Заложник

      Пауль размешивал сахар в кофе и уже минут пять исподлобья задумчиво наблюдал за Оливером.       Что-то было не так.       На их небольшой офисной кухне в холодильнике всегда лежал «экстренный» запас алкоголя «на мало-ли что» — если наклюнулся хороший проект и сердце требует праздника, или модель на съемке совсем нервничает или у самого настроение — говно, можно взять бутылочку вина или пива с непременным возвратом. И вот Оливер, весь день бродил как в воду опущенный, что ему вообще не свойственно, а под вечер, вместо того, чтобы, как обычно легко и радостно попрощаться и отправиться домой к семье, открывал уже вторую стекляшку светлого.       Явно хандрил, а Пауль знал — если Оливер грустит, значит, есть веская причина. Его бизнес-партнер был из тех удивительно цельных и искренних людей, которые сокрушались по поводу потенциально серьезных бед, а не надуманных: Оливер ходил бодряком даже тогда, когда его старшего сына чуть не выперли из дорогущей школы за низкие отметки: «Да у всех детей бывает такой период, вообще пустяки, — говорил он, — оценки вещь не важная, сколько талантов учились посредственно». Зато, когда тот же пацан попался на лжи, Оливер дня три бродил мрачнее предгрозовой тучи.       С Оливером было классно и легко делать свое дело: он проверенно не обманет, не предаст, не скурвится. Пауль, хотя и сам слыл человеком неплохим, все равно постоянно сравнивал себя с другом и всегда — не в свою пользу. Несмотря на равные права в «Ландерс&Ридель», именно Пауля воспринимали, как босса — он мог и наехать, если за дело, и приказать командным тоном, тогда как Оливер разруливал все спокойно и по-дружески, и был с каждым рубаха-парнем-приятелем. Хорошо, что они нашли себя там, где можно зарабатывать, но не нужно изворачиваться и вот это все. Хотя, без эксцессов, кажется, никакая работа не существует.       Пауль отлепился от кухонного стола, потянул кофе, подумал, как деликатнее начать разговор. Оливер, очевидно, крутился на кухне не просто так, а потому, что Пауль сам уже минут двадцать возился здесь с кофейным аппаратом, зажевавшим капсулу. Что-то хочет сказать и мнется. Странная история. — Олли, ты сегодня какой-то мрачный. — Да, есть немного, — Оливер цепко посмотрел на Пауля, прямо и выжидающе, словно надеялся, что тот сам спросит еще чего-нибудь. Пауль воспринял это как приглашение к разговору, присел рядом за маленький столик. Было тихо — офис почти опустел. — Случилось что-то? — Да, вот, не знаю, — Оливер перестал буравить Пауля взглядом и принялся крутить в пальцах пивную крышку. — Или да. Или нет. Не могу сам решить.       Для Олли такая таинственность просто зашкаливала, это была прямо годовая норма странных реакций от обычно прямого и спокойного человека. Пауль приглашающе развел руками, дескать «не попробуешь объяснить — так и не разберемся».       На кухню забежал ассистент — попрощаться, — Олли и Пауль одновременно ему отсалютовали и офис, кажется, окончательно вымер. — Пауль, вот скажи, — неуверенно начал Оливер. — Если ты знаешь… Или думаешь, что знаешь что-то важное про близкого тебе человека… Но это как бы не твое дело и вообще не факт… Об этом надо рассказать или не надо, как считаешь?       Пауль допил кофе и прищурился. — Если это что-то хорошее, то, думаю, надо сказать. А если плохое, — он задумался, — …получается, как бы, тоже надо. — А если ты ошибся? В смысле, я ошибся? — Проверить никак нельзя? — Неа, — Оливер словно что-то решил для себя и углубился в употребление пива. Пива хватило глотка на три, после чего он снова полез в холодильник. — Олли, говори прямо.       