Судить мне

      Омалон не до конца верил богу войны, подозревая, что вечером или ночью тот может передумать, но всё же отгонял эти мысли. Вечером он впервые в жизни ел досоленные блюда и составлял список того, что хочет сделать, пока господин не увезёт его из Неприступного. Мать, а позже старшая сестра, тоже всегда заботились о больном мальчике, ограждая его от волнений и физических нагрузок, боясь, что больное, слишком большое для тела сердце не выдержит.       А Омалон, охраняя покой сестры, не говорил ни лекарю, ни самой Лайсо о том, что уже чувствует очень учащённое сердцебиение не только на лестнице, а просто, когда идёт по ровной поверхности. Он привык жить с головокружением и страхом не проснуться. И вдруг всё прекратилось. Омалон не собирался тратить впустую время и поэтому сам вышел из своей спальни после ужина, постучал в двери кабинета бога войны.       — Ты что-то хотел? — спросил Илас, возникнув за спиной наложника.       Омалон вздрогнул и прижал руки к груди, словно пытаясь успокоить сердце, но острой боли так и не последовало.       — Я хотел отпроситься завтра в город, — поклонившись, сообщил наложник.       — Я не против… Ты можешь не спрашивать каждый раз разрешения, — заверил уравнитель и предложил. — Мы можем вдвоём погулять по столице. Конечно, я привлеку к нам много внимания, но я бы хотел посмотреть город.       — Ты можешь не привлекать особого внимания, — задумчиво проговорил Омалон. — У нас в столице есть большая диаспора верующих в единую богиню-мать, и мужчины этой веры до брака одеваются так, что не видно ни рук, ни лица. Отсутствие хвоста, конечно, привлечёт внимание, но не сразу и немного.       Илас кивнул, решив, что это неплохой способ не только посмотреть на жизнь никоров, но и на собственной шкуре прочувствовать истинное отношение местных женщин к местным мужчинам. У алиасов мужчин и женщин можно было встретить на ключевых постах, правда женщины не служили в армии.       — Достанешь мне нужный костюм? — спросил уравнитель.       — И себе тоже, — кивнул Омалон. — Мой цвет кожи привлекает внимание. Я достану нужное к полудню точно, тогда и выйдем. Только нужно будет с королевой договориться об отсутствии охраны.       — Это я возьму на себя, — пообещал Илас. — Я в состоянии защитить и себя, и тебя.       — Даже не сомневаюсь… — улыбнулся наложник. — Это будет весёлое приключение! Тогда увидимся в полдень?       — В полдень на этом месте, — словно бы заговорщик, шёпотом подтвердил уравнитель.       Спать Омалон лёг спокойно, с лёгким нетерпением. В толпе раньше он не бывал и точно никогда не гулял в одиночестве по столице.       Процесс одевания костюма местных верующих оказался весьма сложным. Они не с первого раза совместными усилиями смогли одеться.       — Мне их уже жалко, — рассмеялся Илас, рассматривая себя в зеркало. — Полжизни они тратят на одевание и раздевание. Я похож на пёстрый холмик из тканей.       — Думаю, что на сто сорок пятый раз процесс даётся проще и быстрее, — кивнул Омалон, из-за чего второй холмик ткани забавно дёрнулся, словно бы пошёл волной.       Уравнитель рассмеялся и позвал:       — Пошли вперёд, к приключениям. Королева обещала нам карету. Как в этих тряпках забраться на спину птицы — не представляю. Странно, что в них не душно и не жарко.       — Ткань накидки пропитывают магией, чтобы юноше плохо не стало, — пояснил наложник и пошёл следом за богом войны.       Птицы смотрелись крайне странно рядом с каретой, вернее, с открытым экипажем. Илас чуть не споткнулся, наступив на конец собственной накидки, когда пытался ступить на подножку. Служанка, что стояла рядом, сильной хваткой прихватила за локоть и помогла устоять. Омалон же перед тем, как взбираться в экипаж, приподнял накидку, чтобы не наступить.       — А я даже не сообразил, — вздохнул уравнитель.       — Если бы я шёл первым, то тоже бы не подумал о такой возможности, — заверил наложник. — Я просто учёл твою ошибку.       — Учиться на чужих ошибках — признак сообразительности, а я люблю умных, — кивнул Илас, садясь на мягкое сиденье.       