Майский дождь

Мама учила Донхёка с детства сдерживать негативные эмоции и не позволять им охватить всего себя, отец же до сих пор ругал парня за неумение мыслить рационально, а не под воздействием всех чувств, что возникают в душе. Сам Донхёк никак не мог понять взрослых. Если нам дана возможность чувствовать, почему мы должны скрывать своё настоящее состояние? Ему уже семнадцать, а слушаться взрослых он так и не начал. — Донхёк, остановись! Именно поэтому он сейчас несётся в сторону мастерской художников в порыве злости. Ренджун взволнованно спешит за ним от самой столовой, пытаясь достучаться до друга. Они оба знают, что сейчас мастерская пуста, это прекрасное место, чтобы немного успокоиться и поговорить без лишних ушей. Донхёк хочет рвать и метать, а Ренджун обдумывает, кому можно позвонить в случае чего. — Ренджун, это какой-то театр абсурда! — взрывается парень, оказываясь в пустом помещении. Ренджун облизывает губы и садится на высокий табурет, готовый выслушать. — Я решил перед завтраком подойти к завучу, чтобы попросить его разрешение устроить минуту молчания послезавтра в память о Джисоне. И знаешь, что он мне сказал? “Студент Ли Донхёк, этот мальчик сам решил свести счёты с жизнью, а Вы помните, что мы католическая школа? Сейчас сюда берут всех подряд, но наша вера запрещает нам почитать самоубийц”! Вера ему запрещает, как же. А доводить людей до такого состояния и не реагировать на факты травли в стенах школы вера ему разрешает? Как так можно… Обида и шок перемешались в адский коктейль внутри Донхёка, он весь дрожит от сдерживаемого порыва что-нибудь сломать. Он не может понять такого отношения к ребёнку, за жизнь которого в ответе каждый работник школы. Если бы он был в то время здесь, он не смог бы посмотреть в глаза родителям Джисона. Даже смотреть на Джемина в эти дни невыносимо тяжело. — Я так растерялся в тот момент, не мог поверить собственным ушам, — продолжает Донхёк, меряя шагами комнату. — Остальные учителя тоже молчали, очевидно, поддерживая завуча. Что с ними всеми не так? Кучка жалких мудаков. И они ещё хотят чему-то научить нас! Даже профессор Пак Сухён ничего не сказал. А я хотел ещё поставить в холле в центральном корпусе стол с его портретом и лампадками, на выходных обдумывал это, пока все разъехались на праздник. Джисон не заслужил забытья. — Они просто хотят замять это дело, чтобы вне школы оно не всплывало, — пожимает плечами Ренджун. — Это может негативно сказаться на репутации, и школа потеряет инвесторов и учеников. — Конечно, всё дело в деньгах и репутации, — горько усмехается Донхёк и устало садится на пол. Его пальцы дрожат, когда зарываются в волосы, но это остаётся вне внимания. — Это несправедливо. — Да, это ужасно и низко, но мы ничего не можем с этим поделать, — Ренджун подходит к другу, садится рядом и обнимает за плечи. Донхёк чувствует, как злость уходит, а от бессилия ему хочется выть. После такого Донхёк проникается к Джемину ещё большей симпатией. Он никогда не знал Джисона лично, но очень сильно переживает об утрате друга и не может смириться с вопиющей несправедливостью в отношении памяти. Слова Ренджуна всё не выходят из головы, поэтому Донхёк всеми силами старается найти поддержку идеи почтить мальчика. — Тебе нужно успокоиться, — позже на него ворчит ЯнЯн, когда Донхёк приходит к нему. — Нам и так уже разрешили напечатать ту статью, что ты мне принёс. А это, между прочим, впервые. Я рискнул исключительно только потому, что ты попросил. — Для человека, принёсшего это мне, очень важно было сделать это, — Донхёк кусает губу и крутит в пальцах ручку со стола ЯнЯна. Нервы уже сдают. — А разве газету контролируют? — выгибает бровь. — Свобода слова и самовыражения уже не катят? — Мы можем писать, что хотим, но конечный макет утверждает профессор Со Ёнхо. Обычно его всё устраивает, но, сам понимаешь, это школа и нас читают дети, родители. Иногда приходиться убирать слишком эксцентричные статьи. Вот оно как на самом деле, думает Донхёк, но молчит. ЯнЯн возвращается к своему занятию в ноутбуке, а Донхёку уходить совсем не хочется. Вся эта ситуация нагоняет на него тоску и толкает в яму экзистенциального кризиса. Ченле посоветовал не высовываться, чтобы отец не оторвал потом голову, мама попросила не попадать в неприятности перед каникулами и никто не хочет стать на его сторону баррикад. — Ладно, спасибо за помощь, — улыбается всё же парень и отходит к двери. — Донхёк-а, пожалуйста, не наделай глупостей, — просит серьёзно ЯнЯн, и Донхёк прекрасно знает, что о нём беспокоятся. Только рядом со старым другом сердце окутывает мягкость уюта