Антиморалисты

— Приветствую вас, господин, давайте мне своё пальто.       Скарамучча оглядел гардеробщика и узнал в нём того самого услужливого юношу из актового зала. Учеников тогда собирали на мероприятие, посвящённое смерти Иль Дотторе, после которого прошла уже неделя, но новостей всё не было. Гардеробщик в этот раз выглядел тухло, как пропавший фрукт, весь съёжился от холода, побледнел как-то, высох в лице. Его держала на плаву лишь вынужденная любезность, скрывающая лёгкую неприязнь, обращённую к дорогому двубортному пальто, что он держал в руках, и не менее дорогому костюму из твида от бренда «Gieves & Hawkes». Будь у Скарамуччи право поступить по-своему, он бы не надел что-то столь элегантное и сдержанное, но мама настаивала: «Если сам герцог Веллингтон является клиентом этого ателье, почему мы не можем?» И правда, эта женщина всегда знала, что сказать.       Даже не улыбнувшись гардеробщику напоследок, юноша взял пластиковый кружок и спрятал во внутреннем кармане костюма, при свете ламп переливающегося золотом. На втором этаже ожидал танцевальный зал, на первом же расположились небольшие кафе и бары, которые семья Куникудзуси не смогла обойти. Немного отстав от родителей, радующихся происходящему больше любого виновника торжества, Скарамучча позволил со спины оценить их внешний вид.       Отец был невысок, ниже супруги, на макушку лысоват, но привлекал он проникновенным выражением лица — веселым и дружелюбным. Своей пухлостью мужчина вызывал исключительно положительные эмоции, особенно, когда втягивал живот и пытался казаться худее, хвастаясь своей крепкой грудью. Скарамучча ничего не мог сказать про директора целой строительной компании: рядом с женой он был тенью. Будь на его месте кто-то другой, сын бы не заметил разницу. «Безликий» человек желал выпить шампанское, но супруга мягко отговорила его, уверяя, что наверху они ещё успеют напиться, наслаждаясь танцами.       Женщина увидела, что сына рядом нет, огляделась и одним лишь взглядом смогла позвать его. В фиалковых глазах, светлеющих ближе к зрачкам, отразилась снисходительность, на которую Скарамучча ответил доброй улыбкой и подошёл к родителям. Мама приобняла его, и юноша смог услышать запах её ароматных духов с пикантным титулом «наркотический цветок». Атласное фиолетовое платье с глубоким вырезом зашуршало над ухом Куникудзуси, когда женщина приобняла супруга за локоть и отвела подальше от бара, продолжая мило уговаривать воздержаться. Ни с кем она не разговаривала так нежно, словно с ребёнком. Только отец был удостоен такого отношения, и сын знал истинную причину. — Ах, как я соскучилась по семье Нарфидорт. Мчась сюда, мечтала заказать новые украшения, — женщине невозможно было сдержать лёгких ноток патетики, когда она рассказывала о своих планах и новых покупках. Первое впечатление она производила весьма легкомысленное, но сын знал, какой его мать могла быть, и это вынуждало идти чуть позади. — Не сомневаюсь, что Норман не поскупится на подарки, особенно ближе к Рождеству, — мужчина погладил нежную кожу супруги, чуть поверх белых сетчатых перчаток. — Матушка, красота не нуждается в украшениях, ты и так прекрасна, — подмаслил диалог Скарамучча, увидев рядом с собой, около входа, своего одноклассника и его серых спонсоров, мнущихся около фуршета. — Эи Райден разносит о себе славу намного быстрее, чем магазины успевают наполняться драгоценностями, именно поэтому ты здесь желанный и почётный гость, пускай даже без обновок на шее или пальцах.       Женщина горделиво подняла подбородок; ей были лестны подобные слова, и она позволила сыну остаться на какое-то время одному. Именно для этих целей Скарамучча так старательно вывернулся. Желание осмотреться, оценить присутствующих было велико, но парень всё-таки быстро спустился вниз по красному замшевому ковру, стуча обувью и взволнованно метавшись взглядом.       Ещё в переписке этим утром Мона попросила встретить её у входа, ведь сопровождающий в лице отца был глубоко занят и особо не интересовался всякими «танцульками», после которых платья по швам трещат из-за того, что на них неоднократно наступали дилетанты. Чёрствость по отношению к дочери жутко раздражала, и Скарамучча готов был сделать многое, чтобы девушка чувствовала себя не одинокой на этом вечере.       Без верхней одежды, под моросящий дождь и холод он вышел смело, нетерпеливо, чтобы поскорее встретить свою девушку и отвести наверх, обнять, обогреть, ведь из-за дресс-кода тёплые накидки были запрещены. Откуда бралось это чувство безудержной заботы? Сдался Скарамучче комфорт девушки, которой пройти до входа максимум шагов двадцать, но нет, он стоял и ждал, даже не допускал мысли об уходе.       