Заложник

      Ветер кружит опавшие листья шелестящей воронкой цвета жженого кирпича. Сухие, сморщенные, мертвые. Они взлетают над мощеным тротуаром, колышутся в воздухе коричневой массой, похоже на маленький смерч.       Марика стоит посреди этого хлипкого круга, улыбается, смеется в голос, но лица не видно. Волосы развевает ветер, листья разлетаются в труху и залепляют ей глаза, она хохочет и отбивается от них, но поделать ничего нельзя: воздух сильнее человека. Она двигает руками с тонкими пальцами, нечто среднее между: «Иди сюда» и «не подходи», и Тилль не понимает. Что делать? Нужен шаг вперед, или шаг назад?       Листья заполоняют все вокруг и шуршат, гудят, воют, Марика пытается закрыть глаза, отогнать их, отвернуться, вроде как не смеется больше, а совсем наоборот — кричит. За ее спиной — очень яркое небо и бело-лимонные дома с колоннами, и какие-то прохожие: каждому все равно, что вот так, на их глазах шторм, смерч и листоворот утягивают и рассыпают в прах живую женщину.       Марика вся превращается в шум и гул, Тилль стоит, не шевелится и плачет.       В-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш…       …Рядом с Тиллем на металлическом вокзальном сидении разбирал пакеты молодой темнокожий в нескольких слоях теплой — не по погоде — одежды. Пакетов было — бесконечность, шуршали каждый на свой манер, но все одинаково жутко. В одном лежал свисток, в другом — останки бутерброда, в третьем — ноги от куклы Барби, в четвертом — какие-то цветные шарики, в следующем — свернутые бумажки, в еще одном — большой моток бечевки… От юноши остро пахло по́том и грязной одеждой, он нежно перебирал содержимое пакетов, по очереди вытаскивая их из большого рюкзака, некоторые случайно ронял, другие шумно запихивал назад. Действия, несмотря на совершенную их безумность, казались четкими и выверенными, но как у сломанной куклы, пропускающей иногда ту или иную фазу.       Тилль смахнул с глаз остатки сна, устало нагнулся, поднял упавшие пакеты, подал их молодому человеку. Тот шарахнулся, взял их резко, буквально вырвал из руки. Снова бросил на кафель, нарочито отвернулся, продолжил вынимать-выбирать-разбирать. Тот, что с бечевкой, шлепнулся Тиллю прямо под ноги и тихонько коснулся кроссовка.       Тилль вздохнул. Поднялся. Огляделся. Подцепил пакет и забрал с собой.       Автобусный вокзал «Виктория» пустел на ночь, только пара очередей к поздним автобусам медленно скапливалась возле табличек с маршрутами «13» и «15».       Прошел до табло и изучил остатки расписания до конца дня. Еще можно уехать в Ньюкасл, Эдинбург, Кент, Манчестер. Ночные дешевые автобусы, сесть бы у окна, смотреть на темнеющие поля, хоть поспать нормально.       Хотя, нет.       Вроде все же решил, и все даже сходится.       Почесал нос. По дороге в туалет подумал о поворотах и превратностях судьбы. Вот он однажды рулил великими мира сего и пугал их тюрьмой, а теперь сам под статьей — то, что это никому не известно, дела не меняет. Великие остались великими, а он размышляет, на что хватит пятидесяти фунтов.       Мимо, устало болтая, прошли два водителя автобусов — готовились в ночной рейс. Удивительная, опять же вещь: можно купить билет на вот такой автобус и всю ночь, почти 8 часов, ехать через всю страну всего за 12 фунтов и утром оказаться аж в Шотландии. А чтобы торжественно час-полтора потолкаться в пробках из одного квартала Лондона в другой, потребуется денег в два или даже три раза больше.       С деньгами, конечно, вышла большая промашка. Утром, со скандалом выписавшись — а, по сути, — сбежав из клиники, Тилль как-то был уверен, что на счетах осталось кое-чего после Австрии. Зашел в банк, долго объяснял ситуацию — его в линялых джинсах и старой кофте, истребованных из благотворительных запасов «РЗК-клиник» и без того воспринимали не очень любовно, а когда выяснилось, что снимать с аккаунта осталось всего 54 фунта вместо задуманных полутора тысяч, так и вовсе духовно разжаловали в бомжи. Линдеманн затребовал выписку, сел с ней под солнцем на лавку, добыл стакан холодного чая из забегаловки по соседству — дзыньк — вот, уже 52 фунта.       