Пусть ложь сердец прикроют ложью лица. Уильям Шекспир «Макбет»
10 июня 1997 года. Поместье Корбана Яксли, Девон, Великобритания. …Оказывается, она так зазевалась на родню Яксли, что и не заметила, как Драко отошел, чтобы принести им немного шампанского. Золотистая жидкость в протянутом ей бокале соблазнительно заискрилась, призывая пригубить ее. — Выпей, сразу станет полегче. — Спасибо, — одними губами произнесла Гермиона и взяла бокал. Нечто в красивом лице дрогнуло. По малфоевской маске прошла трещинка и крохотный, едва заметный кусочек откололся, обнажая сожаление. В зарождающемся жесте он дернул рукой, точно желая выхватить у нее бокал, а затем так же порывисто шагнул назад, не сводя с нее внимательного взгляда. Гермиона сделала глоток. Шампанское оказалось на редкость отменным. Тонкое, в меру сладкое, с едва ощутимыми нотками ванили, обрамленной в игривый букет персика. Гермиона зажмурилась от удовольствия и, слегка покатав жидкость кончиком языка, глотнула. Драко неотрывно следил за ней. Следом за первым последовал и второй глоток. Горло, до этого орошенное многолетней пылью Стоун Холла с радостью приняло прохладный напиток, тут же скользнувший вниз. — Драко, ты почему не… — логическое «пьешь» потонуло в дымке слабости, так и не будучи озвученным. Жалко звякнул о дно желудка изогнутый вопросительный знак, поглощенный злополучным шампанским. Пьешь… Пье… Пь… Вязкая, тягучая, как стекающий с сот мед слабость хлынула по телу: ослабели, утратили всякое ощущение твердой земли ноги, следом она поднялась до низа живота, затянула там нехитрый, но прочный узел, чьи концы закружились по кровеносному хитросплетению, направляясь к своей цели — отчаянно стучащему мешочку сердца. Его они достигли за считанные десятки секунд, обернув плотным покрывалом. Некоторое время оно сопротивлялось, трепеща подобно пойманной в клетку птице, но затем сдалось и стук за перестуком умерило свой бег до спокойного. Вскоре сердце было взято под контроль, а оно, как-то часто бывает, является ключом ко вратам разума. Следом дурман сковал горло, лишив его дара исторгать всякий звук, усыпив главного звонаря — язык. Тот несколько раз агонизирующе дернулся, да так и прилип к небу, как приклеенный. Гермиона отчаянно встрепенулась, взмахнула непослушными руками, но движение это походило на пляску марионетки, чей неумелый кукловод дернул разом за все нитки. — Тише-тише, — Драко подлетел и, подхватив под руки, прижал к себе, — Не надо, скоро все пройдет. Кажется, шампанское из его бокала плеснулось ей на спину, но она этого не почувствовала. Все ее тело пульсировало, подергивалось, ведя отчаянную, но заведомо пропащую войну с зельем. Молочная, ре-зо-ни-ру-ю-щая-я-я… отчего-то при воспоминаниях о той слабости, которую она, Гермиона, к счастью, пропустила через себя в первый и последний раз в жизни, всплывали именно эти слова. Провалившись в толщу сознания, она вдруг углядела, как по дну черепной коробки стелиться белесый туман. Вот только в отличие от настоящего тумана, этот не был невесомым: отнюдь, он обладал вполне себе осязаемым телом, состоящим из миллиарда микроскопических колючек. Все они, от самой крупной и до самой малой, вибрировали, набухали, а когда наконец достигали внутренней оболочки своей тюрьмы, со всех сил цеплялись за нее, сотрясая костяные решетки в немом, но упорном требовании выпустить. И Гермиона Грейнджер вдруг осознала, что оказалась там, внутри, будучи запертой в сердцевине собственного сознания. Заходя в молочную реку, она ухнула в нее почти с головой, разгребая руками туманные воды. Я люблю Драко… Для меня это лучший мужчина на свете, и я без ума от счастья, что совсем скоро выйду за него. Боже, танцевать? Да, трижды да. Вещал кто-то по ту сторону туманной завесы. Десятки, нет, сотни «да» заплясали многоголосым эхом на покатых гребнях, скатываясь с верхушек и ухая с девичьим хихиканьем куда-то ей под ноги. Голос показался ей до боли знакомым… А затем внезапная догадка пронзила ее невидимой молнией, чьи искрящиеся разряды не медля скользнули по венам. Мерлин, да ведь голос то ее! Вместе с последней, самой острой вспышкой боли какая-то неведомая сила выбила, нет, буквально вышибла Гермиону из собственной черепной коробки… (как какого-то задолжавшего квартиранта) …и выплюнула бестелесным призраком наружу, в глубину зала. Несмотря на обилие гостей она сразу зацепилась взглядом за красивую незнакомку в ярко-синем платье. Кажется, эту легкомысленную мадам звали то ли Гермиона Грейнджер, то ли Гермиона Малфой, и единственное, что она могла признать в себе от себя (как бы парадоксально это не звучало) — это наружную оболочку. Глядя на эту непрестанно хихикающую девицу, в каком-то эмоциональном кураже запечатлевшую на щеке белокурого ублюдка смачный поцелуй, она вспомнила пляж Вулакомб на юго-западе Англии. Вернее, не сам пляж, а редкой красоты ракушки, одним утром усеявшие его песчаные дюны. В голове мелькнул образ девчушки в аляповато-зеленом сарафане, с восторженным криками собирающей пестрые раковины. Те были всевозможных форм, размеров и расцветок — словом, на что только хватало фантазии у природы, — но объединяла их одна незначительная деталь — все панцири были пустыми внутри. Шум моря еще остался, глухим эхом перекатываясь в витых скорлупах, а вот все моллюски исчезли. Нет, она Гермиона, ни в коем случае себя с морскими улитками не сравнивала, но вот… — …По правде говоря, выбор гобелена был неожиданным для нас обоих, но стоило мне узнать о его решении, как я поняла: это судьба. Я же чуть ли не с первого курса была влюблена в Драко, но все не решалась… Вы же понимаете, как в наше время девушке тяжело признаться в чувствах первой? — щебетала Гермиона Грейнджер-Малфой, раззевая рот в лживых речах подобно дешевой марионетке. Вдова Нэш согласно закивала. Даже наклонилась, чтобы рассмотреть поближе ее украшение, отчего пышная грудь едва не выскочила из отнюдь не вдовьего платья кричаще-алого