Увидев приближающуюся чёрную машину (юноша не шибко разбирался в марках), что-то внутри подсказало: это она, и джентльмен снял пиджак, ступил на мокрые ступени и приблизился к шофёру, открывающему дверь обворожительной леди. Её длинные пальцы, облачённые в полупрозрачные длинные перчатки, коснулись чужой руки и позволили вытянуть из салона стройное тело. Чёрное одеяние сияло в приглушённом свете уличных фонарей, словно на него неосторожно высыпали колбу с множеством маленьких звёздочек. Шея и плечи были соблазнительно приоткрыты, но не вульгарно. Для учеников школы святого Вальдофа запрещалось подобное сумасбродство, от этого ещё смешнее и чужеродно смотрелись родители, разодетые, как поп-звёзды для красной дорожки.       Мегистус ступила на каблуки, взволнованно оценила разницу в росте, и выдохнула, ведь ей всё-таки удалось избежать конфуза; Скарамучча всё ещё был выше. Джентльмен прикрыл девичьи плечи, размял их, сдерживаясь, чтобы от радости и восхищения не заобнимать девушку, и, разрешив взять себя под руку, аккуратно повёл к проходу, толкучка возле которого наконец рассосалась. — Я так и не поприветствовал тебя, как подобает мужчине, — юноша мягко потянул на себя руку и поцеловал тыльную сторону ладони, пощекотав губы шершавой тканью перчаток. — Вас, — Мона хитро вздёрнула бровями и кокетливо прикрыла улыбку веером. Лишь серые глаза улыбались, глядя на то, как парень склонился над её рукой и восхищённо смотрел снизу-вверх. — Обращение на балу приемлемо только на «ВЫ», — процитировала она фразу мадам Жизель. — Я думал, мы всё ещё можем позволить себе фамильярность, пока не поднялись наверх. Я боялся, что вы испугаетесь, если я сразу начну с порога… — Бросьте, — веер закрылся, забавно зашуршав в девичьих умелых руках. — Ваши родители уже прибыли? Они в хорошем расположении духа для знакомства со мной? — Можете даже не сомневаться. Вы согрелись? — Скарамучча коснулся острых плеч и, дождавшись кивка от леди, освободил её от своего пиджака. — Если поторопимся, успеем пообщаться с родителями перед полонезом. — Хочу произвести впечатление без слов. Давайте подождём танца и уже после уважим их, хорошо? — Рядом с вами, леди, я действительно стану похожим на джентльмена, вам оно нужно?       Они хихикнули друг другу и, скрывшись в небольшой толпе возле бара, поприветствовали одноклассников, знакомых из параллели. Скарамучча был спокоен за Мегистус, более чем, однако в кругу снисходительных старшеклассников всё же было легче держать себя в узде. Он даже не думал о провале, в его мыслях лишь успех, лишь одобрение родителей, а дальше — только счастливая школьная юность.       Наверху родители и дети, никогда не бывавшие на таких вечерах, диву давались от расписных стен, больших окон в золотых рамах, огромной люстре, сверкающей хрусталём, и целой толпе леди в шикарных платьях, джентльменов в элегантных костюмах, придающим даже самым не фигуристым статность и почёт. Однако внешность не сможет долго скрывать отсутствие манер, скудный словарный запас и отвратительную стрессоустойчивость.       Богатые считали себя жертвой, когда им приходилось общаться с простыми людьми, к которым не имели никаких претензий. В своей неловкости и обычности они были даже милыми, услужливыми, но их место не здесь, не в этом зале, не в этих костюмах и не с их детьми, которые, как губка, всё впитывают и держат в себе до конца, пока грязь из кожи сочиться не начнёт.       Фишль была принцессой для своих родителей, именно поэтому она улыбалась им широко и бесстыдно, а они гордо охали, умиляясь с изящной чёрной тиары на её голове. Волосы прямо легли на корсет и прикрыли оголённую спину и шею, на которой кокетливо был закреплён бант. На груди висело острое украшение, оно концами доставало до открытых плеч, выжидающих начала танцев, руки также смиренно держались друг за друга и выглядели парадно благодаря отдельным от платья рукавам с пышной подкладкой ближе к груди. Перчатки же были совсем короткие, не покрывали даже запястье, и от этого так замечательно выглядели белые участки кожи, гуляющие по фиолетовому платью, имеющему сзади два пышных «хвоста».       