Знакомых у меня полно, друзей же немного, а тех, кто действительно меня знает, и того меньше. Трумен Капоте «Хладнокровное убийство»
9 июня 1997 года. Малфой Мэнор, Уилтшир, Великобритания. «Живя в семье, Элизабет теперь получила наконец возможность разобраться в истинном душевном состоянии сестры. Джейн не была счастлива. Она все еще хранила в душе нежную привязанность к Бингли. Не пережив прежде даже воображаемой влюбленности, она соединила в этом чувстве весь пыл первой любви со свойственным ее нраву и возрасту постоянством, которым столь редко отличаются первые увлечения. И она так дорожила воспоминаниями и так явно предпочитала Бингли всем другим молодым людям, что ей потребовалось призвать весь свой здравый смысл и проявить все возможное внимание…» — буквы предательски поплыли перед глазам. Нет, сглупила она, когда решила, что чтение поможет не заснуть. Нарцисса зевнула и принялась тереть глаза. Тем времени часы показывали ровно девять. Неторопливо очерчивала круг малая стрелка, положив начало новой минуте. Дом только недавно погрузился в сон, но в воздухе уже витала атмосфера блаженного спокойствия, лишь изредка нарушаемого крадущимися шагами слуг. «чувствам близких, чтобы не высказывать сожалений…» — нет, не идет чтение. Она отложила книгу и, подавив зевок, подошла к окну. Ночь уже набросила покрывало на Уилтшир, и теперь его черная бахрома настойчиво давила на стекла, точно желая расколоть их и влиться в комнаты, воплотив в реальность худшие кошмары их хозяйки. Несмотря на солнечный закат, звезд видно не было, и только садовые огни освещали площадь Мэнора. Впрочем, их света едва хватало, чтобы очертить вокруг себя небольшой ореол, далее же все, что находилось вне зоны центральной дороги — лабиринт, малая площадь с фонтаном, боковые аллеи — утопало во тьме. Целое темное безмолвное море раскинулось внизу, храня в своем молчании затаенную угрозу.Волны внутри меня сильные-сильные…
Всплыло у нее в голове. Нарцисса зябко поежилась и натянула на плечи шаль. Тонкая паутинка едва ли спасала от холода, но, связанная дорогой Друэллой, несла в себе нечто большее — материнскую заботу и некую долю успокоения. Часы отмеряли уже двенадцатую минуту десятого, когда в коридоре послышались шаги. Сначала едва слышно, а затем все более отчетливо они приближались к их с Люциусом спальне. Впрочем, даже воспринимая все на слух, Нарцисса безошибочно угадала их обладателя: уверенно, быстро и в тоже время осторожно — так по Малфой Мэнору мог ходить только один человек. Тринадцатая минута десятого часа. Люциус где-то потерял ленту — самое первое, что бросилось в глаза Нарциссе, когда ее супруг отобразился в оконном стекле. Безупречные платиновые волосы при обманчивом ночном освещении чем-то походившие на плавленое серебро лежали на плечах мягкими волнами. Лицо его излучало гордость (наверняка за принятое им «изумительное» решение проблемы), но при виде отвернувшейся жены несколько скисло, а затем и вовсе приняло непроницаемое выражение. Только после она заметила у него в руках коробку, перевязанную большим ярко-красным бантом. Наверняка это был обещанный сюрприз, но радости он не вызвал: что бы там ни было, миссис Малфой была подавлена и даже появление мужа не изменило этого. Поняв, что не дождется от нее слов приветствия, он заговорил первый: — Уважаемая миссис Малфой, не знал, что вы теперь награждаете мужа исключительно видом своей спины. Повернуться не желаете? Она покачала головой. — Раньше ты всегда делился перед тем, как принимать решение. Теперь их взгляды в окне пересеклись: у обоих были светло-голубые глаза, но в тот момент разница была разительная: его смотрели с немым укором, в ее же, точно загнанный в клетку зверь, металась тревога. Кажется, он почувствовал исходившее от нее отчаяние, потому что смягчившись, быстро преодолел разделявшее их расстояние и порывисто заключил Нарциссу в объятия. — Что с тобой? — Не знаю, — глухо отозвалась