Заложник

      Рихард тысячу раз выматерился про себя и попробовал открыть глаза.       Попытка была немедленно признана неудачной и постыдной в своей жалкости и убогости.       Хотел поднять руку и проинспектировать лицо, — или что там вместо него осталось, — но рука слушаться отказалась. Ныло и тянуло буквально все, — от спины — через желудок и ребра, — до корней волос, словно вчера…       А, ну да. Память услужливо подбросила всё за вчера, и мозг подтвердил, что другой результат при таких вводных ожидать глупо. Грандиозный финал вчерашнего трипа вызывал особенные переживания — Рихард не мог понять, вломили ли ему еще под самый занавес, или все-таки уже нет и пришел к выводу, что, должно быть, вломили.       А финал был таким: отпочковавшись от машины Пауля и неуверенно направившись с парковки к «черному» входу в здание, Рихард впечатался в самом темном углу во Флаке — Кристиана. Тот стоял возле лифта скрестив руки на груди и неодобрительно смотрел на доктора, словно тому было по возрасту лет десять от силы. — Ай-яй-яй. Господин Круспе. Вы нас очень разочаровываете. Вас просили ухаживать за таким важным пациентом, а вы оставили мальчика, так сказать, одного, исчезли буквально на всю ночь… Мать честная! — Флаке разглядел окровавленную рубашку и расписное лицо собеседника, почему-то широко улыбнулся и аж поправил очки на носу — видимо, чтобы лучше рассмотреть. — Вы еще и в драку влезли!.. Это ж какое разгильдяйство, я бы сказал, — Флаке поцокал языком и с удовольствием покачал головой. — Все путем, — устало отмахнулся Рихард. Обезболивающее медленно начинало отходить и нос — пока аккуратно — пульсировал посереди лица, мешая нормально дышать. — Каким таким путем? Господним и неисповедимым, господин Круспе? — Им самым, — охотно подтвердил Рихард, сдерживая желание прилечь прямо здесь на бетонном полу. — Боюсь, вам придется проехать со мной и немного побеседовать с моим работодателем о долге и ответственности. — Может не надо? — Рихард почувствовал, что его мягко, но уверенно тянут в сторону «черного» выхода на улицу, и остатками мозга даже обрадовался, что с Паулем вышло так, как вышло — был бы совершенно чудовищный номер, если бы они шли домой вдвоем. — Там все хорошо, спит ваш пациент, завтра классная медсестра сделает ему классную капельницу… — Мы, как бы, так не договаривались, господин Круспе, — Рихарда деликатно вытолкали за шлагбаум и подвели к черному тонированному джипу. Внутрь не хотелось, но, вроде как, иных вариантов не было, и Рихард обнаружил себя на заднем сидении, зажатым между двумя очень большими и жесткими на ощупь людьми.       «Пиз-да» — только и подумал Рихард, пока Флаке забирался на водительское сидение и мягко выводил машину на дорогу. — Мы, договаривались, господин Круспе, что вы, прямо скажу, наблюдаете за юным Джоном и следите за его состоянием, и делаете все это строго конфиденциально, так сказать, и с пониманием всей важности ситуации. А к вам только за одну ночь пришло уже штук пять курьеров. Ребята, вон, наблюдали весь вечер и диву давались. — Мальчику надо хорошо питаться. У него низкий индекс массы тела, — не к месту назидательно прогундосил Рихард, но его, кажется, не услышали. — И вы еще говорите про какую-то медсестру? Это вы так представляете себе конфиденциальность и наблюдение? А если бы вас сейчас в полицию, так сказать, приняли за драку? Доктор Круспе, это неприемлемо.       …Конец содержательного диалога в памяти не отразился, что, наверное, и хорошо. Вероятно, Рихарду еще немного дали под ребра и уложили на что-то мягкое, где он теперь себя и обнаружил. Дальше исследовать собственное положение не хотелось.       В пространстве раздались шаги и кто-то деликатно и сухо кашлянул. — Доброе утро, доктор Круспе.       Ах ты ж сука. Этот голос с легким, но физически осязаемым акцентом Рихард узнал бы в любом состоянии. Папочка пожаловал. Привет, старое-доброе ультра-насилие, прямо как в книжках.       Ощущая, как заплыло все лицо, Рихард все же разлепил один глаз, повернул голову на звук и вздрогнул — даже не от вида Александра Кайнца в мышином бесцветном костюме, а от пошлейшей безвкусности огромной комнаты: в глаз прямо-таки ударило золоченой лепниной, гнутыми мебельными ножками, фиолетовым плюшем, и напольным розовым мрамором с вензелями и прожилками. На ум пришла китчевая стрип-вечеринка, которую лет пятнадцать назад организовывали в Камдене — тогда зал разукрасили похожим образом, поддали неона, а гостям на входе выдавали маски с рюшами и веера «под леопарда». Зато музыка гремела стильная. И девочки плясали задорные.       Тьфу.       