цвета. — Какая прелесть, дорогая, — заохала она. — Признавайся, жених уже одарил? Драко расплылся в широкой улыбке, отвечая снисходительным кивком на заданный вопрос. Сейчас он выглядел вполне себе довольным и неудивительно: его «невеста» произвела впечатление прелестной дурочки, а значит уже через час весь Стоун Холл, а к завтрашнему утру и вся Британия будет в курсе того, что Джин Грейнджер являет собой обыкновенный образчик смазливой амебы, а значит не несет а-бсо-лю-тно никакой угрозы. О такой поболтают денек-другой и забудут. Что ж, один плюсик в копилку он мог себе положить. — О, миссис Нэш, я так рада, что теперь со мной всегда будет его частичка, — снова зашлась в приступе болтовни оболочка Гермионы. Мало-помалу к ним начали стягиваться все новые зрители, желающие лично поглазеть на «ручную зверушку дома Малфоев». Некоторые наблюдали сие представление молча, другие же, не стесняясь, обсуждали их. Кажется, мистер Булстроуд даже одобрительно кивнул Драко. Разумеется, когда того не видела жена, которая в этот момент что-то зло шипела незнакомой женщине. Последней из знакомых Малфоев подошла миссис Гринграсс. — Драко, прими мои поздравления, — величаво протянула красавица. Хоть ее голос был лишен всяких эмоций, он моментально уловил насмешку, скрытую в словах. — Благодарю, — сухо ответил он, надеясь на этом закончить диалог, но Джосселайн, кажется, была другого мнения. Покачивая бедрами, она подошла к ним вплотную и даже слегка коснулась плеча Гермионы, «пробуя» покрой. — Изумительное платье, мисс…? — Грейнджер, — звонко отозвалась Гермиона. В отличии от Драко она чувствовала себя вполне свободно и даже отвесила миссис Гринграсс встречный комплимент по поводу ее роскошной золотой косы. — У тебя очаровательная невеста. По правде говоря, я слегка расстроилась после твоего дня рождения, но сейчас, глядя на вас, я понимаю, как идеально вы подходите друг другу. Малфой задохнулся: в этот раз насмешка вышла хлесткой, неприкрытой. Ровно с таким же успехом эта женщина могла подойти и отвесить ему оплеуху — эффект был бы равноценный. Но он устоял и даже улыбнулся в ответ на раздавшиеся смешки. — Соглашусь с вами. Мне даже кажется, что в скором времени наша дорогая Астория, как и я, тоже найдет свое счастье. Ее последнее время часто видят в компании достойного молодого человека. И под достойным я подразумеваю далеко не чистокровного и даже не волшебника. Но какая разница? Самое главное — подходить друг другу. Вы ведь так сказали? Ярко-зеленые глаза женщины угрожающе вспыхнули. Ему даже послышалось, как с сочных губ сорвалось змеиное шипение (того и гляди, бросится), но положение спасли грянувшие звуки оркестра. С роптанием гости принялись расступаться, чтобы освободить место танцующим. — Потанцуем? — шепнул Драко, ведя ее под руку поближе к центру. — Конечно, любимый, — прощебетала Гермиона. Любимый?! Пока ракушка, ой, тело мисс Грейнджер молотило языком невесть что, ее сознание истошно голосило, царапаясь подобно запертой псине наружу. В отчаянии она уже было сжала руки в кулаки, чтобы как следует ударить ими по невидимой стене, а затем осознала, что и бить то было нечем. Чертов Малфой утянул ее тело-куклу в танец, выбросив сознание как ненужную обвертку от конфеты. О, он поплатится за это. Гермиона пока не знала как, но была уверена, что кипящая в ней злость уж точно отыщет выход. Тем временем танцующие пары пошли на заключительные па, почти синхронно вторя веселой мелодии. Вот в их ансамбль игриво вклинилась скрипка, и, напевая на известном одной ей языке, призвала гостей к крутому пируэты: слегка присев, мужчины (от молода до велика), подхватили своих (от худых до комплекции аля-Булстроуд) дам. Где-то в толпе мелькнули женские ручки, облаченные в пышные рукава. Они взметнулись вверх, куда-то к потолку, точно желая увлечь за собою хрупкий стан. Сомнений нет: то была она. Вот только танцевала эта Гермиона не неумело с красной пометкой «неуклюже», а на редкость изящно, даже обойдя своего партнера в плане отточенности движений. Вот Драко бережно опустил ее и она закружилась вокруг него. Взметнулась пронзительно-синие волны юбки, очерчивая едва ли не идеальный круг. Гермиона Малфой-Грейнджер двигалась уверенно, точно ее кукольные руки-ноги-шарниры только всю жизнь и плясали. — Я знаю, что ты меня хочешь прибить, но согласись, все не так уж и плохо. По крайней мере ты им немного понравилась, — прошелестел в тумане голос Драко. Но она не ответила. Только сильнее сцепила зубы, которых не было, запрятав за ними острый язычок. — Гермиона? Поняв, что ответа не будет, Драко покинул ее сознание. Мерлин, даже ноги не вытер перед тем, как войти. Тем временем осязаемый Малфой также отступил на задний план, ведь последние аккорды оркестра затихли, тем самым расцепляя пары. Его худощавая фигура померкла, а на смену ей спустя мгновения ступила другая: более высокая и поджарая. Лица она разглядеть не успела, но вот туман… его мерный молочный бег внезапно окрасился в темно-серый, почти черный, точно какой-то незадачливый художник спутал краски. — Добрый вечер, Драко, — произнес густой мужской голос. — Мисс Грейнджер, я полагаю? Позвольте представиться: Корбан Яксли к вашим услугам. Чернильная простыня ее сознания вдруг разом вся сморщилась, скисла от протяжных звуков его баритона. Складывалось впечатление, будто его обладатель вложил в рот небольшой шероховатый шарик и принялся миллиметр за миллиметром прокатывать его по полотну языка. Туда-сюда. Шурх-шурх. Шарик, мерно огибая корень языка, катался по спинке, едва не касаясь кончика, но зато заступая на выпуклости сосков. От этого звуки, поднимающиеся откуда-то из пропасти гортани, наталкивались на барьер из шарика, обтекали его, замедляя свой ход, и в итоге обретали тягучие бархатные нотки. «Ему бы с таким голосом петь», — подумала Гермиона, ощущая, как от его «мисс Грейнджер» по телу (которого по-прежнему не было. Но ведь пациентам с ампутированными конечностями