Оливер пошарил по полкам, чертыхнулся, поняв, что светлого больше нет, оценивающе посмотрел на чей-то просроченный контейнер с обедом, вздохнул. — Слушай, Пауль, а ты не хочешь прошвырнуться до бара?       Пауль взглянул на часы. Время — семь, дел особых нет, Оливеру явно нужно выговориться, а это —то самое, ради чего друзей, в массе своей, и заводят.       Отбил Рихарду: «Могу приехать, но поздно и пьяный. Надо с Олли поболтать».       У них с Рихардом, кажется, тихонько вырабатывалась странно-приятная манера видеться почти каждый вечер, но без договоренностей, просто кто первый освобождался — тот первый и звонил, без обязательств и прочего. Нет-нет, да-да: было уютно от того, что тебя и ждут, и не ждут одновременно. То есть точно ждут, но без истерики.       Пауль не мог для себя понять и обозначить, какие у них вообще намечаются отношения, и отношения ли это в принципе, если у двоих людей нет ни одной точки пересечения, ни одного схожего интереса, ничего потенциально общего, кроме дикого желания быть рядом. Ощущалось как в юности, когда тебе 17 и жизнь состоит из свиданий, нервного трепета, несусветной хрени, безумств, бурных ссор, ожидания секса и постоянной неуверенности в том, нравишься ли ты в ответ. Сейчас все было ровно так же, но без последнего пункта, что превращало каждый день в охуенный ирреальный роман про отношения с картинно-плохим парнем, с которым стыдно, но весело, и который сам почему-то тебя добивается, хотя может по щелчку пальцев заполучить, вообще, кажется, любого человека на планете. Беспокоило только одно: у романов, когда тебе 17 лет примерно та же функция, что у хомяков в роли домашних питомцев — показать детям смерть. Насколько отбитым сердцем все закончится в текущем случае — думать не хотелось.       Пауль еще и не развелся-то толком, и скажи ему кто пару месяцев назад, что он скоропостижно заведет хоть какие-то отношения — пальцем бы у виска покрутил — затяжной суд выматывал много нервов, хотя и делить было особо нечего. Даже квартиру Пауль оставил семье и теперь ютился в маленькой съемной однушке. Но британские бракоразводные процессы — это всегда помпезный сериал с выкачиванием денег на адвокатов, вообще не удивительно, что люди перестали жениться, только мазохисты, видимо, и скрепляют себя узами.       И, вот, он неожиданно вляпался в Рихарда.       В красивого, гротескного Рихарда, в котором буквально все — от развязной манеры вести себя, до вкуса в одежде — противоположно Паулю.       В Рихарда, который, безусловно, полон подводных камней, неприятных историй, недосказанности и бог весть знает какого еще говна.       Но Пауль кожей на расстоянии чувствовал со стороны Рихарда совершенно необъяснимые страсть, вожделение, желание и, возможно, даже любовь, и никак не мог взять в толк за что ему такой подарок.       «Может я на его бывшего похож? Или он на меня поспорил. Точно, поспорил с кем-то безвестным из серии «сколько раз я смогу выебать вот этого доверчивого раззяву, пока он тепленький». Да сколько угодно — почему-то любые мысли о Рихарде отключали самосохранение в один клик.       А еще у Рихарда была невероятная способность превращать физиологическое и потенциально-отвратительное, в наоборот — заводящее и классное. Пауля, который всю жизнь страшился самой мысли о сексе с другим мужчиной, потому, что, — блин, ну как так то это все? — будоражило от одной мысли, как Рихард, то ли от большой практики, то ли от ее сочетания с медицинскими познаниями, мягко обходил все возможные проблемы и решал их с шуткой-прибауткой. Как, например, во второе их совместное утро, когда точно стало ясно, что «наверное, пока сверху» от Пауля больше не работает. Рихард с хитрым прищуром, словно фокусник в цирке, извлек откуда-то обычную медицинскую свечу, всучил Паулю, по-заговорщицки кивнул в сторону ванной и ласково так сказал: «Давай, давай, с первого раза кайфанешь, гарантирую».       