***
Стоило Цзян Чэну выйти из комнаты, как тут же его встретил слуга. Он низко поклонился ему, а затем дрожащим голосом произнёс: — Госпожа желает вас видеть, молодой господин. Ваньинь сразу понял: дело дрянь! Как его мать прознала обо всём случившемся так быстро? Это невероятно! Он не испытывал ужаса перед матушкой, напротив, очень уважал её и почитал. Наверняка сейчас его обвинят в том, что он похитил господина Цзинь прямо из ордена, тем самым поставив на кон репутацию клана. Вот только Цзян Чэн не будет сожалеть о своём поступке, что бы ему не сказала мать. Усяню плохо в башне Золотого Карпа, и это видно невооружённым взглядом. Омега в таком дрянном месте будет чувствовать себя слабой и неуверенной, стоит ли ещё упоминать, что он там оказался насильно? Все знали, что он раньше просто разливал чай на улицах, а затем его наглейшим образом притащили в башню и объявили частью правящей семьи Цзинь. Если раньше Цзян Чэн сомневался в правильности своего поступка, то теперь уже нет. Раз его отец-омега, Вэй Чанцзэ, принадлежал ордену Цзян, то и его ребёнок тоже должен быть здесь! Кроме того, о наглости ордена Цзинь, решившего украсть человека, он не мог думать никак иначе, чем в отрицательном ключе. Он видит в Усяне запуганного и нуждающегося в помощи юношу, потенциал которого губят стереотипы родного ордена. Омегу, которую все норовят защитить и спасти, но не замечают реальной угрозы в виде Гуаншаня. Ему хочется показать Усяню, что не везде к нему будут относиться так, что не всегда ему придется играть на публику. Его семья станет для него семьёй, он станет для него семьёй. Внутри Цзян Чэна играет желание побыть героем, спасти нуждающегося в помощи. Пускай, его методов не поймут, зато какой от них будет толк? Ваньинь уверен, что вскоре Усянь не захочет уезжать. В этих размышлениях он провёл всю дорогу до покоев матери. Слуги услужливо развели двери перед ним, он сделал шаг вперед и столкнулся с гневом Юй Цзыюань Её острый взгляд вцепился в него, будто в утопающего, на лбу проступили морщинки, а на руке заискрилось кольцо — Цзыдянь. Семейная реликвия в руках его матушки предвещала скорую атаку, но Цзян Чэн и бровью не повёл. Он не чувствовал вины за свой поступок. — Матушка, мне сообщили, что ты желала меня видеть, — невозмутимо произнес он, будто вовсе не видел скверного настроения госпожи Юй. — Что-то случилось? — Что случилось?! Что случилось, да?! Цзян Ваньинь, ты — будущий наследник нашего ордена и занимаешься такими глупостями?! — в ее руке появился Цзыдянь. — Я думала, что воспитала тебя достойным человеком, а ты позволяешь себе позорить наш орден, заставляешь отца краснеть и извиняться перед главой Цзинь за твой дурной характер?! Как только он вернётся, мы проведём воспитательную беседу. Ваньинь оставался невозмутимым даже в такой ситуации, хоть в глубине души ему и стало обидно. Его мать не поймет этого поступка, как бы он не пытался её переубедить и объяснить свои мотивы. — Я считаю, что мой будущий супруг должен больше проводить времени со мной, — на выдохе проговаривает он. — Усянь сам хотел в Юньмэн Цзян, но его отец отказал ему. Сказал, что омеги не имеют права решать, что им делать. Я не мог остаться в стороне. О нашей помолвке было оговорено год назад, но увидеть его я смог лишь недавно. Почему? Юй Цзыюань немного опешила от того, что её сын начал напирать на неё. По правде говоря, никогда ранее во время того, как она его ругала, Цзян Чэн не нападал в ответ. Может, это потому, что и наказания раньше были лишь за очень-очень серьёзные проступки, а значит, и насчитывалось их меньше десятка, но тем не менее. — Это всё глупые оправдания! Мало ли, чего хотел этот ребенок? Ты поставил на кон репутацию клана, а значит, должен быть наказан! Десять ударов по спине кнутом! Ваньинь отводит взгляд. Раз мать на него злится, значит, есть на что, не правда ли? Со стороны его действия могли расценить, как кощунство и варварство, но он-то точно знал: его будущий супруг не против. И пусть его накажут, пусть побьют Цзыдянем, он не откажется от своих намерений показать Вэй Ину лучшую жизнь. Сейчас спорить с матушкой было бессмысленно. Если он будет оправдываться и защищаться, то всё равно ничего не добьется. Разве что, пожалуй, только разозлит её больше. — Хорошо, как скажешь, — покорно принимает он свою учесть. — Вот только Усянь всё равно останется здесь.***
