Неправильно

Саньжэнь Цансэ пробыла в Облачных Глубинах всего три дня, но оставила после себя неисправимый след. Впрочем, как и везде, где успела побывать со времен сошествия с Горы Великих и до своей кончины. Лань Цижэнь до сих пор помнил хорошенькое, гладкое и совершенно безбородое лицо своего брата, которое исказилось в изумлении при увиденном. Его мягкая улыбка, что передалась старшему сыну, Лань Сичэню, дрогнула, а затем криво сползла на бок, будто внезапно его разбил недуг. Небесные глаза неверяще переводили взгляд с брата на незнакомку, которая привнесла беспокойство в мирное течение жизни Гусу Лань. И, нет, они даже не целовались, отчего было даже больнее: Лань Цижэнь, прикрыв глаза от блаженного удовольствия, шептал на ухо госпоже записи из своего дневника, а затем резко встрепенулся и собрался было отшатнуться, но не смог, потому что эта змеюка с серыми оленьими глазищами сидела у него на коленях и игриво наматывала на указательный палец его бородку. Поцелуй можно было бы оправдать нахлынувшим под действием омежьих феромонов гоном, но такое счастливое и безропотное подчинение воле женщины прощения не заслуживает. — Цинхэн-цзюнь, — саньжэнь Цансэ помахала ему приветственно рукой, даже не думая уходить, и перевела взгляд на крупный живот младшего омеги. — Вам так идет беременность. Будто ужаленный, он тут же погладил живот, успокаивая то ли себя, то ли ребенка, который всегда был так спокоен, а сейчас вдруг взбунтовался и болезненно ударил пяточкой под ребра. Лань Ванцзи — так будут его звать — уже в утробе бросился на защиту обиженных и униженных, как и мечтал его отец-омега. Цинхэн-цзюню теперь так нужен был тот, кто сможет отомстить за нанесенное оскорбление. Пусть сейчас Лань Цижэнь и не ощущал этой боли, отдавшейся даже выше, под грудную клетку, зато потом наверняка прочувствует всю страшную силу сыновней ненависти. — Благодарю, — стараясь сохранять остатки гордости, чуть кивнул головой Цинхэн-цзюнь, справедливо считая, что в таких случаях соблюдение полного этикета приемов не уместно. Омега хотел бы сейчас испепелить взглядом своего старшего брата, но даже не в силах был отвести взора от коварной разлучницы, которая только, казалось, потешалась над хаосом, учиненным ею одной. Ее угольное ханьфу прекрасной черной полосой сейчас как бы делило между собой два белоснежных силуэта: — Что ж, — Цансэ наигранно зевнула, прикрыв рот ладошкой, — тут становится душно. И в самом деле: парило перед грозой. Воздух весь словно сгас, не давая свободы груди. Как минимум двоим в этом треугольнике стало неуютно: одна поспешила упорхнуть, а другой, так и замерший в дверях, хотел бы сгореть на месте от стыда, ведь они с братом вместе пошли на такой риск, став парой... — Ненавижу семейные сцены. Жэнь-сюн, — она вдруг игриво побежалась ноготками по волевому подбородку своего — кого? — любовника, приятеля, партнера по взаимному флирту?, — буду скучать. Так что… В одно мгновение вспыхнула молния, но не на небе — в серых глазах, в зияющей тьме зрачков которых отразился блеск внезапно появившегося в ее руках кинжала, которым она безжалостным движением полоснула прямо по горлу Лань Цижэня. Цинхэн-цзюнь даже вскрикнул от ужаса, представляя, как брызнет из разрезанной кожи кровь и как быстро покинет бренное тело жизнь человека, который подарил ему столько любви и нежности, запечатлевшихся в двух чудесных детях. — … возьму себе на память, — лукаво стрельнула глазами женщина и продемонстрировала двум обмершим мужчинам кусок отстриженной бороды, напоминающей пучок рослой травы. Лань Цижэнь ошалело уставился на черные волосы в ее руке и машинально потер возникшую щетину на подбородке. Но не произнес даже слова возмущения. — Как знак того, что ты не смог взять у меня ничего, а я беру все, что пожелаю. Смеясь, издевательница вскочила с колен легко и весело, а затем, кружаясь и пританцовывая, держа высоко над головой, будто трофей, обрубок бороды, направилась к дверям, совершенно не замечая больше растерянного Цинхэн-цзюня, который облегченно выдохнул, что смерть миновала их дом. Если бы тогда он знал, чем обернется вся эта встреча, то… Нет. Все равно прошел бы этот путь. Эти три коротких дня, наполненных