она. — Честно, не знаю, Люциус. Его рука мягко обхватила женское предплечье, разворачивая ее к себе. Снизу вверх на него взглянуло любимое лицо, искаженное одними известными ей мыслями. Полумрак скрадывал ее черты, но он уже чувствовал, что что-то не так, слишком неправильно, не на своем месте: не разжимая руки, Люциус слегка потянул Нарциссу на себя. Она не сопротивлялась. Все так же безмолвно, не опуская лица, шагнула на полосу света, прижавшись к груди мужа. При взгляде на «освещенную» Нарциссу, его сердце болезненно сжалось. Что она успела надумать за эти два дня? Какие ужасы, воображаемые угрозы так извели ее? Одному Мерлину… да нет, никому не известно, как она мучилась часами, хлебая большой ложкой неизвестность и запивая ее собственными слезами. — Извини, — неловко проговорил Люциус. — Я правда думал, что так будет лучше. Посчитал, что не стоит давать пустых надежд, что это слишком хорошо, чтобы быть правдой… но я… — А это и не правда, — отрешенно перебила она. — О чем ты? Нарцисса снова качнула головой и отвернулась, упираясь невидящим взглядом куда-то в стену. Едва не застонав от отчаяния, он ласково обхватил ее подбородок пальцами, вновь заставляя смотреть исключительно на себя. Свет во второй раз взял на себя роль обличителя, безжалостно нанося два удара: один — по сердцу, второй, особо болезненный, — по совести, когда взгляд зацепился за искусанные губы. Ближе к уголку запеклась кровь. Люциус попытался оттереть ее большим пальцем, но только размазал уродливой кляксой по подбородку. — Не знаю, к кому ты ездил и, если честно, знать не хочу, но не нужно было этого делать. У меня такое чувство, что… — Так дело всего лишь в предчувствии? — в его голосе послышались нотки облегчения. Наконец лицо Нарциссы обрело хоть тень эмоций. — Нужно было оставить так, как есть. Вчера я почувствовала, что эта помощь обойдется нам очень дорого. И сны… мне снятся такие дурные сны, Люциус. И такие страшные… — наконец плотина, так тщательно выстраиваемая ею треснула, высвобождая наружу целый поток страхов, волнений, так плотно переплетенных с мрачными предчувствиями, что они вросли друг в друга, став чем-то поистине опасным для ее морального состояния. Лицо заблестело от слез: сначала Нарцисса пыталась сдерживать их, жмуря глаза и закусывая нижнюю губу, но они все же нашли выход, заструившись солеными ручейками по бледному лицу. Люциус вздохнул и, подхватив жену на руки, понес ее на кровать. Там, усадив миссис Малфой себе на колени, он принялся нежно, как ребенка, укачивать ее, гладя по голове и говоря какие-то глупости: — Поплачь, милая, станет легче. Последние дни ты так много взвалила на себя и вот результат. Тебе просто нужен отдых. Хочешь, после выпуска Драко куда-нибудь уедем? Мы так давно не делали этого. Только скажи. — Валлета, — прошептала она и уткнулась носом ему в плечо. Что ж, вполне ожидаемо. Люциус предполагал это, но умолчал в надежде, что из сотен тысяч городов она назовет какой-нибудь другой. Почему-то возвращаться в место, где они провели медовый месяц и были так счастливы, показалось ему чем-то кощунственным: в этот раз они везли вместе с собой не только багаж из набранных почти двух десятков лет, но и ворох проблем, тем самым оскверняя славную Валетту и светлые воспоминания их молодости. Некоторое время они так и сидели: молча, обнявшись и согреваясь теплом друг друга. Нарцисса успокоилась и даже начала тихонько мурлыкать старую песню:Обернусь я белой кошкой да залезу в колыбель Я к тебе, мой милый крошка, буду я твой менестрель. Буду я сидеть в твоей колыбели да петь колыбельныя, Чтобы колокольчики звенели, цвели цветы хмельныя.
