Юдоль скорби

Домы было прохладно и тихо; вернуться туда было, всё же, хорошим решением — на улице начался настоящий солнцепёк. Отец проводил день в резиденции Хокаге; мама с Химавари ещё утром говорили, что собираются зайти к деду Хиаши, а потом на рынок, за овощами к ужину. Когда я осознал, что мы с Каваки остались наедине в этом укромном месте, в голове замелькали грязные, пошлые мыслишки. Едва дав ему снять обувь, я потащил его за собой, в мою комнату. Я закрыл дверь на замок и повернулся к Каваки. Тот уже сидел на моей кровати. — Что ты задумал, кретин? — спросил он, ухмыляясь. И был проигнорирован. Вспомнив вчерашний вечер, я по-хозяйски залез к нему на колени; потом игриво провёл языком по нижней губе и отодвинулся, ожидая ответной реакции. Последняя не заставила себя ждать: требуя большего, Каваки осторожно прикоснулся своими губами к моим, продолжая поцелуй. Он запустил руки под одежду и прикоснулся к моему телу, от чего по тому волной прошлась мелкая дрожь. Он нежно поглаживал кожу, сжимал, ласкал грудь. Проводил ладонями по спине, рёбрам, спускался к лону, а потом вновь поднимался. Я выгибался и стонал, тяжело дыша. Тело пылало от возбуждения. Я был опьянён порочным желанием; всё ждал, когда Каваки повалит меня на кровать, резким движением стянет с меня брюки… От нетерпения я ёрзал по нему, подпрыгивал, тёрся стояком о его живот, не соображая, что вообще делаю. Казалось, вот-вот сойду с ума. Я почувствовал, как одной рукой Каваки надавил мне на плечо, пытаясь удержать на одном месте, а другой приспустил штаны спереди. Потом этой же ладонью он обхватил наши члены и несильно сжал. Меня будто током шандарахнуло; с уст сорвался громкий стон — то ли от стыда, то ли от удовольствия. Каваки принялся водить рукой вверх и вниз, пачкая трусы в проступившей сквозь ткань естественной смазке. Я намертво вцепился пальцами в его футболку и уткнулся носом в плечо; я был уже в шаге от финиша, когда с первого этажа донеслось грёбанное «мы дома!». — Чёрт… — тихо ругнулся Каваки и одним движением натянул брюки обратно. — Ещё… немного… — прошептал я ему на ухо. — Нельзя. Нас могут застукать, — он поправил штаны и мне, и от его прикосновения я вздрогнул. — Давай, слезай. Я отрицательно помотал головой и крепко его обнял, хотя уже потихоньку приходил в себя. — Слезай, говорю. Я лишь прижался ещё сильнее. Каваки устало вздохнул. Послышался стук в дверь; из коридора раздался голос Химавари: — Вы тут? Мама просила передать, что ужин через час! — Д-да, хорошо! — крикнул я в ответ, на трясущихся ногах слезая с Каваки. — Я в душ. Тебе бы тоже, кстати, туда сходить… — он перевёл взгляд на проступающее сквозь мои чёрные брюки пятно. В ответ я только смущённо кивнул. Как только Каваки покинул комнату, я плюхнулся на кровать. «Протрезвев», уткнулся лицом в подушку, мысленно проклиная себя за то, что я конченный извращенец, который не может вовремя остановиться. В душе продолжилась моя рефлексия в совокупности с анализом всего происходящего. Стоя под струёй горячей воды, я упёрся лбом в запотевшее стекло кабины. Позор. Позорище. Каваки неизлечимо болен, и мой разум должны занимать лишь мысли о том, как найти способ ему помочь. Тем не менее, ему, кажется нравилось… Нет, нельзя. Способ помочь… Если человечество смогло придумать нинджеты, значит, оно в состоянии придумать и то, как поступать и что делать в таких случаях, как у Каваки, ведь так? Логично. Я должен верить в Амадо и Катаске, но это не значит, что я обязан оставаться в сторонке, ничего не предпринимая. В моей голове возник зачаток идеи, но я пока слабо представлял, как можно её реализовать. Я вышел из ванной в гораздо лучшем расположении духа, чем был до этого. Ужин проходил без привычных оживлённых разговоров и обсуждения прошедшего дня, но атмосфера была в целом спокойная. Я теребил между палочками кусок мяса, продолжая попытки вытащить из подсознания хотя бы зацепку того, как действовать дальше. Что-то крутилось в голове, неуловимое и молниеносное, скользкое и плохо различимое. Как только истерзанный кусок оказался у меня во рту, раздался стук во входную дверь. Я рефлекторно обернулся на него, потом посмотрел на отца, и тот кивнул, давая молчаливое согласие на то, чтобы я узнал, кто пришёл. Дожёвывая мясо, я открыл дверь. — Боруто, приве-… Ой, вы ещё ужинаете? — стоявшая у порога Сарада похлопала глазами. — Ладно, я всё равно на минутку. Хотела сказать, что отец наконец-то вернулся. Заходи на днях, он просил передать, что готов тебя потренировать. — В другой раз, Сарада, — я уже собирался попрощаться и закрыть дверь, как вдруг голову, как стрела, пронзила идея. Та самая, которую подсознание всё никак не могло родить. Она, наконец, приобрела чёткую структуру, сформировалась в единое целое. — Слушай, а твоя мама дома? — Мама? Дома… — она вопрошающе посмотрела на меня. — Можно зайти к вам сегодня? — Давай уже завтра, — Сарада вздохнула. — А зачем она тебе? — Понимаешь… это секрет, — выпутался я, вспомнив слова Каваки о том, что он рассказал о «болезни» только мне. — Просто мне нужно с ней кое-что обсудить, — я подмигнул. — Боруто, если это очередная шутка про… — Да нет же, нет! — я вскинул руки. — Правда очень нужно, ‘ттебаса. — Ладно. Я предупрежу её, — она поправила очки. — Спасибо, Сарада, — я расплылся в искренней улыбке. — Да не за что… Бывай, Боруто, — разворачиваясь, Сарада помахала рукой. — До встречи! — счастливо крикнул я вслед, и, наконец, вернулся к своей тарелке с недоеденными овощами. Когда я сел за стол, отец окинул взглядом каждого члена нашей семьи, как бы оценивая обстановку — «можно ли уже говорить». Конечно, обходя ситуацию Каваки. Он вытер уголок губ салфеткой и всё-таки решился задать вопрос: — Кто заходил? — Сарада, — сделав глоток воды и отлепившись от стакана, отозвался я. — Пришла сказать, что дядя Саске вернулся и готов меня тренировать, — я поймал тревожный взгляд Каваки. — Но я пока отказался. Ещё успею. Я предупредил Каваки о предстоящем визите к Учихам, когда мы вновь остались наедине. Пришлось постараться, но мне всё-таки удалось уговорить его пойти со мной.