и безопасности. Поэтому Донхёк не озвучивает свои планы. В огромной библиотеке можно отыскать материалы для учёбы, развлечения и саморазвития. Очень занятной была архивная секция, где хранились документы об истории школы и учившихся здесь людей. Донхёк очень надеется, что хотя бы там найдёт доказательства, что Пак Джисон погиб из-за своры взрослых хулиганов (которые после этого все вместе забрали документы, чтобы с позором не исключили). Это бы означало, что администрация школы осознаёт свою вину и не допустит повторения истории. Но надеждам не суждено оправдаться — он нашёл только фотографию учеников того года и список имён, среди которых был и Джисон. О трагедии не было ни единого слова, будто ничего и вовсе не произошло. Невозможно поверить в такую бесчеловечность и заботу только о репутации. Разве человеческая жизнь не самая большая ценность? Злость вновь закипает в крови, и Донхёк, забываясь, со всей силы захлопывает шкаф и вылетает из секции. Слёзы пеленой стоят перед глазами, а короткие ногти до крови впиваются в ладони. Мир слишком жесток, чтобы его любили, но они всё равно вынуждены существовать в нём. Донхёк ненавидит то, что происходит вокруг него, он не способен на великие поступки даже ради дорогих ему людей. — …да летишь? — доносится до сознания будто сквозь толщу воды, а за рукав форменного пиджака сильно дёргают. Донхёка не отпускает злость, и он готов ударить того, кто его остановил. Взгляд наталкивается на Марка. — Донхёк, что с тобой? На чужом лице выражение обеспокоенности и растерянности, кожа очень бледная, что даже немного пугает своей контрастностью на фоне мрачных книжных стеллажей библиотеки. Очки съехали на кончик носа и вот-вот упадут. — Я не справляюсь, — отчаянно выдыхает Донхёк и чувствует, как в лёгких заканчивается воздух. — Последние дни превратились в гонку не на жизнь, а на смерть, и я проигрываю без сил спастись. Что бы я ни делал, результатом станет крах, а моя жертва не спасёт никого. — Но ты не должен справляться со всем в одиночку, — Марк всё ещё крепко держит Донхёка за руку, заземляя его. Буря начинает затихать. — Оглянись, вокруг тебя друзья, которые готовы подставить плечо. Только попроси. В грудной клетке всё обрывается, а слёзы накапливаются в глазах, готовые сорваться на щёки. Приходит опустошение, забирается к сердцу и удобно там устраивается, на плечи давит валун неподъёмной усталости. Ещё немного и Донхёка переломает пополам, уничтожит в жалкие ошмётки личности, которой он всегда стремился стать. Гадкое чувство. Но неожиданно Марк заключает его в объятия. Их тела соприкасаются в дружеской близости, Донхёк вздрагивает от ощущения холодных ладоней на спине и щекотки от дыхания в шею. Хотелось бы прижаться ближе и глубже вдохнуть запах Марка (смесь дезодоранта, трав и ветра), но первый всхлип срывается судорожным выдохом с губ и становится единственным звуком между ними. Пальцы Донхёка сжимаются на чужих боках, пока парни так и замирают посреди прохода. У него в голове грозовые тучи из мрачных мыслей, но они рассеиваются от тихого шёпота Марка: — Я рядом. Становится в одно мгновение тихо и пусто, и совсем не важно, что происходит вокруг. Невозможно описать словами, что творилось внутри от сумасшедшей смеси разных эмоций, поэтому Донхёк молчал, давил в себе слёзы и старался больше не думать. Это ни к чему хорошему не приводит. — Молодые люди, здесь не место для обжиманий, — вдруг восклицает недовольная библиотекарь. Худая высокая женщина с седым пучком на макушке и в строгом костюме выглядела устрашающе, Донхёк даже вздрогнул. — Извините, — вежливо отказывает Марк, разрывая спасательные объятия. Библиотекарь бросила на них ещё один уничтожающий взгляд и ушла, а походка её очень напоминала строевой шаг. Марк переводит дыхание, берёт Донхёка за руки и смотрит на его ладони и свой испорченный пиджак. — Пойдём, нужно обработать раны. Его голос тихий и ровный, как журчание ручейка в долине. Можно поверить в то, что всё прекрасно, за окном тёплый май, а солнце готово принять в согревающие объятия каждого. Донхёк хочет, чтобы это оказалось правдой, хочет спрятаться в Марке и окутать себя лишь добрым волшебством. Только вот холод коридоров и тарабанящие по крыше капли дождя убивают, лишают веры. Оставь надежду всяк сюда входящий. Быстрым шагом они добираются до комнаты Марка и Джено. Донхёк находится в прострации и позволяет управлять собой, лишь кивает Джено в знак приветствия и послушно присаживается на кровать Марка. Внезапно он чувствует себя крайне неуютно в этой комнате, стены давят на него, липкое отвращение сворачивается в желудке