***
Теперь у Донхёка было слишком много свободного времени. Пол дня он проводил в библиотеке, перебирая старые книги и внося в каталог их названия, переставляя учебники на полках и подшивая газеты. Занятия довольно скучные, хоть иногда и становилось интересно копаться в необычных изданиях. Библиотекарь относилась к нему, как к злостному нарушителю всех школьных правил, и смотрела недоверчивым взглядом. После отработки он самостоятельно занимался уроками, чтобы и правда не завалить контрольные, иногда пользовался помощью Ренджуна, который взамен просил лишь немного попозировать для портрета. Но всё это не могло заполнить весь день, и Донхёку становилось одиноко. Жизнь, которая уже устоялась в новых условиях, вновь расшатывалась, теряла прежнюю форму и структуру, заставляла чувствовать себя смертником на тонущем корабле. Донхёк готов потерять всё, но это не означает, что ему не больно. В четверг во время третьего урока в библиотеке он натыкается на Джено. — Прогуливаешь биологию? — тихо, чтобы не услышали посетители читального зала, спрашивает у встрепенувшегося парня. — И тебе привет, гангстер, — ухмыляется Джено. — Мне биология в страшных снах является, в жизни такого не надо. При упоминании биологии мысли возвращаются к Марку, но Донхёк не позволяет себе эту слабость. Потом. — Джено, нам нужно поговорить. Серьёзно поговорить, — Донхёк знает, что и Джено это прекрасно понимает. Между ними висит недосказанность ещё с того момента, когда Джемин увидел их вместе. Дольше тянуть невозможно. — Приходи после ужина к балкону на третьем этаже. Там никого не бывает в такое время. На лицо Джено падает тень и сливается с огромной тоской в глазах. Он всегда казался весёлым и лёгким в общении человеком, но Донхёку удалось рассмотреть спрятанную глубоко внутри грусть, которая подпитывалась чувством вины. Для него давно стало ясно, что светлый и добрый Джено страдает и всеми силами старается скрыть дыру в груди. В этом он очень схож с Джемином. — Хорошо, — кивает Донхёк и слабо улыбается. — Надеюсь, ты понимаешь, что я не собираюсь тебя обвинять в чём-то или ругаться с тобой? Мы будем говорить, а не выяснять отношения, потому что каждый имеет шанс всё объяснить. — Конечно, — Джено благодарно улыбается, собирает свои вещи и направляется к выходу. — Не забудь тепло одеться, — бросает напоследок и быстро исчезает за поворотом. Когда позже Донхёк оказывается на нужном месте, его уже ждут. Джено скрывается в тени, куда свет луны не достаёт, будто хочет слиться со стенами. Именно сейчас он готов выпустить наружу все свои страхи и внутренних демонов, которые ели его все эти годы и не давали свободы (словно он скованный Прометей, приговорённый к вечным страданиям из-за кровожадного орла). — Знаешь, Донхёк, — сразу начинает он хриплым голосом, — ты появился в школе и перевернул тут всё вверх дном. Один человек рушит годами выдержанную систему, как в эпических поэмах. — Не думаю, что я что-то разрушил, — горько комментирует Донхёк, пряча руки в карманах. — Разве что свою судьбу, а остальное так… поцарапал. — Игра ещё не закончилась, — загадочно отвечает Джено и предлагает выпить дешёвого пива из банки. Они с Джемином в контрах, значит, сам достал. Донхёк очень живо представляет, как эти двое могли вместе обедать или сидеть над учебниками. С каждым глотком становилось теплее, но настроение не улучшалось. — Ты очень смелый и умный парень, не побоялся идти против системы ради незнакомого человека. Сделал то, на что у меня никогда не хватит сил. Спасибо за всё и извини. — Передо мной ты ни в чём не виноват, — качает головой Донхёк. — Я бы так поступил в любом случае. — Этим ты мне и нравишься. Снова на время повисает тишина, Джено отпивает ещё, а Донхёк терпеливо ждёт. На балконе холодно, мороз щиплет лицо, но атмосфера почему-то располагает к разговорам. Донхёк никак не может отогнать от себя мрачную тень, которая вязкими щупальцами тянется от другого парня. У него будто сильнее заострились черты лица, и теперь Джено стал похожим на героя средневековых трагедий. — Уверен, ты знаешь, что с Джемином мы были лучшими друзьями. Его