Заложник

      На утро Рихард проснулся безобразно, безбожно, безответственно счастливым. Какое-то нервное, острое и почти нездоровое чувство — как в преддверии Рождества или дня рождения в детстве — имело под собой очень мало причин. Во-первых, Рихард проснулся один. Вчера они с Паулем умудрились посраться даже еще толком не одевшись после бурного рандеву на столе.       Пауль, естественно, попросил объяснений по поводу намечавшихся синяков и скулы, Рихард в подробности не вдавался, но намекнул, что его шантажируют из-за пациента и подобное в его жизни — вообще нормальная история. Пауль завелся. Серьезно завелся. Выглядело очень горячо — то, как Пауль искренне негодовал, не понимал, почему Рихард не заявляет в полицию, грозился найти обидчиков и не мог примириться с тем, что в современном и цивилизованном мире может существовать подобная несправедливость. Пауль назвал Рихарда инфантильным и безответственным, бездумным и недальновидным и впервые эти — обычные, в сущности, в описании Рихарда слова — звучали как музыка.       Рихард чувствовал, что эта ссора — эта какая-то такая классная, человеческая ссора, которая может быть у двух людей, которые вместе, которым не все равно и которые друг к другу чувствуют не просто физиологическое сунь-вынь.       От него не хотят денег, алиментов, каких-то плюшек, просто хотят, чтобы ему, Рихарду, не открутили башку.       Счастье же. «И не надо никого искать и наказывать, милый Пауль, у меня даже их визитка есть, а пришли они ко мне прямиком от полиции», — думал Рихард и все равно дурел от давно забытых теплых эмоций. Они разъехались по домам — что и слава богу, учитывая, что в квартире доктора Круспе по прежнему стоял бардак после последнего загула.       Во-вторых, да. Дома был жуткий срач. Это аккуратного Рихарда обычно бесило страшно. Сегодня же он спокойно переступил через мусор и просто и стоически вызвал внеочередной клининг — даже без проклятий, что они взяли процент за срочность.       Тилль лежал в коме и даже это — плохое, на самом деле — явление, вызывало, ну, не то чтобы положительные, но определенно эмоции в спектре со знаком плюс. Спит — значит молчит. А молчит Тилль — живет Рихард. Или, как минимум, меньше дергается.       Еще он решил записаться к наркологу. Выходки последних дней, глобально, вполне соответствовали Рихардову образу, но были, откровенно говоря, слишком уж отбитыми даже по его стандартам. То, что он сорвался на наркотики да еще и заснул на улице — очень поганый звоночек. Вчера об этом как-то не думалось, но если бы на дворе стоял какой-нибудь декабрь–январь, не было бы уже, возможно, никакого Рихарда. Или его почек. Короче, надо или прокапаться, или проколоться, или и то, и то.       И это было тоже здравым и приятно отдающимся в голове решением.       А еще вчера в ночи звонила Максим. У младшей дочки в Америке как раз настало утро, и они почти два часа трепались по видеосвязи вообще ни о чем, и вот это было самое теплое, терпкое и ни с чем несравнимое удовольствие. Рихард с годами все больше жалел о своем нереализованном родительстве и медленно, но верно скатывался в роль пусть все еще далекого, но теперь хотя бы слушающего и, — да, — очень скучающего отца. Твердо решил позвонить сыну и второй дочери после обеда.       В таком воодушевленном состоянии Рихард нарядился в неприлично дорогой костюм, насвистывая доехал до клиники и охрененно провел полдня.       Проверил Тилля. Бедный, конечно, дядька, во что ты ввязался? Кто отгрыз тебе руку? Где препараты, что я тебе дал? Что ты забыл в Альпах и на какие шиши в принципе ты там два месяца один на горе сражался с зомби? Рихард точно знал, что в Австрийских Альпах деньги с карт списывают, по ходу, даже белки в лесу.       Ладно. Как-нибудь разберемся.       