Пауль честно кайфанул. Рихард, мать его, даже презерватив умел надевать с изяществом. Это прямо талант — странный, конечно, но однозначно, талант. «Мне начинать ревновать?» — пискнул телефон.       Оливер вопросительно посмотрел на Пауля, дескать, «ну, что ты решил?» «Лучше начинай готовить аперитив» — Рихарду (как же круто с ним пошлить и вообще ощущать вседозволенность). — Пошли, раз такое дело, — Оливеру, в надежде, что там просто какая-нибудь семейная глупость, типа у дочки парень завелся и Олли нужен совет бывалого папаши: как разрулить чтобы не напортачить.       …До ближайшего приличного бара шли молча минут семь в теплом светлом вечере.       Пауль думал, как ему все-таки свезло: идти с отличной работы, с верным другом в хороший бар, чтобы потом отправиться к… да, определенно, к небезразличному человеку — и быть до утра счастливым. Такие простые же вещи, а так редко бывают в обычной жизни. И, кажется, Пауль словил джек-пот. Так вообще бывает?       Заказали по пинте, вышли на улицу, потому что внутри шумело и кричало. Привалились к деревянному высокому столику.       Рихард многозначительно отрапортовал сообщением, что «Всегда готов», и Пауль отправил ему глупый смайлик не в силах отделаться от мысли, где же между ними подвох и подстава. — Ну, Олли, ты уже доказал, что хорошо держишь интригу. Выкладывай. — Да тут такое дело. Слушай. У тебя с этим… с Рихардом вообще как?       Однако. В лесу должны были все птицы сдохнуть, прежде чем тактичный Оливер перейдет настолько личную границу. Пауля, конечно, последние дни не подъебнул только ленивый — тихоня-женатик завел себе персональный рок-концерт на выезде. Но Олли, вроде, уже дни назад высказал свое принятие ситуации спокойным молчанием и даже скинулся на коллекционного «Доктора Хауса». Теперь-то что? — Держимся пока, — неопределенно ответил Пауль. — А что? — То есть у тебя вот этот пиздец серьезно? Или просто перебеситься? — Это как у метеоролога спросить: вы гарантируете свой прогноз? Олли, я не знаю. Я еще раз извиняюсь за весь тот треш в офисе, но… он хороший. Просто ты его не знаешь. Я… Мы… — Да понятно, не продолжай. Короче, я сейчас расскажу тебе одну вещь, потому что не могу не рассказать. Давит. Вроде мелочь и, скорее всего, вообще неважная, а почему-то прямо давит. А ты уже сам решай, как и что. Это про твоего Рихарда, — на вопросительный взгляд, — Короче, дело было вчера вечером, я на ту встречу ебучую поехал по заставкам на экраны…       Оливер выдохнул и начал говорить.

***

— И это — все??? — Рихард аж открыл рот, развел руками, замер с охреневшим лицом. В одной руке — бокал с виски, в другой — давно догоревшая сигарета. — Ты серьезно хочешь, чтобы я поверил, что это — все???       Тилль грузно сидел на больничной кушетке, потягивал разведенный водой виски (ты на антибиотиках, мудила) и смотрел на собственные голые колени под больничным халатом в горошинку с завязочками на спине. Пожал плечами. Дескать, да. Скучная вышла история. Никакого саспенса-детектива. Горло саднило. Они с Рихардом заперлись в палате после отбоя, зашторили окна, выключили камеры и наконец-то поговорили. Голос к Тиллю вернулся не особо, превратившись в драматичный шепот. — Ты мне сейчас реально втираешь, что просто привез туда этого дрыща, вы просто там потусовали, нашли общую точку ненависти к его папаше, а потом вас накрыло лавиной, дрыщ тебя на себе спустил с горы и ты ни хрена больше не помнишь?       Тилль кивнул. — Вы хоть потрахались?       