отец сейчас министр обороны, но раньше они с моим начинали с одной военной академии. Их дружба нерушима, я надеялся, что у нас с Джемином будет так же. Но потом появился Джисон, — Джено горько ухмыляется и поднимает взгляд от своих рук к небу. Очевидно, что ему неприятно говорить это. — Он был славным малым. Умный не по годам, от этого наивным и доверчивым. Совсем ребёнком ещё… — Именно поэтому Джемин и зацепился за него, — тихонько добавляет Донхёк, вспоминая слова соседа, который звучали с таким же теплом. Джено с ним соглашается уверенным кивком. Не похоже, чтобы он недолюбливал мальчика. — Они стали близкими друзьями очень быстро, а я начал ревновать, — продолжает Джено с тяжёлым вздохом. — У меня был сложный период: отец был категорически против того, чтобы я развивался в спорте. Тогда я мечтал стать профессиональным баскетболистом. Командный дух, ловкость в обращении с большим мячом, прыжки и ощущение приятного покалывания в ладонях. Мне хотелось этого, всё ещё хочется, но папа настоял на продолжении военного дела. Все в школе знают, что Джено лучший в физико-математических дисциплинах, прекрасно разбирается в географии и один из самых сильных и выносливых на физкультуре. Он занимается дополнительно в спортзале и выглядит, как настоящий атлет. Раньше Донхёк не придавал этому значения, но теперь может легко представить Джено среди стройных лейтенантов, если тот поступит на службу прямо сейчас. Но как бы прекрасно форма военнослужащего ни смотрелась на воображаемом Джено, это вызывало у Донхёка только грусть. Это не то, к чему лежит душа парня, он будет несчастным всю жизнь в таком случае. Неужели его родители не хотят для своего сына только лучшего? Они готовы оборвать ему крылья ради собственных амбиций? Сейчас Джено всё ещё в обычной школе — оттягивает неизбежные страдания. — Из всех моих знакомых в этой школе, похоже, только Марк действительно рад встать за семейное дело, — грустно замечает Донхёк. — Да, Марк находится в своём мире, сколько я его знаю. Он чудаковатый, но не в плохом смысле. Ему повезло быть таким, какой он есть. Джисон был таким же, вот его и не взлюбили местные, — Джено возвращается к их разговору после очередного глотка. — Я не желал ему ничего плохого, медленно отпускал свою вражду, ведь головой знал, что это не имеет смысла. Джисон был мне другом. А в тот роковой день… я всё видел. Случайно оказался в том крыле, увидел четырёх амбалов. Мне бы не удалось их тогда остановить, сам был мелким, поэтому я побежал за помощью. Наткнулся на профессора Со Ёнхо, он только недавно на то время перевёлся сюда, но когда мы… В общем, мы не успели. Профессор побежал вниз, а я так и остался у окна, в ужасе смотрел на кровь и… не мог просто в это поверить. — Ты пытался помочь, — поражённо шепчет Донхёк, представляя, что пережил Джено. — Ты сделал всё, что мог. — Но этого оказалось недостаточно. Джисона не вернуть, а Джемин никогда мне этого не простит. Стоило хотя бы попытаться защитить Джисона, поднять шум. Всё могло сложиться по-другому. — Мы не можем знать этого наверняка. Ты ни в чём не виноват перед Джисоном. Не выдержав ощущения чужого бремени, Донхёк обнимает друга за широкие плечи в попытках успокоить. Столько лет Джено нёс на себе вину за смерть и никто не хотел ему подставить плечо помощи. Страшно представить, сколько боли и страданий скрыты за милейшей улыбкой Джено, которая так часто сияла на его лице. Сколько же из них было искренних? Нет ничего хуже, чем остаться одному со своей болью. Ни Джено, ни Джемин не могли спасти Джисона, а теперь позволили сами себе захлебнуться в отчаянии. — Вы с Джемином большие дураки, — шепчет Донхёк, продолжая обнимать и гладить плачущего Джено по спине и голове. — Но только поговорив друг с другом, вы сможете отпустить эту трагедию. Вместе. Сколько они так просидели, Донхёк старается не думать, потому что для Джено это важно. Парень хватался за него замёрзшими пальцами и глушил всхлипы в отсыревшей куртке, ведь впервые за много лет смог выплакаться.***