Птицы с удовольствием перешли на бег, но в экипаже тряска не чувствовалась, и уравнитель откинулся на спинку, наслаждаясь поездкой. Илас смотрел по сторонам, любуясь красивыми видами парка, по которому они ехали.       — Я немного волнуюсь, — не выдержал молчания Омалон.       — Боишься? Или просто не терпится? — спросил Илас.       — Просто волнуюсь, — пояснил наложник. — Я никогда не гулял по городу пешком. Мне кажется, что я просто физически не смогу долго ходить.       — Если не сможешь, то мы наймём экипаж, не волнуйся об этих мелочах, — посоветовал уравнитель. — Я могу о тебе позаботиться, да и твоё сердце сейчас способно на гораздо большее, чем ты можешь себе представить. Не стоит терзать себя тем, что ещё и не случилось.       Экипаж встал у дома на отшибе, и они спешились и пошли в сторону центра города. Илас шёл впереди, заметив, что Омалону привычнее двигаться чуть позади. Постепенно прохожих становилось всё больше, и уравнитель отметил, что женщины сами тоже слегка обходят мужчин, чтобы не столкнуться, а не ожидают, что те будут избегать столкновений.       — Зайдём? — спросил Илас, остановившись у ювелирной лавки. — Ты любишь украшения?       — Я к ним равнодушен, — поведал наложник. — А вот в чайную я бы зашёл. Люблю сладкое.       — Хорошо, тогда пошли в чайную, — кивнул уравнитель.       Они прошлись ещё немного и направились в первую же чайную, что встретили. К ним тут же подошла крупная женщина с широкими бедрами и спросила:       — Вам ведь отдельный кабинет нужен, чтобы можно было есть, сняв накидки?       — Да, если можно, — согласился Илас, отметив, что женщина ценила посетителей, несмотря на их пол. Это радовало.       Женщина проводила их, дала рукописное меню и оповестила:       — Я вернусь через минут десять, чтобы принять заказ.       — Спасибо, — отозвался Омалон.       — Выбирай себе всё, что хочешь, съедим потом, что сможем, — предложил уравнитель. — Обслуживание тут приятное. Нас даже предупредила, что вернётся.       — И? — не понял наложник, стащив накидку.       — Чтобы накидку не снимали. Если по вере тех, кого мы изображаем, мы должны скрывать лица от чужих женщин, то нам будет неприятно, если она войдёт, когда мы будем с открытыми лицами, — пояснил Илас, и никор кивнул, возвращая накидку на место.       Когда женщина вернулась, она постучала, прежде чем зайти в кабинет, и, приняв заказ, вышла, оставив дверь приоткрытой.       Уравнитель понял, для чего, лишь когда та вернулась с огромным подносом. Чайничек и две кружки, а также пять тарелок с десертами заняли весь поднос. Расставив всё на столе, женщина забрала оплату и плотно прикрыла за собой двери, оставив мужчин в одиночестве и дав им возможность снять накидки.       — Судя по твоему заказу, я угадал, заказав десерты и чай вчера, — заметил Илас, рассматривая выставку десертов.       — Я думал, ты поинтересовался, что мне нравится, — чуть разочарованно отметил Омалон.       — Я не хотел тебя узнавать через чужие слова, — заверил уравнитель. — Мне хочется знакомиться с тобой лично, неспешно. Но ты прав, о вкусах в еде я бы мог и спросить.       — Тут орехов больше, чем мёда, — протянул что-то похожее на пахлаву богу войны наложник. — Попробуй, очень вкусно.       — Спасибо, — поблагодарил Илас. — Как же я рад оказаться без накидки. В них не жарко, но неудобно. Не представляю, как можно согласиться всю свою жизнь ходить в подобном.       — Не думаю, что они хоть когда-то думали о своём удобстве. Если искренне веришь в единую богиню-мать, то не станешь нарушать её заветы, — безразлично пожал плечами Омалон.       — Но ведь женщины той же веры не носят таких тряпок, — напомнил уравнитель. — И у богини нет к ним претензий.       — Женщины и мужчины очень разные существа: женщины должны быть удобно одеты, чтобы иметь возможность защищать семью, работать, вынашивать детей, — принялся объяснять прописные для себя истины наложник. — А мужчины в основном работают по дому, растят детей, максимум за забором в огороде работают. Зачем им по улицам ходить в удобных одеждах? А накидка даёт возможность женщине понять, что её жених был ей верен и до брака. А это важно: если юноша сделает ребёнка женщине до брака, та может или смолчать об отце, или выдать за отца своего законного мужа. И потом сын и дочь одного отца, но разных матерей, могут вступить в брак. А это очень плохо отражается на детях. Мать, даже если спит со всеми подряд, всегда знает, где её дети, и окружающие тоже знают, кто мать детей, а отец может остаться скрытым.       — Логично, — отметил Илас. — А эти шарики из чего?       — Там фруктовое пюре и мука из орехов, — перечислил Омалон. — Вкусно, хоть и не очень сладко. Такой десерт с кислинкой.       — Попробую, — сказал уравнитель, беря себе маленький пирожок со сладкой, карамельной начинкой, и довольно зажмурился.       — Сладко очень, но и вкусно. А куда дальше мы направимся?       — Я хочу сходить в музей оружия, в театр на комедию, и пройтись по птичьему рынку, — сообщил наложник.       — А спектакли идут и днём? — спросил Илас.       — Нет, только вечером, — ответил Омалон.       — Тогда сначала мы сходим на птичий рынок, чтобы торговок было побольше, потом в музей, и вечером — в театр, — решил уравнитель. — Но после рынка нужно будет нормально поесть.       Лишь когда они зашли на рынок, торгующий исключительно верховыми птицами, Илас понял, что это логично. Он с чего-то решил, что птичий рынок — это место, где продают домашних любимцев. Уравнитель понимал, что не стоило применять к этому миру представления своего, но это не всегда получалось. Птицы, что не успели потрясти Иласа на своей спине, никаких отрицательных эмоций не вызывали. Яркие, шумные, они тянулись головами к продавщицам и покупательницам в поисках чего-то вкусного.       Омалон принялся рассматривать птиц с искренним восхищением, и уравнитель спросил:       — Хочешь, купим тебе одну?       — У меня есть семь штук, — рассмеялся наложник, вильнув хвостом. — Моя сестра просто не найдёт места для ещё одной птицы.       — Ты их любишь? Любишь кататься верхом? — поинтеревался Илас.       — Я даже не умею, — со смехом признался Омалон, любуясь фиолетовой птицей-подростком.       — Из-за проблем со здоровьем? — спросил уравнитель. — Сейчас ты вполне можешь учиться ездить верхом. А этого малыша мы купим. Скажем, что это моя птица, и тогда твоей сестре придётся найти ей место.       — Я буду учиться ездить верхом и действительно хочу эту птицу, — кивнул наложник, и Илас по голосу понял, что тот довольно улыбается.       Уравнитель обратился к продавщице, и та назвала цену. Бог войны собирался было заплатить, но тут вмешался Омалон, сказав с нажимом:       — Эту птицу растить ещё и растить! И ноги не совсем беговые, есть жирок. А перья почти не блестят. Уважаемая, цена этой птицы двадцать монет, не больше.       — Вы шутите? — возмутилась продавщица, что просила сорок. — У неё редкий цвет оперения! Тридцать семь!       — Он редкий, потому что почти не наследуется, — напомнил наложник. — Двадцать пять, за красоту оперения.       — Тридцать два и не монетой меньше! Я в неё столько сил вложила, — продолжила торговаться женщина.       — Тридцать и по рукам? — предложил Омалон.       — Хорошо, — кивнула продавщица.       Илас расплатился и попросил доставить птицу во дворец, добавив две монеты за доставку. Довольный собой наложник повёл бога войны в музей оружия, сообщая:       — В музее оружия я ни разу не был.       — А почему ты выбрал именно музей оружия? — спросил уравнитель.       — Чтобы тебе было интересно, — пояснил Омалон. — Сам бы я предпочёл пойти в музей народного искусства. Я неплохо играю на стинхе.       — Тогда мы пойдём смотреть на народное искусство, — решил Илас. — Я не хочу смотреть на оружие в свой выходной.       — А можно взять выходной от божественности? — спросил наложник с удивлением в голосе.       — Я бог, кто мне может что-то запретить? — спросил бог войны с иронией в голосе.       — Думаю, никто, — весело отозвался Омалон. — Тогда пошли смотреть на инструменты.       