Не то, чтобы Рихард жил эстетом, но внешняя составляющая для него имела кой-какое значение, а тут его словно решили добить по всем фронтам одновременно. — Доброе, — просипел Рихард и пожалел. Голос вышел жалким, но все равно ударил вибрацией в нос, отчего стало очень хреново. — Люблю и ценю, когда собеседники приезжают уже подготовленные. Даже и делать ничего не надо, — Кайнц склонил голову, с интересом рассматривая лицо Рихарда. — Рад стараться, — «Да не пизди ты, мудак» — Рихард мысленно себя пнул. — Сначала вы меня очень разочаровали, и я хотел лично побеседовать с вами о вашем … подходе к лечению моего сына. Но десять минут назад вы сотворили чудо, доктор Круспе, я теперь обратно очарован и очень заинтригован. И очень хотел бы обсудить вот это, и что это значит.       Он подошел со включенным мобильным и сунул Рихарду прямо в лицо экран с какими-то строчками и фотографией. Все расплывалось, двоилось и упорно не желало фокусироваться. Рихард попробовал проморгаться без ощутимого успеха, зло протянул руку, выхватил мобильный, обрадовавшись победе разума над физиологией, опытным путем нашарил дистанцию, на которой изображение обретало смысл. «Добрый день, господин Кайнц, как и договаривались, отправляю подробный отчет о состоянии Джона».       Дальше шел какой-то очень странный перечень сделанных анализов и манипуляций, и фото самого пациента: он явно сидел на кухне Рихарда, имел усталый, но довольный вид и пил чай из чашки, которую Рихарду подарили на пятую годовщину со дня открытия клиники. Сообщение было отправлено в 11:36 от адресата «Доктор Круспе RZK Мудак Линдеманн». Рихард плавно перевел взгляд в угол экрана, и не без удивления посмотрел на крошечные часы: 11:57. — Всегда было интересно узнать, как я записан в вашей телефонной книге. — Ну вот и узнали. А я теперь хочу узнать, кто это пишет, пока вы здесь валяетесь.       Блять, ну а какие могут быть варианты, чувак? Очевидно, сам Джон и пишет. Хитрожопость у парня явно дала сбой и проиграла перед папочкиной бдительностью. Малый думает, что выгораживает отсутствие Круспе, а на самом деле планомерно закатывает его в асфальт. Хорошо бы, он на этом сообщении остановился и не начал завирать что-то совсем забористое. — Ассистент или медсестра пишут, кто же еще, — просипел Рихард, вернул телефон и устало откинулся обратно на диван, сморщившись от омерзения. Да, он точно лежал на леопардовом диване и, судя по ощущению на вспухшей щеке, леопард какое-то время назад был существом вполне живым и реальным. Какая же пошлость — быть грохнутым в таком борделе. — У вас странные понятия о конфиденциальности, доктор Круспе. И странная манера отдавать свой телефон персоналу.       «А у вас вкус странный, кажется, мы нашли друг друга». — Это рабочий номер, — уверенно соврал Рихард, хотя, в целом, и не соврал — таскать два телефона ему претило, и что личный, что рабочий… откуда только у Джона вообще его мобильный, и как он его открыл, не зная пароль? — Вот я и говорю, что вы, доктор Круспе, настоящий волшебник, чудеса творите. И как все успеваете? И пациентов лечить. И жить такой активной личной жизнью. Наш пострел везде поспел. Вот только почему у меня ощущение, что вы меня наебываете?       Рихард только сейчас понял, что вся дикость этого разговора не только в месте, содержании и смысле, но даже и в самой форме беседы: он лежит на диване, собеседник в полупоклоне стоит напротив, выглядит всё со стороны так, словно бледный худой стареющий затрапезный секретарь пришел в боярские апартаменты после знатной вечеринки и узнает у притомившихся хозяев, куда девать неиспользованных блядей.       И все в вензелях.       Рихард устало выдохнул, картинно посмотрел в потолок на… стоп, что? Многометровую люстру, растопыренной медузой свисавшую вниз, всю в кристалликах? Ебать. Просто ебать и плакать. — Вам шашечки или ехать? Вы же знали, к кому обращаетесь. Я не могу по команде перестать жить ради вашего парня. За ним смотрят. Всё делают. Колоть уколы должна медсестра, если не хотите малому с юности вены испортить.       Рихард понимал, что проваливается. Что двести процентов товарищ Кайнц побывал в квартире, эвакуировал пьяного сына, видел полный пиздец. Хотя нет, вроде сообщение отправлено минут 20 назад, значит не побывал и не видел. Или что там вообще происходит? — Вы — хорошо, я посмотрю, умеете делегировать. — На том и стоим. — Ну, вы тогда не торопитесь, доктор Круспе. Лежите, отдыхайте, приходите в себя. А я еще, пожалуй, понаблюдаю, как вы умудряетесь быть в двух местах одновременно. Очень забавное это зрелище. Может научусь чему-нибудь. Как, например, не выглядеть идиотом, которого разводят, — неприятно-ласково растягивая слова произнес Кайнц и вышел из зала. Щелкнул очевидный замок.       