ur my abomination

длинные пальцы мягко поглаживают головку, проходятся по всей длине и замирают. сяо не может. ему бы повеситься на первом крюку и вновь стать холодным, бесчувственным, как снег, под которым прячутся листья опавшие, превращаются в перегной. сяо дрожит, в квартире натоплено, а руки трясутся и обессилено опускаются на колени. у него не встаёт, и отражение свое кажется неправильным, перекошенным. в чистых волосах не прыгают искры от жёлтых фонарей, а облезший чёрный лак обновлять не хочется. сяо убирает вялый член и тихо смеётся. умер, обратился в труху, остался лежать погребенным под собственными расстройствами, тоже чёрными. они живут на поверхности, сяо их гладит и кормит неудавшимися отношениями и тлеющими сигаретами. кулак врезается в зеркало со всей силы, осколки падают на голову, а сяо так похуй, что даже костяшки израненные не взрываются болью. её огонь горит где-то внизу, выжигает гланды. и хоть чуть-чуть бы облегчиться, забыть о всех неудачах, но «радость» закончилась, и не получается встать. вчерашний день мигает яркими всполохами на краю сознания. сяо туда не пойдёт, сяо запрет дверь изнутри и заколотит все окна, лишь бы не думать, не помнить и не жалеть. — мне похуй, — царапает ногтями макушку. кровь струится по запястьям, щекочет нервы, если они остались ещё, не порвались, как струны на старой электрогитаре. и сяо взаправду похуй, ухмыляется ровным шрамам, воспоминания о которых все ещё держатся на плаву, и пинает их воображаемой палкой, чтобы скрылись из виду. у сяо они не такие, его ноги расчерчены косыми чертами и походят на паутину. она липнет к щекам и заползает в уши, хотя это может и к лучшему. на телефоне ни одного пропущенного — сяо разъебал его об стену и выкинул в окно. на светлом ламинате валяется перевернутая банка из-под окурков и целая бутылка водки. она отвратительная — сяо не может сделать ни глотка даже с перерывами на затяжки. на зубы прилипло мерзкое «итэр». сяо нравится, когда его любят, когда можно себя важным почувствовать и раствориться в любви, по пьяни придуманной, но по мозгам бьёт «скотина» и «мразь», и сяо, впрочем, действительно урод моральный, заебанный жизнью тяжёлой. учебники, порядком подранные, свалены в кучу на столе вместе с тетрадками. сяо тошнит от их зелени, но делает глубокий вдох и все же поднимается. как же хочется сдохнуть, разбить себе голову об стену и вшить под кожу лезвия, но сяо сильный. скидывает всё в рюкзак и пинает дверной косяк ногой. уёбок. — почему? у сяо много таких «почему», он шепчет их в голые плечи, пока кипяток из крана ласкает тело, и хоронит чуть глубже, чем нужно. влажной салфеткой вытирает кровь с пола и натягивает чёрную водолазку, прикрывающую синяки на шее. день будет хуевым, и сяо обязательно проебет литературу и физру и, может быть, зайдёт в табачку. сяо — пустышка, созданный из крепкого алкоголя и хуевых сигарет, ставящий себе диагнозы по тестам в интернете и любящий искаженно. по улицам стелется молочный туман, и всё такое невыносимо-кислое и мрачное. две сигареты не спасут от тяжести и хочется сорваться на бег, только бы не думать о собственных сданных позициях и нарушенных принципах. не пытаться расшифровать свои чувства — в этой игре сяо не выйдет победителем, в рукавах нет ни одного туза, а одни лишь трифовые шестёрки. сяо, на самом деле, всегда проигрывает.

***

водка обжигает пустой желудок, сяо задумчиво стучит по ноге и жмурится, делая очередной глоток. кто же из них бестолковый? он или его желания, заползающие в черепную коробку как черви, выгрызающие путь к бесконечным поискам и разрывающие все слабости? сяо не знает чего он хочет: двинуть итэру под дых, разломать его на части или безвольно упасть в вязкие мысли и все же выбрать его. пытаться понять себя — будто разгадывать огромный кубик-рубику из ярких бэд трипов и спидозных шприцов. сяо, в конце концов, в головоломках не силен, мечется от безусловной ненависти до любви и падает в пропасть. бежевые обои рябят перед глазами, а от постельного белья пахнет грязью и солью. чувствует, как нереальные пальцы сжимают запястье, нажимают на ожоги от сигарет и эфирно целуют каждый. сяо кажется, что все мгновенно затягивается, превращается в чарующую пытку. от неё не избавиться, даже когда похмелье будет стучать в висках, ведь сяо ничего не забудет и разъебет себя на кафеле в ванной, под которым ползают мокрицы. стучит себя по ебалу ладонью, прогоняя галлюцинацию, но она не съебывается, а жмется к груди, отчего её простреливает и коротит. отросшая челка вываливается из хвоста, приклеивается к потному лбу, щекочет нос. сяо ставит опустевшую бутылку на тумбочку и мажет руками по воздуху, но все равно не ухватится за плечи острые, только выколет мёд, который обласкает щеки сладостью и растечется по шее. сяо полнится капитуляции и погибает прямо таким — глупым и лживым, раздробленным и пьяным.