, и это будет странно, и дико, и неуместно, и глупо, и пиздец, и вообще непонятно как, и полный провал. Хмыкнул, отвернулся, втянул сопливым носом воздух, сделал вид, что ушел проверять целостность поленницы для топки. Потрогал бревнышки. Выудил еще сигарету.       Вздрогнул всем телом, как от электрического разряда — Джон невесомо обнял его сзади, очень робко и легко и дружелюбно, едва ощутимо уткнулся лбом в лопатку. — Можно вы просто больше ничего не будете готовить? И даже разогревать? Вы даже сосиски разогреть не умеете. Как вы вообще живете? — Тилль чудовищным усилием воли задавил всхлип и кашель и распрямился. Джона автоматом переместило носом куда-то в район плеча, где он очень спокойно продолжил. — Я могу готовить хрень всякую. Просто купите продукты, я список напишу. Ну сил же нет больше такое говно есть.       Вдох-выдох, Тилль собрал себя в большой и прочный узел, проклиная все на свете, развернулся, протянул Джону руку — левую, но хоть так. Голос дрогнул, но, вроде, тут же выпрямился. Вроде. — Идет, чувак. Но на ночь все равно буду запирать.       Глаза напротив, сука, огромные, кажется, тоже почти на мокром месте. Но кисть навстречу подал уверенно. — Идет, чувак. Продолжаем легкое садо-мазо на дружеских началах. — У меня нет гарантий, что ты меня ночью не придушишь и не догрызешь руку.       Джон осязаемо очень сильно вдохнул, как делают, когда хотят убить-задавить всякое сильное чувство типа слез, залакировать-закатать-затушевать. — У вас пиздец жилистая невкусная рука. Я лучше свою грызть буду.       Тилль тоже тянул воздух внутрь как мог, очевидно сил не плакать у обоих больше не было. Ощутил очень теплую и мягкую ладонь в твердом и уверенном рукопожатии. В итоге прорвало, предательски потекло по щекам. — Прости. Я старый мудак.       Кайнц попытался улыбнуться, тоже заплакал не разжимая руки и тут же зажмурился сильно-сильно, не открывая глаз с улыбкой сказал: — Так. Смотрите, я сейчас разревусь, как не знаю что, и будет стыдно. Давайте я пойду, вы меня садистки запрете и мы как в старые-добрые времена почитаем Шпенглера. — Идет, — Тилль криво улыбнулся.       Джон потряс рукой — типа раз-два-три — на счет три разорвал их ладони и быстро ушел в дом.       Тилль минут 20 плакал под раковиной на кухне под гул воды, словно его со всей дури махнули в грудь и нет больше ни сил, ни воздуха. Вода текла по волосам, по рукам, капала на пол, забиралась под веки. Хотелось орать. Вырвать к черту эту раковину и разнести весь дом. Вырвать себя и уничтожить. Перестать быть, стереть все, сесть, обнять колени и просто плакать. Хотелось машину времени, чтобы прямо сейчас надавить кнопку и катапультироваться на пять, а лучше на двадцать пять лет назад, во времена загулов, клубов, тупняка и круглосуточной работы. Чтобы ничего, вообще ничего не знать и не чувствовать, даже любви.       Выдохнул в прижатое к лицу полотенце, заварил кофе. Подумал и сделал еще кружку. По ощущениям, Джон в комнате сейчас тоже ревел, только в подушку.       Постучал к нему в дверь. — Кофе хочешь? — через долгую паузу, — шум-шаги, открыл дверь, выглянул в проем — понятно же, что Тилль ничего не запер, — высунулась лысая голова с припухшим от слез лицом. — Отравить задумали? — Джон принял кружку, хлебнул, скривился, кивнул в сторону кухни. — Давайте я сам сделаю?       Тилль сидел за столом и, хлюпая носом, наблюдал, как Джон быстро наварил вполне приличный и уж точно не водянистый напиток. Молча разлил в две кружки, нашарил сахар, одну дал Тиллю, откланялся и картинно ушел к себе.       