…проснулась с предчувствием, что сегодня наконец что-то произойдет… она стала его подогревать и растить в своей душе… Михаил Булгаков «Мастер и Маргарита»
Чернильный поток заполонил все собою, и небо стало землей, а земля — небом. Бестелесые лапы обхватили ее и крепко сжали, кутая в свои объятия подобно заботливой матери. А дальше — абсолютная тьма, хлынувшая в легкие сквозь нос и рот зловонным потоком. Нарцисса инстинктивно попыталась откашляться, но только вобрала в себя еще больше вязкой массы: рваными толчками она заполоняла ее нутро, постепенно вытесняя изнутри нечто родное, свернувшееся теплым комком и так отчаянно желающее жить. Когда человек тонет, он отталкивает от себя уродливую морду смерти агонизирующими движениями, изо всех сил ударяя по костяному оскалу руками, ногами, молотя, брыкаясь, и все ради спасительного глотка кислорода. Логично, что в момент предсмертной муки он готов на все. И даже более. Легкие горят адским пламенем, а в воспаленном мозгу словно вспыхивает новогодняя гирлянда, ядовитой змеей ищущая выход из заведомо смертельной западни. О, и она его найдет, в последний, самый острый и высший пик боли пробив череп умирающего и расколов его мир на тысячи взрывающихся фейерверков.Море внутри меня синее-синее
Волны внутри меня сильные-сильные…
Этот простой, почти бессмысленный детский стишок ей когда-то читала покойная бабушка и теперь ее голосу вторили бурлящие барашки волн, клокочущие внутри Нарциссы. Света не было, ровно как и земли, и кислорода, ведь все это осталось где-то там, в прошлой, далекой жизни. Была только бесконечно жалкая Цисси и бесконечно большой океан. Мореее… Внутриии…. Она сделала последний, самый отчаянный рывок, вложив в него максимум сил. Пред глазами, чудом уместившись в крохотном коридоре меж поверхностью роговицы и внутренней стороной века, замелькали образы родных: вот, хохоча, мимо проплыл маленький Драко, крутя в руках какую-то яркую безделушку, сбоку от него вынырнул Люциус, послав жене воздушный поцелуй и, наконец, растолкав обоих, из темноты появилась Беллатриса. — Ты посмотри, я тут на самом дне твое сердце нашла, — в протянутой руке поблескивали кусочки льдинок. А затем сестра сжала ладонь и послышался отвратительный хруст: меж пальцев посыпалось ледяной крошево вперемешку с мазутом и потеками крови. — Смотри, смотри, Нарци, до чего ты докатилась. Люциус надрывно расхохотался. Раззевая неестественно огромный рот в приступе гомерического хохота, он подплыл к Беллатрисе и сгреб у нее с ладони остатки так называемого «сердца». — Смотри, дорогая, — пробормотал он и сунул окровавленную кашицу себе в рот, — Одно невинное сердце взамен трех. Ты всегда знала, как поступить верно. Синее-синее… Волны сильные-сильные… Последний рывок убил все ее силы. Страх отступил, освобождая место блаженному отрешению. Где-то далеко, на самой периферии угольно-черных вод в последний раз поочередно мелькнули лица сестры, Драко и Люциуса. А затем тьма окончательно вобрала все ее существо в себя (или же Нарцисса пожрала тьму?) и осталась только невесомость. Она усмехнулась, вдохнула в легкие побольше грязи и, раскинув руки, полетела вниз.Теодора…
…вспыхнула в мозгу последняя отчаянная мысль и так же быстро погасла.***
9 июня 1997 года. Малфой Мэнор, Уилтшир, Великобритания. Со вскриком Нарцисса Малфой выпрямилась в кресле, выныривая из цепких лап Морфея. Кажется, оставив Гермиону с Кирабо, она поднялась к себе и ненароком задремала. И что-то ей приснилось… нечто такое, чему совершенно противоестественно являться при свете дня. Нечто это было столь ужасающе, что руки ее непроизвольно впились в подлокотники, да так и замерли, оставив после себя глубокие борозды. Вдох-выдох. Дыхание предательски сбилось как после длительного марафона. Вот только от кого она убегала? Нарцисса не помнила, да и чего греха таить, вспоминать особо не желала. — Волдо! И где носит этого маленького гаденыша? Единственное, что она хотела сейчас — это