ничего не мешает чувствовать фантомные движения) побежали мурашки. И мурашки эти были вызваны вовсе не страхом, а чем-то приятным, скользнувшим на душу мурлычащим котом. По непроглядной тьме тумана что-то ударило снаружи, и она раскололась напополам, давая возможность Гермионе рассмотреть собеседника. А смотреть было на что. Прежде всего, Корбан Яксли оказался счастливым обладателем готической красоты, чей величественный цвет не увядал даже с течением времени, а наоборот, обретал уникальный, посеребренной сединой отпечаток. И пусть волосы, зачесанные назад и украшенные черной лентой были белы, как снег, выдавая истинный возраст, лицо его оставалось молодым, едва ли юным: черты, кажущиеся плодом работы лучших скульпторов, точно были вытесаны из некого камня и выверены до каждого сантиметра, каждого градуса умнейшими из математиков. Смугловатая, лишенная всякого признака увядания кожа резко контрастировала с пронзительно-синими глазами, в которых сосредоточилась такая железная воля, что ни она, ни Драко не выдержали их взгляда и отвели глаза. Точеные скулы пришли в движение: судя по всему, Корбан опять принялся перекатывать шарик, отчего идеально очерченные губы сжались в тонкую полоску. Что ж, дом оказался под стать хозяину. Или наоборот? — Мисс Грейнджер, — эхом отозвалась она, не найдя более, что ответить. — Драко, — холеная рука, утопающая в пышных оборках манжета, была протянута Малфою, — позволь тебя поздравить от всей души: твоя невеста столь же скромна, как и хороша собой. Кстати, передай Люциусу мой привет. По правде говоря, я уже порядочно пожалел, что обошел твоих родителей с пригласительными. — Обошел? — на лице Малфоя отразилось неподдельное удивление. И без того изломанные дуги бровей Корбана изогнулись еще сильнее. — О, мои дорогие, прошу меня простить: Люциус и Нарцисса не получили пригласительные из-за банальной невнимательности прислуги. Но я уже отправил в качестве извинений букет превосходных лилий. Они же не держат обиду на меня? Оба блефовали. Это ощущалась подсознательно, то ли седьмой, то ли вовсе десятой подкоркой мозга, сотрясаемого вспышками недоверия. Корбан Яксли блистательно лгал о «случайно» потерявшихся пригласительных, а Малфой был готов обмануть его о реакции родных. О, Нарцисса была приятно удивлена цветами и вовсе не расстроилась. По правде говоря… …отец не счел это за оскорбление. Наоборот, порадовался освободившемся времени. Оно ведь у него… Но вместо ажурного кружева лжи он выбрал лаконичное: — Благодарю за цветы. Мои родители приняли их. — Вот и отлично. Будем считать, что наш маленький инцидент и-счер-пан, — облаченные в белоснежные перчатки руки хлопнули в ладоши. — Гермиона, ну расскажите мне, как вам Стоун Холл. Только чур, без лжи. Я этого не люблю. Взгляд синих глаз как бы между прочим перекинулся на Малфоя, хлестко цепанув с него напускную уверенность. — Хотите честно? — отозвалась оболочка Гермионы твердым голосом, — Дом отвратителен. Эти каменные холодные стены, эти украшения, которые вроде кажутся дорогими, изысканными, но на самом деле — это все равно что одеть сумасшедшего в дорогую одежду: больной от этого здоровее не станет. С мгновения два лица молча глазели друг на друга. Мужское оставалось непроницаемым, а вот женское было подернуто пеленой запоздалого осознания сказанного. — Мистер Яксли… Звучный смех оборвал ее. — Вот за это я и обожаю «других» волшебников. Вы такие честные, непосредственные, всегда говорите все, как есть, не боясь, что правда собьет какую-то воображаемую коронку. Браво, мисс Грейнджер: вы меня покорили. Та, вторая Гермиона, одарила его соблазнительной улыбкой. — Правда? — Яксли никогда не лгут. Меж тем в их диалог вклинились звуки новой мелодии. В этот раз музыканты предпочли хору инструментов нежное соло скрипки, чей звучный голос медленно наполнял центральный зал. И хоть текста не было, несложно было догадаться, что она плакала о запретной любви, которая трагически оборвалась, оставив одного из возлюбленных коротать свой век в одиночестве. Скрипка грустила, скрипка неприкрыто страдала, рассказывая всем, без исключения, гостям свою историю. И те, сопровождаемые шелестом женских платьев, стали вновь вступать в строй для нового танца. — Мистер Малфой, позволите украсть вашу невесту? — Если только на один танец, — полушутя возразил «счастливый жених», отступая куда-то в тень. Гермиона осталась один на один с Корбаном. Конечно, понятие «один на один» было несколько притянутым за уши, ведь их по-прежнему окружало не менее, чем с полсотни гостей, да плюс музыканты, расположившиеся на балконе второго этажа и таким образом сокрытые от глаз посторонних. Ах да, не нужно было списывать со счетов и изумительную скрипку, чей голос уже окреп, налился и теперь щедро наполнял Стоун Хилл горьковатым привкусом несчастной любви. Его руки оказались на удивление сильными. Если Драко обвивал ее талию крепко, подсознательно силясь таким образом обозначить, кто являлся ведущим, то Корбан сделал это мягко, едва ощутимо обхватив изгибы женского тела, но именно в этом легком жесте и невольно прочувствовалась вся та сила, что крылась в этом подтянутом теле. — Говорите, мой дом холоден? — синие глаза смотрели с отцовской лаской. «Соври, соври ему», — отчаянно зашипела Гермиона своему телу. — Да, — дерзко выплюнуло оно. — Вы ведь сами хотели правду. Вот я и сказала ее. — Нет, правда, вы просто чудо. Он, — легкий кивок в сторону предполагаемого месторасположения Драко, — хоть немного представляет, как ему повезло? — Да, мы с Драко любим друг друга. А свадьба только подтвердит… Яксли смеялся сдержанно, но даже эта сдержанность не могла в полной мере преградить путь его лукавому очарованию. Если бы кошачьи умели бы смеяться, то они наверняка делали бы это именно так, загоняя серую мышку в угол и щекоча дрожащее тело усами. Лу-ка-вый… Какое сладкое, так и перекатывающееся на языке слово. Наверняка оно произошло от более терпкого, отдающего влажной древесиной Кор-бан. — Позволите мне грубый вопрос, мисс Грейнджер? — Смотря, в какой мере он грубый. — В небольшой, — изящный выпад и вот он слегка приобнял ее, — сколько потребовалось капель, чтобы полюбить его? Второй удар сотряс туман. На этот резанули умело, зная наверняка, какое место уязвимое. И вот на мгновение, сквозь одурманенную брешь на лице Гермионы Малфой проступило смятение. — Что? Я не… Корбан наклонился. Еще бы пара лишних сантиметров и наверняка бы мазнул губами по виску, но вместо этого он шепнул: — Да, вы не дура и я не дурак. Извольте дать вам два совета. Первое: губы могут лгать, а вот глаза… о, не зря их называют зеркалом души — они выдадут всю подноготную. И второе — боль, мисс Грейнджер, иногда на редкость лечебная штука…***