Остаток дня они играли в карты и ели сухие мюсли ложкой прямо из пакета. Тилль сидел на полу в коридоре со своей стороны, Джон на полу в комнате со своей, между ними высилась дверь, оба знали, что она не заперта, но по молчаливому согласию границ не нарушали — выкладывали карты в окошко у пола. Туда же по очереди просовывали друг другу пакет с мюсли. Первый раунд играли просто так, дальше решили, что самое оптимальное в их ситуации — на раздевание. Снятые вещи предъявляли друг другу в окошко, дескать, да, я честно стянул носок, вот он, носок. — Нам нужно пиво, — мечтательно протянул Тилль. — Но я не могу за ним съездить, потому что меня покусал ходячий бухенвальдский крепыш. Я, кстати, пас.       Джон заржал. — Я умею водить. — Я тебе не верю. — Я правда умею водить. Тоже пас. — Я имею ввиду, я с тобой за рулем не поеду. — Ну и не надо. Открываемся?       Тилль выиграл. Джон предъявил в окошко футболку. — Сегодня мы до магазина все равно не успеем. Ехать реально долго, — Тилль перемешал карты. — О, вы уже сомневаетесь. — Просто ты манипулятор. А я ведусь. Сними, — протянул в окошко карты. — Так не ведитесь. На что играем, на брюки? — Джон сдвинул верх стопки. — Давай так. Если я сейчас проиграю, то значит ты реально меня разводишь. Если я выиграю, то я просто подозрительный дурак. Идет? — Нет. Вы просто подозрительный дурак. И заприте чертову дверь. У меня отбой, — Джон обиделся, вернул в окошко мюсли, встал и ушел. Покопошился у раковины, выключил свет.       …На утро Тилль проснулся от сразу двух жутких ощущений. Во-первых, на кухне кто-то был. Чужой.       Во-вторых, рука пекла и пульсировала на совсем нездоровый манер.       Машинально схватив молоток, Тилль аккуратно выбрался из комнаты. — Блять, — Джон от неожиданности дернулся и разбил тарелку. Вид заспанного Тилля в растянутой футболке с Микки Маусом, с взъерошенными волосами и молотком в руке, внушал. — А говорили не будет расчлененки, — Джон выдохнул, видно было, что испугался по-настоящему. — Предупреждать же надо, — Тилль устало положил молоток на стол и грузно сел. Что-то словно вспомнил, буркнул «Я сам» и полез собирать черепки — почему-то не хотелось, чтобы Джон сам это делал, но не получалось понять или вспомнить отчего именно. — Я вам завтрак сделал. Съедобный. — Вот и отлично. Поедим — поедем в город, — Тилль кивнул на руку. — Надо бы мне мазь какую-нибудь от твоих зубов.       Водителем Джон оказался посредственным, но все одно — лучше так, чем никак. Сидеть за рулем огромного старого «Форда» было некомфортно — даже на самодельной подушке из куртки Джон плохо видел дорогу. Прикусил губу от напряжения, но старался вести максимально чисто по каменистой проселочной дороге. Спускались медленно, долго, сам Тилль проехал бы в разы быстрее. Часа через полтора выехали на грунтовку, стало полегче. Потом и вовсе — змеей петляющий, но качественный черный асфальт. Джон более-менее свыкся с тугим рулем и начал аккуратнее вписываться в повороты. Проехали пару безлюдных туристических хижин.       Городок показался еще минут через сорок. Маленький, чистый, словно игрушечный, классический европейский городишко уверенной зажиточности. Джон впился глазами в обстановку, вид у него был, как у малыша на рождественской ярмарке: рот открыт в полуулыбке, глаза шныряют туда-сюда. — Следи за дорогой. Нам прямо, на перекрестке — налево в центр. И надень капюшон, пожалуйста.       