— Колыбельная Драко? — так же шепотом спросил Люциус, боясь нарушить воцарившийся покой. — Да, — с нежностью отозвалась она. — Когда ты уехал, я, чтобы занять себя, начала понемногу разбирать шкафы и в одном нашла его детскую одежду. Все эти пинеточки, плюшевые мишки, чепчики такие крохотные… даже не верится, что прошло уже семнадцать лет и скоро он женится. Видя, что Нарцисса запнулась, он поспешил сменить тему: — Я же совсем забыл, что привез тебе подарок. Миссис Малфой, вы позволите мне отлучиться ненадолго? — Разве что только ненадолго, — с игривым смехом ответила она и немного отошла в сторону, наблюдая, как он берет в руки коробку. Но Люциус, к ее удивлению, не спешил ее отдавать. Вместо этого он спросил: — Угадаешь, что тут? Раскачиваясь на носках, она приняла глубокомысленное выражение лица. — Хм-м, может, новые ткани? Нет? Тогда какая-нибудь сумочка. Довольный Люциус опять замотал головой. — Ну скажи, ну же, милый, — взмолилась Нарцисса и даже, как маленькая девочка, подпрыгнула от нетерпения. Ответом ей послужил громкий чих, а затем — завторившее ему протяжное «мяу». Взвизгнув от радости, Нарцисса выхватила у него коробку и, бережно поставив ее на кровать, принялась за бант. Завязанный на несколько узлов он долго сопротивлялся, раздразнивая интерес хозяйки сюрприза, но в конце концов сдался, чтобы явить Мэнору его нового обитателя — пушистого белоснежного котенка с атласной лентой под цвет банта. Оказавшись на руках у Нарциссы, он известил ее о своем негодовании новой порцией мяуканья и принялся карабкаться вверх по платью. Светло-розовый нос ткнулся ей в шею, вызвав новую порцию счастливого смеха. Люциус стоял, с улыбкой наблюдая за возней жены. Признаться честно, ему и самому не до конца верилось, что он исполнил давнюю мечту Нарциссы и купил котенка. Столько лет сопротивлялся, твердо говорил «нет» и тут на те, сам добровольно принес в дом, повиновавшись желанию приободрить ее. К животным Люциус Малфой относился равнодушно с самого раннего возраста, когда понял, что вместо всякого рода нежных чувств они вызывают у него отвратительнейший отек носа, слезоточивость и приступы чихания — словом, типичная аллергия в усугубленном ее проявлении. Конечно, можно было купировать ее зельем, но он предпочитал более элементарное решение — отсутствие животных у них дома. Для Нарциссы это стало едва ли единственным запретом, который она исправно, из года в года пыталась оспорить на свой день рождения и также исправно, с чисто женским изяществом обижалась, получая в подарок все, кроме заветного представителя кошачьих. — Как назовешь ее? — спросил он, усилием подавив желание чихнуть. — Хоуп, — Нарцисса ответила сразу, точно ожидая этого вопроса едва ли не добрую половину своей жизни. — А ты что думаешь? Думаю, что Хоуп неплохо бы смотрелась где-нибудь в саду. — Отличное имя, дорогая. Просто замечательное. Она одарила его восторженным взглядом. Казалось бы, взрослая женщина, аристократка, мать наследника древнейшего рода, а ведет себя, как малый ребенок. И черт, как же ему это нравится…. Нравится, что его Нарцисса такая настоящая, нежная, непосредственная только дома, только с ним. Так может гобелен не ошибается, а выбирает действительно верный вариант? Нет, и еще раз нет. Люциус даже головой тряхнул, чтобы избавиться от такой околесицы. — Моя Хоуп, — любовно промурлыкала Нарцисса. — Сегодня будешь спать в теплой постельке. В этот раз он не сдержался и громко чихнул. А потом еще раз и еще. — Как ты? Извини, я и забыла про аллергию, — встрепенулась она и, умостив котенка на подушке, бросилась из спальни. — Сейчас сбегаю на кухню за молоком для Хоуп и скажу Ларри приготовить зелье, — а затем вернулась, подлетела и чмокнула его в щеку. — Спасибо тебе огромное. Это просто чудо для меня. Ее шаги давно затихли, но Люциус все стоял и улыбался, вспоминая ту застенчивую девушку, которую ему когда-то представили, как его будущую невесту. Да, в тот раз гобелен не ошибся и указал ему на лучшую женщину из ныне живущих.***