Леди Нарфидорт, не найдя в зале Мону со Скарамуччей, понадеялась хотя бы, что с Беннетом и его семьёй они смогут познакомиться. Родители как раз уже выпили, не без помощи своей принцесски, желающей отдыха постоянно работающему папе Норману и бесконечно уставшей от домашних хлопот маме Софи. Если бы не правила поведения, Фишль побежала бы через весь зал, схватила Беннета за локоть и поволокла к родителям, но нет, ей приходилось выжидать, строить глазки и невзначай продвигаться по стенке, чтобы якобы оценить весь фуршет. — Мне ужасно жаль милого Кадзуху, он не заслужил таких занятых родителей, которые не могут выделить несколько часов, чтобы побыть с сыном на балу, — Софи хоть и говорила о грустных вещах, но телом была заинтересована больше канапешками и шампанским. — Не удивлюсь, если после этого вечера польются расспросы по поводу его отсутствия, — мужчина пригубил алкоголь и приобнял жену, в которой явно не хватало нескольких рёбер. — И лучшее, что его родители могут сделать, так это спросить себя: «В чем моя вина в создавшейся ситуации?» Если же этого не произойдёт, мальчишке можно только посочувствовать. — А прилично ли обсуждать грязное бельё моих друзей? — глаза Фишль дрогнули, и отец мягко чмокнул свою принцессу в лоб. — Прости нас, милая, мы не хотели тебя расстраивать. Я наоборот восхищаюсь господином Каэдэхарой, — в голосе мисс Нарфидорт промелькнуло кокетство. — Ребёнок, безусловно, нуждается в уходе родителей, и чем дальше они уйдут, тем лучше. Так мальчиков и нужно воспитывать! Вот ты, Норман, совсем без отца рос. — Я видел его в детстве и перед смертью, когда он передал мне свой бизнес. И я не был на него в обиде, знаешь ли! — мужчина щёлкнул Фишль по носу, и она хихикнула. — Главное, чтобы это закалило его характер. Мне кажется, что он тот ещё меланхолик. — Кадзуха грустит, когда случается что-то ужасное. Сложно его в таком случае назвать меланхоликом, — Фишль вновь огляделась и увидела, что Беннет с отцом буквально в нескольких шагах от них, но стоят спиной, не подберёшься, а неловких ситуаций, по типу столкновений, хотелось по возможности избежать.       На мероприятиях, где дамы ограничены платьями и уязвимы на своих каблуках, в любых неловкостях виноват партнёр: он не скован и весьма поворотлив, даже если тучный и даже если стоял в данный момент спиной, обмениваясь любезностями с одноклассниками. — Куда ты постоянно смотришь, милая? Узнала кого?       Фишль с надеждой обернулась на отца; наконец-то он заметил! Раз карты сложились так, то они могли бы просто подойти к Беннету и поздороваться, по статусу они явно выше, но Норман смотрел совсем не на объект обожания своей дочери, а туда, куда показывала его жена. — Мне показалось, я увидела мадам Куникудзуси. Она женщина эффектная, сомневаюсь, что спутала с кем-то другим. Не знаешь, Норман, она сегодня одна или с мужем? — Приличные леди не ходят на такие мероприятия без сопровождения. Я видел нескольких малолеток, что проходили через эти арты без руки мужчины. И выглядело это, признаться, жалко.       Фишль хмыкнула и оглядела зал; ни Моны, ни Скарамуччи на горизонте видно не было. В глубине души девушка надеялась, что друг догадается сопроводить Мегистус в бальный зал, иначе такие блюстители элегантности, как её отец, засмеют и надумают дурного. Ученица была не виновата, что папа — шериф, мама — лишняя персона здесь, и только она — загнанная пташка с одной единственной возможностью вырваться в свет. Родители любили обсуждать те семьи, что отличались от них. Конечно, это не зазорно — видеть различия между людьми. Но сердце кровью обливалось, стоило представить, что они подумают о Беннете и его отце, который выглядел как глупый, но искренний весельчак. Оттого и смывались все рамки, с ним хотелось просто разговаривать, пускай даже на светские темы — такой мужчина мог подхватить любую волну и обуздать её. Снаружи он был крепок, с широкой спиной и квадратными чертами лица, отчего Беннет рядом с ним смотрелся незаметно и казался действительно ещё мальчишкой.       Девушка не желала портить им вечер чёрствостью и наигранной вежливостью своих родителей. Она их, конечно, любила, но не готова была терпеть возможные нападки на парня, что ей так сильно нравился. Нарфидорт хотела его защитить, как никого другого в своей жизни! Именно поэтому, когда Беннет наконец-то заметил приближение подруги детства, она едва покачала головой, показала на спину папы и грустно понурила подбородок. Юноша весь скукожился, глядя на то, как Фишль красиво одета, какие люди рядом с ней, а потом опустил взор на свой обычнейший чёрный костюм. Ему стало стыдно, что он позволил в сердцах даже просто пригласить Фишль!       