Счастье было таким диким и странным, что в обед Рихард решил немного поиздеваться над Паулем. Путь в Брикстон, конечно, дело неблизкое, но оно того стоит. Купив кофе и круассаны (да, да, пусть будет болезненная «ответочка», разберем все же это вчерашнее «нет, не простил», проговорим хотя бы), Рихард подрулил к «Ландерс&Ридель» со сладким и тянущим желанием посмотреть на рожи коллег Пауля теперь.       Если они сочли его «импозантным» в обдолбанном состоянии после ночи на улице, то в ухоженно-цветущем виде должны и вовсе выпасть и отмереть.       Рихард нажал на кнопку домофона. — Ландерс&Ридель, слушаю вас. — Я к Паулю Ландерсу. — Как вас представить? — Импозантный мужчина.       В домофоне потупили, завозились, видимо что-то поняли и открыли. Первой, кого увидел Рихард, стала вчерашняя «девушка с водичкой». Брюнетка Саша в красивом темно-зеленом платье стояла у входа, хлопала на Рихарда лучистыми глазами и, неожиданно искренне произнесла: — Здравствуйте! Ой, а вы сегодня трезвый! — Случайно вышло.       Рихард очень грациозно прошел по офису — брюнетка сказала, что Пауль «в съёмочном зале». Кожей чувствовал взгляды. Было классно. Рихард вообще любил чувствовать взгляды — эта болезненная нарциссичность и неуверенность, может из детства, может из юности. Когда кажешься себе разобранным и неуклюжим, незначительным и смешным, и решаешь собрать себя не из плюсов, — как приличные юноши и девушки, — а из минусов. И «минусы» прикипают к коже: я всегда опаздываю, я всегда с сигаретой, я всегда язвлю по делу и без, я сделал вам больно? — так это же обычный я, забыли что ли.       Быть «плохим» человеком, на самом деле, чертовски тяжело. Потому что по-настоящему хороший человек, он что? — он не знает о том, что он хороший. Как Пауль — не знает, что он теплое солнце, наивное и чистое в своем желании набить морду олигарху.       А плохой человек знает, что он плохой. Он может отрицать это, не признавать это, забить это в самый дальний угол и шкаф. Но часть сознания всегда понимает, всегда сравнивает, всегда подкоркой ощущает, кто говно, а кто — оладушек.       Рихард хотя бы принял тот факт, что он говно.       На оладушка не претендовал.       При виде Пауля с фотоаппаратом в зале пропустил вдох. Даже решил быстро смыться и не подходить. Ну нахуй, тут магия и чувак стоит в такой позе, согнув колени, с фотоаппаратом, словно он тореадор какой, а над ним возвышается вообще не бык, а наоборот хрупкое нечто в юбках и гипюре, и воздушной хрени, и помощники это все поддерживают стремными палками и задача — никак не поранить, напротив — поднять ввысь. Приборы пикают. Свет хлопает. Глазам больно.       Рихард поймал мысль — я вот так хочу его видеть перед собой, вроде он почти на коленях, но это все равно властная поза, он оттуда, снизу командует, руководит тобой, словно марионеткой. Красивый, стройный, четко владеющий ситуацией. Какой-то фильтр меняет, что-то просит подвинуть «по углу». Похоже на операцию. Операций Рихард видел сотни. Но операции — это боль, тихая смерть, наркоз, а тут все светлое, яркое, цветное. Подобно счастью, что с ним с утра.       Рихард обозначил кивком свое присутствие. Пауль выпрямился, сурово посмотрел. Рихард на все плюнул, подошел, чмокнул в щеку, протянул кофе. — Я на пять минут. Я кофе принес. И круассаны. — Спасибо, — тихо — ему. И громко, властно, так, что мурашки — в зал. — Полчаса перерыв. Готовим следующий шот!       Рихард вот тут бы ему и отдался, на этом белом бесконечном фоне с цветными всполохами. До боли, небытия и конца. Лишь бы видеть его глаза — сейчас они с хитрым и серьёзным прищуром от которого хочется прямо немедленно стать лучшей копией себя. Пауль откладывает камеру, берет кофе из его рук. Холодный и отстраненный, и странно близкий одновременно.       