Рихард обвел помещение глазами, затормозил взгляд на широкоплечем и коротко стриженном человеке на стуле у входа. Тот тупо вылупился вперед. — Воды бы мне, — попросил Рихард. Человек бесцветно кивнул вбок и Рихард обнаружил рядом золоченный ажурный столик со штабелем модных стеклянных тубусов воды VOSS. Нормально живем.       Подтянулся, подцепил бутылку, не без усилия открутил крышку, напился. Вот ты, Рихард, и проебался. Хотя в 12 часов реально придет — да уже, наверное, пришла — медсестра, тетка славная и знающая, он специально ее вчера вызвал. Много чего видела. Правильная и давно работающая у Круспе женщина, все должна понять и хорошо сделать. Значит, в 12 медсестра… что-то еще засело на краю сознания и тревожило — помимо странной истории с телефоном.       12:15. Черт. Марго и Максим.       Привет, очередной показательный мастер-класс про то, как проебать и подставить близких и хороших людей. Конечно, он не встретит их в аэропорту. Конечно, Максим обиженно будет ждать его и не хотеть ехать «без папы, папа ведь обещал».       Дайте Рихарду Круспе любую ситуацию и просто засеките время, чтобы он просрал ее за десять минут максимально гротескным способом.       Тупой самовлюбленный неудачник, не способный удержать рядом ничего и никого. Годы идут — он не меняется.       Рихарду надоело даже ругать самого себя, он просто развернулся лицом к леопардовой спинке дивана, подтянул ноги, свернулся калачиком и закрыл глаза.       Как перестать быть мудаком? Есть способ, лекарство, терапия, может, какая-нибудь?       Как перестать делать больно близким? Рихард прижался лбом к мертвому леопарду и замер, стараясь унять боль во всем теле. На контрасте с китчем окружающего пространства голова подло и не к месту выдала совершенно противоположную картинку: маленькую, всю в белой-пожелтевшей краске квартирку Пауля.       Они оставались там один-единственный раз — Пауль явно стеснялся своей микроскопической берлоги, но именно в ней и почему-то именно в ду́ше, под ярким светом желтых ламп, у них случилось одно из самых первых и по-настоящему нежных занятий точно не сексом, а конкретно любовью. С тихими бездумными разговорами и обоюдной нежностью, и вот этим всем.       Вообще, плотские утехи в душе сильно романтизированы и любой, кто честно пытался использовать это место не по прямому назначению, знает, что там холодно, скользко, неудобно, легко свернуть шею, душно и вообще. Но тогда завертелось случайно, а остановиться не было никакой возможности. Они ржали над собой, над тем, что опять у них все или днем, или на ярком свету и, кажется, это уже традиция, что никакой тебе интимности, странно даже. — Мне, вообще, все нормально, если тебе хорошо… — Рихард плыл от движений Пауля. — Мне очень хорошо. Интересно тебя рассматривать. — Ты красивый, вуаерист чертов… — Только скажи, что тебе не нравится, когда на тебя смотрят. — Да, я тщеславное говно. — Фу, — Пауль фыркнул и прикусил Рихарда за плечо, вызвав волну муращек. — А ты, получается, говноед. Нет. Говнофил. — Тьфу. Мерзость. Почему ты опять все опошляешь? И не смеши меня. И для этого вообще придумано другое слово, — Пауль прыснул и уперся Рихарду носом в лопатку. — Прости-прости-прости, — Рихард понял, что нужно срочно перебить тупую шутку чем-то нормальным и человеческим, и даже не заметил, как вовремя не сбалансировал и грудь от очередного толчка обожгло холодным кафелем. То есть, конечно, заметил, но было совершенно, абсолютно похуй и чудовищно хорошо и тепло. — Пойдем… завтра… слушать джаз? И пить халявное вино… Мне перепала пара билетов… — Во сколько? — Чтоб я сейчас мог вспомнить…       Уже в спальне они зашли на второй раунд и не могли оторваться друг от друга часов до двух ночи.       И все ощущалось как чистое наслаждение друг другом, как бесконечный разговор ни о чем и обо всем, как жизнь — полная, выпуклая, бесконечная, очень нужная. Как не просто «хочу еще раз с ним встретиться и переспать», а хочу еще, и еще, и еще раз — всегда — и точно быть рядом и слышать этот запах, это дыхание, этот голос, целиком и частями. После того дня, плавно перетекшего в утро, в Рихарде напротив имени «Пауль» прочно засело слово «люблю» и так бездарно провалилось в неумение держать и сохранять.       Вернуться бы туда сейчас — мысль ощущалась, как кислородная маска утопающему. Вот туда, в крохотную аскетичную спальню, в узкую прихожую, на тесную кухню, где они, толкаясь, утром готовили завтрак. Это — счастье.       Это. Было. Счастье.