чашку крепкого успокоительного отвара, да такого, чтобы тревожные мысли остались где-то позади, прекратив хоть на пару часов терзать нервные волокна своими острыми коготками. Они объявились вчера, когда Люциус срочно сорвался в Лондон по какому-то «неотложному делу». Казалось бы, ничего необычного, периодически он имел привычку покидать Мэнор за считанные минуты, успевая только поцеловать жену, но только не в этот раз… Стоило ему скрыться за дверью, как она ощутила укол тревоги. А затем еще раз и еще. Кололи несильно, едва ощутимо, точно проверяя границы дозволенного. Вечером Нарцисса еще кое-как отмахивалась от нехороших мыслей дамским романом и небольшой уборкой в гардеробе, но стоило ей погасить свет и лечь в постель, как вся стая вмиг нагнала ее, впиваясь отравленными пастями прямиком в сердце. Сон против обыкновения не принес облегчения. Как и сегодня, что-то гналось за ней, в конечном итоге забирая некую дорогую сердцу вещь. Но что именно оно хотело? Эл… Черт, не вспомнить. — Волдо! Поморщившись, Нарцисса принялась сжимать и разжимать пальцы, восстанавливая кровообращение в затекших конечностях. Наконец на кончиках ощутилось приятное покалывание. — Да, хозяйка, — в дверной проем просунулась испуганная эльфийская мордашка. — Если я позвала, ты должен быть немедленно здесь! — рявкнула она. Так то лучше. Не хватало еще, чтобы кто-то заметил, как ей страшно. Бедняга задрожал до самых кончиков ушей. Было видно, что он едва сдерживается, чтобы не сорваться и, наплевав на все носки мира, бежать из треклятого дома. Нарцисса смягчилась. — Иди на кухню и передай Ларри, чтобы приготовил мне мятный отвар. Да покрепче. Остекленевшие от ужаса глаза эльфа неотрывно смотрели на нее. Нет, кажется, испугал его не резкий тон, а что-то другое. — Да покрепче… можешь идти, — прошептала она. Стоило Волдо скрыться, как Нарцисса, мучимая приливом паники, схватилась за резное зеркальце. Оттуда на нее взглянула молодая женщина лет тридцати с малым хвостиком. Красива. Ухожена от кончиков ресниц до тщательно завитых локонов. Да вот только губы, подбородок и даже шея — все залито безобразной черной массой, уже начавшей застывать отвратительными комочками. Только сейчас она заметила, что на зубах что-то хрустит, и, приоткрыв губы, также обнаружила на них темно-серый налет. Нарциссу стошнило прямиком на шелковый ковер. Черная масса хлынула на узорчатую поверхность ручной работы, пропитывая ту смрадным ароматом смерти, разложения и чем-то слегка терпковатым, похожим на запах осени и увядания в его крайней степени. Ее любимый, изумрудно-зеленый, прямиком из Кермана… Люциусом подаренный. «Не к добру», — мелькнула мрачная мысль. Вновь послышался торопливый топот, а затем в дверях возник Волдо. — Хозяйка, — тихо позвал он ее, будто сомневаясь, отзовется ли ему Нарцисса Малфой или некая сущность, засевшая в ее внутренностях, — Вам письмо пришло. От хозяина кажется. — Дай, — сосредоточив все свои силы на двигательных способностях, она поднялась с пола и выхватила у эльфа заветный прямоугольник. Хлопок дверью. Кажется, она едва не разбила ему нос, но сейчас это мало волновало ее. Люциус. Вот то единственное, что занимало все мысли в данный момент. Она нутром чувствовала, нет, знала на все сто из ста, что случилось нечто дурное.Ma chere! Надеюсь, ты простишь мне мой обман: я уехал в Лондон, потому что у нас появилась надежда исправить наше положение…
Побелевшие от напряжение пальцы затряслись мелкой дрожью: большой слегка съехал, оставив на месте «твой Люциус» безобразное черное пятно. Нарцисса едва сдержала новый приступ тошноты. Нет, она должна немедленно дочитать.При помощи старых знакомых мне удалось разыскать талантливого волшебника, который берется за всякого рода «insolubles» дела. Более того, у меня получилось убедить его оказать мне небольшую услугу за смешную плату, поэтому сейчас я имею все основания полагать, что скоро мы сможем принять в нашем доме родовитую невесту.