Отец подбодрил парня; передал бокал мартини, не скупясь баловать сына. Возможно, этим он хотел придать Беннету смелость, ведь количество глупостей, совершаемых по велению рассудка, гораздо больше, чем количество глупостей, совершаемых по глупости. Авось юноша просто плюнул бы на эту зазнайку и пошёл танцевать с другой, возможно, не такой красивой и богатой, зато держащей своё слово. Сын отказался наотрез, для чего-то желал сохранять трезвость, на что мужчина в расстроенных чувствах сам выпил бокал, что предназначался Беннету. — Я бы с ума сошёл, если бы мне, Сайрусу, отказала девчонка, ещё и так скрытно. — Она не отказала, она… — Беннет с неприятным трепетом наблюдал, как пары встают, чтобы начать танцевать полонез. — Просто повременила. — Можешь остаться тут и служить, но только убьёт эта девушка тебя, как собаку, — Сайрус прокашлялся, подталкивая сына к какой-то одинокой девочке с неаккуратными, лезущими в лицо, волосами. — Возможно, она в сто раз умнее и добрее твоей подруги детства. Чуйка подсказывает, что да.       Под ещё один более мощный пинок Беннет всё-таки шагнул вперёд и пригласил юную леди на танец, как полагается: поклонился, сделал вид, что поцеловал ручку и вежливо попросил, как мог бы просить Фишль.       Вот он, полонез; танец приветствия, процессия, выполненная по установленным правилами геометрическим фигурам. Леди и джентльмены, ведущие учеников, были искусными и бывалыми танцорами, они и задали тон этому танцу, в котором парам предстояло скоро поменяться, ведь в этом польском безумии под оглушительную мелодию Чайковского легко было сдаться и упустить в своих движениях трудно приобретённую грациозность и изящество. Процессия обещала длиться ещё около тридцати минут. Поэтому с уверенностью снова встретиться, Куникудзуси и Мона скрепили пальцы с новым партнёром, а потом со следующим и следующим…       Круг для Фишль замкнулся, когда рядом с ней оказался Беннет, выглядящий абсолютно безучастным к персоне рядом с ним, хоть лёгкая дрожь и пробивала парня во время вынужденных прикосновений. Танцмейстеры задали неспешный шаг, во время которого многие позволяли себе болтать, обмениваться любезностями, если конечно не проходили мимо оркестра. Фишль чувствовала, как на них смотрят родители, отец Беннета, и ей требовались титанические усилия, чтобы не уйти отсюда к чертям, перестав издеваться над собственными чувствами. В один момент, будто бы под влиянием крещендо, юноша сильнее сжал девичью руку, мельком взглянул на бледное лицо и захотел что-то наконец сказать, коротко и громко, но пары сменились невовремя, а Беннет не мог позволить состояться столкновению; они разжали объятия пальцев и оказались в разных частях зала, так и не встретившись до конца полонеза.       Скарамучча и Мона завершили круг вместе; они выглядели свежо, щёки чуть порозовели от долгой ходьбы и волнения перед столькими зрителями. Тело их ощутило облегчение, ведь впереди перерыв без каких-либо физических нагрузок, за исключением жадного поедания закусок, что в приличном обществе позволяли себе лишь истинные простачки.       Мегистус, кланяясь молодому человеку, поймала взглядом одобрение Памелы Мур, учительницы по танцам, и это так несказанно обрадовало, что девушка была вынуждена прикрыть лицо веером и попытаться сдуть им вспыхнувший румянец. Скарамучча поймал изящную руку и повёл в сторону задумчивых родителей; внешне так и не скажешь, обсуждали они их или сам полонез, но как только пара подошла вплотную и представилась, мать и отец благосклонно кивнули.       И поскольку формальности, заученные каждым, как стишок, были пройдены, Эи позволила детям взять для расслабления один бокал, на что и сын, и его спутница покачали головой. Женщина была приятно удивлена, явно не догадываясь, что её сын планировал на выходных напиться чем-то покрепче этого безобидного брюта. — Какие скромняги. Вы же не собираетесь продолжить танцевать трезвыми, вы же не безумцы! — с улыбкой прохохотал отец и похлопал себя по пузу. — Мона, должен отдать должное, ваше платье просто прекрасно. Не каждая девушка будет украшать то, что на ней надето. Признаться, взглянешь на некоторых здесь, подумаешь, лучше бы они в нижнем белье пришли. Зачем Христу столько страшных девственниц? — Наш папочка изрядно напился уже, да? — Эи погладила мужчину по голове, как питомца. — Милый, сходишь вниз? Я видела один пышный бисквит, до сих пор не могу выбросить его из головы. Будешь лапочкой, принесёшь? — Ну конечно же! Сынок, милая Мона, — он поклонился и некрепкой походкой направился к выходу из зала.       