Антиморалисты

      Встреча в ресторане, в укрытом ото всех уголке, будоражила не меньше, чем свидание с возлюбленной, которой собирались делать предложение. Хотя, если подумать, так всё и было — волнение Скарамуччи было не беспочвенным. Оно и послужило идеально выглаженной чёрной рубашке, украшенной серебряной цепочкой, начищенной модельной обуви, в которой можно было рассмотреть собственное отражение. Тщательно подготавливаясь к этой встрече, парень гадал, как же она пройдёт, ведь на его памяти, каким бы не был опыт посещения светских мероприятий, такие свидания он лично обходил стороной. Но не в этот раз. В этот раз на встречу должна была прийти Мона Мегистус, девушка, по которой Скарамучча безумно соскучился.       Она кокетливо качала бёдрами, привлекая внимание присутствующих в зале, особенно своего бывшего молодого человека. Её походка сама по себе — притягивающая, плавная, хоть ноги и были закованы в эти неудобные туфли на шпильках. Куникудзуси встретил её стоя, немного сконфуженно пожал руку и чмокнул тыльную сторону ладони, ведь Мона казалась выше и была этим невообразимо довольна.       Они сели напротив друг друга. Никто и не думал брать меню, их желудки были бы довольны одним стаканом воды, а может даже чего-то и покрепче, если разговор пойдёт гладко. Они не виделись лично с того самого бала. Скарамучча поступил некрасиво, закончив всё по телефону, но по-другому он не мог! Потому хотел объяснить всё по новой. Удивительно, ведь голос его дрожал. Прямо перед ней, перед этой идеальной и коварной девушкой он вдруг так разволновался! Не узнавая свою некогда чёткую и галантную речь, Скарамучча поправил галстук и прокашлялся. Этот красный кусок атласной ткани душил, заставлял отвлекаться, касаться и вспоминать, какое же мягкое и воздушное платье было на Моне в тот день.       И чтобы уничтожить эту неловкость, обрубить её на корню, Куникудзуси начал шарить в кармане в поисках небольшого «извинительного» подарка. Девушки ведь обожали украшения, оттого он и решил воспользоваться этой хитрой уловкой: пошёл в магазин, выбрал кольцо с аккуратным бриллиантом, потратил много денег, чтобы увидеть хотя бы нотку расположения в глазах дочки шерифа, казавшейся такой же холодной, как и её отец. Скарамучча наконец нащупал свой презент, раскрыл коробку и протянул возлюбленной с мягкой улыбкой. Эмоции пропали на лице Куникудзиси, когда холодная сталь коснулась его лба.       Они сидели за столом, он — с протянутым кольцом, она — с заряженным пистолетом и дьявольски милой улыбочкой, будто кольцо действительно смогло её растрогать, но ненадолго. Мона надела колечко — размер, видимо, был как раз — покрутила, посмотрела и стянула с пальца зубами, шумно выплюнув на пол. Бриллиант яркой вспышкой озарил пол, отразился в лакированных туфлях вспотевшего Куникудзуси, последний раз покрутился в полелеявших от страха глазах, и мокрого лба коснулась резкая боль. Внутри головы парня что-то взорвалось, страдания по венам растеклись по всему телу, Скарамучча начал брыкаться, да так сильно, что казалось, из него вот-вот что-то выпрыгнет.       Но выпрыгнул он сам. Из постели.       Это сон, всего лишь глупый сон — так парень успокаивал себя, пока лежал на полу. Простыня, одеяло, подушка и он — всё слетело вниз, а его сосед Кадзуха, кажется, проснулся от этого грохота, но вида не подавал, наблюдал, как друг встаёт на ватных ногах, отряхивается — только от чего? — тащит всё упавшее обратно в постель, но сам не ложится. После такого он не смог бы уснуть. Небо было чернильно-синим, в комнате полумрак, к которому Скарамучча удивительно быстро привык. Найдя на тумбе, заваленной учебниками, свой телефон, он взглянул и мысленно ужаснулся: «Ну и зачем мне приснился кошмар в четыре утра, если всё равно через два часа вставать?» Грызущее чувство несправедливости и страха завладели школьником, так что он, натянув первую попавшуюся футболку, может, даже не свою, пошёл на кухню, где без штор было намного светлее.       