***
горькая жидкость обжигает стенки горла, втекает в разъярённый желудок, забастовкой реагирующий на кисломолочный продукт, отзываясь волнующей пустотой. вечер ощутимо сереет, сгущается над головой ливневой тучей, кислотными каплями накрапывает на полупрозрачную футболку с собственного мерча, разъедая вид на худые изрезанные плечи. шрамы не исчезают по сей день, а лезвия хранятся в одном забытом ящике вместе со старыми использованными шприцами. жаль, что сегодня не удалось припасти парочку – никита заметил блестящую фольгу в кармане джинсов, упрекая за отвратное пристрастие. смотреть на прыгающих девчонок и пытаться с кем-то познакомиться не хочется, ведь алкоголь в компании приобретает бурый окрас, загораясь лиловыми огнями спасения. единственное, что не выходит из головы продолжительное время, так это скрытная личность нового знакомого. скрывается он искусно, будто работает киллером под прикрытием и его заказала***
вечер заметно тускнеет на фоне ярких клубных огней. пить теперь нет желания, особенно, когда трое игроков выбыло. пузырьки игристого давно все испарились, превращая массу в одну кислую абстракцию. думать, что произошло между парнями вновь, или вспоминать, какие картины виднелись с боку невозможно. сидел же на соседнем стуле, мог предотвратить загорающуюся драку, остановить вовремя и оторвать их друг друга, но просто не увидел. лакированное покрытие прожигается отчаянным взглядом с долей неосознанной вины, разбухая от мокрых подушечек пальцев. до предела надоело спасать и спасаться, быть мишенью и дулом, вызывать восхищение и отвращение, являться спасательной кислородной трубкой в запертом гвоздями гробу. впервые удалось не выпивать запасы в одиночку, не спиваться, как перефразирует мать, не романтизировать свои же мучения, да и то успешно вырвали с концами. дрожь струями проникает в тонкие ветки сакуры, завядшей пару недель назад, отзываясь холодом где-то внутри позвоночника. бушующие эмоции смешиваются с вторым и, скорее всего навсегда, последним стаканом виски с колой, вызывая громоздкую молнию вопросов. судьба никогда не позволит спокойно доживать остатки никчёмной, пропахшей водкой и таблетками друзей, сдавшейся под напором вселенной, ударившейся о гранит невзаимной любви, жизни. приходить в себя не хочется, пребывать в прострации намного удобнее и легче, чем вновь смотреть на плачущую высоцкую и на, к сожалению и огромной боли, бывшего друга. мышцы выражают одно негодование, полную обречённость и ничего. просто ничего. заметить замыленные от размышлений и повышающегося алкоголя в крови не сложно. сложнее понять, почему вообще так происходит. кто в бескрайнем мире попросил перенести тяжкую ношу с себя на любого страдающего человека, что на грани срыва, что всеми силами старается исправиться, что ежедневно плачет в трубку родным, толком не объясняя причину, что стал ничтожеством в своих глазах? наверное, точно какой-нибудь отморозок, сам не справляющийся с окружившими проблемами, перекидывая их лучшему разуму. звуки смешиваются в один толчок, стук собственного изнывающего сердца, щелчок автоматической ручки, пишущей на подкорках сознания. представить, что ожидает в будущем, будет ли продолжение этого бытия или оно кончится в тёмном переулке, смогут ли они общаться снова? точного ответа никто не даст, даже та, кто перекинула на него неподъёмный груз. а мечтать о том, что какие-то отношения с любимой детинушкой, как когда-то называла его тётя люба, могут быть вообще бессмысленно. глухой истерический смех затухает на фоне дум, возникающих резко, без закрытия прошлых. лёгкое касание на ткани приводит в слабое чувство, вытягивая из информационного транса. шея хрустит от долгого нахождения в одном положении, поворачивая голову, и он всматривается в зарёванное лицо девушки. тушь чёрными полосами растеклись по тональному крему, размывая румяные румяна, блеск поплыл в разные стороны, а ярко-розовая помада вышла за границы тонких