Вечером девятого я уже смогу обнять тебя.
P.S. Смиренно прошу не казнить меня, mon délice: в знак примирения я везу тебе приятный сюрприз.
Твой Люциус.
Ну вот, бумага, подобно хорошему другу, спешила успокоить ее и заверить, что дела вновь приобретают хороший оборот, их семья получит достойное пополнение, ах да, а еще то, что солнце зеленое, а земля — желтая, с фиолетовыми разводами воды. В последнее Нарцисса верила ровно так же, как и в написанное выше. В конце концов, дар предчувствовать достался не одной Беллатрисе. — Ma chere, — в задумчивости повторила она и вернулась в кресло, — что же ты наделал.***
Гермионе удалось вырваться из рук своей загадочной швеи только когда дождь окончил свою песнь, а вышедшее солнце указало на послеобеденное время. Впрочем, употреблять «вырваться» было неверно для данной ситуации: Кирабо (как выяснилось зовут женщину) оказалась замечательной собеседницей и прошедшие несколько часов развлекала ее всевозможными африканскими сказками и поверьями. А один раз она даже запела: глубокий, тягучий как смола на раскаленных солнцем баобабах голос, рассказал ей об удивительном племени Каро, их ритуалах при свете огня, кровавых охотах на золотых песках и дивных антилопах, пляшущих в смертельных схватках с львами. То была настоящая повесть про жизнь, идущую рука об руку со смертью, любовь и тягости выживания, свободу, изуродованную шрамами от диких животных, и сладкие реки, чьи воды могли как казнить, так и подарить чистейшее питье. Когда Кирабо закончила петь, Гермионе еще долго казалось, что эхо ее голоса звенит в хрустальных вазах, отплясывает «танец дождя» на пыльных рамах картин и далее скользит причудливой ящерицей под коврами. — Спасибо, я правда была очень рада познакомиться с вами, — заверила она свою новую знакомую и не соврала: к Кирабо она прониклась искренней симпатией. Женщина наградила ее ласковой улыбкой и заверила, что завтра по полудню «маленькая мисс» может забрать свое платье. Гермиона уже ступила в коридор, когда наконец решилась задать мучивший ее вопрос. — Кирабо? — Да, мисс. Еще чего-то желаете? — темные глаза смотрели доброжелательно, с небольшой долей любопытства. «Наверняка так в понимании Малфоев смотрят хорошие слуги, — промелькнуло у Гермионы в голове. — Как выдрессированные собаки, без права на лишние эмоции». — Вы так красиво пели про родную Африку, о том, как скучаете по своему племени, но как вы здесь оказались? Это же так… — Далеко? — с горьким смехом закончила Кирабо. — Когда моя девочка заболела и я поняла, что наши знахари не смогут ей помочь, Лондон с его медициной не казался мне таким уж далеким. Я бы до Арктики пешком дошла, только бы ей помогли.***
22 апреля 1980 года. Лондон, Великобритания. — Да пустите же вы меня наконец! — заорала она на ломанном английском, отчаянно забарабанив ладошками по стойке регистратуры. Молоденькая медсестричка, проходившая то ли второе, то ли третье дежурство, испуганно вжалась в стул. Огромные голубые глаза беспрестанно хлопали, как у сломанной куклы, пытавшейся издать хоть какое-то более-менее связное предложение. — Вы поймите, — наконец проблеяла она. Чернокожая женщина, кажется, еще больше рассвирепела от ее слов. — Нет, это вы поймите! Я мать и должна постоянно быть рядом со своим ребенком! Да я же только на час отошла. Какого… — Миссис, — подоспевший врач подхватил ее под локоть, пытаясь ненавязчиво увести подальше от стойки. В отличие от своей молодой коллеги он был спокоен: когда разменяешь в больнице третий десяток, начинаешь хладнокровно относится к факту неизбежной смертности, истерикам родных, иногда в отчаянии бросающихся на стены или пытающихся выместить скопившиеся эмоции на неповинном