Антиморалисты

      Полиция расследовала дело Фишль Нарфидорт уже около двух недель. Ноябрь подходил к концу, последние тёплые деньки — тоже, и девушка провожала их, сидя в своей комнате с тугим датчиком на щиколотке, как преступница. До чего же унизительно. Фишль грозила тюрьма. У семьи был шанс откупиться, но у полиции нашлись слишком крепкие доказательства, чтобы адвокаты сумели их прощёлкать, как орешки. Давний друг Нормана, вытащивший многих предпринимателей из огромной коррупционной задницы, сейчас очень сильно сомневался, что смог бы выиграть дело, ведь у обвинителей на руках были записи видеонаблюдения и отпечатки пальцев Фишль на пакетике с экстази. Распространение каралось заключением в тюрьме до четырнадцати лет, разве всё могло быть ещё хуже? Как оказалось, могло.       Она ничего не помнила с того вечера, все воспоминания растеклись маслом, лишь лёгкий запах гари сопровождал Фишль, пока та пыталась восстановить хронологию событий. Бал, это она точно помнит, да как такое можно забыть? Девушка отказалась танцевать с Беннетом, всячески избегала его весь вечер, а потом он ушёл, не дождавшись даже мазурки. Фишль в расстроенных чувствах скрылась в баре, и она пила с кем-то. Там был не один человек, два или три, но одного леди запомнила точно: Альбедо! С ним Нарфидорт танцевала вальс, а дальше память стёрлась, будто ничего и не было. Родители рассказывали, что дочь стала вести себя странно и ушла с каким-то блондином развлекаться, а они не воспрепятствовали, что никак не могло улечься у Фишль в голове. Просто отпустили девушку с каким-то незнакомцем, который с ней танцевал? Норман и Софи клялись, что ничего не утаивали.       Фишль сказала адвокату, что её чем-то накачали, раз она не могла вспомнить ничего после определённого момента, и мужчина согласился потребовать экспертизу. Девушку отправили домой ждать результатов, отдохнуть перед судом, выспаться, но она не могла и глаз сомкнуть. Всё время казалось, что Фишль снова всё забудет, что-то непоправимое может случиться, ведь теперь даже собственному разуму нельзя было доверять.       Если в крови подозреваемой найдут наркотики, то версия о том, что её накачали, может сработать. Тогда под подозрением будут те, с кем девушка пила после вальса, а дальше расследование, с большей вероятностью, приведёт к настоящему преступнику. А если нет? Фишль ненавидела себя за эти спонтанные мысли категории «а что, если», ведь именно из-за них девушка не могла уснуть, лёжа на кровати в позе эмбриона и ковыряя пальцами тяжёлый датчик. С другой стороны — не думать о самом худшем исходе было бы чересчур наивно, а Фишль, несмотря на первое впечатление, не такая уж глупышка.       Если в крови не найдут наркотики, может сработать версия о сильном алкогольном опьянении. Злоумышленник мог воспользоваться невменяемостью миледи и манипулировать ей, передавая через неё товар. Но это следовало ещё доказать, этим и занимался адвокат семьи Нарфидорт. Больше гадать смысла не было — все возможные ходы девушка продумала.       Нет, не все! Фишль аж вскочила с подушки, проигнорировав лёгкое головокружение, потому что мысли заняла самая бредовая и сумасшедшая идея: девушка сама купила наркотики и решила поделиться с желающими, но ведь это бред! Разве можно такое забыть? Разве могла десятиклассница достать где-то экстази и не попасться охране на входе? Да где ей, собственно, прятать этот пакет? Блондинка свесила ноги над высокой кроватью и замотала головой. Нет-нет, это идея и правда сумасшедшая, давно пора перестать думать о том, что уже произошло.       