губ. смотреть больно, а отчитываться перед другом ещё больнее. длинный ноготь указывает вперёд, намекая на ещё одного мертвецки пьяного товарища. тот сидит на красном диванчике, облокотившись на хлипкую дощечку, и смеётся громко, будто вовсе не пребывает в страхе и тревоге за уехавших. выглядит до боли странно, переживания повышаются вместе с подступающим психозом. тут явно замешены не одни водка и джин, что-то тяжелее оказалось в привыкшей к инъекциям вене или в сожжённой каплями и порошками слизистой. внимательно осматривая больного пациента, никита замечает дикую улыбку и ручной тремор, скидывающий того со стола. одним движением пальца просит соседку пододвинуться и выпустить, что та прекрасно понимает и покорно выполняет. кроссовки медленно ведут хозяина к противоположной стороне, ставя к похожей паре внизу. он наклоняется, аккуратно берёт сидящего за подбородок и трясёт, приводя в сознание на долю секунды. слипшиеся от слёз ресницы распахиваются, открывая вид на абсолютно тёмные радужки. цвета нет, всё залито темнотой, вскрывающейся венозным лезвием, покрытой оболочкой отчаяния и разочарования, вызванной дозировкой противозаконного вещества. светловолосый печально выдыхает, осознавая, что тот вновь подсел, не желая останавливаться. - он под чем-то, - тихо проговаривает даме напротив, дрожащей от страха неизвестности, - что ты принял? – дёргает за молочную кожу, когда видит растягивающуюся васильковую полосу. в ответ только смех. истерический, с ноткой беспомощности, просящий убить одним движением. - блистер обезволивающего, - язык заплетается, не давая темноволосому произнести и половину чётких звуков, - никита, - произносит до жути сладко и больно, что сердце на минуту останавливается, - я тебя так люб-лю, ты не представляешь. мгновение, и чужие сухие губы касаются других – мягких, чуть сладковатых от арбузной жвачки и электронной сигареты с ароматом ягод. роли меняются второй раз за вечер, только у других и в другой ситуации. массивные руки с лёгкостью отталкивают худое тельце, строго смотря на одурманенное выражение. органы в трубочку сворачиваются от внезапного поцелуя, который таким и считать нельзя. сзади слышится новый истошный всхлип, стукающиеся о пол солёные капли и скрип ткани. теперь объясняться придётся ещё дольше, чем предполагалось. - так, ты пьян. тебе нужно проспаться, - полностью распрямляется и подходит к лере. легко гладит по голове, прижимая к торсу в виде успокоения, нашёптывая нежные мамины колыбельные, - поехали-ка все домой. сейчас не та ситуация, в которой стоит пить. ведь он прав. когда происходят множество душе калечащих ситуаций, трудно оставаться в полном хладнокровии и спокойно допивать блейзер из кружки. телефон принимает запрос водителя, приехавшего за пару минут, показывая надобность выхода из душного и, по совместительству, криминального помещения. с тяжким хрипом уставшая спина принимает в дрова пьяного кусакабе, перенося его от самых дальних столов до древесных дверей. посадить того в машину не оказалось сильным квестом – сам переполз к другому окну, когда заметил, что придётся тесниться втроём. водитель наблюдает за происходящем с напряжением, видно, что переживает за только почищенный салон и приятный запах ванильной бумаги. делает радио тише, попутно опуская стекло, выкидывая изжёванную резинку. бегло осматривается в заднее стекло, примечая, что ребята не старше двадцати, а девчонка совсем молоденькая. - на ***, пожалуйста, - передавая смятые купюры, произносит заказчик, неловко улыбаясь протянутой длани. локоть прижимает убитое тело ближе, чтобы оно не улетело в ноги на особо высоком лежачем полицейском, и слабо вдыхает тонкий аромат выветрившейся мяты и отцовского одеколона. запах до боли родной и приятный, совсем не режет рецепторы, вводит в вихрь облачного тумана, загоняющего в белые двери. хотелось ощущать его постоянно, не отпускать в стиральную машину пропахшие кофты, обнимать по ночам вместо