Лондон, Великобритания. Ночной Лондон оказался поистине прекрасным. Проведя вечер в одной из уютных кофеен на Риджент-стрит, с первыми звездами они двинулись вдоль улицы, минуя многочисленные витрины роскошных магазинов. Подобно грибам после дождя, они за последние несколько десятилетий выросли из захудалых магазинчиков до бутиков класса люкс, ресторанов, гордо красующихся мишленовскими звездами, антикварных лавок и прочих мест для привлечения богачей, оккупировав первые, а то и вторые этажи старинных домов. То было настоящее торжество гедонизма, чье необъятное тело было одето в парчу и атлас мировых брендов, а лицо скрывалось за сияющей сотнями лучших бриллиантов маской. Все это сверкало, искрилось под мощным освещением ламп, призванных демонстрировать лучшие дары прямиком в сердце Лондона. Многочисленные туристы сновали туда-сюда, перебегая от витрины к витрине, чтобы вновь и вновь припасть лбами к стеклу, жадно созерцая то, к чему большинству из них не суждено было и притронуться. Из всей этой толпы зевак сразу выделялось два менее многочисленных класса. Первыми были местные, чей «стаж» проживания обычно перевалил отметку как минимум лет в десять, и которых интересовало не вывернутое наизнанку содержимое того или иного магазина, а то как бы поскорее добраться домой и, захлопнув за собой дверь, отрезать себя от внешнего мира. Их отличал равнодушный взгляд, устремленный вниз или вперед, словом, куда угодно, но только не по сторонам, и быстрая, умело лавирующая меж других прохожих походка. У некоторых в качестве неизменного атрибута выступал маленький кожаный (псевдокожаный) портфель под рабочую документацию, который они крепко сжимали рукой так, будто в нем была сосредоточена вся их жизнь. Вторым, и самым малым по численности, был класс богачей. Их можно было узнать сразу: дорогие одежды, скучающие взгляды, которыми они мимолетно окидывали бутик или ресторан перед тем, как войти и абсолютное отторжение пред вынужденными (такими как толпы зевак) факторами Риджент-стрит. Гарри не мог сказать, что эта часть города ему не понравилась, но столь разительное смешение всех слоев общества, столпотворение, режущий глаза свет вызывал в нем смешанные чувства. Другое дело — уютный сквер в Блумсбери, где он несколько раз бывал с родителями, когда они гуляли по городу, величественный Королевский театр на Друри-Лейн с его монументальными колонами или же Лонг-Уотер, населенный сразу несколькими стаями лебедей. Рон, кажется, разделял его впечатление, потому что очень скоро предложил ему покинуть центральную артерию и свернуть на менее оживленные капилляры-улочки. По ним они продолжали свое путешествие еще порядка полутора часов, пока окончательно не выбились из сил и не решили воспользоваться услугами лондонского метрополитена. Уже в вагоне метро, посмотрев на карту города, они решили выйти на Ватерлоо, чтобы оттуда дойти до знаменитого Лондонского глаза. Рон, которому еще ни разу в жизни не выпадала возможность прокатиться на маггловском чудо-колесе, сначала пришел в восторг и только уже возле кассы засомневался, подумывая о путях отступления: — Гарри, а ты точно уверен, что эта штука не развалится? — задрав голову, он недоверчиво оглядывал высившуюся громаду колеса. Отчего-то в понимании юного волшебника не укладывалось, как столь массивная конструкция, установленная на высоких узких «ножках», могла внушать доверие этим глупым туристам, как поодиночке, так и целыми веселыми компаниями спешащим покорить головокружительную высоту. Точно подтверждая его слова, от сильного порыва ветра ближайшая кабинка лязгнула, вызвав веселое улюлюканье у стоящих позади девушек. — Ты знаешь, я, наверное, тут постою, — пролепетал Уизли и попятился. — Ровно сто тридцать пять метров, Рон, — с удовольствием смаковал Гарри, подхватив того под локоть и увлекая за собой в стеклянную кабинку. У входа он сделал последнюю попытку капитулировать, но обернувшись, наткнулся на насмешливый взгляд красивой брюнетки и покорно вошел внутрь. В центре стеклянной сферы была расположена деревянная лавка, но Гарри не стал садиться, а занял место у панорамного окна. Несмотря на привычный почти каждому страх высоты, с этим