Они прошли к музеям — тут их было всего три, и в каждом две выставки. Оружие и изделия народного искусства выставляли в одном помещении, но Илас понял, что обе выставки они не смогли бы посетить за один день. Омалону и правда нравилось рассматривать инструменты, он задерживался у каждого экспоната, внимательно рассматривая каждый и читая описания.       Уравнителю же они были неинтересны, а вот роспись по ткани его заинтересовала, и они разошлись. В музее было почти пусто, и Илас слышал гулкий звук собственных шагов. Этот звук сейчас почему-то особо сильно нравился уравнителю, он вновь очень остро почувствовал радость от своего здорового тела. Иногда это чувство накатывало на Иласа, как волна, накрывая с головой.       Уравнитель оглянулся, нашёл глазами наложника и подумал, что, может быть, и пора привести сюда свой гарем, слуг. То, что говорила Лайсо, ему нравилось, да и пребывание тут было больше похоже на отпуск. Да и Омалону стоило бы посмотреть на других наложников, чтобы окончательно успокоиться.       Решив, что всё же не стоит торопиться, Илас решил для начала завтра съездить с королевой в пару приютов, пообщаться с ней и потом уже вынести окончательное решение. Всё же уравнитель опасался, что алиасы и никоры не готовы к близкому знакомству друг с другом.       — Ты не хочешь перейти в следующий зал? Всё, что мне было интересно из искусства в этот период, я посмотрел, — подошёл к наложнику Илас.       Тут очень странно разбили экспонаты — не по видам искусства, а по эпохам, выставляя в залах всё: от росписи на посуде до картин одного периода.       — Пойдём, — согласился Омалон. — Я тоже тут всё осмотрел. Может, мы завтра в театр сходим? Я хотел бы побыть в музее подольше.       — Хорошо, я не против, — легко согласился уравнитель, понимая, что в музеях ему скучно.       Если бы наложник не был так увлечён выставкой, сам бы Илас предпочёл быстренько пройтись по всем залам и уйти. Тем более, уравнитель съел гораздо меньше сладкого и уже начал хотеть есть. Быстро осмотрев всё интересное в следующем зале, Илас повернулся к Омалону, чтобы понять, как быстро тот продвигается, но его внимание привлекла семейная пара с тремя детьми: двумя девочками и мальчиком.       Пользуясь тем, что никоры не могли бы увидеть сквозь накидку, как внимательно смотрит за ними бог войны, Илас принялся наблюдать, хотя и понимал, что в публичном месте никто не будет выставлять напоказ внутрисемейные ужасы. Уравнитель просто хотел понять, как женщины обращаются с мужьями и сыновьями, выяснить, как тут положено относиться к лицам мужского пола.       Женщина, высокая, крупная, была вооружена коротким мечом, и её абсолютно не интересовало, что тут выставлено. Она лениво ходила от экспоната к экспонату, а её муж, лёгкий, низкий и хиленький по сравнению с супругой, экспрессивно и живо рассказывал детям о трёх кувшинах, описывая, для чего те использовались. Какой был для вина, какой — для масла, а какой — для молока. Попутно объяснял детворе, почему на кувшинах разные изображения, и какая богиня какую жидкость охраняла. Даже Иласу было интересно слушать. А вот жена слушала вполуха, но не торопила мужа, не перебивала, а когда старшая из девочек ущипнула брата, строго сказала, обняв заплакавшего сына и подняв его на руки:       — Лиак, ты не должна так себя вести! Ты — будущая мать, опора семьи. А опора не должна обижать слабых, тех, кто стар, тех, кто слабее, и маленьких детей — тем более. Довести до слёз маленького мальчика — много сил не надо. Зачем ты его ущипнула?       — А почему он меня перебил? Он мальчик и должен молчать, пока женщины говорят, — надулась Лиак.       — Сын ещё слишком юн, чтобы знать этикет, — покачала мать головой. — И мужчина рядом с тобой будет молчать, если ты заслужишь его уважение. А если ты ждёшь, что тебя будут уважать лишь за то, что ты девочка… То ждать тебе придётся долго. Обижать маленьких — удел слабых и подлых.       Уравнитель хотел бы дослушать этот разговор, но к нему подошёл Омалон и позвал в следующий зал.