Родители всё своё свободное время проводили не дома; они не могли справиться с тем унижением и осуждением, обрушившимся на их семью в последние дни. Старые друзья начали отворачиваться, недруги приблизились слишком близко, желая завладеть бизнесом и опустить своих соперников ещё на уровень ниже, где Фишль не желала оказаться из-за своей ошибки, какой бы незначительной она не была. Чувство вины ужасно грызло, девушка не желала есть, не хотела учиться, протестовала против всего, что ей раньше нравилось: музыка, косметика, фэнтези романы с принцессами — всё к чёрту! Лишь только тоска была для неё развлечением, и она всё глубже уходила в это состояние, достигая опасной точки невозврата.       Фишль хотела поговорить с Моной — единственным человеком, который, как считала Нарфидорт, мог дать действительно дельный совет и успокоить словами, как никто другой, но она не брала трубку. От Скарамуччи девушка узнала, что их пара рассталась. Слышать об этом было больно, но у пленницы собственной комнаты наконец-то появилась возможность с кем-то поболтать о чужих проблемах. Девушке казалось, что только с ней происходила какая-то чертовщина, и больше всего на свете она не желала слушать о чужом счастье. Куникудзуси ничего не рассказал и перестал отвечать на звонки. Это добило девушку окончательно.       Фишль помнила этот день в самых детальных и безобразных подробностях. Вставая с кровати, блондинка думала о том, как тогда кинула телефон в другую часть комнаты, закричала и начала биться головой об подушку. Приехала скорая, буйной вкололи что-то, и она уснула. Так унизительно было чувствовать себя, прикованной к полу под разочарованные взгляды родителей. Только чудо могло вернуть десятиклассницу в прежнюю жизнь. Однако в неё она войдёт совершенно другой: злой, подозрительной и сломленной. Есть тогда смысл бороться за это призрачное «счастливое будущее», если в него возьмут не всех?       Фишль вздрогнула от громкого звука, похожего на удар. Подозреваемая закрутилась, думая, что это ещё одна слуховая галлюцинация, однако стук повторился, и девушка поняла: кто-то кидал небольшие камни в окно. Не думая, как выглядит, блондинка высунулась наружу, раскрыв тяжёлые шторы и впустив наконец в комнату свет. Серое небо на мгновение ослепило Нарфидорт, и лишь через мгновение она увидела в саду знакомую фигуру в кофейной ветровке. Красные пряди почти смылись, и белая копна весело танцевала под потоками ветра, вызвавшего у тела затворницы мурашки. Кадзуха поднял голову и помахал рукой, ничего не говоря.       Когда Каэдэхара узнал об аресте одноклассницы, он ничего не высказал по этому поводу, потому что знал: любые слова сыграют с Нарфидорт злую шутку. В переписке он лишь пожелал крепиться и заявил, что на время прекратит с ней общение. Но для чего пришёл сейчас?       Фишль не чувствовала ног, когда спускалась по лестнице босыми ногами. Дом их был большим, в частном секторе, в нём всегда было много людей, но в одно мгновение для девушки всё перестало иметь значение: комнаты сузились в несколько шагов, рабочие стали невидимым интерьером и только окно на первом этаже, перед гостевой уборной, стало для Нарфидорт чем-то реальным. Блондинка почти вывалилась на улицу, но датчик удержал девичьи ноги, потянув узницу обратно к отчаянию, отчего Фишль вцепилась в подоконник, боясь, что этот лучик нормальной жизни, в лице одноклассника, куда-то возьмёт и исчезнет.       