Джон послушно натянул на лоб капюшон от толстовки. — Мы в Австрии что ли? — Кайнц выглядел дико счастливым, словно Австрия — это рай или Диснейленд или вожделенный подарок на день рождения. Тилль тоже невольно заулыбался. — Ты чему так радуешься? — Ну, — Джон искренне пожал плечами, — это же круто. Реально Австрия? Охренеть. Как вы меня сюда довезли то? — На пароме. — Это сколько же я спал… — Часов семнадцать. Тормози тут, аптека. Я выйду, машину запру, ты уж не обижайся. Сиди тихо, пожалуйста. Лады? — Лады, — Джон продолжал глупо лыбиться на все вокруг. — Тебе ничего не надо? Глазных капель, например? — усмехнулся Тилль. — Презервативы с усиками, пожалуйста — Джон передразнил его тон. — Иди ты.       Они накупили лекарств, продуктов, пива, виски, сигарет и даже темные очки Джону. Он сидел за рулем на парковке супермаркета и счастливо грыз мороженое. Тилль не мог понять, почему чувство опасности совершенно его покинуло. Всякое профессиональное чутье свернулось в клубок и ушло в спячку. Очевидно же, что все идет паршиво. Что Джон — вполне себе качественный манипулятор, который за пару недель в легкую раскрутил ситуацию в свою пользу, втерся в доверие, аккуратно и мягко заставил Тилля самого захотеть плясать под свою дудку. Именно Джон сейчас деликатно, но умело рулил ситуацией. Осталось только обставить дело так, что Тилль лично поднимет трубку и заявит на себя полиции. С такими талантами его бы в разведку — цены бы не было.       Наверняка, пока Тилль ходил за покупками, Джон придумал способ сбежать или с кем-то связаться. И наверняка после этой вылазки жить и существовать Тиллю осталось недолго.       Все равно страха не было. Единственное, о чем Тилль реально переживал — это о том, что будет, если у Джона проверят права. Договорились, что они отец и сын, туристы из Британии, отец повредил руку, простите, дескать, сэр, мы больше никогда так не будем.       Джон доел мороженку и подмигнул из-под капюшона. — Поехали?       Тилль кивнул.       На обратном пути обсуждали всякое бытовое. Что денег осталось очень мало (надо расписать траты). Что на электричество и отопление уходит дохрена и, если отключить второй бойлер, камеры и все прочее ненужное, съехаться вдвоем в комнату Джона и топить днем только дровами, можно нехило сэкономить (кхм, ну вот, он уже придумал, как запереть меня в собственной камере. Почему я все еще ведусь?). Что если отец еще раз увильнет от ареста, то им, видимо, домой путь заказан (им? Какой милый «стокгольмский синдром» намечается. Забавно).       В хижине они напились. Джон объявил, что на руку Тилля без психологической анестезии смотреть не сможет и они сначала уговорили полбутылки виски под полицейские байки. Потом распаковали кривую повязку, оба поморщились — дело шло к нагноению. — Господи, — пьяно рассуждал Джон. — Я ведь, фактически, это ел. Выходит, это я маньяк, а не вы, я пробовал человечину. Бррр.       Тилль прыснул со смеха. В четыре руки все промыли, наложили мазь, замотали свежие бинты. Джон пьяно оформил повязку бантиком из краев бинта, зачем-то чмокнул Тилля в эту марлю и совсем наивно проговорил: «Рука, выздоравливай».       Выпили ещё, закусывая вчерашними мюсли. Все было ужасно лень, хотелось только разговаривать и напиваться и вообще ни о чем не думать. Тилль принес ноутбук, они развалились на кровати Джона и полчаса ржали от того, что Тилль вообще неверно присоединил камеры и удивительно, что хоть какие-то из них работали. По итогу выключили их все и заснули.       Тилль примерно раз в час словно выныривал из-под воды, чтобы понять, почему так тепло, каждый раз с удивлением обнаруживал, что Джон сопит у него на плече и утягивался обратно в сон без сновидений.