— Как будто бы мы стали марать руки об этих грязнокровых животных. Douce, да я бы даже Пола пожалел на семейку Грейнджеров. Нашла цен… А затем кто-то выключил все звуки. Было ощущение, точно их сунули под толщу воды, где все столь иллюзорно и сюрреально, что нельзя более доверять ни слуху, ни зрению, ни обонянию. Остался только шум резко хлынувшей крови, да глухая дробь сердцебиения. Бам! — он сказал фамилию Грейнджер. Бам-бам! — а ведь это фамилия Гермионы. Бам-бам-бам! — так значит, Гермиона Грейнджер тут. Нечто скользнуло в толще воды мимо Гарри. Словно в замедленной съемке мантия колыхнулась и стала немного тяжелее: она утратила вторую точку опоры, ведь Рон покинул ее укрытие. Не медля, и, кажется, не размышляя ни секунды, он ворвался в комнату… Бам! … подбежал к не успевшему даже изумиться Люциусу Малфою… (кажется, воду всколыхнул пронзительный женский крик) Бам! …и опустил кулак на его лицо. Удар пришелся на нижнюю часть лица, мазнув по подбородку и мотнув голову противника назад. Кажется, белокурые волосы нелепо разметались, но Рон этого не разглядел. Не увидел он и как Гарри, осознав, что все рухнуло, то ли из принципа «куда стадо, туда и я», то ли из не менее глупого «либо пан, либо пропал», следом ворвался в комнату.***
Гермиона отвела глаза. Парировать было нечем, поэтому она сделала вид, что ее необычайно заинтересовало убранство зала. Поворот головы — в поле зрения мелькнул стол, ломившийся от угощений. Разноцветная россыпь тарталеток, усеявшая подножие трехъярусного фонтана, извергающего какую-то светло-оранжевую субстанцию. Над ними возвышались бокалы на необычайно высоких ножках, в которых плескались напитки всех цветов радуги. — Раз, два, три… — шептал Яксли, — не сводя с нее внимательного взгляда. Он ждал… да, он ждал, когда она ошибется и опять зацепится глазами за синюю прорву. Крутой поворот. Его руки заботливо придержали партнершу, чтобы ее ненароком не повело. Где-то на пол обороте Грейнджер едва не стратила, но в последний момент свела взгляд с губ Корбана на вынырнувший из круговерти канделябр. — Раз…***
Два. Второй удар пришелся по носу Малфоя. После первого он по инерции отошел назад и выпрямил корпус, чем и воспользовался Рон: не раздумывая он рванул вперед и, пока Люциус не успел сообразить, поспешил вновь ударить. На этот раз он пустил ему кровь. Багряная жидкость сначала робко капнула из разбитой плоти, а затем, подметив, что все сдерживающие барьеры раздроблены, хлынула густым потоком. Мужчина захрипел и то ли попытался что-то сказать, то ли сделать вдох, но только хлебнул собственной крови. Гарри замер на считанные мгновения, разрываемый выбором. Что делать? Помочь другу и тем самым захлопнуть крышку на статусе «нападение на невинных с отягчающими» или попытаться оттянуть друга и остановить бойню? — Что ты с ней сделал? Говори! — зарычал Уизли не своим голосом. А затем Поттер направился к нему. Тем самым он ненароком оставил за спиной Нарциссу и не заметил, как она выбросила руку с палочкой.***
— Вы отвернулись. Я вас чем-то обидел? Вопрос настиг Гермиону где-то на средине танца, когда она уже вполне уверовала в две вещи. Первое — ее бездушное тело на редкость отменно владеет собой. И второе — избегать взгляда не так уж и сложно. Достаточно просто либо крутить головой, либо следить за движениями собственных глазных яблок. Блым-блым. Смотри, Грейнджер, не отвлекайся от круговорота портеров, исполняющих свой, дьявольский танец. О, а вон какой-то худощавый несчастный закружил с миссис Булстроуд. Смотри, Гермиона, только не… — Нет. — Не лгите. Я же попросил. Она сильно отклонилась назад и Яксли навис над нею, фактически удерживая вес женского тела на своих руках. На миг широкоплечая фигура заслонила свет, вытеснив из пространства все, кроме их двоих, и Гермионе показалось, что она танцует с двадцатилетним юношей. У него получилось: на этот раз ей не удалось отвести взгляд и она уткнулась прямиком в содалит, да так и ухнула с головой в хищную синеву. Там оказалось холодно, даже морозно. Оказывается, смотреть Корбану в глаза — все равно что нырять с бушующий океан. Ни воздуха, ни дна. Только холод, вымораживающий изнутри. Он смягчился: — Позвольте в качестве извинения рассказать историю этого дома. Когда-то давно…***
— Остолбеней Триа! Раздался властный женский голос. И не скажешь, что его обладательница еще минуту назад кричала, срывая глотку. Ринувшись на Люциуса, Рон, а следом и Гарри совершили одну большую ошибку — недооценили противника. В их глазах Нарцисса Малфой была лишь заносчивой аристократкой, но вот спины им прожигала не она, а вполне себе боеспособная дуэлянтка. Из палочки вырвался невидимый поток энергии, нанесший сокрушительный удар Поттеру с тыла. Чудовищная сила, помноженная на женскую ненависть, впечатала его в стену. Фактически он был уже без сознания, но, цепляясь за его затворки, еще почувствовал, как все его кости повстречали каменное нутро Мэнора, как вместе с хрустом, раздавшимся где-то в голове и расколовшим череп на две безумно болезненные доли, перед глазами заплясали кровавые лампочки, вдруг взорвавшиеся не менее алым крошевом во рту. Последним, что Гарри услышал, был хруст ломающегося носа, против всей физиологии оказавшимся свернутым куда-то вбок. А затем сознание милосердно покинуло его. Изумленный таким поворотом Рон отвлекся и допустил вторую ошибку — потерял Люциуса из поля зрения. К этому моменту он окончательно сбросил с себя оковы неожиданности и, несмотря на два болезненных удара, пошел в атаку.***