Эи ждала, пока муженёк отойдёт на достаточное расстояние и, как только это произошло, залпом выпила оставшийся бокал, будто успокоительное, и странно взглянула на своих собеседников. — Лесть — королева бала, мои дорогие, запомните это для своей будущей супружеской жизни.       Скарамучча сглотнул, увидев одобрение в глазах Моны. Парень считал, что не было ничего коварнее женской лести, она так сильно может затянуть, что не успеешь оглянуться, как станешь её рабом и побежишь на первый этаж за бисквитом. А, может, это всё-таки была любовь? Да, в одну сторону, жалкая, но всё-таки любовь, длившаяся почти двадцать лет. — Следующим танцем будет вальс, — с намёком напомнила Эи, сверкнув хитрецой в глазах. — В школах до сих пор танцуют венский? Какая глупая приверженность традициям, пора создавать что-то новое, как думаете? — Мама, эта школа в честь святого Вальдофа, здесь чтятся традиции и консерватизм. — При этом школа названа в честь вымышленного святого, разве это не странно? — влезла Мона, на что Эи одобрительно кивнула. — Учителя и ученики про это не говорят, но на днях мне стало любопытно. Даже в девятых классах есть лекции, посвящённые его истории. Кто их пишет? — Директор, — ответила женщина и с удовольствием отпила немного из нового бокала. — Я вижу, вы наблюдательны, леди Мегистус, не гены ли отца пробудили в вас это любопытство, в то время как другие сидят и помалкивают? Это лишь плюс, отделяющий вас от общей массы, вы чем-то напомнили мне сейчас моего сына, что позвонил мне после первой же лекции об этом Вальдофе и заявил, что администрация здесь — религиозные фанатики. — Ты объяснила, что, как и истина, заблуждение имеет своих фанатиков, и я лишь оказался рядом с их кругом, но не внутри него, — к тому времени отец уже совсем пропал из зала, и Скарамучча осмелился попытаться взять инициативу разговора на себя. — Фанатики интенсивнее умирают, чем живут, поэтому стремятся разрушить человечество, нежели систему, оттого директор и сбежал отсюда, когда шериф с отрядом решили покопаться в том, что натворила школа. Ходили слухи, что Иль Дотторе стал жертвой секты. — Да, но гипотеза так и не подтвердилась, — мягко перебила Мегистус и вновь завладела вниманием Эи. — Это чем-то похоже на детектив, — женщина вытянула губы в улыбке, и её лицо приобрело аристократичное дружелюбие. — Я обожаю детективы, и над этим делом я тоже думала, когда классные руководители начали скидывать родителям сообщения с просьбой проследить за своими детьми. Итак, гипотезы две: первая — самоубийство, что нам пытаются доказать, однако полиция отказывается подтверждать эту версию. Тогда есть вторая гипотеза — секта, следы которой шериф Мегистус как раз ищет, я ведь права, Мона? — Я не могу быть полностью уверена в доводах и делах отца, но я с вами согласна. — Мои милые дамы, вы забываете о третьей гипотезе, — Скарамучча выглядел довольным, но стоило нотке страха коснуться его губ, как самодовольная улыбка слетела с лица. — Шериф собирается организовать массовые допросы. Это означает, что появилась новая версия: доведения до суицида. — Значит, захотят найти обидчиков и узнать, какими способами было совершенно давление и не пострадал ли кто-то ещё. Это муторно. С сектой получилось бы быстрее, — Эи засмеялась под конец, будучи навеселе от количества выпитого спиртного. Мир вокруг стал казаться не таким убогим, а общество сына и его девушки вполне было способно разрядить обстановку. — Мона, вы чем-то увлекаетесь? — Астрологией. Это моя панацея, всегда успокаивает и приводит в чувство. — Вы желаете на этом зарабатывать? — Ох, нет, конечно нет. Мой отец говорил, что дело, которым дышишь, лучше оставить простым увлечением, а основной работой сделать то, чем увлекаешься меньше. Папа шериф, но душа лежит к музыке, он обожает играть на гитаре.       Скарамучча с улыбкой представил, как этот, слегка лысеющий и седеющий грозный мужик, садится у костра, напевает песню Адама Гонтье «Злая игра», ноет о том, как любовь несправедлива, а на следующий день, прикупив пончиков, едет на очередной вызов разгребать трупы и думать, почему они оказались в таком положении, а не в ином. Фантазия выглядела тоскливой, но парню ничуть не было жалко этого надменного шерифешку. — Вы желаете тогда быть частью семьи Куникудзуси? А звучит… Мона Куникудзуси, — на этот вопрос не было правильного ответа, и все это понимали, особенно Мегистус. — Позвольте, я не хочу быть частью, — девушка светло улыбнулась и ответила совершенно беззаботно: — Принцип равноценного обмена такой: чтобы получить нечто ценное человек должен