С улыбкой и удовольствием изучал траты — привет, неожиданная возможность посмотреть на Джона в первые почти два дня, в которые сам Тилль тусовал у дверей Валгаллы, причем даже оттуда ему дали отворот-поворот.       Продумывал — воображал каждую строчку долго, представляя, как оно все могло происходить в реальности, словно они вместе ходили по городку, напуганному трагедией.       Как Джон мыслит? Логично мыслит, даже один и в беде. Потрясающий мозг у малого и выдержка, конечно — лучше не придумать.       Первое — какой-то «мобайл» — видимо купил карту и телефон. Тилль представил себе Джона в большой обвислой куртке, в старой шапчонке, тяжелых болотных сапогах — так они выходили на крыльцо — вот он выбирает дешевый мобильник, улыбается продавцу, непременно говорит что-то приятное в этой своей полу-детско-блядской очаровательной манере, когда хрен поймешь, что с ним делать — завалить немедленно на кровать или купить шоколадку.       Вот продуктовый, всего евро. Вода? Перекус?       Затем огромная трата — почти 300 евро — аптека. Тилль болезненно поморщился и снова погряз в ощущении вины и ненависти к самому себе. Что парень покупал? Что лечил? Что с ним вообще произошло? Оказались ли врачи внимательны? Может ли там быть нечто плохое, что отразится на будущем? Обморожение?       Черт.       Дальше пауза в почти 10 часов.       Спал.       Где и как? В больнице? В ночлежке? В одном из тех приютов для пострадавших, что экстренно организуют в церкви, или школе в случае большой беды?       Снова утренняя трата в продуктовом. О, тут все понятно: сигареты и какая-то мелкая еда, как раз 25 евро где-то и будет. Вспомнилась картинка с камеры — Джон сидит у двери, блаженно затягивается первой полученной от Тилля сигаретой, словно ничего лучше в жизни нет. И потом долго и благодарно молчит, не издевается, ничего не осуждает. Вот почему он просто с самого начала все с ним не обсудил, не поговорил, не объяснил? К чему на хрен была эта жуткая комната?       Дальше копейки. Вода? Шоколадка? А, точно, жвачка. Тилль улыбнулся.       «Примарк» — магазин дешевой одежды. Всего 40 евро. Значит переоделся. Было бы любопытно посмотреть на Джона среди бесконечных рядов джинсов и футболок, как и что он выбирает.       О, интересное: автобус до Брюсселя, почти 60 евро. Умница, мальчик. Значит решил выехать через границу по-тихому. Видимо, дальше так и добирался, и спал в качающемся салоне с кучей всякого хипстерского и небогатого сброда.       И… — бэмс! — все. Снятие наличности в банкомате.       Дальше, видимо, решил, что платить чужой картой — не очень.       Тилль еще раз двадцать перечитал выписку, аккуратно свернул, как последнее самое ценное в жизни, положил в карман, бездумно поднялся и пошел вперед.       Автобус показался хорошим вариантом — спасибо, парень, за подсказку — до вокзала «Виктория» идти, ну, час, через весь картинный центр, мимо дворца Королевы, мимо жизни и туристов.       Тилль не мог решиться ни на что.       Домой — нет. Дом — это склеп с коробками старых вещей из нереального прошлого, заложенный банку. Залог он, кстати, уже несколько месяцев не платит. Так что дома как бы и нет, а скоро и вовсе точно не будет.       Был приятель Кристоф в Ньюкасле — учились вместе, встречались пару раз в год обязательно, дельный мужик. Можно попроситься к нему на несколько дней. Чтобы что?       Биржа труда? Ой, Тилль, ты сам над собой поржать что ли решил. Пойдешь охранником в дешевый супермаркет? Кла-а-ас.       Тилля толкнула милая девчушка на роликах, извинилась, поклонилась аж, улетела дальше.       Смешная, счастливая.       