Линдеманн зло зыркнул и просипел, что Рихард мудак, а ему нужно домой. — Я ни верю вообще ни одному твоему слову, — Круспе встал и начал мерить палату широкими шагами от бедра. — Ты понимаешь, что, если бы давали Дарвиновскую премию за преступления, ты бы уже жил миллионером? Тилль, ты несешь бред. Я весь мозг сломал, мне все ребра пересчитали, а ты, что, реально отдыхал в Альпах, сука??? Так в жизни меня разочаровывал только я сам.       Тилль попытался встать и просто уйти — мутило. Голос звучал сиплой пародией на доисторические стеклянные пластинки. — Рих, это правда все, я знать не знаю, что было дальше. Выписывай меня нахуй. — И куда ты пойдешь? — Нахуй и пойду, — Тилль вздохнул. Хотелось спать. Но не здесь. Где угодно, хоть на улице, но не здесь. Все стереть, проснуться, увидеть, что был больной сон. Он понял всех безумцев и всех наркоманов разом — люди, как и он, просравшие целую жизнь просто не могли смириться с реальностью, долгой, скучной, осипшей и тупой. — Хорошо. Давай сначала. Что на самом деле с рукой? — Рихард возбужденно пытался отыскать хоть крупицу саспенса. — Случайно вышло, говорю же. Мы немного… подрались как бы в начале. Потом решили разговаривать и все… прояснилось. — Господи, Тилль, ты мог хотя бы придумать какую-то интересную историю, чисто из уважения ко мне и моим страданиям… Ты ведь понимаешь, что тебя развели? Парень вошел к тебе в доверие, а теперь, как я вижу, еще и оттяпал у папаши миллион фунтов, и вернулся домой королем говна и пара. Гениальный чувак, ей богу! — Лучше покажи переписку. Ну, с тем номером.       Тилль долго смотрел на куцые строчки. «Это абсолютно, полностью, совершенно, точно все» — идеальное описание того, во что Линдеманн превратил свою жизнь. Чего он добился? И вообще, и сейчас, этим своим странным-дурацким планом?       Отомстил? Едва ли. Месть — вообще суровая вещь, которая никому никогда не приносила ничего путного. Только в кино мститель — это благородный и интересный персонаж. В жизни все наоборот: как в жизни. Глупость и несуразность ниточкой наматываются на скучный будничный клубок.       Успокоил душу? Черта с два. Стало в миллион раз больней, как морально, так еще и физически.       Помог хоть кому-то? Да нет, конечно. Рихарду подгадил. Джону… при мысли о младшем Кайнце во рту пересыхало и сердце ухало куда-то тяжелым кирпичом вниз. Хороший, чудесный, добрый и умный парень чуть не погиб в ебучих горах. Из-за него. Из-за старого и глупого преступника — никакое алиби ведь не скроет правду от самого себя. Джон с его заразительным смехом, огромными глазами и тонкими пальцами, которыми он так изящно держал сигарету, в свои 19 лет оказался умнее и благороднее Тилля на сто порядков.       Подмывало набрать этот странный иностранный номер, вдруг Джон сохранил телефон и можно будет на секунду услышать его голос. Спросить, через что он прошел, как выбрался, что думает и чувствует сейчас. Нет, ну на хрен. Ни видеться, ни общаться им точно нельзя.       Тилль вернул мобильный Рихарду. — Завтра я выписываюсь. — Ты меня добить решил, приятель? — Рихард плеснул себе еще виски. — Не вышло убить и посадить, так лицензии лишить хочешь? Врач не имеет права отпускать человека в твоем состоянии. Это называется халатность, — Рихард подсел к Тиллю и сменил тон на почти нежный. — Я вижу, что тебе хреново. Я знаю, что у вас там на горе что-то произошло, чего ты мне недоговариваешь. Имеешь право. Но долечись хотя бы. Ты же один себя догубишь. А здесь я тебя и прокапаю, и легкие подправим. Честно, Тилль, успокойся, все прошло и закончилось. Фарш назад не провернешь. Хочешь чего-нибудь?       