колесом у него были связаны только положительные воспоминания: первая поездка в Лондон с родителями на его день рождение, редкой красоты закат, который ему посчастливилось увидеть с высоты Миллениума. Ах да, и по рассказу мамы, именно тут в один вечер отец сделал ей предложение. Отчасти поэтому Гарри и мечтал побывать здесь в темное время суток, когда большой городок охватывало сияние миллиона огней, превращая Туманный Альбион в бескрайнее море света. Кабинка медленно, но верно набирала высоту и, покрыв примерно четверть круга, из нее уже можно было разглядеть вьющуюся ленту Темзы, разделявшую город на две половины. Мигнул и зажегся Тауэрский мост, осветив темные воды, чью гладь рассекали как прогулочные кораблики, так и более крупные торговые суда, неспешными караванами нырявшие под многотонную арку, чья сердцевина расклалывалась надвое, чтобы устремиться своими разведенными концами куда-то в звездное небо. Набросив на себя блестящее покрывало, волны слегка лизали борта кораблей, тихим плеском извещая жителей и гостей города о том, что Ее Величество Темза была, есть и будет тут царствовать еще не одно столетие. — Офигеть, — только и выдавил из себя Рон, занимая место рядом с другом. — Представь, это самое высокое колесо в Европе после сингапурского. Один его оборот занимает около получаса, а в ясную погоду с самой высокой точки можно рассмотреть окрестности аж на двадцать пять миль вокруг, — принялся рассказывать Гарри. — Откуда ты это… Он помахал у него перед носом туристическим буклетом. — Все элементарно, Ватсон. Рон усмехнулся. — Макгонагалл, наверно, уже рвет и мечет. — Ну-у-у, наверное, — протянул Гарри, пожимая плечами. В этот момент оба так некстати вспомнили громовещатель, буквально свалившийся на их головы уже на выходе из Косого переулка. Не дождавшись положенных двух минут, красный конверт взорвался с оглушительным хлопком и принялся вычитывать их голосом профессора. Оторопевшие от неожиданности горе-студенты вмиг растеряли смысл половины сказанного, но вот обещание долгих отработок у половины преподавательского состава Хогвартса и неприятности на выпускных экзаменах запомнили хорошо. К слову, подобное представление привлекло немало внимания прохожих, а когда в завершение пламенной речи кричалка показала им язык и осыпала обоих облаком бумажных ошметков, и вовсе вызвало хохот зрителей, — Жалеешь уже? — Нет, — не задумываясь, ответил Рон. Было видно, что он хочет добавить что-то еще, но колеблется. — Смотри, а вон и Шард, — Гарри ткнул пальцем в стекло, указывая на торчащую макушку конусоподобного небоскреба. — восемьдесят семь этажей, самое высокое здание в Великобритании, между прочим. — Это ты опять из своего путеводителя вычитал? — Нет, мама рассказывала. Тем временем кабинка почти достигла верха и теперь медленно покрывала последние метры, вползая на «макушку». На такой высоте ветер близился к своему апогею: с удвоенными силами он принялся ударять по стеклянной сфере, впечатываясь невидимыми кулаками в окна, потолок и даже металлический подмост пола. От неожиданности Рон ойкнул и вцепился в поручни. — Ты вроде говорил, что на этом гре… — ветер нанес еще один удар и он осекся, не рискнув озвучить нелестное прилагательное, — красивом колесе мистер Поттер сделал предложение. Гарри угукнул, не отрывая восторженного взгляда от окна. Вот он, пик Миллениума, а вот и Лондон, весь, как на ладони. Казалось, протяни он сейчас руку и сможет взять с собой «на землю» целую пригоршню огней. Пожалуй, Гарри прихватит кусочек Темпла, сердцевину Темзы с башней Тауэра и еще вон тот, самый дальний и самый лакомый островок чудного сада прямиком из Букингемского дворца. — Фух, снижаемся, — облегченно протянул Рон и даже отнял руки от металлических перекладин. — Ты знаешь, а неплохая затея была с колесом. Можно будет после выпускных рвануть сюда праздновать. — А я хотел в Хвар предложить. Тепло, солнце, море. Устроим себе мини-отпуск, — мечтательно