Гм. Может найти Джона? Не в смысле прямо найти, а просто хоть понять, что и как — сейчас лето, да и после случившегося он точно не в Оксфорде. Значит в одном из трех возможных домов его папочки в Лондоне, если, конечно, там что-то не изменилось за отчетный период. Встать где-нибудь на углу, дождаться, пока Джон выйдет — наверняка с охраной — просто посмотреть издалека.       Или прислать ему почтой томик Шпенглера. Тилль сам себе улыбнулся от такой мысли.       Как бы они были, если бы не сучья лавина? Тилль не понимал ни своих чувств, ни своих желаний, но был бы рад вернуться назад, в горы, в хижину, наблюдать за тем, как Джон режет салат или обсуждать с ним новости, или слушать о прикладном значении философских концепций — был у них как-то вечером такой спор. Тилль коротко выразил свое мнение о философии емким словом «херня», после чего Джон завелся и час без перерыва рассуждал о том, как «херня» напрямую влияет на жизнь: начал с марксизма и революций, напомнил про Россию, которая 70 лет вполне практически применяла чисто умозрительные рассуждения богатого балабола, решившего разрушить капитализм, проживая в стране победившего капитала.       Разглагольствовал про идеи битников и «примат культуры», позволивший Великобритании поднять голову после распада Империи. Там много всего было — Тилль не столько слушал, сколько наслаждался видом Джона, явно увлеченного и возбужденного всеми этими концепциями и взаимосвязями. В какой-то момент Джон поймал его взгляд, осекся и со словами: «Вы меня, вообще, слушаете или только пялитесь?» подошел близко-близко и пощелкал перед лицом.       Тилль улыбнулся: «Слушаю, конечно», на что Джон прижал ладонь ему к глазам: «Тогда сидите вот так, а то вы во мне взглядом дырку сейчас прожжете», и продолжил рассуждения, стоя у Тилля за спиной и аккуратно накрыв его глаза тёплыми пальцами. Он даже начал вникать и спорить — лишь бы странная беседа не заканчивалась, и Джон минут через десять победно усмехнулся: — Вы только что доказали концепцию, что, если лишить существо одного важного чувства, оно быстро разовьет другие. Даже глубоко скрытые. Вы, например, начали думать. — Иди ты! — Тилль резко потянул Джона за руку, поднялся, перехватил за грудь, как мешок с картошкой дотащил до кровати и плюхнул, смеющегося и упирающегося, на покрывало. Они дрались, возились и ржали. — В философии есть специальный термин для тех, кто много пиздит?       Джон отсмеялся, сел, потер шею, посмотрел на Тилля внимательно. — Философ — и есть человек, который много пиздит. В вашем понимании. — Ну, вот, с чего мы и начали — к тому и пришли. Пиздеж и херня. — Вы несгибаемый. — А ты прямо очень гибкий, я посмотрю. — Нууу, — Джон пошло растянул губы в улыбке. — В некоторых положениях — весьма да.       Тилль подумал, что момент заходит куда-то не туда, и надо или немедленно поддержать странный полу-флирт, или обрубить уж сразу на корню, потому что напряжение в воздухе можно было ложкой черпать. Первое вызывало страх, второе — горечь. Вздохнул, пихнул парня локтем, аккуратно, поднялся. — Охотно верю. Проверять пока не буду.       …Тилль задумался у светофора на переходе и получил гудок от таксиста.       За дни, что лежал, совершенно растерял форму и силы. Идти было муторно, и все время хотелось посидеть и перевести дух. И принять душ. Тилль смотрел на город и ощущал себя чуждым, пришлым и неуместным, и грязным во всех смыслах этого слова. К моменту, как дошел до вокзала «Виктория» и вовсе перестал понимать смысл в своем передвижении. В туалете умылся и напился отвратительной воды с запахом железа.       Глазами обвел потолок, цепляя внимание за высокие балки и — вроде вполне крепкие трубы. Даже ремня нет — джинсы ему в клинике выдали какие нашли — привязать нечего и не к чему. А вообще — неплохой вариант как-то все закончить, хоть и некрасивый. Жаль, что вечер и уже ничего не найдешь, завтра надо разрулить с веревкой. Полтинника точно хватит.       Вернулся в зал ожидания, потупил, сел на лавку и заснул рядом со странным парнем с кучей пакетов.