Всю неделю в Марке копятся эмоции, которые не могут найти выход. Он злится и раздражается из-за мелочей, а люди вокруг кажутся гиенами, загнавшими одинокого путника в западню. Невыносимо страшно потерять себя, но именно это с ним и происходит. Последний разговор с Донхёком вспорол в Марке всё живое и явил свету незажившие раны, открыл все язвы и кое-как затянувшиеся послеоперационные швы. Последняя маска начала трещать. Не было ничего удивительного, что Марк, который сторонился людей и не умел с ними обращаться, болезненно переживал ссору со своей влюблённостью. Почему-то он зацепился за Ли Донхёка и не хотел лишиться его. Странно осознавать, что сердце способно болеть от тоски. Марк был мрачным и ещё более странным, чем обычно. Во вторник в столовой он видел, как во время обеда Донхёк прижимался к своему другу (и бывшему парню) Лю ЯнЯну, и это заставило кровь наполнится яростью и обидой. Казалось, что каждый шаг к Донхёку сопровождался нечеловеческой болью, а Марку уготована участь Русалочки Андерсена. В тот день он разбил аквариум для нового проекта, но только эта боль в руках смогла его привести ненадолго в чувства. Так продолжалось до вечера пятницы. Родительские дни в пансионе были особенными. После занятий все суетились, в общежитии стоял непрерывный гул из голосов студентов и родственников, что решили зайти в комнаты. Почти всех после забирали домой до понедельника, и становилось удивительно тихо. Марк почти никогда не ездил домой, в основном только на каникулы, и ему нравилось, как в пустых коридорах раздавались звуки его шагов, как оглушающе шумела вода в душе и скрипели половицы этажом выше. На блоке, где жил он, всегда становилось пусто. Часы показывали пол девятого. Марк уже принял душ и подумывает почитать роман, что им задали на корейской литературе, но тело не двигается. Хочется просто наконец-то найти ответы на вопросы, что никак не покидают голову. Он задумывается о предстоящих праздниках, поэтому неожиданный стук в дверь обрушивается громом. — Скажи мне одно, — просит Донхёк, как только дверь распахивается, — ты готов бороться вопреки мне? Несмотря на все мои протесты и недостатки продолжать стоять рядом? Марк прикусывает губу и переводит взгляд на волосы Донхёка. Привычный рыжий оттенок заменил воздушный розовый. Белый свет коридорной лампы делает Донхёка нереальным - сказочным волшебником Сладкой страны. В груди не остаётся воздуха. — Уже, — твёрдо отвечает Марк, ощущая себя приговорённым к казни перед линчевателем. Но Донхёку не нужно больше ничего. Он делает последний шаг в комнату и врезается в Марка всем телом — крепко обнимает тёплыми руками и пылко целует. Его губы влажные и пахнут клубничным йогуртом, а ощущение его мягких прикосновений заставляет лёгкие заново раскрыться. Воскрешение, перерождение, первый вдох — они научились делиться душами. Дверь с тихим щелчком захлопывается. Марк зарывается пальцами в свежевыкрашенные волосы Донхёка и тянет его ближе, прижимает к себе так, чтобы стать одним целым. — Спасибо, — шепчет в губы Донхёк между поцелуями. Он горячий, будто во время лихорадки, и глаза его блестят в полумраке комнаты. — Спасибо. — Я понесу валун на гору вместе с тобой, будь уверен, — Марк губами мажет по его щекам и подбородку, трепетно целует в шею, за ухом и зарывается лицом в пушистые волосы. От Донхёка тянет ещё и краской, старыми книгами, немного дымом, но нюх улавливает тот самый уникальный запах, который принадлежит только Донхёку. Воспоминания о нём Марк постарается сохранить навсегда. Они размыкают объятия и раздеваются до белья. Несколько долгих секунд изучают взглядами тела друг друга, замерев, считают родинки и запоминают неровные линии шрамов на коленях. Кровать беззвучно прогибается, когда Донхёк опускается на неё, а Марк думает, что чужие острые лопатки могут пробить матрац и раскрыть все спрятанные там секреты. Он забирается следом, нависает над желанным парнем и проводит ладонями по его бокам. Ему никогда раньше не доводилось быть настолько обнажённым с кем-то другим — важным для сердца и души, поэтому момент, когда его живот соприкасается с донхёковым, навсегда отпечатается в памяти крыльями большой разноцветной