плюшевого мишки в углу, надевать заместо наволочки для пуховой подушки. объятия крепнут, до кашля сжимая рёбра и плечи, заставляя немного возвращаться в реальность. разбитый огонь за окном быстро сменяется, останавливается на красном блике светофора, очерчивая смазанные линии предметов. тишь съедает дома, полностью ограничивая наблюдения за маршрутом. хорошо, что он назвал не свой точный адрес – и высоцкая в безопасности дойдёт, и парням не так далеко плестись придётся. переживать в этот вечер приходится не только за наркоманов и алкоголиков, а ещё за беззащитных дам, пара которых уезжает в больницу. яркий луч врезается в опухшие от усталости веки, заставляет щурить их, доставляя колкую боль на полоске сгиба. поворот наклоняет всех без исключения, но медленное торможение позволяет вернуться в исходное положение. с нелепыми благодарностями и обещанием высокой оценки в приложении выходят, с громом захлопывая желтоватую дверцу, и становятся на разбитый тротуар. в свете жаренных фонарей размазанный макияж выглядит более пугающе, чем в клубе, но теперь без слёз и мёртвых криков. подъездная дверь слишком быстро закрывается, уводя из поле зрения тощий силуэт. отставать от неё энгель не собирается, поэтому быстро поворачивает в обратную сторону, торопливым бегом скрываясь в углах домов. туловище за ним неповоротливо идёт, заносясь на резких сворачиваниях. нытьё и шёпот грызут остатки равновесия в этом вечере. сдерживать злость и раздражение становится трудно, металлический вкус смешивается со слюнями, пока мясо искусано острыми зубами. безлюдные тропы жужжат от сильного топота, всхлипами скрываясь в проезжающих машинах. около парковки стояла реанимация, куда заносили ребёнка, по виду зелёного и довольно умирающего, а женщина рядом забегает в кабину. у кого-то вечер повеселее будет, чем простая драка, третий за всю жизнь поцелуй с юношей и признание от того же. переоценивать свои проблемы никогда не поздно, особенно, когда находишься на грани с тканевым ремешком вокруг шеи. слабость подступает, держать пьяную тушу в охапке становится до нытья сложно, но когда перед глазами возникает знакомая исписанная панелька, второе дыхание открывается, стремительно ведя к заветной цели. тело постепенно теряло былую отвагу и бесстрашие перед разгорячëнным другом, падающем от галлюциногенного поребрика. извилистые прорезы исшаркиваются на асфальтированной тропе, резко журча над самым ухом. жëлто-зелëные скамейки со всей любовью и заботой принимают спящих бродяг, устроившиеся кошки на их спинах посапывают, вдыхая перегар своим розоватым носиком. ключи путаются в дрожащих влажных ладонях, то и дело выскакивая обратно в джинсовый карман. единственный из компании, кому повезло жить в подъезде со стареньким домофоном на плохо держащем магните. такой в металлолом стыдно отдавать из-за пугающей вековой старости. попасть по овальному от частого использования кругу непросто, особенно, если мыло в глазах смешивается с застывшими слезинками. сквозь плотно натянутую кожу слышится хруст позвонков, означающих утреннюю боль, сопровождаемую головной. заветный писк шипящего динамика выводит из стратосферы, запуская перепивших бедолаг в сырое здание. запах грязи и гнили моментально заполняет впадины, оседая на недавно постиранной куртке, свидетельствуют о редкой уборке. рекламки с информационной доски безжалостно сорвали, опрокинув возле тонкой железной балки, а список должников на предыдущий месяц разукрасили чёрными перманентными маркерами. вряд ли кто-то предпочтëт уютной, тёплой, а главное спокойной квартире такое захолустье, покупаемое только для сдачи на некоторое время. парочки и наркоманы одобряют сей вид заработка, соседи жалуются в правоохранительные органы, а застройщикам по барабану всё происходящее вне их рабочего плана. приходится жить так, ведь иначе только на свалке или чьей-то хате, что не супер влияет на взаимоотношения с этими людьми. на этаже до сих пор не заменили