Юдоль скорби

Я чувствовал, как страсть и желание с каждой секундой нарастают, но где-то в глубине души всё ещё сидел страх, что нас прервут, или того хуже — застанут в процессе. Однако отступать я не собирался. Каваки покрывал моё лицо и шею поцелуями, попутно снимая с меня куртку. Когда я оказался в одних трусах и с пылающим от смущения лицом, чувство тревоги полностью улетучилось — теперь мне казалось, что именно в этот раз всё пройдёт гладко. Я обвил шею Каваки руками, заставляя его повалиться на меня, уже лежавшего на диване. Голову вновь окутал туман, я с трудом контролировал свои мысли и действия, ни на чём не мог сконцентрироваться — только на этих невероятно приятных ощущениях. Каваки продолжал «мучить» меня поглаживаниями, поцелуями, ласками, а я трепетал, предвкушая долгожданное продолжение. Тело само отвечало на его прикосновения вздрагиваниями. Когда Каваки снова поднялся от моего живота к шее, я поймал его за щёки и потянул к себе, чтобы поцеловать, но застыл. Моё внимание привлекло выражение его лица: такое спокойное и такое невозмутимое, но, тем не менее, довольное. Я нахмурился и посмотрел Каваки в глаза, надеясь, что и в этот раз он поймёт, что я имею в виду без лишних слов. Взглядом я умолял его перейти, наконец, к самой значительной части — даже такую безобидную вещь я стеснялся сказать. Собственно, говорить не хотелось в принципе — я был расслаблен до бессилия. Каваки слегка улыбнулся, ненадолго прильнул губами к моим; потом отстранился и стянул с меня боксеры, откинул их подальше, не оставляя шанса на отступление. Сердце заколотилось в груди, и я рефлекторно прикрыл руками причинное место. Каваки разделся и сам, неаккуратно повесил одежду на спинку дивана, с которой она тут же упала. Остатки рассудка кричали, что, если кто-нибудь войдёт (например, отец, используя ключ) — так просто нам не отделаться, но я их не слушал. Точнее, не слышал: я любовался сильным телом Каваки, тем, как он открывает бутылочку смазки, и прозрачная субстанция вытекает на его пальцы. Он закрыл флакончик и кинул к одежде, а затем подполз ко мне поближе и закинул мои ноги на свои плечи. Что-то холодное и мокрое коснулось моего заднего прохода. Я ощущал, как тщательно Каваки смазывает периметр, проникает глубже, постепенно вводит больше пальцев. Затем он медленно вынул их, чем-то пошуршал, и, помогая себе рукой, упёр в моё отверстие что-то гораздо более объёмистое и горячее. Я закусил губу, ожидая почувствовать боль, однако, обошлось: Каваки постепенно продвигался дальше, не делая резких движений и сосредоточенно наблюдая за моей реакцией. Заметив это, я прикрыл рот рукой и отвёл взгляд, чувствуя себя крайне постыдно — чуть ли не дамой лёгкого поведения. — Боруто, всё в порядке? — он встревожено вскинул брови, и, казалось, был готов прекратить в любую секунду. — Угу, — простонал я, не убирая ладонь ото рта и не смотря на него. — Хорошо. Одной рукой Каваки ухватил меня за закинутую на плечо ногу, а другой — за таз. Он начал двигаться, но делал это так медленно, осторожно и долго (видимо, боясь причинить мне дискомфорт), что когда он в очередной раз почти вынул член, я двинулся в его сторону, заставляя войти в меня на всю длину, отчего застонал сам и вдобавок услышал стон Каваки. — Мог бы просто попросить двигаться побыстрее, кретин, — он ухмыльнулся. Не успел я ничего ответить, как Каваки внезапно ускорился; тем не менее, толчки всё ещё имели расстановку, чувство и такт. Я зажал рот обеими руками, но не мог сдержать стоны: слишком приятно, слишком горячо, слишком распирает. Он разместил руки поудобнее и ускорился ещё. Вырывающиеся стоны стали только громче, а на глазах выступили слёзы, но не от боли — скорее, от переполнявшего меня удовольствия. — Совсем сдурел? Тише, кретин, — запыхаясь, выпалил Каваки. В ответ я простонал что-то невразумительное и прижал ладони к губам ещё плотнее, чем прежде, но не помогло и это. Тогда он наклонился. Я убрал руки от лица, и Каваки «заткнул» меня своим поцелуем. Когда я был громче — он прикусывал мои губы, когда был тише — нежно посасывал и облизывал их… снова заставляя быть громче. Видимо, понимая, что получается замкнутый круг, он вернулся в изначальное положение и сам зажал мне рот рукой, выдавив тихое: «Прости». Я чувствовал, как мне потихоньку начинает не хватать воздуха, и ожидал две вещи: либо я скоро потеряю сознание, либо кончу. Ещё несколько минут сильных фрикций, и второй вариант оказывается верным: сперма пачкает мой живот и даже немного попадает на Каваки. Он ухмыляется и крепче зажимает мой рот. Толчки ещё быстрее, ещё глубже. Минута — и Каваки тоже финиширует, а затем обессиленно ложится на меня, позволяя, наконец, опустить и расслабить затёкшие ноги. — Чёрт, неужели получилось… — он поправил мокрую от пота прядь волос, ниспадающую на лоб. — Боруто… люблю тебя. — И я тебя люблю, Каваки, — я смахнул слёзы и приобнял его. — Ладно, надо вставать. Нельзя, чтобы нас так увидели, — он похлопал меня по плечу, и мне пришлось его выпустить. Каваки потянулся и подошёл к столу отца. Он выдернул из пачки салфетки, вытерся сам и протянул несколько штук мне. Я приподнялся и последовал его примеру; потом попытался слезть с дивана, чтобы выбросить салфетки, но ноги совсем не слушались. Я беспомощно и с тревогой взглянул на Каваки. — Сиди, — спокойно бросил он, подняв с пола мою одежду и положив её на диван; после оделся сам и сел рядом. — Понравилось хоть? — он не ухмыльнулся, но слегка улыбнулся. — Очень! Хочешь ещё разок? — выпалил я с горящими глазами, на что он хохотнул. — Потом, маленький пошлый засранец. Я без сил.