бабочки. Кажется, что в этих местах совсем нет кожи, они как оголённые провода — хватает еле ощутимого прикосновения, чтобы сойти с ума от наслаждения. Дрожь бежит вниз по позвоночнику, покрывает плечи и внутреннюю сторону бёдер, делает слабым и беспомощным в чужих руках. Поцелуев становится непозволительно много, но Марк не может остановиться и не украсть себе столько, сколько только возможно. Сколько ему позволят. Сердце бьётся птицей в клетке, что впервые увидела солнце, а Донхёк выгибается и жмётся ещё ближе. Возбуждение — одно на двоих — ноет внизу животов и заставляет сладко дрожать соприкасающиеся животы. — Прикоснись ко мне ещё, — хрипло просит Донхёк и разводит шире ноги, чтобы приобнять Марка за таз. Мягко, тепло, трепетно. Марк имитирует медленные толчки сквозь тонкую ткань их трусов, а Донхёк старается подстроиться. Их руки продолжают ласкать каждый доступный миллиметр, запомнить все выпуклости и впадины, движение мышц под кожей и волнение от жаркого дыхания. Наслаждение затуманивает разум, но Марк продолжает внимательно смотреть на Донхёка, целовать его и сжимать дрожащими пальцами мягкие ягодицы и бёдра. — Посмотри на меня, Хёк-и. Их взгляды встречаются красноречивее, чем все случаи до этого. Они договорились не говорить, но сейчас словам не нужны были голоса. Марк для Донхёка, а Донхёк для Марка. Тихий стон Донхёка подводит его к вершине наслаждения, и Марк содрогается в оргазме. Перед глазами калейдоскоп, но ладонь всё же проскальзывает под резинку чужих трусов и медленно надрачивает. Донхёка накрывает его оргазм, он тянет томное "Марк" и крепко сжимает в кулаке одеяло. При взгляде на него — покрасневшего, усталого, растрёпанного и потного — Марк ощущает удовлетворение. Момент интимный не потому что они почти голые и только что занимались взрослыми вещами, а потому что их глаза всё ещё устремлены друг к другу, а губы украшают улыбки. Ещё полчаса нежных поцелуев на грани сна, быстрый душ, и Марк довольно перебирает розовые волосы Донхёка, пока тот мурлычет себе под нос детскую песню из рекламы. — Почему поменял цвет? — голос ужасно хрипит, но в тишине комнаты (и всего общежития) это даже органично. Это ощущается, будто они одни в целом мире, но всё равно теснятся на узкой неудобной кровати. — Тебе не нравится? Мне Джемин помог покрасить. Большие глаза Донхёка доверительно заглядывают в марковы. Он похож на маленького оленёнка, и эта его сторона показывается крайне редко, что заставляет ценить его ещё больше. — Ты мне нравишься любым и всегда, — заверяет его Марк и сладко улыбается. Он впервые сказал это Донхёку вслух. — Сейчас ты похож на ангела постмодернизма, и я правда готов об этом кричать на всю округу, — между пальцами проскальзывают прядки, что немного вьются от влаги. — Слушай, а Хуан Ренджун пишет портреты на заказ? Я видел у тебя его рисунки — очень хорошо. Хочу заказать у него твой портрет. — Дурачок, — смущённо хихикает на это заявление Донхёк, пихает локтем в бок и прячет лицо за ладонями. В груди у Марка взрывается собственный Везувий. — Я могу подарить тебе свои фотографии, зачем ещё людей напрягать? — Отлично, тогда сейчас же этим займёмся, — Марк приподнимается на кровати, берёт телефон со стола и включает камеру. — Нет! Марк, сейчас я выгляжу ужасно, не надо! — Сейчас самое время! Они дурачаться с камерой, делают глупые смазанные фото и снимают видео, где больше смеха и шуточной борьбы, чем красивых кадров. Донхёк счастливо улыбается и закрывает глаза, а Марк, опустив голову ему на грудь, молчит о том, что не влюбиться в него — такого красивого и яркого — невозможно.***