Улыбка с лица Кадзухи сползла, стоило ему увидеть одноклассницу. Зрелище жалкое и поистине удручающее: блондинка была лохматая, от неё пахло снотворным, майка на теле вся смялась и была в странным пятнах, а под глазами красовались синяки, да такие огромные, что, казалось, это не смытые следы от туши. Фишль заметила взгляд друга и поджала губы; ей стало стыдно за свой внешний вид, но не она в этом виновата. А может, девушка просто не желала этого признавать. — Привет, — парень похлопал одноклассницу по плечу очень аккуратно, чувствуя, что тело, как и душа, хрупче тончайшего шёлка. — Ещё не пришли результаты экспертизы? — Тебе не стоит общаться со мной. Если тебя увидят здесь, то… — Тебе стоит прогуливаться, погода очень приятная, хоть и холодно, — Кадзуха обернулся взглянуть на небо, будто не услышал того, что Фишль его предостерегала. Девушка вновь попыталась что-то сказать, но парень бесцеремонно перебил: — Выйди ненадолго. Датчик пикает лишь на определённом расстоянии от дома. Давай, можешь прямо из окна вылезти. — Ты с ума сошёл? — девушка стушевалась, когда одноклассник потянул её за локоть наружу. — Так, это несмешно! — Я задолбался смотреть на результат твоего самобичевания. Поэтому выходи, иначе я уйду. Мне есть, что тебе сказать, это очень важно. — Ты совсем о своей семье не думаешь?! Что про них скажут, если узнают, что ты!.. — Последний раз говорю. Выйди.       Кадзуха выглядел злым, казалось, даже излишне спешил вытащить Фишль наружу. Это выглядело подозрительно, но перспектива выбраться звучала соблазнительнее, нежели закрыться от единственного человека, который решил навестить её в это непростое время. Девушка взглянула на датчик внизу, потянула колено на подоконник, и Каэдэхара заботливо обхватил подругу за талию. Нарфидорт схватила парня за шею, и он вытянул её, поставив босыми ногами на скукожившуюся холодную траву. Датчик остался гореть зелёным, и Фишль вдруг облегчённо выдохнула, словно тяжесть вся замёрзла и рассыпалась на снежинки где-то внутри. Приятная прохлада обдала тело, и следом защекотали мурашки; всё-таки на улице были добрые десять градусов тепла. — Так, Фишль, нет, нет, успокойся, прошу тебя. Всё поправимо, это не конец жизни. Ничего ведь не произошло, зачем ты так?       Только когда Кадзуха заговорил, Нарфидорт поняла, что ревела крокодильими слезами. Друг пытался её успокоить, но это не помогало, она задыхалась и слышала лишь как внутри стучит её сердце. Осознавая, какой жалкой стала её жизнь, девушка начинала плакать ещё сильнее, а Кадзуха уже не мог удержаться, чтобы не прижать блондинку к себе и не укрыть от ветра. Фишль осознала, как же ей этого не хватало: простой человеческой доброты. Лишь сломавшись, Нарфидорт получила это утешение. К чему же оно ей сейчас? Раньше нужно было поддерживать, обнимать и успокаивать. Теперь Фишль уже не верила в искренность этих объятий. — Послушай, я пришёл не просто так. Один человек попросил меня и, в общем, только не убегай, хорошо? — блондинка не поняла, к чему были эти слова и почему объятия Кадзухи стали сильнее, но, когда она повернулась в сторону кустов, стриженных под фигуры, то была готова биться за свою свободу и право залезть обратно в дом, закрыться и не вылезать никогда в жизни. — Стой, да успокойся, я серьёзно! — Каэдэхара, ты урод, понял?! Отпусти, кому говорю, отпусти!       Фишль была в тумане. Она кричала, но не понимала смысла собственных слов. Пыталась вырваться, но всё равно оставалась в крепких объятиях, как такое возможно? Может, она вообще не сопротивлялась? Почему разум играл с ней такую злую шутку, от которой хотелось вскрыться, прекратить мучения и раздумья? Стоило холодной шершавой руке коснуться девичьего плеча, как девушку будто вытащили из холодной воды. Позволяя Кадзухе вытирать свои слёзы, она глядела на Беннета, на его красные глаза. Он тоже плакал.       