и поднимается к горлу, застревает там колючим комом. Желание сбежать стучится в голове отбойный молотком — ещё удар и череп расколется — и мигрень стискивает виски. Но Марк продолжает суетиться рядом и успокаивать только одним своим присутствием: достаёт аптечку, бережно обрабатывает ранки на дрожащих ладонях и забинтовывает. — Что это с ним? — негромко спрашивает Джено, а его тёмные брови сходятся у переносицы. — Всё нормально, — устало, но в то же время резко отвечает Донхёк. — Что-то не похоже, — язвительно хмыкает Джено, но больше не лезет с вопросами. Марк бросает на него злобный взгляд, без слов заставляя вернуться к домашке. — Мне просто нужно время, — тихо добавляет Донхёк для Марка и сильно кусает губы. Он никак не может уложить всё у себя в голове. — Я должен прийти в себя. — Отдохни немного, — просит Марк и проводит своими шершавыми пальцами по запястьям Донхёка. — Так и до нервного срыва недалеко. В его жестах, взглядах и тоне столько неподдельного беспокойства, что сердце сжимается. После череды разочарований он кажется настоящим ангелом. Донхёк делает глубокий вдох. — Можно мне у тебя побыть? Недолго. Конечно, Марк разрешает, помогает устроиться на своей кровати, укрывает пледом и просто остаётся рядом.

***

Просыпается Донхёк через несколько часов. За окном уже начало темнеть, а комнату заливает приглушённый свет настольной лампы. Голова не болит, но понять, что происходит, получается с трудом. На душе всё ещё тоскливо. Взгляд натыкается на Марка, сидящего за рабочим столом. У него немного усталый и растрёпанный вид, глаза изучают содержимое толстой книги, на плечах висит тёплый кардиган. — Прости, что уснул, — хрипло говорит Донхёк и переворачивается на бок, чтобы смотреть на Марка. — Долго я спал? Марк, видимо не ожидая, слегка вздрогнул, но быстро натянул на лицо мягкую улыбку. Он разворачивается на стуле и внимательно осматривает Донхёка. Под его взглядом кожа покрывается сладкой дрожью и приятное чувство сворачивается в животе. Вот бы сейчас, как в дешёвом кино, — подойти ближе и, не говоря ни слова, прижаться с жадным поцелуем до головокружения. Или наоборот — несмело заглянуть в глаза и произнести длинную, полную обещаний и откровений речь, чтобы потом получить заветное трепетное прикосновение губ. — Два часа прошло, — тихо отвечает Марк. — Как себя чувствуешь? — Сойдёт, — небрежно отвечает Донхёк. У него просто нет сил сейчас что-то объяснять и копаться в себе. Но Марк ничего больше и не спрашивает, наливает в стакан чая из термоса и подаёт его Донхёку. — А где Джено? — Ушёл на тренировку. Настроения на разговоры ни у кого нет, поэтому Марк возвращается к книге, изредка бросая взгляды на гостя, а Донхёк перебирается на второй стул и медленно потягивает чай. Становится подозрительно спокойно и тихо. На самом деле, Донхёк бы с удовольствием остался рядом с Марком навсегда. Только с этим парнем он не чувствует необходимость оправдываться или искать причины для своих поступков. Его здесь готовы принимать и понимать, ему верят. Слова, которые должны помогать людям, потеряли смысл и начали лишь ранить, поэтому они и молчат. Смотреть на Марка Донхёку нравится. Так он убеждается, что тот реален, и вместе с тем задумывается, что их отношения похожи на мираж в пустыне. А может Марк призрак этой школы? Он совсем не похож на остальных, имеет странные привычки и кажется очень одиноким. Возможно, и сам не осознаёт этого, но нуждается, жаждет человеческого тепла. Вот они и зацепились друг за друга, чтобы избежать опасностей внешнего мира и не смотреть страхам в лицо. На чужой бледной щеке Донхёк замечает ресничку. Она тёмная и очень длинная, поэтому хорошо заметна на коже. Донхёк не тратит время на раздумья, а тянется руками к очкам, осторожно снимает их с удивлённого Марка и большим пальцем смахивает ресничку, но не отстраняется. Проводит подушечками пальцев по скулам, носу, оглаживает подбородок и не может оторваться. — Мне кажется, что я знаю тебя всю жизнь, — он шепчет и не сводит взгляда с тёмных глаз. — И в то же время я схожу с ума от того, что мне известно о тебе так мало. Острый кадык дёргается, когда Марк сглатывает. Его немного грубые ладони накрывают донхёковы в нежном жесте и всё внимание сосредотачивается на ощущении этого прикосновения. — Спасибо за то, что остаёшься рядом со мной, — добавляет Донхёк, придвигается ещё ближе и целует Марка в уголок губ. Ему отчаянно хочется большего, но смелости хватает только на это. Сердце замирает от смущённой и благодарной улыбки напротив. — Мне пора уходить. Увидимся. Стараясь скрыть волнение, Донхёк собирает свои вещи