Первая постановка в театре за несколько лет была знаковым событием для школы. Марк всегда был равнодушным к подобным мероприятием, но с появлением в его жизни Донхёка многое изменилось. Он вместе со всеми с нетерпением ждал того самого дня, приехало много гостей (родственники, друзья и даже представители городского департамента по образованию с корреспондентами). Воздух наполнился волшебством и духом Рождества. Марк сидел в зрительском зале рядом с Джено, просматривал программу спектакля "Рождественская песнь в прозе" по мотивам рассказа Чарльза Диккенса. История до невозможного банальная для Рождества, детская и знакомая, но от того более очаровательная. Детям читают её в Сочельник, а старшим она дарила ощущение настоящей магии. Послезавтра в школе уже никого не будет, но сейчас это казалось нереальным. За последние две недели ученики написали итоговые контрольные и закрыли все хвосты, а спектакль стал приятным завершением учебного семестра. Всё было хорошо: Донхёк отбывал наказание и успешно написал работы, его даже пронесло с новым цветом волос. Они почти не виделись после выходных, которые провели только вдвоём, но Марк верил, что их история только начинается. Во время спектакля до него долетали обрывки чужих разговоров: многие восхищались труппой, кто-то хвалил декорации и костюмы, но были и те, кто удивлялся Ли Донхёку. — Что с его волосами? Разве это не запрещено? — полная женщина, что сидела прямо перед Марком, взволнованно заламывала пальцы, после первого появления Донхёка. — Он так хорошо играет, но нарушает устав… Это плохо. — Мама, — отзывается рядом с ней девушка, которая учится в классе на год младше. — Его бы не пустили на сцену, если бы всё не было улажено. К тому же, это прекрасно подходит к его образу. Дух прошлого с розовыми волосами! Как по мне, чудесно получилось. Полтора часа пролетели незаметно. Марк зачаровано наблюдал за сценой и каждый раз задыхался от восторга, видя Донхёка. Оставалось совсем немного, зрители уже предвкушали бурные аплодисменты. На сцену выходят все актёры, в руках у них зажжённые свечи. Тихая музыка обрывается, зал наполняется звенящей тишиной, а Донхёк поднимает большую фотографию Пак Джисона. У Марк внутри что-то обрывается. Подруга парня Карина поднимает плакат с надписью "Мы помним разбитого ангела", ещё какой-то парень — "И собираем слёзы в озёра". Над их головами поднимается длинный баннер: "Его смерть не была напрасна, пока в сердцах хранится любовь". На лицах актёров только решимость и непоколебимость, а у Марка холодеет кровь и пересыхает горло. Донхёк всё ещё не успокоился, устроил новое представление перед гостями, чтобы добиться справедливости. Теперь ему точно не отвертеться. — Это конец, — поражённо шепчет Джено, когда занавес опускается перед самим донхёковым носом, завуч и профессор Пак Сухён спешат за сцену, а директор пытается ответить на вопросы гостей. "Зачем он это сделал? Зачем полез на рожон? Зачем, зачем, зачем?" — мысленно орёт Марк и вместе с Джено покидает зал, который тонет в нарастающем шуме. Шум заглушает внутренний голос, поэтому тело несётся на автопилоте в комнату. Как же глупо было надеяться, что всё улеглось! Такие, как Донхёк, не могут молчать, а идут до конца, рискуя всем, что есть. Марк слишком легко сдался и проглотил его ложь о спокойствии, хотя прекрасно видел решимость на дне глаз. Донхёк — самоубийца, который приводит все свои дела в порядок перед отходом в мир иной. И всё, что остаётся Марку, — одинокий конверт на краю рабочего стола.***
Рано утром Донхёк одиноко стоял на промёрзлой платформе, которая находится в трёх километрах от школы. На нём — дурацкая шапка-кашкет, пальто и шарф, мокрый снег не прекращает падать ещё с ночи. Руки спрятаны глубоко в карманах, нос — в шарфе, а одежда уже совсем мокрая. Под ногами примостились собранные чемоданы. Он сбежал. Никого уговаривать не пришлось. Ребята из труппы сами предложили помощь, ведь знали, что приедут важные люди и молчать больше нельзя. Теперь о трагедии в школе будут знать все, Донхёк надеется, что больше такого не допустят. Он взял всю вину на себя, а документы забрал сразу после последней контрольной — учиться здесь нет никакого смысла. Об этом знали только ЯнЯн, Ченле и Ренджун. Джемина уже вечером Донхёк попросил дать Джено объясниться и, получив обещание подумать, крепко обнял. Сосед по комнате стал для него близким, как родной брат, хотелось помочь ему навсегда избавиться от тоски. Он лелеял мечту об их новой встречи. С Кариной он попрощался после спектакля — она сильная и сможет справиться со всем, что будет происходить дальше. Чего