Фишль вырвалась из рук Каэдэхары и почти повисла на шее друга детства. В его руках было теплее, ветер стих, а по венам наконец стала течь кровь. Стало жарко, щёки зарумянились, а в голове начался полный бардак, но приятный, творческий. — Зачем, зачем ты пришёл?.. — едва можно было разобрать девичьи мямли, на которые Беннет лишь снисходительно гладил лохматую макушку ладонью. — Вам нельзя тут быть. Что про вас скажут, если увидят? — Ты лучше о своей заднице думай. Мы переживём одну встречу, семьи не развалятся, — одной фразой Кадзуха заставил Фишль шумно хлюпнуть носом и обиженно надуть губки. Она ведь и правда волновалась, а парень, как всегда, отличился своей рациональностью и холодным расчётом. За это Нарфидорт и дружила с ним. — Нас всех допрашивали по твоему делу. Мы наврали, как могли, но против камер не попрёшь. Некоторых одиннадцатиклассников тоже поймали за употребление, поэтому в целой параллели настоящий хаос. Уже все забыли про этого Дотторе. — Что конкретно видно на камерах? — поинтересовался Беннет, продолжая придерживать подругу за плечи. — Факт самой передачи наркоты не зафиксирован. Никто бы ничего не заметил, если бы один из выпускников не начал блевать около туалетов. Вызвали скорую, его по-тихому увезли и констатировали наркотическое отравление. Начали копать и докопались до тебя, Фишль, — девушка грустно кивнула. — Но опять же, самого факта передачи не зафиксировано. Выползти можно, только я совсем не понимаю как. Остаётся ждать результатов и лепить убедительную версию произошедшего из всего, что есть. Но ты, — Кадзуха обратился к однокласснице. — Не забивай этим голову. Позволь взрослым дядям сделать свою работу и спасти тебя. — Да я даже не понимаю, в чём я виновата! Я ни черта не помню, даже кому я «продавала» экстази. — Твои родители наняли не просто адвоката, а твою временную совесть. И она заставит тебя раскаяться, это уменьшит твой срок. Просто… — Кадзуха выдохнул, не веря в то, что он сейчас скажет. — Думай, что всё к лучшему и расслабься. Бороться будешь в суде, а сейчас тебе ничегошеньки не угрожает.       Фишль думала возразить, хоть и не знала что говорить, но друг прервал её, передав какой-то конверт. Девушка одёрнула руку, и Каэдэхара поспешил объяснить: — На следующих выходных мой брат, Томо, устраивает вечеринку. Он попросил меня раздать приглашения моим друзьям, но мне особо некого звать. Сосед, его бывшая и преступница, вот и всё. Поэтому просто возьми и оставь у себя. — Но ты мог их выкинуть, зачем тогда?.. — Томо сказал отдать друзьям. Я и отдал.       Кадзуха покосился на Беннета. Нельзя было его здесь оставлять, но он так крепко обнимал Фишль за плечи, терпеливо молчал и не смел взгляда поднять на десятиклассника. — Дружище, тут недалеко остановка, хочешь провожу тебя? — Нет, спасибо. Ты и так много сделал. Я побуду ещё с Фишль, если ты не против.       Конечно он был против. Беннет — парень-то не глупый, сумел найти его в школе, внятно объяснить, что хочет увидеться с подругой, даже про адрес не растрепал, хотя собралось достаточное количество желающих сделать жизнь семьи Нарфидорт ещё печальнее, но он многого до сих пор не понимал. Например, кем стала его давняя подруга спустя года их шаткой детской дружбы. Кадзуха кивнул, хмыкнул и решил сам для себя: пускай наступит на эти грабли.       