сказал Гарри. Рон шумно вздохнул. — Чтобы добраться до твоего моря, нам нужно сначала из Хогвартса убраться. А сделать это будет ой как нелегко. — Ну с утра до обеда я смогу ловить Макгонагалл мышей, а ты — драить котлы Снейпа. А потом будем будем меняться: я — в подземелья, а ты — в коридоры. — Ты про Филча забыл, — со смехом подхватил Уизли. — Придется профессору делиться уловом с миссис Норрис. А иначе, — он кашлянул, делая голос ниже, — я с вас всю шкуру сдеру… —… и повешу в назидание таким же, как вы! — уже хором закончили они, вызвав недовольное шиканье сразу у нескольких туристов. Окраины Лондона постепенно исчезали из виду по мере того, как кабинка опускалась, готовясь вот-вот выпустить своих пассажиров. Неумолимо рос Вестминстер-Бридж-роуд, как, впрочем, и Темза. На мгновение Гарри почудилось, что он слышит плеск набегающих на берег волн, но он понимал, что это всего лишь игра взбудораженного воображения. Наконец двери разъехались, впуская в сферу поток свежего воздуха. — Что, так быстро? — разочарованно протянул Рон, выходя вместе с Гарри. — Согласна. Очень жаль, — весело подхватил позади них девичий голос. Улыбаясь, их нагнала незнакомая девушка, в которой Рон быстро узнал эффектную брюнетку, преградившую ему ранее путь к побегу. — Я Рене. А вы? Маленькая ручка оказалась протянута ему в качестве приветствия. — А я не знакомлюсь, — протараторил Уизли. Рене засмеялась, вызвав у него новый прилив смущения. Театральным движением она отбросила со лба впечатляющие кудри и протянула руку уже в другом направлении. — Ну ладно, это загадочный мистер Икс. Ну а кто ты, красавчик в очках? — Гарри, — запнулся он, — Гарри Поттер. На часах было девять и вечер в Лондоне, как и в любом туристическом городе только начинался. В одной из квартир стоящего напротив дома кто-то включил свет и тот услужливо выхватил из глубоких сумерек трех людей: двух парней и девушку, которые, еще немного постояв, затем вместе двинулись вдоль улицы.***
9 июня 1997 года. Гринхолл (Гримстхорп), Линкольншир, Великобритания. Ну и какой глупец сказал, что принцесс не существует? Вот же она, ослепительно прекрасная в своем пышном, цвета молодой зелени платье, так изумительно подчеркивающем тонкий стан. Капризно наморщила белый лоб, зарылась прелестными пальчиками в белокурые локоны, в задумчивости вытягивая пряди из длинной косы. Причудливо засверкали волосы в лучах заходящего солнца, обрамляя надменное личико, в чьих породистых чертах легко угадывалось ее высокое происхождение. Впрочем, чтобы узнать ее родовитость, рассматривать так пристально принцессу было вовсе необязательно: уже одна фамилия Гринграсс человеку хоть немного причастному к волшебному миру могла сказать предостаточно. Трона у принцессы не было (по крайней мере пока), но зато был самый настоящий замок, в одной из многочисленных комнат которого располагалась искуснейшей работы софа из белого дерева, обшитая бирманским шелком. Принцесса так ее любила, что все домочадцы замка, когда хотели отыскать юную мисс Гринграсс, всегда начинали поиски именно с гостиной, в которой находилась удивительная софа. Девушка всегда располагалась на ней полулежа, опираясь локтем на расшитые, подобно произведению искусства, подушки, напоминая в такие моменты юную греческую богиню. Безупречно красивая, она, казалось, была лишена даже самого малого намека на какой-либо изъян, и только слухи, клубившиеся подобно утреннему туману в укромных уголках Линкольншира, твердили обратное — у принцессы (о боги!) вовсе нет сердца. Вот в гостиную, тихо ступая, вошла ее поверенная служанка и осведомилась о том, не желает ли ее госпожа чашечку чая, но в ответ была удостоена таким холодным взглядом, что поспешила убраться восвояси так же незаметно, как и появилась. Значит, спустя максимум час весь замок облетит слух, что у принцессы и сегодня maussaderie, как выразился повар Габриэль. Дурное настроение это взяло свое начало на приеме у