разбитую лампочку, поставив простую галочку в письме. забросили, не желая и минуты видеть жильцов заброшенного несколько лет назад дома. железные ключи не лезут в замок, постоянно промахиваются мимо скважины, царапая глянцевые поверхности всюду. за время прогулки по холодному городу в мозг прильнуло выпитое шампанское и заглатываемая водка с огурцами, отдаваясь жжением в груди. две пары грязной обуви топчутся по коричневому коврику, загрязняя его донельзя, с плеч уходит промëрзлая ветровка, улетая в дальний угол коридора. миша не медлит и, разворачиваясь торопливым бегом, спешит в ванную, откуда через пару секунд слышится характерный звук рвоты. перебрав со слишком живительным нектаром и парой тройкой оздоровительных таблеток, сложно сдерживать позывы утренних блюд, заботливо приготовленных матерью. знала бы она, чем занимается её сын и ради чего он пропускает семейные лекции, точно бы оторвали все связи с миром и переехали в город потише и подальше от цивилизации. сухие ладони бережно берут волосы, оттягивают их в стороны, уводя от влажных губ, пропитанных горькой жидкостью. из светлых, но предельно уставших и потемневших от без сознания происходящего, льются васильковые жемчужины, сливающиеся со всем внизу. выглядит жалко и больно, понимание не приходит вообще, пока воздух наполняется кислым ароматом.***
яркая лампа жжëт роговицы, впивается в опухшие глазные яблоки, застывая инеем внутри. пазухи слизистой разъедает выраженный запах спирта и медицинских мазей, что активно использовались в этой палате. одежда сильно выделялась среди абсолютно белой комнаты, сияющей чистотой, непривычной для государственных больниц. от нетерпения и лёгкого волнения приходится трясти ногами, шатая железную табуретку весом. ждать результатов обследования невыносимо, особенно, если один из потерпевших недавно вылечил сломанные рёбра. сквозь стекло новенькой двери виднеется мужчина в халате, разговаривающий с медсестрой в коридоре, держа в руках небольшую стопку бумаг и документов. среди них также виднеются обложки паспортов, которые, к сожалению и страху, пришлось вручить для опознания и подтверждения личности больных. главное, чтобы не было претензий по поводу перегара и невменяемому состоянию несовершеннолетних детей. врач входит в дезинфицированное помещение, грозно глядя в сторону кушеток. по одним только эмоциям и не дрогнувшим мышцам на лице можно понять, что ждать хороших новостей бессмысленно. остаётся надеяться на ушибы или, хотя бы, на слабые переломы не слишком важных костей. но с удачей двух ударенных в младенчестве головой о бетонный пол придурков, такое банально невозможно, и, скорее всего, в медицинской карточке будет красоваться снимок оторвавшейся почки и висящая на кишке печень. - здравствуйте, снова, - с усталостью произносит он, оглядывая пациентов опасливо-сожалеющим взглядом. - здравствуйте. ну, что там с ними? - торопится, пытается узнать, что можно будет бить после выписки. - ничего страшного, - более расслабленно выдыхает, передавая некоторые листки кириллу, - у сергея несильный ушиб, обезболивающая и заживляющая мазь помогут. у курседова то же самое, только у носа более сильный. пару дней отекать будет, пусть тоже воспользуется мазями, - отдаёт оставшиеся, внимательно концентрируясь на реакции их товарища, - вот рецепт на хорошие крема, в любой аптеке можно найти. - а когда их выпишут? - игнорируя последнюю фразу травматолога, перебивает ослабленное дыхание собеседника. - прямо сейчас. можете забирать их, или оставить до утра? - нет, пожалуй. лучше развезу по домам, а утром поговорю. большое спасибо вам, вы невероятно помогли мне! - он жмёт руку доктору, выражая большую благодарность за полученную помощь. - да не за что, это просто моя работа, - сквозь отвращение и утомлëнность, словно ему сложно работать с людьми и на самом деле отделение не знакомо совсем. мужчина скрывается за снежной панелью, растворяясь в очередном разговоре с