Они остались вдвоём, если не считать огромную неловкость, холод и прошлые обиды. Беннет пытался подавить это в себе, но понимал, что не выдержит и в конце концов выскажет всё. Парень отпустил чужие плечи, размял красные пальцы и задумчиво опустил взгляд вниз. Только нужные слова пришли в голову, Беннет начал говорить, как запнулся, увидев, что Фишль стояла на траве без обуви. Парень стянул шарф, спрятал белые щиколотки и снял ветровку, чтобы в конце концов укутать девичье тело. Стоять на улице и болтать — плохая идея, но другого позволить они себе не могли, да и Фишль чувствовала, что не сможет вернуться в дом, даже если Беннет будет разговаривать с ней через окно. Она боялась вновь отдалиться. — Я виновата перед тобой, — девушка очень много про это думала и вот — вырвалось. — Тогда на балу я поступила с тобой ужасно. Если бы не мой страх перед родителями, ничего бы этого не было. — Ты не виновата в том, что произошло, будь уверена! Каждого могут подставить, а богатые семьи всегда под угрозой! — Но я всё равно бросила тебя на балу. Я хотела подойти, сказать нормально, что меня тревожит, но не могла. А когда мы столкнулись в полонезе… — Ты не расслышала, что я тогда сказал?       Лицо Беннета побледнело, и он машинально приблизился к девушке. Она так растерялась, что забыла, какой был вопрос, поэтому неловко покачала головой, следя за бегающими глазами парня. Ему тут же полегчало. Чтобы он делал, если бы ответ был совсем другим? Да просто со стыда бы сгорел. — А что я должна была услышать? — Я хотел сказать: «ненавижу, когда твои родители нас разлучают», но из-за смены пар сказал только «ненавижу», — к концу его голос совсем утих. — Я испугался, что ты не так всё поняла, а потом ушла танцевать с Альбедо, чтобы отомстить. — Я не собиралась танцевать с этим… — Фишль умолкла, на мгновение вспомнив, что она всё-таки леди. — Он убедил меня не позорить мою семью и станцевать с ним. После вальса всё как в тумане… Что ты помнишь с того вечера? — Я ушёл после вальса, даже не застал тебя. Хотел подойти и напоследок представить отцу, но ты ушла с компанией Альбедо. Я не стал догонять, для чего?.. — Беннет выглядел очень расстроенным, и девушка совершенно не знала, как его утешить. В каком-то смысле и для него бал стал полным разочарованием, но хотя бы не клеймом в личном деле. Фишль устало выдохнула и облокотилась о стену дома. — Преступник скоро найдётся, и мы очистим имя Нарфидорт. — Мы? — ей стало смешно, но ровно до того момента, пока Беннет, уставившись взглядом в пол, не взял подругу детства за руку. Тогда девушка почувствовала, что значит «мы». — Будем вновь дружить? — спросил юноша тихо и стеснительно, будто делая предложение. — И неважно, что там говорят родители. Я тебя не брошу, и пусть они гордятся тем, что у их дочери есть такие друзья. — Себя не похвалишь — никто не похвалит, — хихикнула Нарфидорт с этой народной мудрости и опустила смущённый взгляд на их руки.       Как же неловко они держались, почти еле касались, но от этого было так жарко и приятно, словно своеобразный поцелуй. Девушка поймала себя на мысли, что ей мало: Беннета, его касаний, разговоров с ним. Одиночество нахлынуло, во рту стало сушить, но ничего с этим нельзя было поделать, только смириться с тем, сколько времени было упущено из-за страха перед родителями, их контроля и собственных колебаний. Когда, казалось, уже ничего не могло пойти хуже, Фишль увидела лучик света, ведущий к чему-то хорошему, и это её безумно приободрило. — Так что ты думаешь? — стоило парню спросить, как Фишль вспомнила, что не ответила. — А тебе со мной скучно не будет? Я так-то затворница, из дома не выхожу и всё такое. — Это временно, уверен, — хихикнул Беннет. — Холодает, тебе лучше вернуться в дом. — Да, ты прав. Ох, но, твой шарф.       