персонале, и даже к вот таким матерям, с удивительным постоянством штурмующим вход в детское отделение как в дневные, так и в ночные периоды. Впрочем, к последним мистер-доктор-всех-вас-излечу-Брайамс привыкал достаточно долго и до конца, кажется, еще не привык. «Вот принесла она эти чертовы апельсины. Оббегала за ними пол Портобелло-Роуд, сама не поела, а накупила на последние деньги дочке фруктов и что с того? Разве метастазы в головном мозге этим разжалобишь? — размышлял мужчина, — Вот миссис Роуз конфеты несла целыми коробками, чета Данланов отделение любимыми ромашками дочки завалила, а по итогу встретились все они на кладбище. Как же глупо … глупо все это и несправедливо». Но в голос он сказал совершенно другое: — Миссис Окое, ваша дочь вместе с остальными детьми в палате сейчас отдыхает. Вы сможете ее навестить через несколько часов. Это во-первых. А во-вторых… Давай же, Грег, еще побольше воздуха набери, чтобы как плюнуть ей этой правдой в лицо. — Вашу дочь скоро выпишут. Думаю, вечером этого воскресенья. — Она поправится? — в темно-карих глазах вспыхнула надежда. Да так ярко, что доку на мгновение показалось, как по всему коридору заискрились лампочки. А затем они начали гаснуть, одна за одной, уступая место глухому осознанию. — Пожалуйста, скажите мне это. Он качнул головой. — Анализы показали, что нужен еще курс химиотерапии, плюс закупка дорогостоящих лекарств. Извините, миссис Окое, но я больше не в праве оставлять Дэйо здесь. Лампочки хрустнули и погасли: вот уже в который раз за годы своей работы он наблюдал, как глаза матерей и отцов, сестер и братьев вмиг теряют последний свет надежды, становясь безжизненными. Примерно на двадцатый год он выработал правило: сказал и уходи. Иначе пустые глазницы еще долго будут приходить в кошмарах, отдаваясь мольбами о помощи в ушах. Ссутулившись, Грег Брайамс побрел прочь. — Я найду! Клянусь, я найду столько, сколько нужно! — наконец прорвался голос сквозь стиснутое спазмом боли горло. — Помогите ей только, умоляю! Он редко когда оборачивался, но в этот раз крик был настолько пронзительным, что не сдержался и посмотрел назад, туда, где на островке света оставил Кирабо Окое. С десяток секунд они смотрели друга на друга: она — залитая светом, он — почти поглощенный тьмой, а затем женщина кивнула ему и бросилась со всех ног к выходу. В дверях она столкнулась с молодой парой и, даже не раздумывая, действуя по какому-то одному известному ей наитию, рухнула прямиком к ним в ноги. Черные, огрубевшие руки обхватили красивую белокурую девушку. — Умоляю, мисс, помогите! А затем ее губы припали к заляпанному грязью полусапожку, моля белых господ только об одном — о спасении.***
9 июня 1997 года. Малфой Мэнор, Уилтшир, Великобритания. — Мы познакомились при безумных обстоятельствах, но я ни разу… ни разу, — повторила Кирабо, — не пожалела о своем поступке. Гермиона медленно кивнула. Что-то ей подсказывало не спрашивать у нее об этих обстоятельствах. — Хорошо, спасибо вам еще раз, — и вышла, оставив позади этот могучий, непокоренный жизненными неурядицами дух. В коридоре витал аромат свежей выпечки, а раз мисс Грейнджер к столу никто не пригласил, то она решила немного своевольничать и прийти самой. В этот раз отыскать путь в Большой зал ей не составило труда: судя по всему, кухня располагалась неподалеку, так как из хитросплетения коридоров то и дело выныривали эльфы с источавшими потрясающие ароматы подносами и быстро исчезали в глубине коридора. Именно они и указали верное направление Гермионе. Только на немного она задержалась у картины Арманда Малфоя, но в присутствии сторонних он утратил свое мрачное величие и теперь показался ей обыкновенным стариком, в