молодыми практикантками. им бы лишь пудрить носики в общественном туалете и заговаривать зубы старшим при виде пустого безымянного пальца. склянки на стеллажах, пробирки в лаборатории, студенческий гардероб, реальные неманикенные больные и полная регистратура таракашек вовсе не волновали их, кроме, конечно, красивых мальчиков на МРТ. кулаки сжимаются с невероятной силой, истерическая улыбка расползается очень быстро, а желание разбить вазу на тумбочке возрастает. пока друзья пребывают в состоянии сна, темноволосый не теряет время и проверяет набежавшие уведомления, коих высвечивалось внушительное количество. первый, закреплённый во всех приложениях и отмеченный красным сердечком, чат мгновенно открывается, выкладывая суп из букв на обозрение. голосовые сообщения со слëзными объяснениями и уставшим от отвратительного вечера голосом режут глотку, полосами алой струи расписывая недавно отдыхавшую грудь, слизывая соль, добавляя жгучего перца. под горячую руку попадёт не только недо-пара патлатых животных, но и перегоревшие друг от друга шиншиллы, что дерутся и сосутся в один момент. тяжело с такими идиотами, но, видимо, судьба послала их специально, чтобы жизнь мёдом не казалась. единственное, что сейчас волновало больше размышлений по поводу фортуны рождения, это вопрос, как развозить по домам пьяные убитые тела. если адрес одного хорошо известен и выучен наизусть за всё время общения, то у второго ничего не ясно. наверное, лучшим решением было бы позвонить его родителям или родственникам, но и это не представляется возможным, ведь их сто процентов нет. да, красноволосый не только о водке и приходах в период употребления может говорить. рейзов слабо бьёт спящих по плечам, дабы разбудить и не шокировать пребыванием в неизвестном месте. шуршание одноразовых пеленок разрезает отстоявшуюся тишину, пронзающую все клетки заполненного медикаментами воздуха, скрип плотно натянутой искусственной кожи раздражает ещё сильнее, пока двое алкашей приходят в себя. - вставайте быстрее, скоро такси приедет, - указывает пальцем на экран включённого телефона, показывая, что точно не лжёт, - чтобы не было лишних вопросов. вы оба попиздились до полусмерти, я вызвал вам скорую. про ваши болячки утром расскажу, когда проспитесь. те с пониманием выслушали, мигом собирая свои резиновые кости с ткани, вылетая в коридор погибшей чайкой. чёрные небеса облегали звонкие очертания предметов, заполняя оглушающую пустоту, вырисовывая аккуратные изгибы. вывески на дверях смешивались в одну массу, друг за другом повторялись, различаясь только номером кабинета, участком и фамилиями с именами. по сути таковой, всё в этом здании схоже, а различием являются заблудшие души больных, что не выбирали такой участи. не удивительно, что в таких местах есть морги, где хранятся трупы разных сортов и годов. свежий воздух ударяет в лёгкие, выбивает остатки антисептиков вокруг, заполняя органы долькой ледяного ветра. туч практически не видно, скрылись в ночной синеве серого города, сливаясь в единое целое с бескрайним миром. бывать на улице в такое позднее время приятно, точно приятно, но не в таком положении и ситуации, когда усаживаешь на скамью полуживых приятелей. выкуренные пару минут назад сигареты смешиваются с сырой землёй, убираемой каждое утро. осадки сильно повлияли на настроение и здоровье граждан, особенно, дворников и водителей. жёлтенькая машина медленно подъезжает к горящим дверям больницы, останавливаясь прямо на свежем газоне. государство будет возмущаться по этому поводу, ведь не для парковки безалаберных людей придумали зелёненькую травку, покрытую тонким мокрым слоем тающего снега. промёрзлые тела залетают в тёплый салон, мгновенно выдыхая от поступающего кислорода. вдыхать аромат уличных красот, конечно, хорошо, но не в шумном городе, где каждый угол пропах выхлопными газами и дымом от дешёвого Петра. мужчина, темноволосый и на вид лет сорока, начинает путь до установленной