Они вышли из офиса, деваться особо было некуда, просто сели к Рихарду в машину. Он включил какое-то радио, чтобы создать фон.       Привалились друг к другу плечами, молча. Кажется, Пауль привыкает к тому, что его… партнер? — как он вообще называется? Ну не бойфренд-то уж точно, в его-то возрасте, — мудак и каждая встреча — это недоссоренная ссора.       Просто пили кофе. — С тобой строить планы как-то бесполезно, — примирительно начал Пауль. — Но если тебя не изобьют, и не принудят жестоко бухать и прелюбодействовать, то в конце недели, можно съездить ко мне за город. — Это куда? — У меня домик за Кентом. В Дандженессе. На берегу. Море, ветер, рыбалка, все дела.       Зашибись. Сейчас Пауль прямо словил джек-пот из всего, что Рихард ненавидит. Надо как-то собраться и честно ответить. Договорились же, что честно. Надо ли? — Я, тебе так скажу, я не очень чтобы рыбак и не особо разбираюсь в природе. Но я за любой кипиш.       Ага, круто ты собрался. Ну, хоть, вроде, искренне вышло.       Радио пикнуло начало часа. Пауль грыз круассан. Было так счастливо, что даже рыбалка с морем… да пусть будет. Вдруг зайдет? Плюс надо же узнать Пауля хоть как-то с обыденной точки зрения. А то пока у них секс классный до дрожи, до одурения, до не знаю чего. И такие же ссоры. И ничего больше.       Никогда в жизни, ни с кем, ни под какими веществами не было этого дикого ощущения… реальности что ли? Когда ты не просто двигаешься машиной к кульминации, а еще и ржешь в процессе и думаешь о чужой неловкости, или дыхании, или почему он сейчас остановился? О чем подумал? Можно ли с ним быстрее не потому, что просто физика-механика-биология требует быстрее, а потому, что… Черт, Рихард, не углубляйся. Просто есть еще разные другие штуки, кроме потрахаться и ты уже сто раз проходил, что они у тебя ни с кем не совпадают и не работают.       Давай еще разок попробуем?       Да без проблем. Привет, прекрасные грабли.       Рихард потянул кофе и залип на том, как Пауль глотает. Черт, это тоже про секс. «А теперь к срочным новостям. Только что завершилась пресс-конференция предпринимателя и филантропа Александра Кайнца…»       Рихард автоматом сделал погромче.       Пауль мило и так интимно обхватывает губами блядскую трубочку с кофе и начинает расписывать красоты вокруг своего богом забытого домика. Странно, они же часов всего пятнадцать назад нереально, глубоко, сильно, долго трахались. У него до сих пор горло осипло и, ощущение, что сидишь после двойной колоноскопии. А все равно все так внутри плавится, словно полгода жил в ските. Кажется, у него сейчас встанет, даже если Пауль просто скажет «поворот через 300 метров» или «обычно я ловлю рыбу на опарышей». А, точно, он же только что это и сказал…       Чертовы узкие брюки. «Вот уже более месяца вся нация следит за трагедией в семье Александра Кайнца, чей девятнадцатилетний сын был похищен неизвестными. Вчера вечером похититель наконец выдвинул свои финальные требования. В отчаянии, семья приняла решение выполнить любую волю преступников, чтобы вернуть Джона домой…»       Рихард задохнулся кофе и прыснул на руль. Пауль обеспокоенно развернулся, постучал по спине, начал искать салфетки, Рихард сделал ему жест, все ок, дескать. Пока кашлял, лихорадочно думал.       