***

— Я думал, что вы никого не любите, — Джон сочувственно смотрел на Рихарда, который, в свою очередь, буравил ключи покрасневшими глазами и выстукивал пальцами ломаный ритм. — Гм? — Вы кажетесь… простите. Я думал, вы любите только себя, но я больше так не думаю. — Да не, походу, все верно, — Рихард добыл бокал, вернулся за стол и устало налил себе виски. — Позвоните ей. — Чего? — Позвоните ей. — Кому? — Ну, той, что ключи оставила. — А, не, — Рихард махнул рукой, объяснять было лень. Залпом выпил, налил себе еще. — Бесполезно. — Почему? — Джон искренне не унимался и это начинало заебывать. — Потому. — Я вас не понимаю. — Ой, и слава богу. Не хватало, чтобы меня начал понимать парень, обворовавший собственного отца, — Рихард подцепил пальцем крышку пластикового бокса из доставки, нашарил маленькую помидорину в салате и отправил в рот. — Питайся давай и вали спать, а то еще твой папа скажет, что я плохо тебя лечу. Завтра… — Рихард уткнулся в телефон и начал печатать. — Меня не будет весь день. Приедет сиделка, поставит тебе как бы капельничку. Скажешь папе, что всем доволен.       Джон кивнул, открыл пару боксов, составил рядом, сделал фото так, чтобы было видно логотип ресторана на пакете, отправил, показал Рихарду прочитанное сообщение. — Все ок, вы меня лечите и кормите просто на убой. — Плохая метафора, — зацепился взглядом за шрам на голове Джона. — Тебе башку проверяли? — Кайнц удивленно уставился. — Сотрясение было? Голова болит иногда? — А, это, нет, это фигня. Забудьте. Так почему вы не звоните? — Ты мертвого заебешь, — Рихард снова включил телефон, набрал Пауля. Абонент — не абонент. — Вот, поэтому и не звоню. — Это из-за того, что я был здесь? Она что-то не то подумала? Я не понимаю. — Тут, глобально, вообще все происходит или из-за того, что ты здесь, или из-за того, что тебя здесь нет. Но, на самом деле, ты, это, так… Вишенка на торте, походу. — Простите меня. Но вы даже не пытаетесь. Походу. — Ты у нас психолог что-ли? — Сейчас вы еще что-нибудь про мой возраст скажете. — Я в твоем возрасте так много не пиздел, вот что я скажу. — Вы на Тилля чем-то похожи. Только он отталкивает неосознанно, потому что не умеет иначе. А вы — специально. Вам, по-моему, нравится мучиться. И даже на простые вопросы вы отвечаете так, что любые слова складываются в: «Пошел на хер». — Пошел на хер. — Давайте я со своего номера наберу? — Как Тилль тебя в первый же день не уебал? — Он не мог. Он первую неделю дверь ко мне вообще не открывал. Но, думаю, уебать мечтал, — Джон улыбнулся воспоминанию. — Я все первые дни читал ему вслух «Закат Европы» по кругу. По-моему, это было очень жестоко. — Чего ты делал??? — В комнате был том «Заката Европы», это книга такая адско-занудная одного немецкого философа. Я не знаю, зачем она там была, я аж сам опешил. Она огромная, знаете, ей убить можно человека с одного удара. Я сидел под дверью и с выражением громко читал, чаще всего один абзац по кругу. Даже запомнил: «Я провожу самое… какое-то там… различие по форме, а не по существу между органическим и механическим впечатлением от мира, между совокупностью образов и совокупностью законов, между картиной и символом, с одной стороны, формулой и системой — с другой, между… чего-то там… действительным и постоянно возможным…» — Парень, а ты… Ты, вообще, ну, кто такой? Что делаешь по жизни? — Учусь в Оксфорде на философском. — Блять, пиздец какой. Бедный Тилль. Нашел во что втрескаться… — Рихард подвинул лоток и начал зло жевать салат, загребая его составные части прямо рукой. — В каком смысле? — Джон заинтересованно склонил голову. — Вы бы лучше не закат Европы там друг другу читали, а отношения выяснили. Хули месяц с лишним сидели, вообще не пойму. — Тилль вам что-то сказал? Куда он уехал? — Понятия не имею. Да не смотри ты так, я правда-честно не знаю. Телефона у него нет, у общих знакомых не появлялся. Дома тоже пока не появлялся. Хуй знает, где он. — Вы деньги ему отдали? — Не успел, он раньше съебался.       