— Когда-то давно в этом месте была пустошь. Знаете, какие бывают пустоши, мисс Грейнджер? Одни образованы природой и так и лежат, нетронутые, а вот другим предначертано родиться плодородными, но их жгут и терзают, пока они не облысеют окончательно. Вот эта и была такой. И жил в этой пустоши дракон. Был он таким большим, что когда расправлял крылья, тень от них в солнечную погоду покрывала все поля аж до самого Уэстворд Хо. Больше всего на свете он любил чистить свое гнездо: когда в его пустоши пыталась пробиваться трава или другая растительность, он раз в год, а бывало и в пол, опалял Девон своим огнем, устраивая немыслимый пожар на много миль вокруг. Согласно легенде, он жил там долгие столетия и все это время в огне гибли тысячи людей и бесчисленное количество животных. Все близлежащие деревни скоро опустели, но жители все равно не покидали надежды вернуться. Что они только не предлагали дракону: и дань собирали, и девственниц засылали, а ему все нипочем. Оставалось только… — Героя отыскать? — хихикнула Гермиона, тем самым набирая побольше воздуха для нового нырка в синеву. — Вот вы смеетесь, а так оно и было. И герой нашелся, мисс Грейнджер. Никто не знал, откуда он и кто родом, но в одно время в безымянной деревушке объявился некий рыцарь. Назвался он Эваном Бесстрашным и вызвался сокрушить дракона. Голос скрипки постепенно затихал: все протяжнее и тише становилась мелодия, обозначая тот факт, что история катится к своему логичному завершению. Хэппи-энда не было. Возлюбленного девушки убили, а ее саму насильно выдали замуж за нелюбимого. Все знали это. Все чувствовали ее страх, боль, обречение. Из-за этого на лицах танцующих отразилась скорбь, а слышимые до этого перешептывания окончательно стихли. Говорил один Корбан, которого, казалось, не могла поколебать ни одна история. На фоне мелодии его голос показался сухим, как треск бревен в огне: истерлись бархатные ноты, оголив одну безвкусную констатацию факта. — Так вот, в день солнцестояния, Эван надел свои лучшие доспехи и отправился на бой. Жители провожали его со всеми почестями, забрасывая его путь розами. И пели они песни, но он не знал их языка и не мог даже догадаться, что песни те были погребальными: никто не верил в победу. Неизвестно, сколько он шел до логова дракона, но на закате одного дня они сошлись в бою. То была страшная, кровавая битва и все поле обагрилось…***
Все обагрилось кровью. Отвратительный, металлический запах повис в комнате и осел тяжелым привкусом во рту, в носу, ушах и даже кожных покровах, намертво впечатавшись тем особым поцелуем боли, следы от которого еще долго не смоются. На мгновения Рону показалось, что кто-то пошутил и вкрутил в комнате ярко-алые лампы, потому что он поднял руки и не узнал их: вместо кожи на них блестели нелепые красные перчатки, потеки от которых мерно скапывались на пол и застывали в отпечатках ног. Чьих? Кто еще там был, кроме него? Уизли не помнил. Голова точно раздулась в несколько раз и теперь гудела подобно разозленному улью, не желая выполнять ни одну из своих функций. Слух пропал: он весь схлопнулся до размеров маленького канальчика и ушел куда-то внутрь: Рон теперь слышал, как колотится сердце, как отчаянно подергиваются органы, предчувствуя скорую остановку. Пошатнулись ноги. Он пил? Сквозь пласт глухоты вдруг прорвался мужской голос и Уизли попытался повернуться. Как же красно. Слишком кра-сно. Движение далось ему тяжело, как будто все тело нашпиговали увесистыми кусками свинца, а голову, ту и вовсе отлили из чугуна. Комната заплясала пред ним в дьявольском танце, а сквозь бурую мглу проступило два силуэта. — Кто… — прошамкал Уизли мешаниной из собственных зубов, но новый удар не дал ему закончить вопрос.***
— Из последних сил Эван наносил удар за ударом. Он уже давно был обескровлен и понимал, что этот бой будет для него последним. Теперь в сознании его удерживало только желание освободить от ярма несчастный народ. Доспехи несчастного оплавились и намертво въелись в его кожу, а дракон все не останавливался, извергая новые и новые потоки огня. Казалось, даже небо раскалилось. Красные тучи бродили по алому небосводу, освещаемые окровавленными лучами солнца. Тогда он решился на отчаянный поступок. Танец давно закончился и гости разошлись, увлеченные вновь воспалившейся потребностью в сплетнях. Шампанское лилось рекой. Дамы заливисто хихикали, разгоряченные танцами, а некоторые из них словно из воздуха поизвлекали веера и теперь величаво обмахивались ими, демонстрируя бессовестную россыпь драгоценных камней на диковинных перьях. Мужчины, следуя какому-то первобытному обычаю, сбивались в небольшие стаи, горячо обсуждая политику и капитал, а иные, уже хлебнувшие лишнего, пытали счастья в новых знакомствах. Посреди зала, так и не разойдясь после танца, остались стоять двое: глаза в глаза, руки — на талии. «Уходи, ну же», — мысленно заламывала руки Грейнджер. — И что, он действительно притворился мертвым, когда дракон наклонился? — в нетерпении допытывалась Малфой. — Дракон, видя, что рыцарь погиб, склонился, чтобы пожрать его, но в самый последний момент Эван изловчился и ударил мечом в его слабое место под подбородком. Зверь страшно взвыл и исторгнул такой сноп пламени, что его видели со всех концов Англии. В тот день пали оба…***