самый в разгар охоты попавшим в непогоду. «Когда вернусь в Хогвартс, обязательно что-нибудь раскопаю про Войска Вильгельма его периода», — мысленно пообещала себе Гермиона и двинулась дальше. Дождь закончился, и теперь облака потихоньку расступались, подобно стеснительной девушке нерешительно обнажая голубую гладь тела. Робко проглядывало сквозь полупрозрачные тюли солнце, словно спрашивая разрешения у хозяев «а можно и мне заглянуть к вам на обед?». Тем не менее, законные места обоих Малфоев пустовали. Люциуса Гермиона не ожидала увидеть, а вот отсутствие Нарциссы все-таки удивило ее. Эльфы, исполнившие свои обязанности, исчезли, и теперь огромный зал навалился на все ее существо, вдавливая в пол своей безысходной пустотой. Гермиона нерешительно ступила на идеально начищенный пол. Шлеп-шлеп. А пустой ли? То, что изначально показалось ей пустынным, на деле оказалось испорчено платиновой червоточиной — Его Высочество Драко фон Малфой собственной персоной. «Обожаемый» однокурсник по своему обыкновению развалился во главе стола, с подчеркнутым аппетитом уминая куриную ножку. С неприязнью Гермиона заметила, как идеально ровные зубы вгрызлись в хрустящую, покрытую специями корочку, а затем вошли куда-то вглубь, разрывая мясные волокна на части. Губы заблестели от жира, когда он усмехнулся ей, отвечая на взгляд. К черту его. В конце концов, она тоже хочет есть. И вовсе не ее вина, что их простыне взбрело написать ее имя. Да в Запретный лес их всех. Осталось два, нет, даже полтора дня и она помашет Малфой Мэнору и его адскому семейству ручкой. Так то, Гермиона Джин Грейнджер. Булочки с ароматной корочкой из сыра слегка обожгли руку. Кажется, только-только выпрыгнули из печи, чтобы порадовать господ своим румяным видом. К ним бы не помешало несколько ломтиков ветчины, но блюдо с мясной нарезкой находилось в пределах непосредственного господствования Драко, а к нему тянуться она вовсе не горела желанием. Что ж, придется довольствоваться большим яблоком и стаканом сока. Забрав продукты, она развернулась и в гордом молчании направилась к выходу, чувствуя, как Драко прожигает ей взглядом спину. — Сикль или дракон, Грейнджер? Его голос раздался так резко, что она едва не подскочила. Дрогнула рука со стаканом — еще немного и разлетелся бы о пол, но Гермиона сдержалась и спокойно повернулась, глядя на него в упор. — Ты о чем? — О нашем завтрашнем «мероприятии», — зубы опять вгрызлись в ножку, срывая с кости последнюю плоть. — Дракон — облажаешься, сикль — выйдет что-то более-менее достойное, — и, не дожидаясь ее ответа, подбросил невесть откуда взявшуюся монетку. Блеснули в воздухе серебристые ребра. «Сикль», — загадала про себя Гермиона. Почти бесшумно металлический кружочек упал на руку ухмыляющегося Малфоя, который быстро накрыл его ладонью и перевернул. — Дракон, — торжественно объявил он. — Лично я не удивлен. — Да хоть мантикора верхом на слоне, — неожиданно зло выплюнула Гермиона. — Я справлюсь. Лицо Драко удивленно вытянулось, но он быстро взял себя в руки. — Хорошо, Грейнджер, скажи, для чего эта вилка, — спросил он и ткнул пальцем в самый маленький с правого края прибор. — Для салата, — выпалила она. Ухмылка стала еще шире. — К трехзубой вилке всегда переходят, когда подают морепродукты. Ну а этот нож на блюдце? Краска стыда залила ее лицо. Даже уши и те под завитками каштановых волос загорелись и наверняка стали пунцовыми. В этот момент она ругала себя самыми последними ругательствами за то, что отвлеклась и толком не слушала миссис Малфой. «Но я же собиралась почитать вечером ту книгу», — попыталась оправдать саму себя Гермиона, но внутренний голос это робкое замечание только раззадорило, и она