и на дрожащих ногах направляется к двери. У него снова внутри бушует ураган, но он настолько приятный, что уходить совсем не хочется. От количества сегодняшних потрясений нужно потом нервы лечить, вот правда. Когда его рука уже тянется к двери, её перехватывает Марк, разворачивает парня к себе и уверенно накрывает его губы своими. Донхёк сначала замирает, не веря в происходящее и пытаясь незаметно себя ущипнуть. Но его тело всё также обнимают, а губы пылко целуют. Он расслабляется и отвечает Марку на ласку, прижимается ближе к его груди и сжимает в пальцах ткань на спине. Только бы не отпускать, как можно дольше оставаться здесь. — До встречи на ужине, — прошелестел Марк, разорвав поцелуй. Он не отстранялся далеко, и если бы Донхёк захотел, он мог легко втянуть его в новый поцелуй. Но всё же сдержался и, кивнув, быстро покинул комнату.

***

Желание не причинять ещё больший вред себе и окружающим сильно проигрывало на фоне стремления к справедливости. Донхёк очень хотел быть послушным, спокойно окончить школу и получить тот опыт, которым им предлагали преподаватели, но молча наблюдать за бесчеловечностью он не собирался. Возможность выразиться сама попала ему в руки через три дня — на уроке литературного творчества проводили открытое занятие. На него пришла администрация школы и некоторые преподаватели с других дисциплин. Студенты отвечали на теоретические вопросы, делали анализ стихов и выступали со своими произведениями. Когда дошла очередь Ли Донхёка, в классе повисло ощутимое напряжение. — Человеческая память — спасение или пытка? — громко начал парень, чётко проговаривая каждое слово. — Люди награждены способностями думать, разговаривать, создавать что-то своими руками и хранить воспоминания о прошлом. Каждый из нас несёт в себе национальную память, которая создаёт фундамент для народной ментальности. Это привязывает нас к дому, родному краю и стране. А ещё мы всегда помним о моральности и человеческих ценностях, что объединяет нас с людьми всего мира. Память, работающая на подсознательном уровне, управляет нашим поведением и меняет характеры. Глаза обводят всех присутствующих цепким взглядом. Донхёк, как и ожидал, замечает скучающих одноклассников и внимательных преподавателей. О его поведении и выходках в прошлом все прекрасно осведомлены, по всей видимости. Что ж, мысленно усмехается Донхёк, придётся подтвердить свою репутацию. — А как много воспоминаний из собственного прошлого навсегда остаются с нами? Как много ошибок преследуют нас ночами и не дают спокойно наслаждаться настоящим? Не существует идеальных людей, которых бы не мучили совесть и чувство вины, но при этом мы отчаянно сопротивляемся памяти, стараемся запихнуть поглубже всё плохое и не возвращаться к нему. Миллионы людей ищут спасения в религии, просят Бога исцелить их души и спасти от грехов. Религия — опиум для народа. В этом Чарльз Кингсли оказался прав. На этих словах присутствующие сели ровнее и стали прислушиваться к словам Донхёка. Наверняка, его могут отругать только за распространение подобных мыслей в стенах католической школы. — Нельзя отмолить грех и выбросить его из головы. Мы всегда будем помнить о трагичных событиях, которые случились по нашей вине. Пак Джисон — светлый мальчик, ещё совсем ребёнок, который никому не причинил зла или вреда. Он был невероятно умным, ему пророчили большое будущее, друзья души в нём не чаяли, — Донхёк судорожно вдыхает через нос и крепко сжимает кулаки. Его начинает накрывать, поэтому строчки плывут перед глазами. — Джисон пошёл на отчаянный шаг, потому что никто не захотел ему помочь. Те, кто должны были его защищать, сейчас оправдываются религией, прикрываются старыми законами и игнорируют голос человечности. — Ли Донхёк, — предупреждающе, но тихо говорит профессор, но парень его игнорирует. — Они пытаются забыть сами и стереть воспоминания у других, но вам никогда не удастся усмирить свою память. Разбитое тело Джисона на ступеньках будет преследовать вас до конца дней, и если Бог всё же существует, он не отпустит этого вам. В классе нарастает гул студентов, профессора пытаются всех успокоить, но Донхёк ничего не слышит больше. И не хочет. Он хватает свою сумку с учебниками и выходит в коридор. Понимание произошедшего приходит к нему тихо и спокойно, без шторма и потрясений. Все эмоции остались там, Донхёк даже не помнит, что говорил в конце, наверняка сбился, но чувство удовлетворённости того стоит. Даже если его позорно исключат, а отец навсегда разочаруется. Он не хочет становиться таким же чёрствым и жестоким человеком, которых в этой школе по горло хватает.