точки, сразу поставленной в приложении. кириллу не жалко потратиться на транспорт и выбрать условия получше, просто, ситуация не из тех, чтобы выбирать долго приходилось. за окном одна и та же картина – сменяющиеся друг за другом жёлтые фонари, чёрные, будто дыры в космосе, окна ветхих многоэтажек, прогнившие деревья и заблудшие собаки. пейзаж собственного места жительства выглядит и то лучше, чем весь район, по которому приходится проезжать в данный момент. как здесь вообще могли построить такую шикарную больницу, и как молодые мальчики и девочки откопали это золото среди кучи непролазного говна? ответа нет и никогда не будет, ведь секреты этих строительств строго засекречены. ну, по крайней мере, по телевизору говорят подобное. завтра второй и, к сожалению, последний выходной день, по совместительству день сна. время на часах давно перевалило за два часа, а круглосуточные магазины работают активнее. жаль, что винно-водочные закрыты, так бы прикупил себе водки на последний ужин и проснулся уже по ту сторону мерзкого мира. в голове застывает несколько моментов, что нужно будет выполнить утром или, как получится, в полдень: рассказать всё девушке, убить каждого с пьянки арматурой, и себя заодно повесить на канате коричневатом. темп автомобиля постепенно замедляется, а огни становится более приятного оттенка. жилой комплекс, в котором уже давнее время проживает курседов. как он заработал на квартиру в таком месте до сих пор загадка, но большая загадка в том, откуда он берёт деньги на дорогое пойло. бутылки вина и виски постоянно красовались в его Океане, закрывая собой полупустой коньяк. печень точно откажет быстрее сердца, ежедневно испытывающего марафон из энергетических напитков и дорожек соли на лакированном столе. парни выходят из желтоватых дверей, почти падая на бордюре возле тротуара, и становятся на квадратную каменную плитку. оба глядят на рейза невинными и полностью чистыми глазами, очерчивая размытый силуэт по памяти. тот, в свою очередь, вспоминает нужный подъезд и этаж, куда придётся тащить фартовых посетителей клуба на окраине города. вечер становится до одури отвратительным и безбожно отравляющим, учитывая принятый в малых дозах алкоголь. никто и не мог подозревать о таком продолжении своеобразной вечеринки для шести человек. тройной стук по бетонным лесенкам нарушает тишину холодного подъезда, прорезает гранулы спокойствия на части, выводя соседей из фазы неглубокого сна. явно найдётся женщина в возрасте, которая просыпается от падающей пылинки возле входной двери, и позвонит в милицию, жалуясь на беспорядочность закона и власти. если, конечно, таким хватает денег на ежемесячную оплату квартиры в настолько пафосном месте. запах тут сильно отличается от привычных дешёвых электронных сигарет и гнили от разлагающихся бомжей в углах. больше преобладает аромат ванильного мороженого, от первого попавшегося в ближайшем супермаркете освежителя воздуха, и влаги от вечно моющей полы уборщицы. её усердная работа стирает даже краску с полов и стен. предосторожность кира от взломщиков нулевая, ведь дверь не закрыта на банальный замок. пустые бутылки ожидают с самого порога вместе с мусорными пакетами и коробками доставки. иногда удивляют потребности его желудка – то на столе не остается полной тарелки, то ни одной пустой не найти за всё время пребывания в ресторане. два в зюзю пьяных тела заваливаются в пустой коридор, съезжая по крашеным стенам. стоило бы довести их до более мягкого ночлега, но желание и усталость берут контроль над разумом, уводя его вниз по социальному развитию. завтра придётся много объяснять, а пока, сон и любимая кроватка на первом месте.***