Фишль стало до ужаса стыдно, что она позволила себе стоять на вещи юноши, но он был совершенно не против. Даже разрешил оставить его себе. Девушка внутри растеклась лужицей от осознания, что Беннет оставил такой подарок, согревающий в самые тёмные и холодные времена в жизни десятиклассницы. Нарфидорт не могла думать ни о чём: арест, наркотики, родители — всё вылетело из головы, остался только юноша и его милые, торчащие во все стороны, светлые пряди. Ветер сыграл с ними злую шутку, но девятиклассник всё равно выглядел мило. А Фишль?       Девушку вдруг выкинули из мира грёз, и она поняла, что никогда в своей жизни не выглядела насколько ужасно и жалко, как сейчас, перед парнем своей мечты, который позаботился о ней, навестил и вдруг предложил вновь дружить. Следовало вернуться в дом, без вариантов.       И всё-таки Беннет — лучшее, что случалось с Фишль за всю её жизнь. В детстве она была глупа, не прозорлива, но сейчас с ужасом осознала, сколько всего не успела сделать. Нарфидорт очень хотела наверстать это с другом детства, и от этих мыслей даже во мраке коридора можно было заметить красные девичьи щёки. И безумную улыбку.       Кадзуха взял такси и решил уехать подальше от своего района на Болтон-стрит. На этой улице была небольшая кофейня, в который парень был единожды, в четвёртом классе. Шёл дождь, он забыл взять зонт и после занятий забежал в первое попавшееся заведение. Тогда Каэдэхару поразили огни от гирлянд, блеск и мягкость рождественских игрушек, сам запах в кофейне был праздничным или это лишь детские фантазии? Как-то сам по себе, следуя желанию вновь увидеть это место и оценить изменения, парень подошёл к яркой вывеске, гласящей «CoffeeTerra».       В морось никто не осмеливался сидеть за столиками снаружи, все ютились внутри: работяги, пришедшие на обед, студенты, прогуливающие пары, и Кадзуха, не знавший, что он вообще здесь забыл. Приглашений в кармане было ещё уйма, хоть подходи и людям в кофейне раздавай. Но сначала парень решил взбодриться и выпить кофе, горький какой-нибудь, противный на вкус, чтобы язык обжёг, но привёл наконец мысли в порядок.       Баристы поприветствовали гостя, но Кадзуха будто не услышал: застыл на входе, наблюдая за гирляндами, что вешала молодая темноволосая девушка, и игрушками, поселившимися на столах и подоконниках. Парень подождал, пока работница обернётся, но она будто чувствовала, что нельзя, иначе её раскроют, поэтому Каэдэхара терпеливо занял первый попавшийся стул и стал наблюдать. Ошибок быть не могло: руки, движения, рост и пропорции — всё выдавало в девушке Мону Мегистус.       Девушка обернулась и будто не заметила Кадзуху, но он ведь не глупый, всё понимает, поэтому проследил за её направлением и нагнал недалеко от барной стойки. Другие работники странно оглядели их, поэтому парень ограничился лишь лёгким касанием к руке. Мона не смогла воспротивиться и повернулась к юноше, встревожив своим равнодушным взглядом. Кадзуха почувствовал, что в чём-то провинился, но ведь это не он бросил девушку во время бала по телефону, поэтому собрал волю в кулак и заговорил: — Рад встрече. В школе мы не общаемся, и я начал волноваться, вдруг ты совсем расклеилась. — Как видишь, нет. Я работаю, учусь. Всё хорошо, — Мона встала за кассу, пока другая работница куда-то тактично отошла. Эта «вежливость» подставила Мегистус, и ей пришлось продолжить диалог. — Будешь что-то заказывать? Сегодня на пончики скидка десять процентов, у нас есть с клубничной начинкой, шоколадной… — Послушай, сердце тебе разбили, зато мозг склеили. Тебя предупреждали, что Скарамучча — тот ещё маменькин сынок, а ты не верила. Взялась за ум, работаешь вот. У тебя всё прекрасно. — Да, ты прав. Будешь что-то брать? — Мона отвечала сухо, почти машинально, совершенно не смотря в лицо собеседнику. — Если тебе станет легче, то Скарамучча тоже страдает. Ему кошмары снятся, он рассеянный стал. Да, он сделал глупость, но он искренне переживает, что даже удивительно. Тебе ведь не сложно написать ему, обсудить… — Кадзуха.       