Джон помрачнел, встал, нашел в шкафу тяжелый бокал, сам налил себе виски. Подумал, поднялся снова и разбавил водой из-под крана.       Рихард на это скосился и хмыкнул. — Скажите номер. Я сам ей наберу и объясню, что это все ошибка и вы — не при чем. Я умею быть убедительным. Вы же знаете.       Рихард отхлебнул виски и рассмеялся. — Вот, это точно будет конец, если от меня Паулю еще и звонить начнут непонятные личности с рассказами про ошибки. Чувак, во-первых, меня бросил мужик, во-вторых, это все равно бы произошло. У меня такая традиция, — сам заметил, — все рано или очень рано идут на хер.       Джон грустно кивнул, но было заметно: раз дело приняло такой оборот, то с Рихардом можно обсудить и другие темы. — Что вам Тилль про меня говорил? — Что это был лучший кусок его жизни за последние годы.       Джон допил стакан, долил еще, разбавлять уже не стал. Кивнул на сигареты. — Можно? — Валяй.       Раздербанил блок, вытащил пачку, прикурил. Повисла странная и неловкая пауза. Рихард почему-то подумал о похоронах и неловких прощаниях с покойным, когда какому-нибудь скорбящему надо взять на себя ответственность и сказать первый… тост-не-тост, черт упомнит, как там это называется. Джон, видимо, ощущал что-то похожее, напряг хрупкие плечи, решился. — Он не найдется и не вернется, верно я понимаю? — Откуда же мне знать, Джонни. Это ты у нас сообразительный.       Джон задумчиво посмотрел сквозь бокал, потянулся к Рихарду с тостом. — За просранные возможности. — И то верно, — они звонко чокнулись. — Да ладно, у тебя есть миллион и вся жизнь впереди. Перебесишься и отойдешь. Сначала всегда кажется, что конец и катастрофа, потом привыкаешь.       Джона немножко повело от выпитого, он криво усмехнулся, со злой искоркой в глазах. Прошел в гостиную, добыл со стола длинный медицинский зажим, красиво укрепил на нем сигарету, манерно затянулся. Вернулся к рюкзаку, грациозно сжимая зажим и бокал, плюхнул поклажу на стол, выудил стопочку свежих хрустящих денег, задумчиво и ехидно на нее посмотрел. — И на кой черт мне миллион? А? Заберете? — Рихард, кажется, начал понимать, что же Тилля так зацепило в этом складном и красивом, но странном подростке. Пружина. Долго держит напряжение, потом бьёт по носу в самый неожиданный момент. Вот он что такое внутри. Затем снова принимает исходную форму и ждет — до нового острого выпада, чтобы прямо в сердце тяпнуть. И он знает об этой своей власти над людьми. Точно знает, и, если научился пользоваться в таком возрасте, то далеко пойдет, прямо по головам. — Я вижу, что вы сейчас думаете. Перестаньте, пожалуйста. — Тебе рано знать, что я думаю. Не заберу.       Джон зубами подцепил бумажку-бандерольку, державшую купюры, разорвал, присвистнул, подбросил пачку вверх, и она рассыпалась над столом красивым синеватым конфетти. — Ба-бах!       Они покатились со смеху, наблюдая за купюрами, медленно и вальяжно кружащими по кухне, словно жирные снежинки из сна про гигантов. — Ну, за гедонизм тогда что ли, — отсмеялся Рихард, они еще раз громко чокнулись и разлили по новой. Джон выудил очередную пачку денег и тем же манером запустил к высокому потолку. — Пшшшик! — Дай сюда, — Рихард поймал отправленную ему через стол кучку и тоже ловко устроил бумажный салют.       