жизнью, вспышкой запретных чувств, стоили дороже мирного и тихого счастья с тем, кто умер совсем скоро после явления Цансэ. Как знать, быть может, эта змея и прокляла бедняжку Цинхэн-цзюня, наколдовала что-нибудь. Может быть, потому и оба сына до сих пор несчастны в любви, как и он сам. Может быть, стоило ее лишь ненавидеть. Но где-то там, в одинокие долгие ночи, был сделан пресловутый шаг до любви. Это были совсем иные чувства, нежели он испытывал к младшему брату. Да, та же гнетущая вероятность осуждения общества, та же страсть, от которой затмевается разум и остается только животное желание, та же жажда обладания. Но с Цансэ было одно отличие, которое, будто острый соус, меняло вкус всего прежде пресного блюда: запретный плод, что так сладок, так и не дался в руки. И если, пока она была жива, Лань Цижэнь еще на что-то в тайне надеялся, то выбившая его из колеи новость о ее кончине, поставила было крест на всем желанном. А тут … Вэй Усянь — плоть от плоти Цансэ — ее искаженная версия, ставшая такой доступной. Но об этой преступной связи с братом, а также с обожанием пришелицы знало не так много людей. Буквально пару верных слуг, которые точно не могли выдать секрета. Выходит, эта бесовка в Пристани Лотоса не хранила свой грешный язык за предательскими губами, раз даже Юй Цзыюань, ее враг, была в курсе таких подробностей. С трудом вернув себе абсолютно безразличное выражение лица, Лань Цижэнь поставил пиалу на стол: — Госпожа Юй, думаю, секретам лучше оставаться в пределах семьи. Такой абстрактный ответ женщину вполне устроил. Она позволила себе короткую усмешку, словно презирала и его, как собственного мужа, за такую слабость перед красавицей, но более не сделала никаких язвительных замечаний, лишь откланялась, соблюдая приличия, и удалилась вместе со своими слугами. А ему срочно нужно было увидеть своего супруга, чувствуя, как от воспоминаний, снова пробудился древний жар внизу живота. Но прежде — важное. Прежде всего — воспитание. *** Вэй Усянь, не подозревая о том, что происходило в соседнем помещении, немного приоткрыв пухловатые губы, все еще спал на животе, разбросав руки и ноги в разные стороны, словно пытался обхватить всю супружескую постель целиком. Абсолютно обнаженный, он являл собой истинное произведение искусства благодаря медному оттенку кожи и обескураживающему аромату. Осторожно, боясь разбудить, едва уловимо провел подушечкой указательного пальца от пяты до ягодиц, стараясь прочертить будущий маршрут для поцелуев, которые, несомненно, сорвутся с губ очень скоро при виде такой красоты. Да, подумалось, когда пальцы властно сжали одну часть очаровательного зада, пожалуй, сын, пожалуй, стал даже роскошнее матери. Омега мгновенно пробудился от такого бесцеремонного обращения с собой, но еще сонно растирал одной рукой серые глаза, как у матери, когда один длинный палец уже вошел в его лоно, проверяя, достаточно ли оно растянуто, чтобы принять альфу снова. Оказалось, что там было влажно и тепло, а также достаточно свободно, так что легко вошло еще два пальца, которые тут же стали двигаться, чтобы блаженное чувство накрыло юного супруга. Тот, правда, тут же заерзал, но не для того, чтобы удобнее устроиться для удовольствия, а для того, чтобы вырваться, однако, припоминая то, как Цансэ, пользуясь его увлеченность в моменте, в свое время нагло выскользнула из его объятий в саду, Лань Цижэнь обхватил тонкую талию супруга в плотное кольцо и тем самым, приподняв, поставил его на колени в удобную позу и стал двигать рукой активнее. — Расслабься и прими, — наталкиваясь на смыкающиеся мышцы, нервно и требовательно раздвигал свободной рукой идеально округлые ягодицы. — Как только пройдет течка, отправишься переписывать пособие для омег, а также обучаться к лекарше, которая расскажет тебе, как нужно себя вести. Как только закончим, поднимешься, примешь ванну и отправишься подавать чай… Парадоксально, как хотелось обуздать это яростно бьющееся тело и одновременно сохранить его бойкость, которая придает особой пикантности в их отношения в постели. Хищнику, рычащему внутри, льстила такая сопротивляющаяся жертва. — Иди ты, — злобно выплюнул Вэй Усянь, лягаясь и дергаясь еще сильнее. Видимо, прилив