Девушка обратилась к нему не как к клиенту, а как к человеку, с которым когда-то дружила. Мягко так, по имени, с ноткой высокомерия. Но ей было можно, Кадзуха спокойно позволил посмотреть на него свысока и сказать: — Верь в своего друга. Он намного сильнее и циничнее, чем ты думаешь. У богатых свои проблемы, а у него их нет, вот он и «страдает». Дай ему недельку, а дальше — экзамены. Вот где страдания начнутся, тебе ли не знать. Всё везде успеть, быть первым, лучшим, — этими словами Мегистус сильно давила на переживания Кадзухи, и тот аж стушевался, предвкушая этот привкус волнения и усталости. — В такой ситуации никакая девушка не будет занимать твои мысли. Так Скарамучча и смирится. А что насчёт кофе? — под конец Мона аж заулыбалась, а у юноши от переживаний взмок лоб. — Да, латте пожалуйста. — Одну минутку. С тебя три фунта. Может, будешь какой-то десерт? — Благодарю, — девушка подумала, он достаёт карту, но Кадзуха вдруг вытащил какой-то конверт. Мегистус увидела многообещающую эмблему, и её брови аж подпрыгнули. — Мона, ты девушка умная. Я правда восхищён тобой, правда. Клянусь, — повторил он несколько раз, чтобы работница точно поверила, внемля его словам. — А Скарамучча дурак, объективно. И он будет хвостиком таскаться до скончания времён, потому что в глубине души думает, что хороший. Не хочет казаться плохим и чувство вины ненавидит. Ты думаешь, что знаешь его лучше? Но именно я сосед Куникудзуси, — Кадзуха облокотился о стойку и продолжил уже спокойнее: — Послушай, я многого не прошу. На следующих выходных будет вечеринка в честь дня рождения моего брата, Томо, может, помнишь. И туда придёт Скарамучча. Просто приди и поговори, а если он будет досаждать, уйди или найди меня, я всё улажу. Но мне важно, чтобы этот горе-любовник больше не вскакивал с постели в четыре утра и не всасывался в бутылку пива. — Звучит так, будто ты хочешь получить для себя выгоду. — Выгода — двигатель светского человека, а я как раз учусь быть таким. И ты учись. Неужели даже извинений стрясти с него не хочется? — Как-то не особо. — Не верю. Если ты хоть капельку похожа на миссис Райден, то ты точно должна хотеть самоутвердиться за его счёт. Ненависть к Скарамучче мотивирует тебя работать, готовиться к вступлению в ученический совет, разве не здорово? — Может, тогда стоило не терять времени и не встречаться с ним? Кто знает, может, была бы уже в совете и встречалась с Дилюком Рагнвиндром, — последнее Мона вбросила на эмоциях и шлёпнула стакан с кофе о стойку. — Без злости ты бы не оказалась на том уровне, на котором сейчас. Она мотивирует, меняет человека. Создаёт настоящее искусство. — Тогда мне проще ненавидеть Скарамуччу и дальше, а не разговаривать с ним по душам, — Мона нагнулась, чтобы выкинуть приглашение в урну, но осеклась. Что-то не позволило, и девушка с ужасом поняла, что это «что-то» — её рука. — Я не принуждаю ни к чему. Мне достаточно, что ты уделила своему клиенту столько времени, выслушала, подискутировала и приняла этот конверт. Можешь не приходить, тебя никто не осудит. Я не стану названивать и, тем более, говорить Скарамучче. Это останется только между нами. Но ты обещай подумать. — Будешь пончик с клубничной начинкой? Скидка десять процентов, — перебила Мона вежливым предложением, сказанным с таким твёрдым и агрессивным тоном, что Кадзухе пришлось прикусить язык. Намёк дочки шерифа был понят. — Нет. Я сегодня без десерта.