Они грызли остывшую курицу, запивали ее виски, ржали, перекидывали друг другу деньги; Рихард картинно прикурил от одной из купюр и заявил, что вечер ощущается как в Содоме и Гоморре перед Концом света. Выпили, естественно, за этот конец, а раз он неминуем, то, чего бы, все-таки, не позвонить Паулю. Уселись рядом, набрали с мобильника Джона номер, долго слушали далекие гудки. — Да не возьмет он. Я ему всю голову засрал. Мне кажется, он сменит номер, уедет из города и даже офис перевезет экстренно, чтобы я пьяный туда опять не завалился. — А вы, что, заваливались? — Ага, — Рихард в красках пересказал историю с ночным походом и шухером в «Ландерс&Ридель». Джон слушал, округлив глаза и аж открыв рот, после чего пьяно согнулся пополам и смеялся минут пять под обиженное: «Да уймись ты!» — Да вы чего, это же круто так! Представляю себе их лица! Вы поэтому поругались? — Нет, потом его еще напрягло, что меня избили друзья твоего папы. И я напортачил один раз, реально сильно. И дом этот его на берегу не оценил. И в ресторан не пришел, потому что у твоего папы проснулся интерес к медицине. Потом еще какая-то хуйня случилась, я даже не могу понять какая. Он напился с приятелем, и за что-то на меня взъелся совсем. А теперь он пришел, а тут ты сидишь. Короче, одно прицепилось к другому, к третьему… Но сколько веревочке не виться…       Рихард шатнулся и ушел к бару за новой полной тарой. Не нашел ничего путного и принял единственно верное в их ситуации решение: виски с доставкой за страшные деньги. Выбрали на сайте самую гротескную и пузатую бутылку, Джон обозвал ее «матрешкой», оплатили. Рихард вытащил из плошки с рагу пару подмокших купюр, и торжественно и громко объявил, что если за полчаса довезут, то он всучит их курьеру на чай. — Получается, мы с отцом и вам жизнь испортили. — Чего? Да не пизди. Нельзя испортить уже испорченное. — Ну, почему. Можно сгноить сыр с плесенью. Расскажите про Тилля. Каким он был раньше?       Рихард плюхнулся на диван, смахнув с него деньги и пожалел: ситуация явно требовала кокаина, женщин и музыки, но в наличии имелись только ошметки курицы, Джон и усталость. Вспомнил пару весёлых случаев из работы в участке, и каждый из них вызвал у Джона такую реакцию, словно в рассказе фигурировали инопланетяне, зомби, всемирный заговор и спасение от ядерного взрыва. — Ты всему так искренне радуешься?       Джон хмыкнул и задумался. — В последнее время — да. — Ну вот, а говорят, что киднеппинг — зло. Смотри как тебя расшевелило-то. — Я рад, что все так сложилось. Но не рад, что так закончилось. — Никто не рад.       Чтобы не грустить — еще раз десять набрали Пауля. Потом еще раз десять. В дверь позвонили, и Рихард отрядил Джона открывать: «Чтобы, если это твой папаша, ты сам ему объяснил, как спиваешься по доброй воле и без моего ассистирования». Джон как-то картинно вскинулся, прошел в прихожую, долго отсутствовал, торжественно вернулся, поставил свежую марочную пузатую бутылку на стол и ехидно заметил: — А на чай вы, доктор Круспе, зажали.       Рихард сгреб пригоршню купюр, пошатываясь дошел до окна, раскрыл тяжелую раму и отправил деньги в полет с веселым присвистом. — Доволен? — Пфф.       Виски оказалось специфическим, терпким и явно на любителя.       