- да, лер, я приду к обеду, - сонный голос рушит помехи в звонке, проявляясь сквозь минутную тишину. - позвони ребятам, переживаю, всё-таки, - девушка говорит тихо, робко, будто бы боясь упрёков со стороны кавалера. - не волнуйся, всё с ними в порядке, - ложная уверенность успокаивает собеседницу, давая возможность хоть немного заняться делами. но спокоен ли сам парень? - я думаю. - ладно. ну, пока, наверное. жду в два. - давай, приду. телефонный разговор заканчивается, слабое дыхание сопровождалось тиканьем настенных часов и хрустом спины. засыпать на диване было не самым лучшим решением в его жизни. глаза устремляются в белоснежный потолок, застывая на плавных рельефах натяжки. события ночи перематываются проекцией, застывают на подкорках сознания, оседают хрустальным инеем на плечах. страха и боли совсем нет, только сожаление за испорченные выходные и репутации одноклассников. долбанный кир, чёрт бы его побрал, со своими долбанными идеями. здоровому морально и физически человеку в голову не придёт целовать друга своего пола у всех на глазах прямо в середине сцены. девичий визг до сих пор застыл в ушах, отголосками отображаясь в стенках раковины. и если бы на этом остановилось, закончилось окончательно и бесповоротно. чёртов серёга, который после внезапного поцелуя решил немного избить второго, из-за чего загреметь в больницу с тяжкими телесными повреждениями. говорить с врачом и договариваться о скорой выписке муторно, особенно, когда на кушетках лежат два несовершеннолетних идиота, не умеющих нормально разговаривать и в меру выпивать. не стоило вообще приводить их в клуб, раз вовсе не умеют по-человечески веселиться, судя из жалоб высоцкой. кирилл быстро набирает и скидывает номер курседова, ведь сил разговаривать с этими тварями совсем нет.***
громкая мелодия нарушает постановку событий во сне, переворачивая встречи с неодушевлёнными предметами с ног на голову. засыпать под воздействием вина точно не лучший вариант, особенно, если количество выпитого в крови превышает заданную норму. влияние почти месячного воздержания от любого губительного средства оказывает немалую долю на ночные похождения. ещё бы вспомнить, что было и почему такая боль в животе и переносице. глаза распахиваются и сразу же обжигаются солнечным светом, попадающим через закрытые комнаты. вокруг полный хаос, двухмесячный мусор раскидан по всей территории глубокого коридора, в котором, по счастливому стечению обстоятельств, сегодня ночевал хозяин жилища. склонить голову в другие стороны не выходит, маршрут расписан только вперёд и назад, к тёплой, обогретой затылком, стене. выбор падает на первый вариант, ведь перспектива посмотреть на чёрные мешки очень ценна. плёнка, скрывающая достаточно внушительное количество использованных тар, прогибается под весом тела, накрывающего его полностью. ноги свисают тёмный линолеум, спина легко расположилась на более мягкой поверхности, будто на подушке или подлокотнике новенького дивана. тихое сопение смешивается с тяжёлым дыханием в одной сумме, выражая произведение из отрицательных чисел и эмоций. и, как бы того не хотелось всем жильцам злосчастного дома, признать присутствие акумова приходится. вспомнить бы, почему в квартире одинокого закрытого дотера буквально копия с другой внешностью, и каким образом они вообще оказались здесь. единственное, что можно вытащить из пропитой памяти, так это разговор с лучшим другом и последний бокал вина, отпечатавшегося горьким привкусом в желудке. хотя, если подумать, то, возможно, есть ещё что-то. кадры переменяются меж собой, живот неприятно крутит и тошнота стремительно подступает, но толком ничего не выходит. на губах и языке фантомный сладкий привкус, похожий на детскую жвачку и нетронутую кожу. понять, откуда странное ощущение и почему в животе до боли тепло, не выходит, ведь информации не хватает вовсе. если была возможность вылечиться от алкоголизма не с помощью кодирования или лечения в наркологии, то сплитовый точно упустил её. взгляд падает в сторону фактически бездыханной туши, блуждая по очерченным частям. выжженные волосы аккуратно падают на бледное избитое личико, ещё больше подчёркивая трепещущие ресницы и поджимающиеся губы. хотелось заправить непослушные