отдать что-то равноценное взамен. Я отдам семье всё и заберу столько же. Я не согласна на какую-то часть. — Вот как, — между Эи и девушкой пробежала некая искра, дошедшая до Скарамуччи острым разрядом молнии. Парень не был уверен, что стоило ответить именно так, однако неприязни на лице матери он не видел, значит, это одно из лучших, что могла ответить Мона на этот непростой вопрос с двойным дном. А, может, юноша просто ужасно ошибался. — Вальс начинается. Ну-ка, сынок, покажи, как нужно приглашать даму на танец. А я, чтобы не смущать вас, ненадолго покину зал. — Вы не будете смотреть наш танец? — Мегистус выглядела расстроенной, и это обескуражило женщину. — Я… — вполоборота начала Эи. — Я уже знаю достаточно. И о том, как вы танцуете, говорят ваши глаза. Я тоже в молодости была такой, похожей на вас, Мона.       Более лестных слов девушка и не могла бы услышать. Она, еле сдерживая радость, приняла галантное приглашение молодого человека и, борясь с желанием обернуться и взглянуть на фигуристую женщину, шла к центру зала под первые аккорды шустрого и страстно-нежного вальса.       Фишль чувствовала себя ужасно: её отец был на грани, чтобы пригласить потанцевать с ним, а это — страшный кошмар девушки, к которому она была так близка! Беннета позвать блондинка не могла, вдруг он откажется, да и что подумают родители? Как они будут смотреть на друга детства, общение с которым много лет назад забраковали? Пытаясь сбежать к выходу под предлогом сильных спазмов в желудке, Фишль опешила, когда её вдруг схватили за руку. Накричать сразу девушка не могла, хоть ей и безумно хотелось, особенно на надменного, хитрого и доставучего Альбедо. — Миледи, куда же вы бежите? Вальс вот-вот начнётся. — Бегу в полицию, заявить о намерении украсть моё достоинство! — блондинка вырвала руку из хватки и оставила висеть около лица. — Чего вы прицепились ко мне? В зале полно желающих танцевать с вами вальс, так вперёд! А я, с вашего позволения, откланяюсь. — Вас не волнует, что подумают о вас, о вашей семье, если вы вот так сбежите от своих прямых обязанностей? — Ох, и какие же у меня прямые обязанности?! Ну-ка, просветите, я ведь не знаю, — Фишль подошла ближе, от злости дыша парню прямо в лицо. — Можно начать с того, чтобы вы не хмурились, — Альбедо пальцем разгладил морщины, и девушка отпрянула от него, шумно закрыв веер. — На мою репутацию мне всё равно. Ваши родители смогут выпустить на меня свою злость, в то время как ваш кумир останется в тени, пока вы не решите снизойти до него. Я ведь знаю, что вы приглашали кого-то, но не стали с ним танцевать. Причина в родителях? Причина в вас или же в нём? Мне, по большей части, всё равно, — Альбедо протянул девушке руку в белой мягкой перчатке. — Позвольте мне иметь честь танцевать с вами этот вальс. — Так какая же у меня обязанность, сэр? — голос Фишль смягчился, и рука невесомо опустилась на раскрытую ладонь. — Танцевать со мной. Это же очевидно.       Они вышли к остальным парам, услышавшим начальные аккорды. Альбедо ловко повёл Фишль по залу, влившись в музыку филигранно и просто. Фишль не успевала смотреть на зрителей, среди которых удивлённые родители обменивались мнениями, кто же этот юноша с их дочерью, и поникший Беннет, желающий оказаться на месте этого красавца с послушными белокурыми волосами и проницательными голубыми глазами. «Неужели счастье действительно нельзя заслужить?» — думала Мона, сильнее сжимая ладонь Скарамуччи.       Всё, что творилось с ней, с её сердцем — разве не счастье? Когда радуешься тому, что можешь наблюдать за сосредоточенным лицом любимого, за его короткими улыбками, даже за капелькой пота на его лбу. Объятия тел, жар, принуждающий к скорейшему сближению — это счастье или опасность, которую Мегистус так сторонилась? Кто бы мог ответить на этот вопрос, книги не помощники, а звёзды — уж тем более, они слишком далеки сейчас, а Скарамучча здесь, рядом, и он красив, он добр к ней. Мало кто замечал, как девушка желала поставить ногу не туда, но парень направлял её, шептал о том, куда движется дальше, напевал ритм, оттого и пот окатил юношу; ему тяжко было вести двоих, но в радость. Куникудзуси чувствовал, что родители одобрят кандидатуру Моны: она умна, красива и явно понравилась матери, а это значит, что один аспект школьной жизни уже был под контролем.       