Заглянув в холодильник в поисках хмельного напитка, Куникудзуси услышал, как сосед поднимается с кровати, неспешно одевается, ругается и идёт к нему. Включив свет, Кадзуха застал друга за столом, пьющего, ещё и в его футболке. Поприветствовав друг друга, будто не виделись, оба схватили открывашку и по очереди, с забавным чпоком, открыли пиво, как раз ждущего этого неспокойного утра. — Чего вскочил-то? Кошмар какой приснился или просто грохнулся? — Скарамучча желал, чтобы второй вариант был правильным, но, потягивая алкоголь, парень поднял указательный палец. — Что за кошмар, после которого ты к бутылке присосался?       Лёгкая волна стыда за свой сон, который парень не мог придумать сам — такое даже врагу не пожелаешь, — вдруг остепенила, и юноша решил свести всё в шутку, но не получилось. Уж очень хотелось рассказать Кадзухе, как Мона выстрелила ему в лоб. О кольце парень всё-таки умолчал. Возможно, и правильно сделал. — Может, это вещий сон? — пошутил Каэдэхара, но жертве этого кошмара было несмешно. — В доме Мегистус наверняка много оружия, ты аккуратнее будь, бронежилет носи, перцовку. — Скройся, твою мать, Кадзуха, — процедил Скарамучча и осушил почти половину бутылки. В глазах невольно потемнело; организм несильно обрадовался пиву на голодный желудок, который вдобавок ещё и свело от страха. — Мы с ней не разговаривали с того дня, хотя прошла уже неделя. Если учитель просит что-то передать, она других подсылает. Если недалеко сидим, она не шевелится. Представляешь, вообще не смотрит на меня! Я что, говном намазан или на меня вообще уже смотреть нельзя?! — Скорее это ты её говном измазал, — выдохнул Кадзуха и взглянул на друга, грустно осознавая, что он ничего не понимает. — Ты бросил её, оставив ни с чем, даже лично не сообщил о желании расстаться, а изложил всё по телефону. Откупился пиджаком, молодец конечно. — Моё право не хотеть видеться. Мне тоже тяжело было, понимаешь? Я был уверен, что мама одобрит её, но я ошибся! Сам дурак, не подготовился, летал где-то в розовых облаках, мечтал о школьной жизни, о светлой юности, а в итоге всё вот так… Но я разве в этом виноват? — Нет, я тебя и не обвиняю. Просто ты негодуешь, я и объясняю, почему для Моны ты теперь не существуешь. — Да мне всё равно на неё, просто сон реально жуткий, в холодный пот аж бросило, жажда такая, страшно подумать, сколько я выпить могу, — подытожил он и полностью осушил всё содержимое бутылки, рукой потянувшись за новой. — Ну напьёшься ты и что? Кошмар из-за этого забудешь? Нет. Ты просто будешь пьяным. А у нас сегодня с Минчи будет экскурсия, забыл? Едем на выставку Трейси Эмин, и там будут шампанское раздавать. Ты хочешь, чтобы тебя стошнило на и так выблеванные картины?       Не слишком уж Кадзуха уважал современное искусство, особенно этой художницы, но Скарамучча и не думал его судить. Вместо скучной выставки парень с большим наслаждением уснул бы в постели, проснулся ближе к полудню и, чтобы день не прошёл совсем непродуктивно, порешал бы арифметику для приближающегося теста. — Ничего. Ничего не хочу, — скомандовал Куникудзуси, уже грозясь открыть новую бутылку. — Да всем как-то всё равно, дружище, — из уст парня вырвалось неприятие, такое желчное, склизкое, отчего открывашка в руках темноволосого соскользнула. — Не борись сам с собой, проиграешь же. Люди умирают дураками, а делают вид, что живут гениями. Ты думаешь, что всё понимаешь, что знаешь, что чувствуешь к ней, но ты даже близко к истине не приблизился. Она может быть просто особенным другом, как мы с тобой. Тебе хорошо с ней, ты привязался. Может быть судьбой, любовью всей твоей жизни, ну и что с того? Что? Жизнь-то, вроде бы, и не короткая, а всё равно на один огляд, и ты его тратишь на Мегистус, дочку шерифа, первую идеальную девушку, которую ты нашёл. Пример твоей матери доказывает, что даже дочка пекаря может стать светской сукой, Мона показала, как можно уничтожить сон и спокойствие, тебе этого недостаточно, дружище? Хватит уже. — Ты дурак? Я же сказал, сон жуткий, мне всё равно на неё, — и всё-таки открыл бутылку, всосавшись жадно, не желая больше отвечать ни на какие вопросы.       