еще не настиг его, но это не только не расстраивало, а, наоборот, раззадоривало. Цансэ Саньжэнь тоже была такой дерзкой в свое время. Теперь приятнее сломить ее в обличие сына даже без помощи течки. — Прими, — пришлось его снова обнять за талию, встав сбоку, чтобы удобнее было работать пальцами, — прими не только меня, но и свое нынешнее положение. Ты мой муж, а значит тебе положено делить со мной ложе каждый день. Юное и пыщущее медово-персиковым ароматом тело забилось в руках с утроенной силой, прекрасно понимая, что совсем скоро пробудится животный зов, который сделает из него податливую тряпичную куклу, которую снова будут иметь несколько часов: — Я никогда не смирюсь, ясно? — он обернулся, как-то удачно извернулся, благодаря невероятной гибкости, и едва не укусил за руку, чтобы выбраться. Успел лишь в последнее мгновение отстраниться, чтобы озлобленные зубы щелкнули по воздуху. — Даже если ты будешь трахать меня каждый день, это еще не значит, что ты получил надо мной власть! Практически процитировал мать. Вот такое прощать точно не следовало. Лошадь, которая управляет седоком, отправляют на скотобойню, а супруга, который не желает принять свое место, обучают манерам по всем правилам. Решив для себя при виде яростного блеска серых глаз, что сразу же после течки займется его образованием как мужа, сильно схватил Вэй Усяня за растрепанный хвост, заставляя поднять голову и не давая ему возможности сопротивляться так активно, отвлекаясь на боль. Тот зашипел, но подчинился, встал на колени прямо перед поднявшимся в полный рост супругом, что от него и требовалось. Поза, казалось бы, унизительнее некуда: омега вынужден был злобно смотреть снизу вверх, явно желая себе скорейшего вдовства, и едва он дергался, каждый раз был схвачен за волосы до жалобного писка. Животных тоже приучают через боль. Раз не хочет по-хорошему, то в арсенале Учителя есть и другие методы. — В Облачных Глубинах запрещено повышать голос на старших и уж тем более на своего супруга, — Вэй Усянь с силой, какая была ему доступна в такой момент, ударил кулаками по коленям мужа, но тот даже не покачнулся. Обретая истинную мощь благодаря подступающему гону, Лань Цижэнь не ощущал уже ничего, кроме жажды. — В Облачных Глубинах запрещено драться, кроме как на тренировочном поле. Голос его грозной тучей словно возвышался над провинившимся учеником. — Зато в Облачных Глубинах разрешено насиловать омег, видимо! — сквозь зубы процедил тот, морщась от боли из-за в очередной раз натянутых до предела волос. — В Облачных Глубинах разрешено заделывать детей, не спросив мнения омег! Что вообще разрешено в ваших Облачных Глубинах омегам?! Игнорируя его злобное ехидство, Лань Цижэнь продолжал, повторяя свой урок менторским тоном, каким обучал своих адептов правилам поведения в классе: — Как только мы закончим, примешь ванну и подашь мне чай, как полагается хорошему мужу. — Я отравлю тебя! — мученически хмурясь, выкрикнул Вэй Усянь, оседая на пятки, — я отравлю твой чай, сволочь! Цансэ Саньжэнь и вправду обладала какими-то неизвестными навыками, так что вполне могла обучить сына запретным техникам, оставив ему в наследство свои рукописи. Проверять, входило ли зельеварение в круг интересов самого омеги или его матери, не хотелось, особенно сейчас, когда в жизнь только-только вернулся цвет и вкус. Стоило бы поостеречься. Решительно одной рукой отпустил волосы мужа лишь на мгновение, чтобы обездвиживающе схватить за его затылок, а второй рукой раскрыл свое ханьфу, затем спустил вниз нижние штаны, обнажая свою плоть, которая источала альфий мощный феромон. Уже представляя, что сейчас случится, Вэй Усянь, надеясь, что ему удастся справиться с одной рукой супруга, дернулся было, но был возвращен освободившейся рукой на место, а затем ткнут прямо носом в член. Как омега ни упирался руками, как ни слабо бил ими по своему супругу, как ни пытался подняться на ноги, чтобы отодвинуться от головки, которая вместе с предэякулятом выделила тяжелый аромат зеленого крепко заваренного чая, каждый раз был снова и снова придавлен лицом к животу так, чтобы губы его касались самого ствола члена мужа. — Разве в Юньмэн Цзян не обучают основам поведения омег в