Каким вечером? Какие требования мог выдвинуть Тилль, если Рихард лично вчера так хуячил в него адреналином, что, кажется, Линдеман теперь если куда и выражает свою волю, так только в астрал? И сам Кайнц при этом присутствовал. — Если не хочешь — можем не ехать, — примирительно начал Пауль. — Не, все норм…гхм, гхм, это я от счастья. Страсть как люблю опарышей по утрам. — Типа ты даже сейчас все опошлил. «Согласно требованиям, один миллион фунтов этим утром уже был перечислен из фонда Александра Кайнца в счет жертв взрыва в Саутварке. Вторая часть необходимой суммы будет передана обозначенным преступником образом вне территории Соединённого Королевства. Глава Скотланд Ярда выступил с заявлением, что Корона не поддерживает переговоры с похитителями, и это было личным решением семьи, продиктованным желанием вернуть сына…»       Пауль смотрел с улыбкой. Рихард почему-то четко отметил у него крошку в углу рта и свое желание ее слизать, которое потонуло под необходимостью — тяжелой, свинцовой — немедленно вернуться в клинику. — Ладно. Я, наверное, поеду, пациенты ждут. Увидимся вечером? — У меня ужин с детьми. — Повезло им. — Спасибо за кофе. — Спишемся? — Спишемся. — О, а дай телефон. Открой нашу переписку. — Зачем? — Да открой, говорю, — Рихард быстро отметил все сообщения Пауля и переслал их себе. — Я, по пьяни удалил твое фото царь-гриба, теперь страдаю.       …На обратном пути в клинику Рихард ехал, нервно барабанил пальцами по рулю, слушал новостной канал с фрагментами пресс-конференции Кайнца и понимал, что ничего не понимал. — Мари, дай мне реанимацию, срочно. Да, да, да! Мистер Линдеманн очнулся? Нет? Точно? Проверь, нет, прямо проверь-проверь. Я жду. Ага. Понял. Да, нет, просто уточняю. Все путем, скоро буду.       Вариантов рождалось море.       Например, вечерние гости вчера уже знали о новых требованиях и пришли удостовериться, что их точно выдвинул не Тилль. Удостоверились по полной.       Вот прямо точно не Тилль, если, конечно, укус вампира не придал ему магических сил бегать по ночам, требуя денег. Хороший мог бы быть персонаж комиксов, «кома-мен» какой-нибудь. Не, лучше «глюкмен».       Значит, у Тилля есть сообщник. С образом Тилля это плохо вязалось, но есть же, вот, Рихард, может Тилль еще какого идиота нашел. Кто-то же звонил.       Или Тилль вообще этого не делал. Просто совпало и Рихард ни за что сжег пару сотен тысяч нервных клеток.       Но кто тогда звонил и так ловко всучил Рихарду алиби для Линдеманна? Так настырно всучил, прямо запомни-забери-передай.       А он, не будь дурак, взял и передал. Вчера это, опять же, было некогда обдумывать, но звонивший явно, четко, упорно указал на то, что Тилль — вне времени и пространства.       Глобальный мировой кризис? — Тилль отдыхал один на горе в Альпах.       Война? — Тилль отдыхал один на горе в Альпах.       Киднеппинг? — Тилль отдыхал один на горе в Альпах.       Как удобно, не прикопаешься.       Рихард перечитал краткую переписку с австрийским номером.       Может, сдать ее кому надо? Нет повода: если Рихард не знает, что Тилль виновен, то и подозревать звонившего ему в чем? Сердобольный человек прислал ему диагноз, как лечащему врачу смертельно больного пациента. Если за такое подозревать, то мы все — в аду. А Тилль, что Тилль. Он просто отдыхал один на горе в Альпах.       Был еще вариант, что пацан сам себя выкрал — при помощи Тилля или без нее — и теперь раскручивает папашу на деньги. Но он казался каким-то… не слишком рабочим.       Рихард устал думать.       Уже даже начинало хотеться, чтобы Линдеман быстрее очнулся и как-то сам прояснил ситуацию.       … Следующая пара дней прошла без эксцессов и Рихард, приставив к Тиллю лучших круглосуточных сиделок с приказом звонить при малейшем изменении, — срулил с Паулем за город. Поехали на джипе Пауля, вели по очереди, Рихард курил, Пауль рассказывал о съемках.       Поскольку дикая природа явно не относилась к числу знакомых тусовочных мест, Рихард собрался в дорогу странно: нацепил красивое пальто, темные очки, высокие сапоги, которые, вроде, и сапоги, но больше подходили к лондонской Неделе моды, нежели к рыбалке. Купил ящик вина — чтоб наверняка.       