Кое-как он, не без помощи товарищей по ордену, смог дойти до своих покоев. Его спину покрыл десяток ран от кнута. Хорошо, что Цзыдянь по своей жестокости не сравнится с дисциплинарным кнутом ордена Лань — всё заживет и даже шрама не останется, если приложить достаточно духовных сил. Его обтёрли тряпками, наложили мазь и оставили отдыхать в одиночестве. Ранее, когда он был юн, то после наказний матери мог не принимать помощь лекарей и игнорировать раны. С возрастом его гордости в этом вопросе чуть поубавилось, и он стал меньше ворчать. Ведь, если он не будет обрабатывать раны, то в последствии осложнения могут застать в самый неподходящий момент. Сейчас он, лёжа на кровати, мог разве что прикрыть глаза и принять попытки заняться лечением ран. Увы, его планы были нарушены. — Молодой Господин ордена Цзян? — Усянь зашёл в его комнату, даже не постучавшись. Цзян Чэн нахмурился. Ему вот уж очень не хотелось, чтобы Вэй Ин увидел его в таком скверном положении. У него вся спина в ранах от кнута, его выпороли, как ребенка, а теперь ещё и будущий супруг увидит это? Такого позора он не переживет. — Прочь! — рычит он. Да, возможно, это было грубо, зато наверняка подействует... — Нет, — Усянь уже во всю ходил в его комнате. Кровать в комнате Цзян Чэна представляла из себя отдельную комнату в углублении стены, дверью в которую служили газообразные фиолетовые ткани, похожие на тюль. Вэй Ин не мог видеть, что находилось внутри, пока не подошёл бы достаточно близко, и Цзян Чэн воспользовался этим. Протянув руку, он наткнулся на канат, который держал ткань по сторонам и дёрнул, заставляя проход закрыться. — Уходи! Ему, конечно, сейчас очень хотелось бы быть рядом с Усянем, подпустить его ближе, позволить нежным рукам себя пожалеть. Каждый альфа втайне мечтал о таком, ведь омежьи прикосновения, их забота и беспокойство всегда даровали чувство умиротворения. Вот только они с Вэй Ином не такая пара. Хотя он не отрицал, что в будущем, скорее всего, они ей могут стать. — Ах, вот как?.. — голос Усяня казался тихим и расстроенным. Цзян Чэн не видел его, но мог представить, как личико того сейчас могло погрустнеть, и от этого, по какой-то причине, его сердце неприятно кольнуло. — ...Ах, А-Чэн, А-Чэн! А ведь мы с А-Ли приготовили тебе супчик из корней лотоса и свиных рёбрышек... Ну, если ты не будешь, то я его съем сам! Ваньинь заинтересованно поднял голову и попытался сквозь свою невесомую тканевую защиту рассмотреть деревянный поднос с заветной миской супа, но сквозь фиолетовый тюль ничего не рассмотреть. Он лишь отворачивается, решая, что гордость важнее. — Ешь... — Ох... Неужели? Я думал, что молодой Господин Цзян сразу же откроет мне и позволит войти к себе... Знаете, я готовил этот суп, приложив к нему всю свою неземную любовь, а вы так пренебрегаете моими стараниями, — его голос был слишком приторным и сладким, очень-очень фальшивым. Но Цзян Чэн знал. Знал и был уверен. У Вэй Ина не получится запудрить ему мозг. Что бы этот омега сейчас ему не сказал, Ваньинь никогда не позволит ему увидеть себя в... — А вот братец Цзысюань никогда не стал бы так делать. Он бы с удовольствием съел мой суп, даже если бы там была отрава! Шторка дёрнулась — то Цзян Чэн вновь потянул за верёвку. Больше всего он ненавидел, когда его сравнивали с кем-то. Усянь улыбнулся. Как же легко ему даётся общение с этим человеком.