На мгновение Рону показалось, что сквозь его тело прошло с добрую сотню металлических штырей. Вспенилась в уголках губ немыслимая боль и он рухнул, в попытке ухватиться увлекая за собой то ли штору, то ли вязанное полотно со стола. Над ним зависло, покачиваясь, ухмыляющееся лицо Люциуса Малфоя. На теле того тоже был переизбыток красного, но, кажется, не столь губительный, как у Рона. Густые капли замерли на расплющенном подобии губ, скапливаясь в ручейки в уголках. Кап-кап. Кажется, парочка из них угодила на Уизли, но он уже не заметил этого: новая вспышка боли вздыбилась в нем где-то на уровне живота, а затем скакнула вверх, прошибая разрядом отчаянно колотящийся ротор сердца. Сознание уже ускользало от него и Рон, в безнадежной попытке ухватиться за его полотно, проклокотал из последних сил: — Где она? Палочка Малфоя указала на его грудь: — Круцио. И грянула тьма.***
— И грянул дождь. Поговаривают, в день смерти дракона был такой ливень, что поля затопило на три хэнда. Гермиона убрала с лица непослушный завиток. — А потом на этом месте ваши предки построили Стоун Холл. Драко рассказал. — Знаете, за что я несколько недолюбливаю Малфоев? Они все лжецы, — в синих глазах мелькнули искры веселья. — Нет, мой драгоценный предок Александр выдумал эту историю, чтобы окружить будущий дом ореолом тщеславия. — В таком случае вы тоже лжец, — парировала Гермиона. Яксли отвесил ей шутливый полупоклон. — А вы не уживетесь с этим семейством, моя дорогая. Они не терпят противоположности, что-то или кого-то, кто выбивается со строя чистокровных. А вы именно такая. В хорошем смысле. И поверьте, будет момент, когда вы вспомните мои слова. Ну а пока я прошу меня простить: мне нужно произнести небольшую речь. Прощайте, Гермиона. Прощайте… Его губы коснулись ее руки. Ледяные. Наверняка именно такие губы у мраморных изваяний, что охраняют покой кладбища: идеально высеченные и в равной степени соблюдающие идеальную безэмоциональность. Так вот какой ты, Корбан Яксли: вместо глаз — океаны, а вместо губ — кусок резного камня. А сердце… его не оказалось, там просто вибрирующий вакуум. Толпа поглотила его также быстро, как до этого и выплюнула. Кажется, его фигура уже быстро поднималась по лестнице, украшенной горгульями, но Гермиона к тому моменту отвернулась: она искала Драко. К удивлению, его не оказалось на прежнем месте, а беглый осмотр зала результатов не дал. Малфоя и след простыл. А может оно и к лучшему. Сейчас ей покоя не давало что-то, плещущееся на самом дне осадка после знакомства с хозяином дома. Они не терпят противоположности, что-то или кого-то, кто выбивается со строя чистокровных. А вы именно такая. …мой дом холоден? Не то. Грейнджер ковырялась в мутных водах воспоминаний, кропотливо выуживая и отбрасывая ненужные. Корбан Яксли сказал что-то… важное? Сколько потребовалось капель, чтобы полюбить его? Уже ближе. Она вот-вот нащупает необходимое. …боль, мисс Грейнджер, иногда на редкость лечебная штука… Бинго! Вот то, что она искала. Боль. Отдает чем-то слегка солоноватым (возможно, слезами), но Гермиона не сомневалась, что это именно то, что ей нужно. Возможно, Корбан обронил эту фразу не из самых лучших побуждений, но какая ей разница? Сейчас это был единственный из всех возможных вариантов, способный дернуть ее внутренний рычаг. Грейнджер попятилась к столам с угощениями, ища необходимое. А что, собственно говоря, ей было нужно? По правде говоря, она и сама толком не знала, но интуитивно искала взглядом что-нибудь острое, что-то, чем можно… Нельзя! Тело конвульсивно дернулось, сбрасывая с себя зарождающийся контроль разума: мотнулась голова, точно пытаясь избавиться от невидимого колпака. Туда-сюда, как у шарнирной куклы. И без того ослабевшее зрение подвело еще более, так как рассмотреть что-либо в круговерти на все сто восемьдесят градусов было сложно. Руки с неестественно скрюченными пальцами попытались подняться и обхватить голову, но двинуться выше уровня плеч им не удалось, как будто мышцы забетонировали. Было ясно одно — зелье ощутило, что разум понемногу крепчает и теперь пыталось вернуть былой контроль. — Несмотря на то, что год выдался сложным, я рад видеть вас всех здесь и подмечать, что наше количество не уменьшилось, а наоборот — полку прибыло. И как приятно… — вещал Корбан Яксли с высоты лестницы. Все гости замерли внизу, взирая подобострастно на хозяина дома. В этот момент они походили на пропавших детей, вникающих зову Гамельнского крысолова. Того и гляди, махнет он рукой и вся толпа ринется за ним. Воспользовавшись этим, Гермиона неимоверными усилиями продвинулась ближе к столам. — Мисс, вы бы повернулись, — попыталась ее вразумить какая-то дама, но Грейнджер шаг за шагом, едва перебирая ногами, прошла мимо. По правде говоря, сейчас ей было кристально наплевать, кто там и что думал — перед ней, всего в футах пяти, маячил стол и, стань между ним и ею даже Корбан, она бы наверняка отпихнула того. Шлеп-шлеп. Ноги были точно деревянными: складывалось впечатление, что Драко Малфой решил обуть ее по полной программе и нацепил на конечности огромные деревянные ходули. Еще немного. Буквально пара шагов (что показались ей вечностью) и ее руки уперлись в полированную дубовую поверхность. С первого впечатления ей показалось, что на столе нет ничего, кроме блюд с закусками, но затем марево зарождающейся паники рассеялось и Гермиона углядела меж двумя фарфоровыми ребрами поблескивающее лезвие. Вот оно. То, что ей нужно. (Возможно?) …боль, мисс Грейнджер Стараясь не раздумывать, Гермиона повернулась спиной к столу, правой рукой нащупывая и подтягивая лезвие к себе. Глазами она отыскала Корбана. Тот активно жестикулировал руками, приковав к себе все внимание в зале. О да, привлекать к себе он явно любил и сейчас с видимым удовольствием впитывал восхищенные взгляды, как губка. (иногда на редкость) Пересилив себя, она вклинилась в его речевой поток. — К слову, в этом году я планирую дать сразу два грандиозных бала. Первый — примерно в середине сентября. Он будет посвящен венецианским маскарадам, но не все так однозначно. Я не был бы собою, если бы не привнес небольшую изюминку… Но как бы Гермиона не силилась свести все внимание в одну точку, она все же почувствовала, каким ледяным