Пара даже не заметила, как вальс завершился. Они стояли в том же положении, в котором начинали, и в голове невольно всплыла мысль, а не сон ли всё это? Изящные платья, безупречные костюмы — это точно их мир? В нём действительно всё так радужно? Да, парень готов был кричать о том, как он рад, как он возбуждён от всего, что происходит здесь с ним. Танец только разгорячил застоявшуюся страстную кровь, и Скарамучча желал лишь одного: при всех поцеловать Мегистус, отблагодарить за эту возможность чувствовать себя по-сумасшедшему влюблённым. — Мона, знаешь, — юноша напрочь позабыл о правилах, но Мона лишь тепло улыбнулась, всё ещё обнимая его ладони мягкими прикосновениями. — Сейчас я подойду к маме, и мы поговорим с ней. Подождёшь пока в саду? — Дальше будет мазурка, вы уверены, что мне стоит уходить? — Я желаю лишь уединиться, понимаешь? — Скарамучча положил ладони на девичьи щёки, раскрасневшиеся от мысли, что губы юноши коснуться её при всех. — Скоро приду, — он стянул пиджак и накинул на девушку, заботливо размяв плечи. — И мы убежим отсюда к Кадзухе, пусть поглазеет на нас, да? — хихикнул Куникудзуси, погладив тонкую шею. — И Фишль с собой заберём, а то ей совсем грустно здесь.       Словно маленький мальчик, Скарамучча желал получить похвалу от матери, услышать, что она довольна им, и он стремительно преодолел все лестницы, коридоры и толпы людей. Папа сидел в баре, к нему темноволосый не очень хотел подсаживаться, поэтому, пока пьяная морда не заметила сына, он прошмыгнул в курилку, из которой доносилось неприятное амбре всех возможных марок сигарет. Эи была в числе курящих родителей и учеников, многие из которых выглядели чересчур перевозбуждёнными, на что им неоднократно делали замечание. С чем связана такая активность будущих выпускников, оставалось загадкой, но состояние Скарамуччи мало чем отличалось. С горящими глазами он настиг женщину. — Привет, сынок, — Эи втянулась и медленно выпустила дым, пачкая сигарету своей матовой помадой. — Отсюда вальс слышался таким приглушённым и спокойным. В зале всё не так, слишком... — Ты неважно себя чувствуешь? Я могу принести воду, тут бар рядом. — Постой… — вид её был совсем измученный, и Скарамучча присел рядом на подоконнике. — Я очень невовремя предалась воспоминаниям. Они, как паразиты или опухоль, никогда не знаешь, когда вновь настигнут и потребуется лечение, — Эи приподняла сигарету, подразумевая под лечением именно её. — Мона сильно напомнила меня в юности. Тогда я профессионально занималась танцами, и на носу было важное городское соревнование, а мой партнёр прогуливал занятия, и я в одиночестве, принимая нужные позы, танцевала в коридоре, чтобы никто не застал это жалкое зрелище. Именно поэтому на соревнованиях вела я. Лёгкость — вот что я ощутила, мне наконец стало хорошо и приятно быть в танце. Казалось, мы танцевали лучше всех, потому что именно я руководила процессом. Но жюри так не считало, — Эи вновь втянулась, застыла и почти выкашляла дым. Женщина сурово оставила дотлевать сигарету в пепельнице, облокотившись о свои колени. Фигура матери показалась Скарамучче очень хрупкой, и он желал приобнять её, но не решался. — Что сказало жюри? — Что я вела партнёра. Они констатировали этот факт и всё… Это была единственная ошибка, я была этой ошибкой, и я заработала это второе место. Партнёр осудил меня, тренер ругал за самовольность. Разве они не жалкие после этого? Разве это не доказывает то, что они не умеют проигрывать? Разве я виновата в том, что взяла всё на себя? — Конечно не виновата, ты что, — рука Скарамуччи легла на открытую холодную спину. — Мама, тобой многие восхищаются, ты для многих — идеал. — Я увидела, как все смотрели на Мону, и мне стало так страшно глядеть на её счастье, поэтому ушла, потому что знаю, что следует после этой эйфории, — Эи накрыла тёплую щёку, притянула юношу к себе и поцеловала в лоб. — Она многого добьётся. Умная, красивая, расчётливая. Мона правильно выбрала партнёра, прямо, как я, — женщина щекотала закрученные пряди, даже не глядя на воодушевлённое и радостное выражение лица Скарамуччи. — Но к её несчастью, у правильного партнёра оказались неправильные родители. — Мам, не наговаривай на себя, ты…       Скарамучча замолчал; смена в лице напугала его, женщина выглядела равнодушной, отчуждённой, будто грусть съела все другие эмоции, даже такую мощную черту характера, как лицемерие. Эи распустилась, подобно цветку, вылезла из кокона бабочкой, и люди вокруг невольно насладились прекрасным зрелищем. Юноша сполз с подоконника, наблюдая за блеском фиолетового атласа. Мираж обуздал Скарамуччу, блеск наряда затмил всё остальное, и чувство обмана неприятно разъело грудь. — Эта девушка безумно интересна, я была бы не прочь