Пауль — в удобном хаки и горных ботинках — ржал над ним безмерно: «Ощущение, что я везу в деревню сутенера с инспекцией».       Прибыли поздно под вечер. Море шумело совсем рядом в синем сумраке. Ветер гонял былинки по каменистому плоскому берегу. Тут и там стояли заброшенные лодки, как кости загадочных древних мертвых животных. Здесь мало что росло — слишком продувалась почва — было странно и, словно, на краю земли. Деревенька с редкими домами без заборов у самого берега ощущалась ирреальной, словно втóря всем последним событиям: почти все домики выкрашены черным. Деревянные, аккуратные, но черные, как смоль.       «Это местная традиция, — пояснил Пауль. — Вода близко. Раньше здесь жили только рыбаки и они пропитывали доски битумом, чтоб не гнили. А сейчас просто так красят»       Домик Пауля был тоже черным, маленьким и современного вполне себе модного дизайна, с большим панорамным окном на гальку и ветер. Было холодно, зажгли камин, налетела мошкара, и какие-то особо жирные мотыльки. Рихард курил на крыльце, тихо матерился и отмахивался. — Жена тоже это место недолюбливала. А мне здесь хорошо, — Пауль привалился к крыльцу и попросил сигарету. — Обнадеживающее сравнение. Ее ты 18 лет терпел. — Скорее, она меня, — вопросительный взгляд. — Ну, знаешь, поездки бесконечные, съемки…это все не добавляет к отношениям… — Плохо расстались? — Сложно. Последний суд через месяц.       Рихард отплюнулся от мошки.       Кровать в домике была узкой и неудобной, они устали с дороги и уснули просто у камина. Рихард пол ночи ворочался, отбивался от комаров и проклинал живую природу.       …Утром проснулся под двумя пледами с болью в спине и желанием немедленно вернуться домой. Пауль колол дрова во дворе. Душ едва грел. Волосы ни хрена не укладывались. Рихард кое-как привел себя в норму, закутался в пальто, вышел и сел на крыльцо. Сигареты заканчивались. Все время забываешь, что в глуши нет супермаркетов.       Пауль как-то грустно ему салютнул, подошел, примостился рядом, чмокнул. — Не выспался? Прости. Не надо было тебя сюда тащить.       Рихард обнял его за плечи, уткнулся в макушку. — Пауль, мне все нравится. Дом твой нравится, камни эти, даже комары твои ебучие нравятся. Все хорошо. Мы разные. Нам очень сложно будет. — Это точно.       Рихард вжался в затылок Пауля как только смог: — Но мы же попробуем? — Так мы, вроде, сейчас именно этим и занимаемся. — Дрова колоть не буду. — Да я сам тебя на десять метров к топору не подпущу. — Чего я тебя раньше не встретил… — Раньше я не ходил по гей-клубам. — Сейчас я нормально отработаю программу с рыбалкой и мухами, но на следующей неделе гуляю тебя по самым крутым вечеринками, и ты тоже терпишь, идет? — Идет.       …В лодке они смотрелись гротескно: Пауль в рыбацкой куртке на веслах и Рихард в стильном черном пальто и темных очках и с бутылкой вина…       Вечером Пауль варил какую-то неприлично божественно-ароматную уху, Рихард тупил в телефон и потягивал вино, мысленно хваля себя за запасливость. Вечер грозил естественным образом перейти в ленивый и уютный секс на подушках у камина. Может ли быть что-то лучше?       Пикнуло приложение BBC — Рихард скрепя сердце поставил его, когда все завертелось, чтобы не пропустить чего важное и теперь пару раз в час под торжественный звук получал экстренные новости. «Джон Кайнц дома: преступники отпустили похищенного сына предпринимателя после того, как семья выполнила все их условия».       О-па.       