***

Об очередном скандале Марк узнаёт от Сончана. Староста, как всегда, садится рядом с ним в столовой за обедом, но выглядит непривычно злым и раздражённым. Марк не знает, стоит ли ему спросить, ведь не считает их достаточно близкими друзьями. Иногда он задумывается о том, что Сончана стоило бы избегать, как все нормальные люди, но очень долго тот был его единственным товарищем. — Не поверишь, что сегодня вытворил Ли Донхёк, — зло шипит Сончан и перемешивает кашу в своей тарелке. — Этот твой друг, — последнее слово выделено странной интонацией, — на открытом уроке перед директором, завучами и остальными преподавателями посмел обвинить всех в смерти того мальчика-самоубийцы. Оскорбил их лично, да ещё и богохульствовал. Кто он вообще такой, чтобы закидать что-то старшим? Его ведь даже не было в школе в тот период! Упоминание самоубийства заставляет Марка вздрогнуть. Это случилось как раз перед его переводом в эту школу, но узнал он об этом случайно от других студентов. Его страшила сама мысль, что такое могло произойти с ребёнком, да ещё и в таком месте, невозможно было понять, правда это или выдумки. Холодок коснулся затылка — тут правда сбросился мальчик. — Почему он так поступил? — хрипло спрашивает Марк, отодвинув от себя тарелку. Желудок скрутило и в горле встал ком. — Гиперболизированное чувство справедливости в голову ударило, — резко бросает Сончан, поправляет очки и переводит взгляд на собеседника. — Он же дружит с На Джемином, который был близок с тем мальчиком. Вот ему и захотелось напомнить всем о том случае. Можно подумать, что кто-то его оттуда столкнул. — Что теперь будет с Донхёком? — снова спрашивает Марк. Ему совсем не хочется слушать чужие рассуждения, кто прав, а кто нет. Ему нужно знать, что будет с Донхёком, который стал для него новым дыханием. Но Сончан не спешит отвечать. Он как-то подозрительно окидывает Марка взглядом, морщится и долго молчит. Создаётся впечатление, что он совещается сам с собой. — Точно пока не знаю, — всё же говорит он, растягивая слова. — Вряд ли его исключат, потому что тогда поднимется шумиха, его ж отец уважаемый человек. Школе не нужно это, чтобы не всплыло то дело, с которого всё началось. В худшем варианте заставят отчислиться по собственному желанию, в лучшем — ограничатся выговором, предупреждением и исправительными работами. После этого Марк старался найти Донхёка по всему пансионе, но тот будто испарился. Удалось выловить Джено. — Где Донхёк? — сразу спрашивает у соседа. Тот на мгновение опешил. — Не знаю, — хмуро отвечает и поправляет рюкзак на плече. — Он ушёл на уроке литературного творчества и не возвращался в класс. Это и понятно, после такой пламенной речи. В интонациях Джено нет ничего грубого или насмешливого, но Марка это почему-то очень злит. Возможно, это так сказывается волнение за Донхёка или собственное бессилие. — Что ты имеешь ввиду? — напряжённо спрашивает Марк и подходит ближе. — То и имею, — хмыкает Джено и смотрит сожалеюще. — Не стоило ему вмешиваться во всю эту историю. С него теперь не слезут. Кулаки чешутся, но бить Джено не просто глупо — бессмысленно. Марк, по сравнению с ним, детсадовец в коротеньких штанишках. Он молча разворачивается и уходит в общежитие. В их комнате царит беспорядок, что тоже раздражает, поэтому Марк одевается теплее с намерением уйти в теплицу и поискать “пропавшего” ещё и там, но в коридоре неожиданно сталкивается с Донхёком. — Где ты был? — резко спрашивает Марк. Донхёк вздрагивает от вопроса и недовольно хмурится. — Я не обязан перед тобой отчитываться, — чеканит он, задирая подбородок. Марка такой ответ не устраивает, поэтому, когда Донхёк пытается его обойти, хватает за руку и тянет обратно в свою комнату. — Нет, обязан, — рычит, закрывая дверь уже изнутри и прижимая к ней Донхёка. — После того, как ты стал частью моей жизни и перевернул все мои чувства, ты ещё как обязан мне отчитываться. До меня дошла весточка о твоём шоу на открытом уроке. Чем ты думал? Сейчас Марк полностью сосредотачивается на парне перед собой. Его лицо выглядит очень уставшим, а плечи под тонкой рубашкой не по погоде дрожат. Но в глазах по прежнему горит яркая искра, которая не позволяет Донхёку сдаться после первого отказа. — Уж поверь мне, я очень хорошо всё обдумал, — голос Донхёка звучит непривычно низко и угрожающе. — Я делаю только то, что считаю нужным и правильным, а терпеть такое отношение к смерти студента школы я не намерен. Если кого-то зарежут или изнасилуют, они тоже будут молчать и пытаться замять дело? А сколько покончили с собой вне стен школы из-за травли? Сломались навсегда? Марк, это похоже на камеру пыток. — И ты готов бороться даже ценой собственного будущего? — Марк отходит к окну, складывает руки на груди и делает медленные вдохи. — Вся школа гудит об этом, у тебя могут быть неприятности. — А ты не меняешься, я погляжу, — хохотнул Донхёк. Его взгляд становится злым, и Марку это совсем не нравится. — Наслушался от других и прибежал ко мне с претензиями? Ты совсем не веришь в меня и даже не пытаешься понять, разве это так сложно? — А ты дал мне такую возможность? — Марка задевают слова Донхёка. — Услышав, что что-то произошло, я в первую очередь испугался за тебя, пошёл искать по всей школе, но тебя и след простыл. Никто не видел, никто не знает. Я волновался за дорогого мне человека, но ты этого не замечаешь, потому что зациклился только на одном. Они замолкают и не решаются посмотреть друг другу в глаза. Марку казалось, что между ним и Донхёком установилось некое доверие, что их отношения стали доверительными, но Донхёк не хочет быть до конца откровенным. В одну минуту он честно признаётся в своих чувствах и делится мыслями (за эти три дня после поцелуя они много времени провели вместе, много говорили и выяснили, что их друг к другу тянет нерушимой гравитацией), а в следующую ни за что не расскажет о своих проблемах и переживаниях. Это буквально сводит с ума, ведь Марк даже понятия не имел, что за мрачностью Донхёка стоит история о том мальчике. Терять вот так то, что между ними начало налаживаться, не хочется, но Марк не согласен тащить всё на себе. Ему многого не надо, но он не простит вранья и обесценивания своей важности. — Я был у ЯнЯна, — нарушает тишину Донхёк. Он остаётся у двери, видно, что ему некомфортно. — Сразу пришёл к нему и оставался всё время. — Конечно, — хмыкает Марк и гасит в себе злость, чтобы не сорваться на Донхёке. — Ему ты доверяешь больше, чем мне. — А ты не доверяешь никому, — Марку нечего добавить, потому что это та самая правда, которую он не может принять. Донхёк ещё несколько секунд остаётся на месте. — Поговорим позже, — устало говорит и открывает дверь, — когда оба успокоимся. Марк остаётся один.