Что ещё Кадзухе оставалось делать? Он пошёл спать, несмотря на то, что за два часа выспаться он не смог бы, а Скарамучча остался на кухне, придя в комнату ближе к шести, когда обоим парням следовало собираться. Выезд назначили к семи часам, но перед этим всех учеников из общежития загнали на завтрак, к которому тоже следовало подготовиться: погладить одежду, собрать заранее сумки, захватить учебники — вдруг в галерее окажется совсем тухло — и, наконец, дойти до столовой, трясясь от мороза, одолевшего город в середине ноября.       Куникудзуси ел не потому что хотелось, просто «надо» было. Он глядел, как трапезничают другие, повторял незамысловатые движения и погружал сэндвичи и фрукты в рот, не совсем разбирая вкус и запах. Пиво на голодный желудок отозвалось лёгким головокружением, юноша был не уверен, это несварение говорит в нём или же скорая тошнота, кричащая «скорее, выплюнь всё это, я долго не выдержу!» Но Скарамучча оставался глух и, как только кофе оказался выпитым, он с трудом встал, потёр затылок, ноющий после падения с кровати, и двинулся за учениками, своими одноклассниками, к автобусу, у которого — тут как тут! — стояла Элиза Минчи и приветственно махала детям. Темноволосый был готов поклясться, что в руках она прятала небольшой термос.       Мило зазывая каждого в тонированный, блестящий чёрным, транспорт, учительница литературы не могла удержаться от комментариев по поводу внешности своих подопечных. По её словам все были такими красивыми, выспавшимися. Правда или стёб, Скарамучча так желал разобраться, потому что, глядя на своё отражение, в голове не всплывало слово «красавец», скорее — «пьянь, иди домой и проспись».       Занимать место парню не пришлось, Кадзуха сделал всё за него, ведь зашёл одним из первых. Пришлось усесться за последний ряд, не сказать, что Скарамучча был против. Друг видел, как того мутило, поэтому заботливо протянул какой-то пакетик, на что темноволосый оскорблённо фыркнул. Да он лучше всё сам проглотит, чем будет при всех плеваться в какой-то пакет, ни в жизнь! Парень думал, что почти успокоился, ведь желудок больше не бил тревогу, тошнота и спазмы утихли, а в виски больше не скребли железкой, но Кадзухе надо было всё испортить своими расспросами: — Что было на допросе кстати? Ты так и не рассказывал.       Конечно не рассказывал, такое не очень хочется открывать другим людям: эту тёмную комнату, духоту в ней, запах отчуждения, отчаяния и даже ревности к собственной дочери! Кто бы мог подумать, что сам шериф Мегистус снизойдёт до Куникудзуси и проведёт допрос. Вопросы были общими, сначала про репутацию в школе, потом про отношения с Иль Дотторе, потом вовсе про личную жизнь покойника, будто темноволосому было какое-то дело до того, с кем дружил этот ботаник. Именно так Скарамучча окрестил одноклассника, и на этом любезность шерифа закончилась. О произошедшем на балу он знал, но интересоваться не стал, думая, что, якобы, выше этого.       Скарамучча нахмурил брови, думая, что же ответить. — Допрос как допрос. Как я понял, они ухватились за версию, где Дотторе сподвигли к самоубийству. Не хотели её развивать, потому что думали, раз это особая школа, то и отношения здесь особые. Узнали, что Дотторе был в биологическом кружке, общался с ребятами там и нередко оставался после уроков в экспериментальном классе. — Ты сказал, что я тоже состою в этом кружке? — Нет, но они вскоре узнают. Под Фишль копать нечего, она останется абсолютно нетронутой, в отличие от тех лиц, что я указал в этом кружке. Были даже какие-то из ученического совета, вот у них рожи-то будут, как узнают, что их вызывают на ковёр не к абы кому, а к шерифу. — Мне казалось, он вызвал первым именно тебя, потому что знал, что узнавать от тебя нечего и хотел сразу отсечь. Возможно, несмотря на разрыв с его дочерью, Мегистус сохраняет частички разума. — Это лишь «возможно». А возможно и другое — шериф ждёт, к чему бы докопаться, чтобы дело сдвинулось с мёртвой точки, и поднасрать мне. Он же недолюбливает меня с самого начала наших отношений с Моной. — Ну, это логично, он ведь отец. Твоя мать вон тоже ревностно относится к твоим пассиям, но Мона не бегала, не возмущалась, даже не злилась, а пыталась ей угодить. Только ей пришлось смириться, что собственный отец против, а ты не смог. — Её отец и моя мать — это другое, Кадзуха, и ты это знаешь. Я вынести не могу того, что находятся люди, которые думают, что всё могло бы быть по-другому. Будто выбор у меня был. И давай прекратим это. Не хватало ещё, чтобы сама виновница торжества всё услышала. — Выбор есть всегда. Хотя бы потому что ты вполне мог не пить пиво на голодный желудок и заметить, что Моны в автобусе нет, как и Фишль.       