оказалось лезвие, скользнувшее тоненькой змейкой в воронку полусжатого кулака. Но холод был не страшен… по крайней мере не так, как едкая острота его зазубрин. Сколько их там? Десяток? Тридцать? И все, до единой, готовы вот-вот впиться в мягкую плоть. — Пир посреди чумы! По залу пронесся шепот: даже столь искушенных гостей изумил выбор тематики бала. «Ну же, давай», — шепнула Гермиона самой себе и, слегка отклонив голову, сделала вдох. лечебная штука… Выдох, этот гребаный плевок кислородом потонул в общем гуле одобрения и, уже на нижних его нотах, в него вклинился жалобный стон, просочившийся даже сквозь плотно сжатые зубы: она смогла, она сжала руку. Уже в самый крайний момент Грейнджер осознала, что ошиблась, и на лезвии оказалось не тридцать, а гораздо большее количество зазубренных частиц, чьи острые головки с первым же нажатием легко прорезали кожный покров и углубились в мякоть ладони, прорезая ее на две почти идеальные половинки. Хлестнула из рассеченной плоти кровь… — Мораль? Дамы и господа, мы слишком много уже вкусили в этих стенах, чтобы слышать ее жалкие вопли. Потому что мы, — рука с шампанским взметнулась вверх, почти как у знаменитой статуи Свободы, — хозяева жизни и были рождены, чтобы вкусить все ее сладкие плоды. Так зачем пренебрегать удовольствием, когда можно отдать дань нашим предкам и отыграть знаменитые события. Будем пить, веселиться, пока… …по ладони растекалось пятно тепла, тоненькой струйкой заструившееся куда-то вниз, прямиком на мозаичный пол. Отчего-то наблюдение о том, что она таким образом оставит в Стоун Холле часть себя ужаснуло ее и Гермиона отвела взгляд, опуская его вниз: кровавые капли орошали запрокинутую назад руку рыцаря. Боже, как ей хотелось сорваться и убежать отсюда, но ноги еще не слушались. Зато голова… о, с первой же вспышкой боли будто-то лопнул невидимый воздушный шарик и в его прореху, против всех законов, стал втекать иной поток мыслей. Загоняя лезвие все глубже в саму себя, она, Гермиона Грейнджер (ни в коем случае ни Малфой) буквально изгоняла изнутри с каждым пролитым граммом крови ту одурманенную дурочку, что еще недавно так беспечно выплясывала под руку с ублюдком Корбаном. — Я хочу увидеть ваши лучшие костюмы, роскошные платья, маски — они должны быть чем кровожадней, тем лучше. Покажите мне всю противоречивость, разграничьте черное и белое и обличите уродство последнего. И не стесняйтесь: в Стоун Холле стеснение, как и всякая добродетель, — грех. Тут правит только гедонизм. Последний рывок. Нож, кажется, врезался прямиком в мышцы, грозясь перебить их и вырваться с наружной стороны. Не сдержавшись, Грейнджер всхипнула и жалобно заскулила, но этот глас о страдании потонул в шуме аплодисментов, лавиной сорвавшихся на Яксли. — Во славу предков! Во славу чистых! Следом, повторяя его движение, поднялись сотни рук с бокалами. Им вторил хор голосов, скандирующих этот девиз. Гермиона закричала и разжала руку. Кажется, нож полетел прямиком на пол, но она не заметила этого: ее крик, ее кровь, алым потоком хлынувшая из страшной раны, окончательно расширили прореху и ее сознание начало толчками вливаться в тело. Она возвращалась. Забурлил в голове прилив мыслей, почувствовалась истома в затекших ногах и боль, расщепившая раненную руку. Она была острой, пронзительной и отчего-то отдавалась прострелами в предплечье, но Грейнджер едва ли ей поддалась: ощутив в воздухе тяжелый металлический запах, она в полной мере осознала, что опять может обонять своим носом, видеть своими глазами и чувствовать боль своим телом. И отобрать его она больше не позволит. К черту Малфоев. Они сами нарушили свое обещание и теперь она имеет полное право уйти. Гости уже начали расходиться, и Гермиона, не медля, скользнула в самую их гущу, чтобы затеряться в толпе. Они были так увлечены обсуждением нового бала, что не заметили девушку с бурыми пятнами на юбке платья и босыми ногами. Никто. Кроме некого молодого человека, наблюдавшего за ней с добрую половину вечера. Стоило ее фигурке показаться у выхода, как он, не сводя с нее внимательного взгляда, покинул свое убежище у дальней стены и последовал за ней. Почти не заметили и молодого Малфоя, который, разминувшись со своей избранницей, всего на пару минут бросился выспрашивать у знакомых, не видели ли они девушку в пышном синем платье. Большинство пожали плечами, и только мисс Шафик указала обрюзгшей рукой на выход. Драко бросился следом.***
Уже приближаясь к подъездной дорожке, Гермиона начала в полной мере чувствовать боль. Та проталкивалась сквозь рассеченную рану пульсирующими приливами, откатываясь вовнутрь все с меньшими и меньшими интервалами для того, чтобы вновь толкнуться с новыми силами. Кровь текла, не переставая, отчего Грейнджер почудилось, что за ней тянется густой шлейф специфического аромата. С этим надо было что-то делать. Голова опасно закружилась, и она тяжело оперлась о фонарный столб. — Еще немного, — пробормотала она, — ну же. Отрывать кусок ткани от подола левой рукой оказалось не самым легким занятием. Несмотря на видимую тонкость, подол поддался нехотя, точно сам не желая нарушать архитектуру платья. Наконец в руке оказался заветный лоскут, и она принялась перевязывать руку. — Мисс, у вас все в порядке? — раздался гортанный мужской голос где-то сбоку от нее. От неожиданности Гермиона дернулась, отчего ткань врезалась прямиком в рану. Вместо ответа с ее губ сорвался полувскрик. Света от фонаря хватало настолько, чтобы осветить вокруг нее неровный овал примерно фут на полтора. Дальше же все, что находилось вне его границ, оказалось утоплено в сумеречном полумраке. И сейчас там что-то зашевелилось, медленно надвигаясь на нее. Подсознательно Гермиона подобралась. Спина вжалась в столб, отрезавший ей путь к отступлению. — Кто вы? — собственный голос показался ей визгливым. Такой бывает либо у законченных истеричек, либо у тех, кому вот-вот вспорят глотку. Ну или одновременно оба варианта. Закрадывающийся