супружестве? — пыша альфьими феромонами, недовольно произнес старший Лань, заставляя легкие мужа наполняться его ароматом. — Каждый замужний омега обязан, разделив с супругом ложе, утром подать ему чай. Вэй Усянь теперь буквально задыхался, покрываясь мученическим потом. Похожий на высокоградусный алкоголь, аромат его мужа действовал паралитически на конечности и лишал всякой возможности адекватно рассуждать. Гребаная течка. Великий дар, который, попав в руки дурному человеку, становится страшным оружием против самого же омеги. Нет, ему, предвкушая удовольствие, не хотелось насадиться скорее на этот член, как бывало с Цзян Чэном, очаровывающим своим запахом, напоминающим разреженный воздух перед грозой. Ему хотелось лишь побыстрее обрести свободу, которая была доступна лишь через постель. Повинуясь древнему омежьему инстинкту, когда тебя давит настоящий самец, приподнял зад и притерся к широкому и длинному члену мужа. — Повтори, — строго сказал Лань Цижэнь, довольно ласково погладив Вэй Усяня по щеке, — повтори, что ты сейчас сделаешь. Цансэ никогда не стояла перед ним на коленях. Он не сумел подчинить ее, не застал ее течки, но зато теперь наслаждался видом ее сына, который, растрепанный и абсолютно нагой, губами осторожно, боясь, касался его горячей плоти и послушно пробормотал, пусть и совершенно неосознанно, находясь в полузабытьи из-за бушующих гормонов: — Возлягу со своим мужем и … Дальше от него ничего и не требовалось. Сильнейшие альфьи феромоны, выработанные с годами, сделали свое дело: ловко подавили более слабые, юные феромоны омеги и заставили отключиться. А потом его разложили на полу и отымели до слез. И самое паршивое — он еще и умудрился кончить от этой мерзости. Понятно, что течка, понятно, что организму наплевать, кто сзади или спереди вдалбливается в сочащееся лоно, понятно, что сознание покинуло это бренное тело, но так нельзя, так нельзя, это, черт возьми, неправильно!.. Что-то такое он нес в горячечном бреду до самого рассвета, не реагируя ни на утешающие поцелуи, ни на ласковые касания, ни на новые проникновения. Лишь когда распаленный своей властью супруг дотронулся клыками до заветной пульсирующей венки на шее, Вэй Усянь вдруг очнулся и, рванув из-под себя простыню, укутался в нее и сбежал в другую комнату. Опытный и мудрый Лань Цижэнь знал, что не стоит преследовать омегу, и позволил тому закопаться в собственном крошечном мирке, так сказать, предоставил личное время перед утренним подъемом. Брат его в свое время тоже так реагировал на предложение поставить метку: плакал и говорил о свободе, которая необходима каждому. Но потом, когда в их жизни появилась Цансэ, сам стал умолять повязать себя навсегда. Накануне родов Цинхэн-цзюнь получил метку и ушел в мир иной наверняка успокоенный, что останется в памяти любимого и брата как единственный омега. Но… эти пресловутые метки не так работают для альф. Метка меняет жизнь по-настоящему лишь для слабого пола. Сильный же ощущает ответственность за свою семью лишь на сознательном уровне, но физически он всегда свободен. Однако и теперь, с Вэй Усянем, Лань Цижэнь не стал торопиться. У них впереди еще много времени. Рано или поздно, день за днем смиряясь со своей новой жизнью, вопрос о метке станет естественным. Особенно перед рождением первенца, поскольку помеченный омега переносит роды гораздо легче. Мучась во время схваток, Вэй Усянь сам попросит о милосердии мужа, и тот благосклонно спасет его, укусив его за прекрасную шейку, похожую на шейку матери. И так пойдет далее: они притрутся друг к другу, узнают все проблемные и принципиальные моменты друг о друге, и все будет хорошо. Он, Лань Цижэнь, сделает из Вэй Усяня удобного и приятного супруга, который будет напоминать о молодости, а юный омега с годами осознает всю прелесть быть рядом с великим человеком. Замужний, он осознает свое новое положение в обществе и полюбит его: прежде был бастардом Юньмэн Цзян, а теперь станет мужем Учителя и отцом новых наследников Гусу Лань. Обо всем этом размышлял, отдыхая, пока Вэй Усянь вливал в себя отвар, свободной рукой вытирая лоно, из которого вытекала дикая смесь чужого семени и сока. Его планы с планами мужа совершенно не совпадали.