Юдоль скорби

Ночью дождь совершенно разошёлся, и началась самая настоящая гроза. Я долго вертелся в постели, но уснуть никак не мог: вздрагивал от каждой вспышки, но вовсе не от страха — скорее, от неожиданности, вырывающей из дремотного состояния. Я встал с кровати, чтобы попить, когда дверь в комнату распахнулась. — Каваки! Напугал, блин… — я выдохнул и положил ладонь на грудь. — А ты ждал кого-то ещё? — он усмехнулся, закрывая за собой дверь. — Как знал, что тебе тоже не спится. Я предложил Каваки попить чаю, и моё приглашение он принял охотно. Не торопясь, я залил в маленький чайник с заваркой кипяток. Вода окрасилась в желтовато-зеленый оттенок, а чаинки закружили в её толще. Я закрыл чайничек крохотной крышкой и достал с полки две одинаковые чашки, затем медленно поставил их на стол, предварительно выставив под дно мизинец — на всякий случай, чтобы стук фарфора (или из чего они там были сделаны?) о стол никого не разбудил. Ожидая, пока чай заварится, я сел рядом с Каваки и сцепил руки на столе в замок. — Слушай, я всё хотел спросить… — начал я неуверенно. Каваки вопросительно на меня посмотрел. — Мы встречаемся или… — я совсем замялся. — Сам-то как думаешь, кретин? — он вздохнул с облегчением, будто ожидал иного вопроса. — Если бы я был уверен — не стал бы спрашивать, — я выпятил нижнюю губу. Каваки ничего не ответил, только потянулся ко мне, и я прикрыл глаза, ожидая получить нежный поцелуй. Однако, вместо поцелуя он одарил меня щелбаном. — Встречаемся. Вот только какой от этого толк, если я подохну скоро? — он потянулся к чайнику, а я ненадолго потерял дар речи от его прямолинейности. — Не говори так! — я вскрикнул, забыв о том, что остальные члены семьи спят, но сразу же опомнился. Привычное «мы что-нибудь придумаем» добавлять не стал — всё равно Каваки просто в очередной раз назвал бы меня наивным кретином. — Только не начинай снова, — он разлил чай по чашкам и подвинул одну из них ко мне. Когда Каваки уже собирался сделать первый глоток, раздался раскат грома. Он дёрнулся, и часть содержимого чашки окропила его колени. — Чёрт… — Ты что, грозы боишься? — я встал со стула, взял полотенце со столешницы и передал Каваки. — Я пугаюсь, только когда в пачке не остаётся сигарет, а табачные лавки уже закрыты, — он легонько потёр полотенцем брюки. — Всего лишь от внезапности вздрогнул. — Оправдывайся дальше, трусишка, — я сунул в рот печенье и сразу же запил чаем, краем глаза поглядывая на Каваки. — Ты начинаешь действовать мне на нервы, — он последовал моему примеру и надкусил сухое кондитерское изделие. Яркая вспышка молнии осветила кухню. Я повернулся к окну, и снова раздался грохот — видимо, шандарахнуло где-то неподалёку. Каваки схватил меня за руку, а затем так же резко её отдёрнул. — Боишься всё-таки, ‘ттебаса, — я подпёр щёку рукой. На лице красовалась самодовольная улыбка. — Кретин, я же сказал, что не-… — на полуслове его прервал очередной раскат. — Каваки, всё хорошо, это просто гроза, — я обнял его и начал нарочито-заботливым голосом «успокаивать». Он быстро опомнился и схватил меня за ворот футболки. — Знаешь, за таким грохотом никто не услышит твои крики о помощи, — свободной рукой Каваки сжал мои щёки. Потом приблизил своё лицо к моему, разомкнул губы и прикрыл глаза; я приготовился к поцелую, и на этот раз без шуточек. За окном опять прогремело, и я, всё ещё пойманный за воротник, почувствовал, как Каваки снова вздрогнул. — Пойду-ка я спать, — он отпустил меня, залпом выпил свой чай и двинулся к кабинету отца. — Люблю тебя. — Чего? — пожалуй, в тот момент я ожидал услышать что угодно, кроме того, что выдал Каваки. — Что слышал, кретин, — он исчез в темноте за дверным проёмом. — И я тебя… люблю… — тихо прошептал я, хотя и понимал, что с такого расстояния мой ответ слышно не будет. Ещё один удар молнии заставил меня встрепенуться. Я поставил чашки в раковину; затем вернулся в комнату, лёг в тёплую постель и вскоре провалился в сон.