***

Всё навалилось в один миг. Донхёк верит, что всё складывается так, как нужно, называет это провидением. Но не тем, что прописывает всю его жизнь, а тем, которое направляет на правильную дорогу. Он сам выбрал защитить студентов, а это возымело свои последствия. На его стороне осталось много людей, и даже возможное исключение из школы не огорчит Донхёка. Хотя и радости он много не испытал, лишь облегчение — не поддался, не сломался, не приспособился. На следующий день его отстранили от занятий и назначили дисциплинарное слушание после обеда. Родителей тоже оповестили: отец был злой, а мать разочарованной. Донхёк им всё объяснит, но не сейчас. Он хочет сделать это при личной встрече, а не по телефону. После разговора с ЯнЯном и встречи с Марком, Джемин поблагодарил Донхёка за поступок ради Джисона, но больше они не говорили. Утром Донхёк не пошёл в столовую, решив провести день недалеко от парковки. Почти весь персонал живёт в специальном общежитии на территории пансиона, но всё же есть несколько преподавателей, что ездят из города, поэтому здесь он будет один. Первые дни декабря выдались холодными, хоть и не морозными. Донхёк плотнее кутался в своё пальто и не спеша ходил по кругу, у него в наушниках играл старый рок, и это его успокаивало. Не хотелось думать о предстоящем слушании и “приговоре”, как и не хотелось думать о Марке. Но мысли об их последнем разговоре (или это лучше назвать ссорой?) всё равно лезли в голову. Почему они никогда друг друга не слушают? Каждый зацикливается только на своих догадках и переживаниях, что не позволяет увидеть и другую сторону ситуации. Донхёк хочет перед Марком извиниться, оправдаться и заверить, что всё хорошо. Потому что на Марка ему не всё равно. Этого человека он не отпустит из своей жизни просто так, но сейчас им обоим нужно многое обдумать. Единственной проблемой может стать время — сколько ещё они смогут находиться вот так рядом, но не вместе? Донхёка могут забрать отсюда, увезти в другую школу или город. Может, страну. Он не знает, хочет ли оставаться учиться здесь, с такими людьми под одной крышей. Ченле сказал, что мириться с монстрами ради собственной выгоды противоречит принципам, но так можно доказать им свою независимость и выносливость. Нужно думать. — Студент Ли Донхёк? — неожиданно прерывает мысли глубокий и приятный голос. Донхёк откашливается, чтобы вернуть себе самообладание, и поворачивается к потревожившему его человеку. Профессор Со Ёнхо преподаёт английский язык и является одним из самых приятных людей в школе. Достаточно молодой, но успешный и компетентный, живёт в городе. Донхёку он всегда нравился, но сейчас настораживает, как и все. — Почему Вы здесь? Прогуливаете занятия? Или пытаетесь простыть? На его лице появляется добродушная улыбка. Донхёк не собирается ему хамить, обводит взглядом парковку и появившийся на ней автомобиль профессора, хмурится и смотрит в лицо напротив, чуть задрав голову. — Меня отстранили сегодня от занятий, профессор, — ровно говорит он и подавляет желание шмыгнуть носом, как ребёнок. — Решать моё будущее будут после обеда, если Вы забыли. — Я не знал этого, — тихо отвечает профессор, игнорируя фамильярность студента. — Вчера у меня не было занятий, сегодня только факультатив, но меня вызвали на срочное совещания. По какому поводу не объяснили. — Ну, — тянет Донхёк, — теперь Вы в курсе. Какое-то время профессор просто молча смотрит