еще больше побагровела. Кто бы мог подумать, что она будет так стоять и заливаться краской перед Драко Малфоем. Нет, да перед кем угодно, но только не перед этим самодовольным, самовлюбленным, хвастливым, ме… — Подойди ко мне, — спокойно, сказал он. И было что-то в этом спокойствии властное, не терпящее возражения, нечто чисто Малфоевское, что этим утром она ощутила в Нарциссе, — Ну же, Грейнджер, я не укушу. Медленно, не сводя с него настороженного взгляда, она пересекла большой зал и встала сбоку. До Драко оказалось ровно тридцать шагов. — Встань позади. Гермиона сцепила зубы, едва сдерживаясь от язвительного комментария, но послушалась. — В классической сервировке стола справа от тарелки располагаются ножи и ложки, а слева — вилки. Главное правило этикета при использовании этих столовых приборов звучит довольно просто: «Приборы, которые лежат справа, берем в правую руку, а те, что слева — в левую». Самое простое и очевидное правило гласит: под какую руку тебе, Грейнджер, положили прибор, той рукой его и бери. Это элементарно. И только в некоторых исключительных ситуациях вилку можно переложить из левой руки в правую, отложив при этом нож. Драко рассказывал спокойно, время от время останавливаясь, чтобы подобрать к ее стыду самые элементарные слова. Изящные, как у профессионального пианиста руки скользили от прибора к прибору, показывали его и переходили к следующему. — Готов поспорить, мама нагрузила тебя сложными терминами, а ты даже не знаешь, в какой последовательности их взять. Так вот, в какой очередности лежит, в той и бери, начиная с края, то есть с дальнего от тарелки предмета. Подали суп — бери ложку, она так и лежит с края. Подали салат, значит, бери крайний нож и крайнюю вилку и ими ешь. Иногда салатные нож и вилка меньше по размеру, чем основные. Иногда нет. Ориентируйся именно по расположению. Съела салат и дождались основного блюда? Бери следующие нож с вилкой. — Драко, — она облизала пересохшие губы, — как правильно держать бокал? В этот момент Гермиона была готова поспорить, что он улыбнулся. Не ухмыльнулся в своей привычной ядовитой манере, а именно улыбнулся так, как это делают обыкновение парни и девушки ее возраста. — В общем, главное правило — держать его за ножку. Если речь идет о красном вине, бери почти у самого дна. В случае с белым вином его нужно держать за середину ножки. При этом вариантов, как правильно брать бокал с вином, может быть несколько. Вариант первый: брать большим, указательным и средним пальцами, остальные — на основании бокала. Называется правилом «трех пальцев». Думаю, это самое оптимальное для тебя, — он слегка запрокинул голову, чтобы скользнуть по ее лицу быстрым изучающим взглядом. — Попробуй. В руку лег высокий граненный бокал на тонкой ножке. Лучи солнца жадно лизнули голубой, точно высеченный из чистейшего льда, хрусталь, пробуя его на вкус: нет, не вкусно. Разочаровавшись, солнце в последний раз подсветило узорную поверхность и скрылось за облаком. «Большим, указательным и средним пальцами, остальные — на основании бокала». Ну вот, кажется, так правильно. Она победно взглянула на Малфоя. — Ну-у-у, — протянул он и, встав, сам потянулся к бокалу, — пальцы поближе, вот так, Грейнджер. Его рука накрыла ее, демонстрируя верное положение. Прохладные, чувствительные пальцы скользнули меж маленьких, девичьих, слегка сжимая их. Только сейчас Гермиона заметила, что он стоит позади нее почти впритык, опаляя затылок своим дыханием. Слишком близко. Предательски вспотела ладонь: того и гляди, выскользнет бокал. Черт-черт. Трижды черт и четырежды Мерлинова борода! Гневный оклик «совсем сдурел, отойди от меня, Малфой!» едва зародившись, утонул в предательски