Решили заказать еще одну, такую же дорогую, но тонкую, стройную и со смешной крышечкой. Пока ждали нового курьера, тихонько набирались вонючим терпким напитком, придумывая ему ругательные названия. — Лучше так, чем никак, — пьяно отметил Джон. — Знаете, у меня есть любимый… рассказ. Одного русского писателя. Беляева. Там человек погиб, и его мозг пересадили в тело слона. И он, такой, стоит как дебил в цирке, говорить не может, ничего не может, хоботом только шевелит, смотрит, как уводят его любимую женщину и думает про себя: «Лучше так. Чем никак». — Какая хрень. Мозг человека нельзя пересадить в слона. Он будет болтаться там, как говно в проруби, — Рихард визуализировал в воздухе эту нечеловеческую сцену и вздохнул. Опьянение из стадии «весело и безумно» явно начало перетекать в конфигурацию «грустно и за жизнь», а мысль про «уводит любимую женщину» и вовсе затянула куда-то не туда. Ведь, по сути, Рихард — этот тупой слон и есть. Бездумная тупая масса с хоботом, которая просто живет, лишь бы жить.       Рихард долго смотрел на Джона, взвешивая, оценивая, вспоминая, соображая — мозг крутил шестеренки медленно, плавно, как во сне. В конце концов, что-то с чем-то соединилось, встретилось и срослось. Или свежий виски, или свежий поворот мысли придали до хрена сил. Рихард аж подпрыгнул с дивана и в два шага дошел до Джона. — Я знаю, где он. — Кто, Тилль? — Нет, Пауль. Секунду.       Рихард долго искал среди купюр, стаканов и объедков свой телефон, оттер его от крошек, набрал номер. — Привет, друг. Не поздно? Как там, нет про Линдеманна новостей? Жалко… Да, пью чуток, есть такое дело, да. Почему один? С богатым красавчиком пью, — Рихард весело подмигнул Джону. — У меня к тебе срочное дело еще одно. Плачу́, конечно, прямо сейчас все переведу, без вопросов. Вот уже, считай, перевел. Да не ссы ты. Мне нужен адрес одного хрена, прямо срочно. Ага, пиши. Оливер Ридель. Ри-дель. Где живет, все дела. Да, да, уже перевожу. Жду сообщение. Все путем. Пока. — И что это было? — Этот хрен что-то наговорил про меня Паулю. Поеду к нему, разберусь. Сто процентов, он там у него сидит. Разобью этому Оливеру его наглую подлую рожу. — Слушайте, в любом деле надо найти, так сказать, бенефициара. Тут какой бенефициар, если вы разобьёте рожу человеку? — Его рожа — и есть бенефициар. Чтобы не пиздела про меня непонятно что.       Джон грустно пожал плечами. — С собой возьмете? — Иди ты. Чтобы на завтра твой папа разбил рожу мне? Ну, нет. Сиди тихо, кушай курочку, а лучше ложись спать, малыш. Скоро буду, — Рихарда так завело и обрадовало новое и очевидно-железобетонно-точно-конечно же-верное свежее решение, что он ловко салютнул Джону, влажно чмокнул его в макушку, кивнул в сторону гостевой спальни и вышел из квартиры, на ходу вызывая такси и надевая пиджак.       …По вечерним улицам доехал быстро, прямо-таки домчал.       Согласно сообщению, Оливер жил в двухквартирном домике с отдельным входом на тенистой старой улочке — как удобно, не надо шариться по подъезду и пугать людей.       Рихард приосанился, сделал решительное лицо и надавил на кнопку звонка. Оливер, Пауль и кто там еще мог быть в домишке, очевидно, уже спали — встречать Рихарда никто не спешил, и он нажал на звонок еще раз двадцать. Послышался голос — отчего-то женский, потом шаги, потом еще что-то. Замок щелкнул, дверь скрипнула, и в проеме появилось заспанное и бородатое лицо Оливера. — Где Пауль? — улыбнулся Рихард. — Что? — Оливер поднял брови и не успел даже удивиться, как Рихард хорошо поставленным ударом засадил ему в челюсть. В коридоре завизжал испуганный детский голос. Оливер скривился, быстро оценил ситуацию и со всей силы ответил Рихарду под ребро. Потом еще раз, не дав распрямиться — в лицо. И еще раз в лицо — уже с ноги.       Стало темно.