вновь побеседовать с ней, — предвкушающе облизнулась Эи. — И не более. Этот бал — последняя наша встреча, — не успел парень что-либо произнести, даже подумать о том, что скажет, как мама прикрыла его губы веером, сочувственно погладив сына по голове. — Ты весь в отца пошёл… Восхищаешься, критикуешь, ненавидишь и без ума от женщин. Как жаль, что ты не родился девочкой, тогда было бы в разы легче. Пойми, милый, ты глупец, ты влюбился, а это слишком опасно. Твой отец — безмозглый осёл, даже не догадывается, что потихоньку отдаёт мне всё своё состояние. Мне не нужна ещё одна девка, которая захочет забрать у меня награбленное. Понимаешь? Мона — идеальная кандидатура для тебя. Но не для меня и не для компании. Если уж родился глупцом, ищи барышень, среди которых почувствуешь себя умным, под которую не прогнёшься, — веер больно царапнул кожу, и Куникудзуси сжал дрожащие губы. — Ты меня услышал? — она не видела, что творилось на лице парня. — Иди, обрадуй свою милую, а мы с отцом поедем, достаточно насмотрелись.       Перед уходом Эи вновь поцеловала сына в холодный и мокрый лоб. Вытерла выступившие капли, влюблённо взглянула в полные отчаяния глаза и, не сдерживая довольный румянец, произнесла: — Я люблю тебя, Скарамучча. Увидимся на праздниках.       Мир мог в любой момент рухнуть, стоило лишь неаккуратно ступить по полу или вдохнуть. Поправив волосы назад, парень облокотился о подоконник руками, смотря в окно, выходящее в сад; где-то там сидела Мона и ждала его, держа на коленях клатч с личными вещами. При ней должен был быть телефон. Куникудзуси пошарил в карманах, нашёл гаджет и зашёл в контакты. Первым же в списке высветился номер Моны.       Группа парней продолжала противно гоготать, но эта курилка была единственным местом, из которого Скарамучча мог решиться на самый сложный звонок в его жизни. Большой палец шумно нажал на экран, парень закрыл лицо ладонью, надеясь, что темноволосая забыла телефон, что его никогда не было и не будет, пусть эти желания и бессмысленны. Она всё равно узнает.       На другом конце послышался мягкий голос, чистый, даже несмотря на ветер снаружи. Кусты закрывали девичье тело в мужском пиджаке, оберегали от всего, что могло навредить или обидеть. Но от возлюбленного они были не в состоянии спасти. — Да, Мона, привет, — не отрываясь от ладони, представляя кого угодно, только не Мегистус, произнёс парень. — Ты поговорил с мамой? — Да, вот сразу тебе позвонил.       Повисла неловкая тишина. Мона ничего не спрашивала, да и Скарамучча не спешил озвучивать вердикт. У девушки закончилось терпение, и она прямо спросила: — Мама одобрила наши отношения? — Мона, — из парня чуть не вырвались нежные слова о чувствах, которые он всеми силами пытался подавить. Ударив себя по лбу, темноволосый отчеканил: — Нет. Нет, Мона, мы больше не можем встречаться. Звоню, чтобы сказать тебе. — Вот как. Почему лично не пришёл. Потому что трус? — Выбирай выражения, мне вообще-то… — Тоже плохо? — девушка начала закипать. Куникудзуси услышал, как она встала. — Не ври, ты чёртов трус. Сколько уверенности было в твоих словах, а теперь ты вдруг отступил! Как будто ты так легко откажешься от всего, что между нами было! — Да, откажусь! — крикнул парень на весь коридор. — Меня не волнует, что тебе это не нравится, прими это и просто двигайся дальше! Так переживаешь, что тебя обломали на деньги? Бедняга, ну что ж, могу только посочувствовать! — Что ты вообще такое говоришь?.. — Мона быстро дышала, словно шла куда-то. — Позволь тебя увидеть. — Нет, блять, просто… — Скарамучча разрывался между желанием обнять её и оттолкнуть навсегда. — Не возвращай пиджак, езжай домой, я вышлю тебе деньги на такси, но с тобой не поеду. Хочешь, сожги эту тряпку, мне всё равно. — Сама разберусь, что мне делать. Пока.       Она сбросила трубку первая, чему Куникудзуси был даже благодарен. Парень не сразу вспомнил о своём обещании выслать деньги, но, когда зашёл в приложение своего банка, карта Моны оказалась заблокирована. Он вновь выругался, так бранно и громко, как только позволил голос, и плевать ему хотелось на рядом стоящих, им-то было весело. Бал, алкоголь, красивые девушки — какой-то темноволосый страдалец не мог испортить их вечер.       Как же ужасно расставаться, полюбив человека, и знать, что в этом твоя вина. Скарамучча никогда не думал, что настолько глубоко пропал в этой девушке, пока не лишился этой приятной заполненности. Теперь большая дыра в его душе пустовала, и Куникудзуси не терпелось заделать её кем-нибудь другим.