на него, чуть прищурив глаза. Донхёку становится неловко, но он старается держать лицо. Никто не должен узнать, что он чувствует на самом деле. — Пойдём ко мне в кабинет, — предлагает профессор и кивает на учебный корпус. — Напою тебя чаем, а ты всё мне расскажешь. Донхёк не находит причин для отказа, поэтому следует за мужчиной. В его кабинете невероятно тепло после улицы, повсюду много книг и справочников, даже одинокий фикус стоит в уголке. Профессор включает электрочайник и достаёт припрятанное овсяное печенье. Донхёк начинает рассказ, когда чашка горячего напитка оказалась перед ним. Говорит долго и откровенно, не останавливаясь и не утаивая ничего. Ему хочется поделиться своими чувствами с кем-то, кто не будет учит его жизни и сетовать “а как же твоя учёба”. Профессор Со кажется именно таким человеком — понимающим и надёжным. Он ни разу не перебивает его, но во взгляде и медленных кивках видно заинтересованность и молчаливую поддержку. У Донхёка даже мелькает мысль, что профессор мог бы быть психологом. — Что ж, — говорит мужчина, выслушав, — чего-то такого я и ждал. Ты хороший парень, Донхёк. Хоть мой предмет ты и не схватываешь по щелчку, ты умеешь мыслить и обладаешь хорошим воображением. Многие видят в тебе жажду совершать великие дела и способность тонко чувствовать ситуацию, но не стоит забывать и о твоём добром сердце. На его губах снова появляется мягкая улыбка, но в этот раз в ней скользит невесомая грусть. Или это чувство вины? Профессор тянется за чем-то в нижний ящик стола и достаёт небольшую флягу. Добавляет немного в свой чай. — Будешь? — предлагает Донхёку, но тот отказывается. — Правильно, виски не лучшее успокоительное в твоей ситуации, — фляга снова исчезает в столе. — Не думаю, что тебя исключат. Эта школа слишком трясётся над своей репутацией. Но они смогут придумать, как отбить у тебя желание спорить с ними. Родителям уже сообщили? — Да, ещё вчера, — отвечает парень и кусает губу. Всё же жизнь оказывается не коробкой конфет, как говорила мама Форреста Гампа, а неизвестной пилюлей — убьёт она тебя или вылечит ещё нужно выяснить. — Они не очень рады такому раскладу. Но я не жалею о своём поступке и не буду. Так и скажу сегодня всем. — Ты отважный малый, Донхёк, этим мне и нравишься, — слова профессора только подпитывают веру в правильность принятых решений. — Я постараюсь помочь тебе и защитить перед советом. Исправлю то, что не помог в самом начале. — Но Вас же не было тогда в столовой! Вы не могли предотвратить то, что от Вас не зависит, — Донхёк оказался прав, когда думал, что профессор Со чувствует вину. Это совершенно не логично. — Но я тоже несу за вас всех ответственность. Я должен был предугадать это после статьи, что разместили в газете. Ты к этому причастен, правда? — Да, конечно. Она не моя, но я помог доставить её в редакцию. Если догадался профессор Со, то и остальные преподаватели могут понять. Донхёк только надеется, что никто из студентов, что работают над газетой, не пострадает из-за него. И нужно поговорить с Джено, а то ещё начнёт себя винить. — Всё будет хорошо, — заверяет его профессор. — В конце концов всё наладится. Главное, чтобы ты не винил себя и не жалел. И помни, что я всегда готов тебе помочь, только попроси. Что бы это ни было. Покидает кабинет Донхёк с лёгким сердцем и визиткой Со Ёнхо в кармане. Он готов смело защищать себя и свои принципы, чего бы ему это ни стоило.