Тилль неопределенно кивнул. В словах Рихарда была логика, но принимать ее не хотелось. Вообще ничего не хотелось. Кроме, пожалуй, одного. — Хотел бы увидеть Джона, извиниться и помереть. Но в этом мне ты не помощник.       Рихард вздохнул. — Даже не думай. Парень сделал такое сальто мортале, чтобы сотворить тебе алиби. А ты опять все испортишь и подставишь его перед папашей. — Да знаю я. Все, Рих, давай отбой, сил нет пить это говно и слушать тебя.       Рихард вышел в тихий коридор и вздохнул. Чертова Тилля было до ужаса жалко.       Как любого честного человека, который никогда не победит ветряную мельницу и, рано или поздно, закончит одиноким безумцем. Такие люди живут для того, чтобы мучиться, пропадать задаром и становиться прототипами романов и фильмов.       А еще внутри свербило, буравило и ныло — Тилль не говорит всей правды. И есть ощущение, что там, на горе, он и бедный пацан не просто покусали друг друга. Не хотелось быть пособником не просто киднеппинга, но еще и какого-нибудь насилия.       Тьфу.       Нет.       Тилль не из тех чуваков, что могут учудить подобное. Не из тех же?       Просто совсем приуныл — кто бы не приуныл на его месте. И ведь ничем не подбодришь.       Можно, конечно, попробовать утешить Тилля новостью о том, что его авантюра помогала Рихарду встретить Пауля, но, что-то, кажется, это не очень сильный аргумент.       Вспомнив о Пауле, достал телефон, потупил в экран пару минут, раздумывая. Каждый вечер превращался теперь для Рихарда в маленькую, но пытку: приедет Пауль или нет? Написать ему первым или нет? Нормально ли, что Рихард тянет его к себе почти каждый день? Через сколько Паулю все надоест? Надо сделать паузу или пусть идет, как идет?       Мысль о том, что Пауль может не ответить, передумать, опять исчезнуть на своих ебучих съемках, нагуляться, или и вовсе разочароваться, создавала ощущение минного поля. Рихард от греха подальше даже стер из телефона пару десятков номеров, которые лежали про запас, как спасение от одиночества. На сегодня было запланировано и вовсе тяжелое рандеву: Рихард заказал хороший столик и собрался расстаться с юной медсестрой, которая уже несколько месяцев нет-нет, да всплывала то там, то сям и имела привычку неожиданно звонить и слать смс-ки с голой грудью. Грудь — это, безусловно прекрасно, особенно хорошо сделанный аккуратный третий размер, но в текущей ситуации хотелось отрубить и отрезать любой потенциальный компромат, хотя Рихарда никто об этом и не просил. Просто самому хотелось.       Девушка должна была подъехать минут через 15, Рихард вернулся в кабинет, собраться и распланировать разговор.       Телефон пикнул: Пауль. «Привет. Что-как, какие планы на вечер?»       На секунду стало хорошо и уютно. «Часа через два освобожусь, работы много, буду рад если приедешь к 11-ти, надеюсь тебе не поздно» — Рихард перечитал сообщение, вспомнил слова Пауля про «не люблю, когда врут», скривился. Стер текст, набил новый, все равно сойдет за шутку — любую правду скрывает только правда, как ни странно. «По планам сейчас расстаюсь с бывшей #4, чтобы ничто не мешало нашему счастью. Заехать за тобой через часа полтора? Быстрее не управлюсь, расставания — тяжелая вещь, минимум бутылка уйдет. РЗК. ХХХ» «Ок, тогда досижу в офисе. Пауль. ХХХ»       Ну, вот и ладушки. Так, глядишь, напишу ему, что прощально трахаюсь с бывшей номер 6, а он и глазом не поведет.       В дверь постучала ночная дежурная: — Доктор Круспе, к вам курьер. Я сказала, что вас нет, но он настаивает, посылка лично в руки. Выйдите забрать?       Рихард пожал плечами, дескать, разберусь. Одернул пиджак, поправил укладку, запер кабинет, вышел в полутемный холл.       У центрального входа на банкетке заметил худощавого парня в толстовке с низко натянутым капюшоном. От звука шагов тот вскинулся, мягко встал и подался навстречу.       