Рихард тыкнул в статью. С фотографии на него смотрело умученно-худое, безэмоциональное и прямо какое-то нечеловечески болезненное лицо костлявого парня в ссадинах, по которому — даже при беглом взгляде — словно железнодорожный состав, груженный всей болью мира проехался. «Подросток обнаружился в лесополосе под Парижем. По его словам, был похищен некой бандой, которая держала его в холодном подвале. Мало что помнит… Обморожение пальцев ног, множественные ушибы… Составляются ориентировки на банду преступников, во главе которой, по словам потерпевшего, была женщина…»       Рихард листал статью, охуевал, листал, смотрел на болезненное лицо Джона, в котором читались глубины ада — Рихард видал похожее только в наркологической клинике, когда люди цепляются-цепляются, но почти всегда срываются вниз. Там точно что-то нездоровое имеется, — отметил про себя.       Плеснул побольше вина.       Хотелось ущипнуть себя.       Банда? Франция? Женщина? Отпустили?       Может, блять, после этого олигарх Кайнц и полиция Лондона ему хотя бы коробочку конфет с извинениями пришлют за побитые ребра?       Хотелось танцевать, орать, прыгать и верещать, — теперь ни к нему, ни к Тиллю вообще не прикопаться, — если, конечно, чего неожиданно ни отроется.       Боль в глазах спасенного Джона как-то особенно резала, отдавалась внутри и саднила, но Рихард списал это на профдеформацию: врач его специфики и опыта точно видит, что переживало тело.       Хотелось шампанского, музыки, ветра, грома, чего угодно — лишь бы не тишины.       Рихард выпутался из пледа, подошел к сосредоточенному за плитой Паулю, забрался пальцами ему под свитер, поцеловал в ухо. — Еще минут десять и все будет готово. — А ты можешь прерваться? — Гм? — Ну, если мы сейчас нажремся этого благовонного супа, то станем тюленями. Ты видел, как трахаются тюлени? Жалкое и кровавое зрелище.       Пауль прыснул и выключил газ.       А вдруг весь ужас и правда закончился? Не надо больше бояться и дергаться и можно вернуть детей. И познакомить Пауля, как минимум, со старшими, они поймут. Ездить в этот Черный вигвам по выходным. Накачиваться виски так, что все местные комары просто вымрут.       Пауль целовал Рихарда в синяк на скуле, расстегивал рубашку, спустился ладонью вниз и сжал и без того очевидный бугор в брюках.       Раз от раза Пауль становился все раскрепощённей и это заводило — не всегда понимаешь, до чего они дойдут на новом витке. Рихард однозначно прижал Пауля к столу и медленно двигал бедрами, вспоминая властного его за фотокамерой и сравнивая с податливым и нежным — теперь.       Утянул к подушкам и камину, долго и со вкусом целовал, облизывал, снова целовал твердый член, одновременно плавно, нежно, методично расслабляя и растягивая Пауля смазанными пальцами, так, словно сама цель этой ночи и была только в том, чтобы гладить, массировать, осязать и прикасаться.       Славливал стоны, сцеловывал их, двигался нарочито медленно, превращая секс в тягучее марево, подобно жару, что шел на них от камина. Тот потрескивал и шипел, словно дрова не горели, а растекались лавой, как все сейчас внутри Рихарда. — Ты чего это такой нежный сегодня? — Не нравится? — Очень нравится. Просто, знаешь, у меня все время такое ощущение, что я в фильме «Матрица». И ты каждый раз выныриваешь из сумрака вообще разный. То, знаешь… все так, словно ты победил чудовище. То, наоборот, чудовище победило тебя…       Рихард добрался пальцем до вполне по-медицински понятного ему места и надавил, Пауль осекся и прогнулся, напрягся, вскрикнул. — Я к тебе привыкаю, — Рихард продолжал двигать рукой, медленно и тягуче. — А когда привыкнешь, что будет? — Не знаю. — Какие есть идеи? — Не знаю… — Рихард медленно вошел в Пауля, старясь не упускать его взгляд. Пауль вновь прогнулся, разморенный и перевозбужденный обилием ласки. Спросил: — Ты можешь быть быстрее? — Могу. Но не хочу. — Почему? — Потому что быстрее — это трах какой-то. А я тебя сейчас очень люблю.       После чего немедленно сорвался на резкий и совершенно безумный темп.       Проклятая спина, не разогнуться же будет завтра.       Да и похуй.