Скарамучча поднял голову с мягкой подушки; действительно, девчат не было, а водитель уже собирался выезжать, оставались лишь последние приготовления и подписи от Элизы. Парень взглянул на Каэдэхару с немой надеждой, но тот покачал головой, отвечая на не пойми какой вопрос. Это могло быть что угодно от «они правда не придут?» до «есть ли у меня шанс всё исправить?» На всё ждало чёткое и неутешительное «нет».       Куникудзуси всеми правдами и неправдами пытался не думать о девушке, пытался забыть всё, что между ними было, но, как безнадёжный романтик, возвращался в этот водоворот чувств и понимал, что чего-то не хватает. Правильно — Моны. Сидели бы они сейчас, оставив самодостаточного Кадзуху, держались за руки, ворковали, щекотали щёки холодными носами друг дружки, возможно, Скарамучча даже осмелился бы пригласить одноклассницу к нему на чай, подразумевая что-то более горячее, но эти мысли только сильнее вводили в тоску. Парень никак не мог понять, что всё, этого не будет, никогда! И пора бы уже прекратить думать о прошлом.       Лучше бы ему правда выстрелили в лоб. Ведь мёртвые не думают о любимых.       На стол хлёстко ударила папка личного дела, она была тоненькая, но била жёстко, особенно по нервам Фишль, которая поклялась без адвоката не проронить ни слова. Должно быть, её одноклассники и друзья сейчас сидели в тёплом салоне автобуса, болтали, а она ждала следователя на твёрдом стуле, руки были в наручниках, на сердце неспокойно и тоскливо, будто после этого разговора её сразу посадят в тюрьму, хотя она ничего для этого не сделала! Папины деньги не смогли отмазать, да и не от чего было. Это несправедливо, гадко, подло!       Хотела девушка кричать да только не могла. Истерики с этими монстрами не проходили, они словно знали, как девушка поведёт себя, даже кофе оставили и сладкий пончик, аккуратно завёрнутый в салфетку. Фишль знатно проголодалась, целая ночь, проведённая здесь, казалась неделей, желудок бурчал недовольно, мозг отказывался думать, и только сердце обеспокоенно громыхало внутри, билось о стенки и требовало выпустить, дать наконец разбежаться и прыгнуть в бездонное море под названием «будущее». Только у Фишль больше его не было, всё, путь закрыт.       После «такого» будущего не бывает.       В душную тёмную комнату зашёл следователь, шлёпнул папку, что привела подозреваемую в чувство, и изучающе взглянул на девчонку. Блондинка тряслась, была вымотана, но ни к напитку, ни даже к еде не притронулась, ну что за упрямица им попалась! Темнокожий с очень жёсткой структурой волос сел напротив. Это было их неоднократным свиданием, Фишль уже успела привыкнуть к его взгляду — не предвещающему ничего хорошего. И что же мужчина опять скажет? Попросит выложить всё, как на духу? Да у них ничего на неё не было, только косвенные факты! Но если вдруг Фишль сломают, нет, если она сама сломается, то жизнь будет кончена навсегда. Урча животом и шмыгая носом, девушка уткнулась взглядом в серый металлический стол. Крапинок на нём заметно прибавилось или девушка уже бредила? — Леди Нарфидорт, — произнёс темнокожий следователь почти умоляюще. — Повторяю вновь. Вы задержаны по подозрению в распространении и хранении наркотических веществ. Скажите что-нибудь. Я вам не судья, не палач. Откройтесь мне, леди Нарфидорт, и вы отправитесь наконец домой.       Домой. Как же сладко звучало это слово. Девушка представила тёплую постель, ванную, свои игрушки, полки с фэнтезийными романами и сказками!.. Вот он, её дом, он не здесь, в этой душной комнате, в которой воздух был наполнен пылью. Как же хотелось отсюда сбежать. Ударить в нос этому громиле и сбежать! Поборов в себе все желания и страхи, взглянув на следователя как в первый раз, Фишль подняла подбородок и выдохнула: — Я ничего не скажу без своего адвоката.