У Рихарда сердце пропустило удар, а из легких выбился весь воздух — парня он узнал сразу.       Черт-черт-черт.       Сложно не узнать того, чья рожа смотрела на тебя каждый день больше месяца из каждого утюга. Того, о чьей жизни и смерти ты думал все это время двадцать четыре на семь.       Джон Кайнц собственной персоной.       Так вот какой ты в реальности. Однако. Побило тебя, чувствуется, сильнее, чем можно подумать. И какого хуя ты здесь? Через сколько секунд из-за кустов выйдут друзья твоего отца с дубинками или полиция с наручниками?       Стало так страшно и липко, что Рихард, не особо отдавая себе отчет в том, как это все выглядит со стороны, в два шага пересек холл, резко схватил Джона под мышку и с силой вытащил из клиники, почти волоком провёл через тротуар, чуть не сбив лысого бородатого прохожего, и только на углу улицы, у парковки, отпустил и зашипел, зло и коршуном нависнув: — Ты что, блять, творишь, парень? Ты не можешь сюда приходить. Ты не можешь меня знать. Ты чего хочешь добиться?       Джон сглотнул. Смотрел прямо. Заговорил тихо, но спокойно. — Здравствуйте, господин Круспе. Я на секунду. Никто не знает, что я здесь. — У тебя голова что-ли перестала варить? Или воздух родины отучил думать? Ты сейчас всех подставляешь и себя в первую очередь. — Никто точно ничего не знает. Мне только одну вещь передать. — Чаёк от папы, что ли? Спасибо, откажусь, — Джон не моргнул даже. — Ну, что, блять? — Мы можем… не здесь как-то… — Ох, блять, какая же хуйня-то, а…       Рихард нервно-истерично огляделся по сторонам. Снова схватил Джона за руку и потащил в свою машину, припаркованную рядом. Открыл пассажирскую дверь, втиснул его в салон, громко захлопнул дверь, сел с другой стороны. — Что у тебя?       Джон смотрел прямо, но было видно, что внутри у него костер из чертей пляшет. — Скажите… Как Тилль? Вы помогли ему? — Тилль — лучше всех. Все хорошо у Тилля твоими молитвами. Отлежался. Вылечил легкие и уехал. — Куда? — Далеко. — Я могу его… увидеть? — А сам как думаешь?       Джон больше смотреть прямо не мог, отвернулся, вперился в лобовое стекло. Было очевидно, что запас прочности и уверенности у парня тончает, и заменяется каким-то совсем детским желанием не расплакаться. Рихард принялся отстукивать по рулю рваный ритм. — Слушай, Джон… верно же? Джонни, чувак. Я сейчас буду спрашивать, а ты быстро и честно отвечать. Договорились? — Джон кивнул, не сводя глаз с ветки, качавшейся на улице. — Тилль тебя выкрал и усыпил. Что было дальше? — Я проснулся в комнате. — И? — Сначала ничего не понял. Думал, что меня убьют. Решил, это какие-то дела из-за отца. — И? — Потом мы с Тиллем… познакомились. В смысле, я его увидел и вспомнил, кто это. — И? — Джон делал такие паузы, что у Рихарда кончалось терпение. — Мы… Ну, я не знаю. Поняли друг друга, как бы. — И? — Потом сошла лавина эта…       Джон как-то совсем обмяк. Рихард профессионально изучал некрасиво заштопанную рану у Джона на голове, взвешивал. — Тилль тебе что-то сделал? — Что? — Тилль с тобой что-то нехорошее сделал? Говори честно, я врач. — Что?.. Нет. Нет, конечно. Вообще нет. Тилль — прекрасный человек. Нет. Вы не туда думаете.       Рихард как- то облегченно выдохнул. — Тогда что тебе надо?       Джон колебался. Стянул с плеча мешковатый рюкзак, положил на колени, помедлил, решился. Снова уверенно посмотрел Рихарду прямо в глаза. — Передадите это Тиллю, когда его увидите?       