пряди, освободить тонкие изгибы выпирающих скул и подбородка, подчеркнуть янтарь в закрытых сном глазах. кровавые ссадины и цветущие синяки только подчёркивают нездоровую побелку кожи, обрамляя бархатные щёки. стоп. в какой, мать его, раз? пора бы остановиться, а то неизвестно, куда зайдут такие простые рассматривания внешности. однажды уже, кто-то зачем-то для кого-то, мастурбировал на фотографии хрупкого мальчишки в кофейном полотенце. только вот забытые фрагменты вечеринки и спиртной вкус в глотке тревожат сильнее, чем эта ситуация. вариант позвонить участникам или выманить из пропитой маленькой головушки незваного гостя крутится в голове, вырезая полосы на эпидермисе. солнце выбивается через маленькие щёлки двери, падая прямо на спящего сергея. тот жмурится, вертит носом подобно новорождённому котёнку, цепляет лапками ткань кофты. выглядит довольно мило и красиво, если упустить факт, что это похмельный парень, учащийся в одиннадцатом классе. лучи впиваются в раскрывающиеся веки, обжигая ярким утренним светом, и освещают каждую впадинку бледной кожи. наверняка со стороны всё это выглядит как дешёвая мелодрама с часто просматриваемых каналов по телевизору. - сука… - шипит темноволосый, когда открывает глаза, мгновенно накрывая их тыльной стороной ладони. - и тебе доброе утро, - самая оптимальная фраза в данном диалоге, лучше и не придумаешь. гость дёргается от внезапного шума рядом, явно не ожидая кого-то ещё воскресной смертью. пазл медленно собирается после осмотра помещения вокруг. точно не его твёрдая кровать, не чердак с прогнившими балками и пустыми бутылками в каждом углу, не лестница без перекладин и не кухня с тараканами. разум старательно пытается выработать скрытые фрагменты, затерявшиеся среди многих шотов джина. - удобно? – указывая на мешки под телом, язвит кир. - а? – смотрит вниз и пассивно злится, стараясь не сорваться прямо сейчас, - очень, блять. - помнишь хоть что-то? – всё же, узнать, откуда странное жжение и тепло внутри, хотелось больше, чем блевать в собственные ботинки. и акума зависает, полностью погружаясь в мысли. моменты с никитой, забирающим таблетки из кармана и упрекающим за употребления, с кириллом, уходящим вместе с лерой в конец барной стойки, с мишей, глотающим непонятного происхождения пилюли, и курседовым, подходящим к нему. стоп. « они дышат друг другу в губы, блёстками из слизистой наблюдают, всматриваются в глаза, выискивая ответы на свои вопросы. кому-то страшно, кому-то волнительно, но обоим до жути интересно. пусть это место сгорит дотла, к чёрту все законы и правила, к чёрту осуждающие взгляды. кирилл ахуеет, а остальные пусть додумывают сами. уста соприкасаются, с самого начало воспылая от нового ощущения. веки инстинктивно закрываются, губы сминаются под натиском, щёки горят от возбуждающей атмосферы. » сука. так вот почему под рёбрами так больно и во рту горько. - пидор, - раскрывая веки от шока, выпаливает пострадавший. - че? кто из нас ещё пидор. - ну, не я же на виду у всех вытащил парня из-за стола и засосал в середине танцпола. теперь понятно, что за сладкий вкус на губах и тепло в груди. от позора перед всей школой не отмыться.***
каждый кадр проносился перед глазами, словно в последний раз, словно это вовсе не воспоминания, а единственный экземпляр картины в галерее, словно сокровенный подарок от первой девушки, хранимый годами в пыльной столешнице. забыть такое просто невозможно, ни по щелчку стальных пальцев, ни с помощью промывки разума, ни новыми счастливыми событиями, никак невозможно. даже склоняясь над унитазом в надежде не плеваться кровью, он не останавливает киноплёнку в своей голове. смотрит, и сквозь боль со слезами улыбается. сегодня ночью поспать не удалось от слова совсем. мысли переполнялись лежащем на диване в убитом состоянии мальчиком, выглядящем по-прежнему прекрасно. перегар на всю комнату и кисло-горький аромат вовсе не смущал, пропитывая каждую ванильную частичку