Донхёк не мог, так это расстаться с Марком. Ему было больно отрывать себя от их прекрасного и светлого чувства, но так нужно. У них ещё будет шанс встретиться и, возможно, стать счастливыми друг с другом. Но только не сейчас, не в этот холодный месяц. Ему ещё столько всего нужно сделать перед этим важным событием. — Привет, Донхёк-а, — задумавшись, он не заметил, как к нему подошла Минджон. Она была тепло одета во всё светлое, в руках держала небольшую дорожную сумку, но в глазах томилась безысходность. — Привет. Почему едешь поездом? — нелепо спрашивает Донхёк, но это и правда странно. Учеников обычно забирают родители или личные водителя. Иногда такси, но ещё можно было уехать школьным автобусом, который отвозил к городу тех, кто не мог позволить себе личный транспорт. — У родителей не получится приехать за мной, а я всегда любила железную дорогу. Звучит не очень убедительно, но подъехавший транспорт отвлекает его от дальнейших расспросов. Они с Минджон устраиваются в пустом вагоне напротив друг друга и с грустными улыбками смотрят на отдаляющуюся платформу. — Я тоже вижу её в последний раз, — тихо говорит девушка. — Забрала документы и больше не вернусь. Вагон размеренно качается в движении, за окнами мелькает белый лес, но взгляд всё равно натыкается на чёрные ветки, что мрачно кивают им вслед подталкиваемые порывами ветра. Донхёк хочет согреться, но продолжает сидеть на месте. — Ты знал, что я нравлюсь Карине? — Да, Минджон-и, знал. Она сказала мне об этом ещё до всего этого, — парень облизывает губы, неопределенно взмахивает рукой и тяжело сглатывает. Минджон кажется ему ещё бледнее обычного, ещё меньше и тоньше. Даже улыбка её вымученная и грустная. — Ещё месяц назад я не смогла бы ответить ей взаимностью, потому что была в отношениях с другим человеком. Теперь же это не имеет никакого смысла, — Минджон замолкает и глубоко вдыхает, как делают спортсмены перед знаком "старт". — Я ношу под сердцем ребёнка, Донхёк. Неожиданная новость бьёт Донхёка громкой пощёчиной. Он многое ожидал услышать, начиная от банальной незаинтересованности в девушках и заканчивая неодобрением родителей, но реальность оказывается ошеломляющей. Рассыпаться на неконтролируемый поток слов Донхёку не даёт появившаяся проводница. Она проверяет их билеты и предлагает напитки с закусками. Минджон просит зелёный чай для себя и кофе для Донхёка. — Понимаю, такое сложно принять, но я не жалею об этом, — спокойно продолжает Минджон, когда им принесли заказ. — Родители сказали, что будут любить малыша, если это сделает счастливой меня. Я не буду делать аборт, слишком опасно для меня, по словам доктора. Да и не хочу я этого. Рожу, выучусь на дому, справлюсь и одна. Она мечтательно улыбается, поднимает взгляд к хмурому небу и, скорее неосознанно, укладывает ладонь себе на живот. — А как же его отец? — осторожно интересуется Донхёк. — Он… отказался от вас? — Можно и так сказать, — Минджон выглядит нормально, когда говорит это. Не похоже, чтобы тот парень обидел её. — Он не достойный быть отцом для моего ребёнка, я знала это с самого начала. То, что произошло между нами, всего лишь случайность. — Ты говорила об этом Карине? — Да. Она знает о моих чувствах к ней, но я не хочу, чтобы мы строили замки на песке. Я уезжаю далеко и надолго, а у неё огромные амбиции и план на всю последующую жизнь. Мы такие разные с ней. Договорились дружить дальше, поддерживать общение, а когда твёрдо станем на ноги, возможно, что-то придумаем. — Будь в порядке, Минджон-и. Хорошо? — Донхёк пересаживается на соседнее с ней сидение и берёт её крошечную ладонь в свою. — Конечно. Только ты не исчезай навсегда. Ты мой друг. Она склоняет голову к плечу Донхёка, и парень замечает у неё два коротких хвостика, что прячутся под шапкой. Когда-то длинные волосы Минджон легко отделились от нового начала. Ребята обнимаются. Крепко и тепло, ведь оба оставили свои сердца в месте, куда никогда больше не смогут вернуться. Им сейчас не страшно ступать в неизвестность, ведь совсем скоро наступит весна и первый майский дождь смоет мрачные воспоминания, принеся новое счастье.