ускорившемся сердцебиении. Тук-тук. Тук-тук. Интересно, как там поживает неудачник Рон? Тук. — Так распереживалась, — насмешливый голос раздался у самого уха. Лизнуло мочку горячее дыхание, слегка всколыхнувшее локоны. — Что? — невпопад ляпнула она, чувствуя, как кожу покрывает целый табун мурашек. И с чего бы это вдруг? Ну не могло их вызвать подобное проявление Драко Малфоя. Того Драко Малфоя, над которым она смеялась с друзьями с самого первого курса, того, кого открыто презирала, придерживаясь мнения в духе «тот самый случай, когда за деньгами родителей не стоит ровным четом Ни-че-го». Да-да, именно с большой буквы, ведь именно этому Ничего они однажды подлили в шампунь фиолетового красителя, разыграли зимой у Визжащей хижины и лично от нее Ничего схлопотал отменным ударом кулака прямиком по смазливому личику. Тогда почему у нее перехватило дыхание? — Руки вспотели. Фу. Фу! Все очарование момента (именно когда она его наконец так классифицировала) исчезло с отвратительным звуком стремительно сдувающегося шара. Нет, и как только она могла надумать что-то подобное? Вот он, стоит, небрежно сунув руки в карманы, и открыто смеется над ней. Гермиону захлестнула волна по-детски колющей обиды. — Ну не благодари, Грейнджер. Подумаешь, при виде тебя меня на альтруизм пробило. Последняя пригоршня самообладания была истрачена на то, чтобы наградить его уничтожающим взглядом и молча уйти. Шаг Гермиона чеканила ровный, точно вышколенный солдат на поле боя, но только до двери. Затем последние крохи показной спокойствия утекли меж пальцев… их минуту назад ласкали пальцы Малфоя … которые она терла о край платья до самой спальни. Мерзко, мерзко и еще раз мерзко. Ей даже показалось, что его запах притерся, сплелся с ее, и теперь от шифонового платья разит чем-то, вызывающим ассоциацию с ароматом морозного леса и одновременно — животными нотками амбры. Нет, ей определенно нужно в душ, под горячие струи воды, которые наверняка смогут смыть весь этот стыд. — Полтора дня, — повторила Гермиона самой себе, направляясь к прикроватной тумбочке, как вдруг что-то, лежащее алым пятном на одеяле, привлекло ее внимание. Этим что-то оказался бутон свежесрезанной розы, а к нему записка на рваном кусочке бумаги.Спасибо за помощь.
Гласили неровные, выведенные совершенно детским почерком буквы. Впервые за весь день Гермиона искренне улыбнулась — адресанта она узнала сразу.***
9 июня 1997 года. Косой переулок, Лондон, Великобритания. — Нет, слон тоже не подходит. Нужна именно выдга. Вы-дга. Гарри закатил глаза. Шел час, как Рон медленно, но верно проедал всю нервную систему ювелиру. Уже на месте выяснилось, что искать они ничего будут, так как идея подарка давно созрела у него в голове и оставалось только найти ее исполнителя. Путем нехитрых расспросов друзья нашли несколько ювелирных магазинчиков, но в первых двух, услышав, что уважаемый клиент желает видеть исключительно «серебряную цепочку с миниатюрной выдрой» покрутили пальцем у виска, в третьем — послали к нунду, а вот четвертый оказался, несмотря на брутальную внешность, терпеливым и еще кое-как держался. — Я вам, десятый раз повторяю, мистер, что вашей выдры нет. Выбирайте из предложенного или проваливайте, — пробасил мужчина. — А под заказ не делаете? — осторожно спросил Рон, на всякий случай отступая подальше от разделявшей их витрины. Ювелир окинул его недовольным взглядом. Судя по всему, вид потрепанного студента, да еще и без полного набора зубов, особой благонадежности ему не внушал. — Три галеона. Это ручная работа, меньше не проси. Ну, таких денег им точно не найти. Гарри развернулся и пошел к выходу в полной уверенности, что Рон идет следом. — Хорошо, — послышался