Рихард опасливо посмотрел на поклажу, потянулся, расстегнул молнию. Из рюкзака специфически пахнуло бумагой и краской. На него смотрели пухлые свежие сочные пачки денег. Много. До неприличия много. — Твою ж мать. Ты каждому, кто тебя ворует, так приплачиваешь? Если что, в деле и мой вклад есть, — Джон смотрел прямо-таки болезненно. — Понятно. То есть, ты вот так прямо серьезно его любишь?       Джон не отводил глаза от Рихарда бесконечно долго, смотрел оценивающе, глубоко, бездонно. Собрался. Вынул из себя с очевидным усилием. — Нет. — Тогда что? — Я просто должен ему. Я у него с карты деньги снял. — Сколько? — Тысячу триста евро.       Рихард опустил руку в рюкзак, выудил хрустящую пачку, покрутил, отсчитал полторы тысячи, подумал, добил до двух. — За моральные расходы. Остальное убери немедленно. Тиллю к этому даже прикасаться нельзя, — Джон не шевелился. — Быстро убрал, я сказал! — Кайнц аккуратно подвинул рюкзак ближе к себе и снова перестал смотреть в глаза. — Объясни, как ты все это провернул? — В смысле? — Как выехал из Австрии, как раскрутил папашу, ну что мы в сто вопросов играем… — Купил билет на автобус. Там же на границе нигде никого не проверяют. Доехал до Бельгии, написал отцу письмо в стиле Тилля… — В каком-каком стиле? — Первую неделю, ну, после похищения, Тилль общался со мной записками. Я просто написал, как он. Купил сим-карту и сделал почту бельгийскую. — Тилль умеет писать? Однако. Дальше что? — Потребовал два миллиона, один на благотворительность, другой чтобы в Макдональдсе в туалет положили. Я проверил, там камер нет. Купил парик, швабру, другую одежду, забрал деньги. Там куча людей проходит. Потом на автобусе опять же доехал до Франции. Дальше вы знаете. — А деньги? — Отправил в Лондон двумя посылками. — Чего??? Ты отправил миллион фунтов по почте? — Ну, я завернул в фольгу. Сказал, что игрушки. Не был уверен, что дойдут. — Ебать, ты бесстрашный. — Возьмите, пожалуйста. Я же знаю, что у него ни денег, ничего нет. — Не возьму. — Почему? — Джонни, давай, думай головой. Тиллю от тебя ничего не нужно. Это не деньги, это мина-ловушка. Если ты так ради него расстарался хуй знает зачем, так уж старайся до конца.       Джон кивнул и застегнул рюкзак. — Тогда… Тогда просто передайте ему, если увидите, что у меня все хорошо. Я на следующей неделе уезжаю. Учиться в Америку. — Ок. Удачи. И больше не приходи. Прости, но сам понимаешь.       Джон снова смотрел на ветку, собрался-сгруппировался. — Тогда, до свидания… — Стой. Еще вот прямо один вопрос. Считай профессиональный интерес. Как ты его с горы на себе вынес? — Что? — Как ты спустил центнер Тилля на своих тщедушных плечах вниз с горы?       Джон снова посмотрел прямо и уверенно. — Я не спускал. Он сам шел. — Как шел? — Сам. Всю дорогу. — Не понял, у него же ребра были сломаны, и вообще… — Значит, я нашел правильные слова, чтобы его заставить. — Какие такие слова? — Вы не поймете. Без обид, — Джон натянул лямку рюкзака на худое плечо, надвинул на голову капюшон. — До свидания, — резко рванул ручку двери, вышел в вечер и, сгорбившись, зашагал вверх по улице.       Рихард вылез из машины, устало привалился к капоту, закурил, подняв лицо к небу. Закрыл глаза. Господи, если ты есть, просто забери меня. — Риш! Вот ты где! — веселый девичий голос выудил из забытья. Честно говоря, про медсестричку он уже и думать забыл. Неловко приобнял ее за талию, чмокнул в висок и, проклиная все на свете, усадил в машину. «Это будет самый короткий ужин в моей сучьей жизни» — думал Рихард и только из остатков галантности не отшил девушку прямо на парковке, а вырулил на улицу.       В след уезжавшей машины озадаченно смотрел Оливер, который невольно наблюдал всю сцену от начала и до конца — именно его Рихард чуть не сшиб, пока тащил Джона к парковке.       Оливеру было не по себе.       Оливеру хотелось немедленно взять и выпить.