Малфоев и уже оттуда переселилось в их славный Гринхолл, осев едва ли не на каждом квадратном метре замка плотным слоем боязни, перешептываний и всплескиваний руками мистера и миссис Гринграсс. Поначалу многочисленные слуги гадали, в чем же причина, но уже на следующий день ответ мерно, ступенька за ступенькой спустился с пьедестала высшего общества до самых низов, оповестив всех и вся о том, что их прекрасной принцессой пренебрег не менее прекрасный принц. Пс-с, Люси, ты слышала, что Драко Малфой вместо Астории женится на какой-то простолюдинке? Простолюдинке? Не смеши меня, Мэри. Габриэль вчера спускался в город и старушка Томсом сказала ему, что невеста — переодетая наследница Британского престола. Малфои решили отойти от своих традиций и оказаться у самых ступенек трона. Да какого еще трона, дамы? Занимались бы своими делами и не мололи чепухи. Яна Оковитц служит в доме Фоули и от миссис Амелии узнала, что Малфои совсем недавно были на каких-то островах и их сынок совсем потерял голову от местной негритянки. Вот и притащил в дом любимую игрушку. Негритянке? Наша бедная Астория… какое унижение. Унижение. Это слово громом разразилось над бедной Асторией и что самое болезненное — оно на все сто из ста описывало ее нынешнее положение в обществе. Как же это мерзко, обидно и да, тысяча раз да, унизительно, оказаться в тени «леди-негритянки-британской принцессы-шаманки-и-еще-черт-знает-каких-мух-повелительницы-мисс-Грейнджер». Поэтому еще покидая Мэнор она уже знала, что так просто этого не спустит. Получив от имени родителей и, конечно же, декана, право на двухдневное отсутствие в Хогвартсе, она сразу же принялась вынашивать, колыхать (как это делает мать с любимым дитя) план мести. Она... — Мисс Гринграсс? — робко позвала служанка. — Сет пришел. Пустить? Еще один уничтожительный взгляд и короткий кивок, мол, чего толчешься тут, зови его. Не медля, в комнату зашел, нет, буквально влетел молодой человек, ее ровесник. Окинув все вокруг быстрым взглядом и убедившись, что кроме них тут никого нет, он так же порывисто припал губами к подолу ее платья и, запечатлев на атласной ткани кроткий поцелуй, присел прямиком на пол, глядя на нее снизу вверх подобно верному псу. — Милый, милый Сет, — прошептала Астория, зарываясь пальцами в непослушные курчавые волосы парня. Он восторженно закатил глаза, не смея поднять их на свою госпожу. Для «милого Сета» мисс Гринграсс была чем-то вроде идола, у ног которого он был готов молится день и ночь, восхваляя мироздание за то, что оно сотворило столь прекрасную девушку. Для него это было подлинное чудо, занимающее самое что ни на есть первое место в его жизни. Вторым же чудом для Сета Гатри, сына простой кухарки при дворе Гринхолла, стало то, что он имеет честь не только созерцать Асторию, но и служить ей, нося гордое звание ее рыцаря. — Милый Сет, я позвала тебя, чтобы попросить об одной услуге. — Попросить? — выдохнул он. — Нет, мисс Гринграсс, не просите, приказывайте. Вы же знаете, что я сделаю для вас все что угодно. Принцесса опустила глаза и печально вздохнула. — Все что угодно? Я боюсь, что ты откажешься. — Я вам никогда не откажу! — пылко воскликнул он. — Говорите. Издав еще один тяжелый вздох, она пальцем поманила его к себе и зашептала что-то на ухо. Буквально за несколько минут лицо Сета утратило восторженность, сменившись сначала задумчивостью, затем искренним шоком и наконец приобрело печать грусти. Подметив это, мисс Гринграсс слегка отстранилась: — Ну вот, я же знала, что это слишком даже для тебя, — прелестная головка опустилась на подушку. Быстро запорхали длинные ресницы, сгоняя непрошенные слезы. — Но все в порядке, не переживай, я сама что-нибудь… — Нет, — сначала неясно пробормотал Сет, но уловив в ее взгляде проблеск надежды, повторил уже более четко и громко. — Нет, вы не сама. Если я сказал, что сделаю все для вас, значит, так и будет. Говорите, как именно мне провернуть это с той дрянью…