звон монет. — Я тут примерный эскиз нарисовал, возьмите. От изумления Поттер так и замер на месте, едва не схлопотав по носу дверью. Нет, в полете он явно сильно приложился головой о какую-то кочку. И откуда у него такие деньги? — Забрать сможете двенадцатого. Лучше к обеду. — Но мне нужно на завтра. Здоровяк запыхтел, явно примеряясь, сможет ли он достать назойливого мальчишку через заслон витрины. Рон еще попятился. — Пожалуйста, — жалобно проблеял он. — В три приходи. Не раньше, — наконец пробурчал ювелир. Наконец они вышли из лавки. Гарри облегченно выдохнул, когда изрядно испуганный, но довольный Рон оказался дома. — Совсем сдурел? Какая еще выдра? — Ты не поймешь, — отмахнулся Рон с довольным выражением лица. — Гермионе только она нужна.***
Замок Хогвартс, Шотландия, Великобритания. Рон Уизли начал сюда приходить, когда осень только принялась золотить кроны деревьев, а ветер из теплого переменился на прохладный, с едва ощутимым, но легко узнаваемым ароматом ранней осени. Почти каждый вечер он на цыпочках прокрадывался к одной из многочисленных аудиторий Хогвартса и, затаив дыхание, подглядывал сквозь крохотную щелочку. Нет, он не шпионил и честно-пречестно наткнулся на нее случайно, поздним вечером возвращаясь с отработок Макгонагалл. Даже текст в голове придумал (такой привычкой Рон обзавелся, когда осознал, что порою стесняется завести разговор с Ней), что-то вроде «эй, Гермиона, а ты что тут делаешь? Опять занимаешься?», но слова так и застряли комом в горле, когда он впервые увидел Это: — Экспекто Патронум! Мгновения и полумрак кабинета охватило голубое свечение. Искрящаяся лента заплясала вокруг Гермионы, обвивая сначала ноги, затем — стройную талию, выше, еще выше и наконец запутываясь в волосах. Этот момент впоследствии стал любимым у Рона: в такие секунды ее волосы, подхватываемые вихрем магии, взлетали вверх и каждый локон, каждый завиток вспыхивал ярким свечением; лицо Гермионы расслаблялось и она становилась похожей на какую-то прекрасную заколдованную принцессу. Жалко только, что волшебство быстро теряло свою силу, а Гермиона отчего-то расстраивалась и снова обращалась к книжкам: загадочный экспекто патронум определенно отказывался ей подчиняться. Но она не сдавалась. Продолжал свое паломничество и Рон, и все ради того, чтобы немного полюбоваться на нее. Деревья все оделись в золото с багрянцем, а затем за несколько недель лишись праздничных нарядов. Полил дождь, обмывая голые кроны, после него установилось несколько похожих деньков и наконец на Шотландию обрушилась зима в чистейшем ее проявлении: засвистела, запела свою песнь вьюга, наряжая деревья в сверкающие шубы. Именно в день первого снега, кажется, в пятницу, Гермиона сумела-таки подчинить строптивую магию. — Экспекто Патронум, — как обычно произнесла она, но что-то в тот вечер переменилось: с кончика палочки сорвался лазурный сноп, из него сформировалась лента, а затем… О Мерлин, Рон никогда не забудет этого прекрасного зрелища. … на его глазах она обратилась в продолговатый хвост, появились маленькие лапки, приземленное тельце и вот уже в воздухе закружилась самая что ни на есть настоящая выдра. Гермиона коротко вскрикнула и запрыгала от восторга, даже не подозревая, что из-за двери на нее с неприкрытым восторгом влюбленного смотрят глаза Рона.***
— Как скажешь, — неуверенно протянул Гарри, — А я вот знаю, что ее еще может порадовать. Пойдем, я еще свой подарок не купил. — Пойдем, — согласился Рон. Мысли его в этот момент витали далеко. В голове он уже начал составлять небольшой текст: вот он поздравляет Гермиону с днем рождения, дарит подарок и (вдох-выдох, Уизли!) предлагает встречаться. Да, все так, все правильно.