***

После слушания Донхёк был выжат, как лимон. Он устал физически, горло болело от того количества слов, которые вырывались из него на эмоциях. Они жили, как птицы, поющие в терновнике, для того, чтобы в миг своей смерти петь громко и прекрасно. Было тяжело говорить о том, что уже звучало, но Донхёк питал надежду, что его поймут. Профессор Со, как и обещал, пытался его защитить вместе с профессорами Мун Тэилем и Ли Тэёном, но директор сохранял на своём лице выражение презрения. Завтра пятница — родительский день, многих заберут на выходные домой. Обычно к Донхёку не приезжают, но было принято решение, что мама и папа должны присутствовать во время оглашения результата слушания. Возможно, сегодня стоит собрать чемодан. Уже в общежитии он спускается в прачечную, чтобы постирать штаны, ведь по здешним тропинкам невозможно ходить так, чтобы оставаться чистым, и натыкается там на Карину и Минджон. Девушки стоят у дальней стены и крепко обнимаются. Донхёку кажется, что он подглядывает за чем-то интимным, не предназначенного для чужих глаз, и уже собирается уйти, но Минджон замечает его раньше. — Ох, Донхёк-и, — она отстраняется от Карины, и теперь они обе смотрят на него. Они невероятно красивые, умные и обаятельные, но во взглядах полно сопереживания и грусти. — Как ты? — Я в норме, — вздыхает он и открывает ближайшую свободную стиральную машину. Запихивает туда свои брюки, забрасывает капсулу для стирки, настраивает режим. Всё это в угнетающей тишине и под тяжёлыми взглядами. — По крайней мере, в конце концов буду. Со временем. — Вот это больше похоже на правду, — замечает Карина. — Что сказали на слушании? — Завтра огласят решение, — бросает Донхёк и закрывает лицо ладонями. Он правда хочет, чтобы это быстрее закончилось и у него были ответы на вопросы близких. У него на лёгкие что-то давит и не даёт сделать полноценный вдох. Он невероятно устал за эту неделю. — Не знаю чего ждать. Профессор Со считает, что меня не будут исключать, но я всё же соберу часть вещей сейчас. Завтра приедут родители. — Ты же знаешь, что мы на твоей стороне? — Карина подходит ближе и заставляет посмотреть на неё. Донхёк видит только твёрдую решимость и преданную поддержку. Минджон кивает точно с таким же выражением кукольного лица. — Мы верим в тебя и тебе. И будем на твоей стороне до конца, — подтверждает Ким его мысли. Она выглядит хрупкой и невесомой, но Донхёк не сомневается, что в ней достаточно смелости, чтобы защитить то, что ценно. — Если понадобится, мы устроим забастовку для тебя. — Спасибо, — улыбается Донхёк и немного расслабляется. — Я, если честно, не уверен, что буду расстроен, когда меня выгонят. После случившегося я не горю желанием оставаться здесь. Но в то же время мне не хочется расставаться с вами всеми. Здесь у меня появилось много друзей и единомышленников, и я не хочу вас потерять. Его искреннее признание вызывает у девушек нежные улыбки. Они подходят ближе и заключают его в крепкие и тёплые объятия. Донхёк чувствует, что его сердце наполняется безграничной благодарностью. — Мы тоже тебя очень любим, Донхёк-и. — Мы постараемся сберечь нашу дружбу вопреки всему. — Спасибо.