страх парализовал и отчего-то вместо того, чтобы бежать, она буквально приросла ногами к островку света, вглядываясь в колеблющуюся за его пределами ночную тьму. Вот она слегка качнулась и с дуновением ветерка ее крупной кусок повело в сторону, высвобождая место для человека? Или хищника, последовавшему по запаху крови? Для того, кто спокойно и не торопясь покрывал хэнд за хэндом дорогу. Вот просунулись из темноты лакированные остроносые туфли, следом — брюки с идеально выглаженными стрелками, длинные (пожалуй, даже слишком) лацканы пиджака, облегающего невысокую, но довольно коренастую фигуру. Этот некто руки держал неестественно прямо, прижав их «по швам», отчего в его походке ощущалось что-то механическое и напряженное, что-то, что он (оно?) так старался скрыть за внешней непринужденностью. При этом плечами при каждом шаге он делал странные вращательные движения, будто бы разминая затекшие мышцы. От этого на его шее явственно проступили мышцы, проступающие под смуглой кожей. — Мы не знакомы, но я подумал, что может вам нужна помощь, — он поднял руки в смиренном жесте, демонстрируя мясистые ладони. Лицо. Она должна увидеть его лицо. Ноги словно окаменели, но глаза… они продолжали активно выполнять свою функцию, обшаривая дюйм за дюймом тело незнакомца. И видела она всего его, кроме самого основного, — того, что было сокрыто за массивной маской короля Солнце. Аляповато поблескивала позолота, укрывшая толстым слоем как лицо, так и длинные лучи, обрамлявшие его подобно своеобразной короне. Наверняка острые. Шипастые. И вовсе то было не солнце, а загримированная Медуза, готовая вот-вот обрушится на недруга с первобытным гневом. — Не нужна, — пропищала Гермиона и наконец попятилась, ощутив в ногах долю прежней силы. И снова она ошиблась. Ее вынужденный компаньон оказался вовсе не мифической богиней, а самым настоящим хищником. Тигром? Гепардом? Нет, пожалуй, гиеной. Той гнусной тварью, что нападает исподтишка, стоит жертве повернуться спиной. Спасайся! Ну же, глупая! Она сорвалась на бег. Замельтешили голые ноги в синем подоле, отчаянно затрепыхала грудь в тугом корсете от сбившегося дыхания. Гермиона бежала, но делала это точно в дурном сне, когда мышцы оказываются малоподвижными, а воздух — по-кисельному густым. Слишком медленно. В ушах засвистел ветер, но она все равно слышала удары ног о кладку. Не свои. Его. И эти ноги быстро нагоняли ее. Из последних сил Грейнджер устремилась к арочным воротам, у которых были оставлены все экипажи и наверняка (Мерлин, пожалуйста) должны были остаться слуги. — Помоги… Грузное мужское тело со всего маху врезалось в нее со спины, сшибая с ног. Не удержавшись, Гермиона рухнула наземь, в последний момент выставив руки, чтобы смягчить падение. Колени врезались в землю, встретившую неожиданно рухнувшую плоть каменным крошевом. Больно. Опять ей больно. Клацнули зубы друг о дружку, а затем опустились на беднягу-язык. Тот хаотично задергался, разнося по рту хлынувший кисловатый сок. Отчаянное «гите» потонуло в нем, ударившись о замкнувшуюся прорезь рта. — Заткнись и не рыпайся. Тебе же лучше, — дыхание у гиены оказалось пусть не зловонным, но и не самым приятным, а вот хватка — стальной. Настолько, что когда его потная рука заткнула ей рот, а вторая обхватила талию, подхватывая и уволакивая подальше от дороги, она едва ли смогла пошевелиться. Животный ужас захлестнул ее, гулким набатом разгоняя мысли по пульсирующему красным разумом. Беги! Спасайся! Кричало ее нутро, пока Гермиона наотмашь молотила руками и ногами в воздухе. Впрочем, несколько ударов локтем назад даже, кажется, настигли цель, но ровно с таким же успехом она могла бы лупить, например, гремучую иву. Наконец, уже выбиваясь из сил, она до одури вцепилась зубами в зажавшую рот руку, вырывая с губ нападавшего крик, а с ладони… (лицо, подбородок чем-то увлажнились. Боже, Гермиона, только не думай (не надо! Стоп!) о том, что это…) …порядочную долю клюквенного сока, отчего-то солоноватого. На его поверхность дунул ночной воздух и она не сразу сообразила, что гиена, скуля, отдернула пораженную конечность. — Помогите! Кто-нибудь, сюда! При выкрике легкие исторгли весь имеющейся запас кислорода. Гермиона на мгновение прервалась, чтобы сделать вдох, но его не последовало. Что-то теплое, влажное и сильное сдавило горло до болезненного хруста, перекрывая дыхательные пути. От боли она инстинктивно дернулась, вернее, попыталась это сделать, но его хватка только сильнее сдавила гортань. Если до этого сознание мерно загоралось и вспыхивало, подсвечиваемое некой лампадкой, то теперь оно обезумело и засверкало всеми оттенками от румяного до мерло. Вздыбились багряные волны, смывая последние останки чего-то разумного и высвобождая сокрытое под ним животное начало. И это начало отчаянно зашипело, предвещая скорое наступление бескислородной агонии. Гермиона куда-то стремительно проваливалась. И, уже летя вниз, она отдаленно ощутила, как чья-то рука настойчиво тянет вниз лиф платья, высвобождая грудь. В нос дохнуло ароматом кухни, свежеиспеченных булок и затертых до блеска кастрюль. Нет. Нет-нет. Ну не мог так пахнуть нападающий. От насильников несет чем-то тяжелым, сигаретным, смешанным с запахом перебродившего алкоголя. Чем-угодно, но не кухней. Ну не может человек, источающий аромат выпечки, так выкручивать соски, так агрессивно трахать даже через ткань собственных брюк и подол ее платья, упираясь эрегированным членом в промежность ягодиц. — Круцио! — ухнуло нечто во тьму. Но Гермиона уже этого не услышала. Не почувствовала она и как ослабла хватка на шее, а затем и вовсе исчезла, ибо гиена была повержена и рухнула на землю в чудовищных мучениях, увлекая ее за собою. Земля встретила ее своим грубым покрывалом. — Эй, Грейнджер, слышишь меня? — чьи-то руки подхватили ее, а пальцы принялись ласково гладить волосы. — Не вздумай отключаться. «Драко», — вспыхнула последняя мысль, а затем тьма поглотила ее.